II. Яркий блеск бесплодных побед

Даже без учета начавшегося восстания положение Российской империи осенью 1773 г. было тяжелым. Война с турками, вызванная международным конфликтом вокруг Польши, шла уже пять лет и дорого стоила стране. Победы русского оружия, увенчанные блестящим триумфом в Чесменском сражении (1770 г.), не привели к миру. Чем больше Россия проявляла интерес к землям Османской империи, в 1770—1771 гг. заняв Дунайские княжества и Крым, угрожая Кавказу и поддерживая арабских повстанцев в Сирии и Египте, тем меньше ее поддерживали союзные ей Пруссия и Австрия, и тем активнее становились враждебные действия французов в Дании, Польше и Швеции¹. Хотя беспрецедентный по цинизму раздел Польши между тремя державами был ратифицирован в сентябре 1773 г., отняв у Речи Посполитой почти 30% ее территории и свыше 35%, населения, поляки вряд ли были готовы навсегда смириться с этим². Между тем во властных кругах Северной Европы полагали, что французская дипломатия теперь постарается натравить турецкого султана на русскую царицу и спровоцировать шведов на войну с Россией за возврат утраченных ими ранее прибалтийских земель³.

Из всех трех держав, принявших участие в разделе Польши, позиция России была самой слабой. Чтобы победить в войне против турок, России нужны были не только ежегодные субсидии от ее союзника, короля Пруссии, но и нейтралитет Австрии⁴. Но оккупация русскими дунайских княжеств вызвала у австрийцев чувство зависти и страха, и стала причиной дипломатического давления Вены на Россию. Воспользовавшись тем, что русские увязли в войне с турками, Австрия и Пруссия решили поживиться за счет Польши. Сразу после согласования условий ее раздела партнеры России решили отхватить от польского пирога кусок побольше. Но еще до этого Фридрих II стал бросать алчные взоры на Данциг, а Иосиф II задумываться о дальнейшем расширении своих новых владений. Вена проявляла особый интерес к турецким землям вокруг Черновцов, так называемой Буковины — идеального места для закрытия пути России в Придунавье⁵. К осени 1773 г., в результате претензий Австрии на большую территорию и притязаний Пруссии на Данциг Россия оказалась в затруднительном положении.

Несмотря на полный разгром и внутренние проблемы своего государства, турки упорно отвергали главное условие мира, предложенное русскими: предоставление независимости крымским татарам (являвшимся вассалами Турции), свободное плавание по Черному морю и владение азовскими крепостями. Мирные переговоры, начавшиеся прошлым летом в Фокшанах, закончились неудачей. Их возобновление в начале 1773 г., теперь уже в Бухаресте, также ни к чему не привело. Тогда российское правительство решило надавить на турок, осуществив бросок русской армии через Дунай. Сомневаясь в успехе этого плана, фельдмаршал Румянцев, однако, в июне 1773 г. вышел к болгарской границе, но плохое снабжение и угроза со стороны турок его коммуникациям вынудила этого военачальника отвести к концу месяца свои войска за Дунай⁶. Это обстоятельство сильно расстроило Екатерину, ибо означало продолжение войны. «Она, кажется, очень страдает от этого, — сообщал британский посол в Санкт-Петербурге сэр Роберт Гуннинг после беседы с императрицей в связи с получением ею известия об отступлении Румянцева. — Я никогда не видел ее до того огорченной, как при этом последнем случае; не думаю, чтобы она опасалась, что это поощрит турок сделать в свою очередь вторжение, но вследствие своих непрерывных успехов на не в состоянии перенести малейшей неудачи»⁷.

Екатерина написала Румянцеву, что его просьбу о двух- или трехкратном увеличении его армии выполнить невозможно, но она прекрасно знает о его способностях побеждать врага не числом, а умением. И все же Румянцеву было передано несколько полков, переведенных из Польши⁸. В середине октября русская армия вновь перешла Дунай, захватив Варну и подвергнув обстрелу Силистрию, но турки избегали прямого столкновения и в итоге русским пришлось уйти на зимние квартиры севернее Дуная. Поскольку Порта отказалась пойти на какие-либо дипломатические уступки, конфликт зашел в тупик.

После неудачного июньского вторжения Румянцева в Болгарию императрица и ее советники решили пересмотреть свои планы. Они прекрасно понимали, что страна может просто не выдержать тягот войны: военные расходы уже сравнялись с доходами бюджета. К 1771 г. ситуация ухудшилась настолько, что Екатерина поручила князю Вяземскому ускорить составление отчета о финансовом состоянии страны. Эта задача оказалась настолько сложной, что для ее осуществления потребовалось почти десять лет⁹. Между тем дефицит бюджета постоянно рос: 2 млн руб. в 1769 г., 5 млн руб. — в 1770 г., 7,8 млн руб. — в 1771 г., 9,3 млн руб. — в 1772 г. Аналогичные показатели ожидались и в 1773 г.

Дефицит только подушного оклада, несмотря на огромные усилия по его сбору, составлял к 1773 г. 3,9 млн руб.¹⁰ Поскольку с помещичьих крепостных его собирали сами помещики (в каком-то смысле это был скрытый налог на «крещенную собственность» дворян), дворянский режим Екатерины счел политически нецелесообразным увеличивать его размер.

По тем же самым причинам было признано несвоевременным повышение цен на соль, на которую государство обладало монополией. Подушный оклад и продажа соли давали около 50% всех государственных доходов, поэтому предполагалось использовать иные источники пополнения бюджета¹¹.

Были введены новые денежные поборы с государственных крестьян и горожан, чрезвычайные налоги на все, что только можно, однако свести концы с концами не удавалось. Цены на спиртное (а винокурение было монополией дворянства) возросли на 15%, и их дальнейшее повышение могло привести как к возмущению дворян, так и к народным волнениям. Прусские субсидии в размере примерно 2,3 млн руб. дали русской казне дополнительные средства, но поскольку внешняя задолженность России приближалась к 7 млн руб., на новые иностранные кредиты рассчитывать не приходилось¹².

Чтобы облегчить финансовое положение, русское правительство начало в 1769 г. выпуск бумажных денег, так называемых «ассигнаций», что было с воодушевлением воспринято всеми, ибо позволяло отказаться от использования тяжеловесных монет. Вскоре и правительство признало важность выпуска бумажных денег для финансовой системы страны. Их введение отражало общую тенденцию перехода российского финансового механизма от прямых налогов к косвенным. В 1769 г. было напечатано 2,6 млн руб., в 1771 г. — еще 4,2 млн, в 1772 г. — 3,4 млн руб., в 1773 г. — 3,8 млн руб. К концу 1774 г. в обращении находилось 20 млн руб., что составляло примерно 2/3 годовых расходов страны¹³. В 1770 г. часть ассигнаций была передана в Дворянский банк для предоставления новых кредитов разорившейся аристократии. В 1771 г. банком было выделено для них около 600000 руб., а в 1773 г. — еще свыше 800000 руб. В 1775 г. он предоставил аристократии кредитов на сумму примерно 4,3 млн руб.¹⁴

Хотя выпуск ассигнаций несколько облегчил положение правительства, он вызвал ряд проблем. В условиях неурожая 1770—1771 гг. вброс такого количества наличности в слаборазвитую российскую экономику привел к росту инфляции. Цены, особенно в Санкт-Петербурге и Москве, резко поползли вверх¹⁵. Чтобы в этих условиях сохранить свой уровень жизни, помещикам нужно было либо увеличить денежный налог и трудовые повинности крепостных (но это грозило их побегами), либо искать дополнительные доходы путем расширения или диверсификации производства, либо заложить своих крестьян и имущество. Наконец, они могли сократить налоговые платежи в бюджет страны, но это привело бы к росту подушевой задолженности. Поэтому правительство, опиравшееся в первую очередь на помещичье дворянство, не могло увеличить налоговое бремя на дворян¹⁶.

Власти прекрасно понимали, к чему может привести рост цен, особенно если он приведет к дефициту продовольствия в городах. Озабоченность властей ценой хлеба заставила Сенат и генерал-прокурора провести в 1766 г. специальный анкетный опрос для выяснения причин этого. С начала 1760-х гг. учет цен на хлеб стал вестись в административных центрах периферии, а полицмейстеры Москвы и Санкт-Петербурга еженедельно докладывали об этом правительству¹⁷. Императрица держала это под личным контролем, продемонстрировав в 1770 г. глубокую озабоченность сообщениями о дефиците хлеба в столице. Через год она выразила опасение, что возвращение армии из Польши может привести к удорожанию продовольствия и предложила заранее закупить хлеб для казенных зерно-хранилищ¹⁸. Как и все европейские монархи XVIII в., Екатерина понимала прямую связь между ростом цен на хлеб и народными волнениями.

Наряду с озабоченностью финансовыми проблемами русское правительство опасалось и социальных последствий массовых людских потерь на фронте. Как отмечал в 1773 г. лондонский «Анниул Реджиста», «кровопролитная война охотно пожирает огромные армии, бессмысленно уносит жизни, а мужество становится бесполезным»¹⁹. Еще больший страх, чем дезорганизованная турецкая армия, у русских вызывали природные условия театра военных действий на далеких Балканах и в Причерноморье — испепеляющий зной и косящая людей лихорадка. Русские войска несли огромные потери в результате болезней. Более того, вспыхнувшая в 1770 г. на Дунае эпидемия тифа охватила армию и проникла на территорию империи, достигнув окрестностей Киева и Москвы, причем только в Подмосковье она унесла жизни свыше 100000 человек²⁰.

Поскольку русская армия комплектовалась из крепостных крестьян, владельцы которых не хотели отдавать в нее своих работников или вооружать их, у нее практически не было постоянного резерва. Поэтому государству каждую осень приходилось пополнять армию новобранцами. Обычно помещики и приказчики казенных земель должны были предоставлять одного человека от 150 душ мужского пола. Однако злоупотребления при этом были столь велики, а забота о здоровье военнообязанных настолько плохой, что значительная их часть попросту не прибывала к месту службы. Об этом писал хорошо осведомленный интеллектуал и в прошлом государственный чиновник, а ныне помещик князь М.М. Щербатов²¹. Фельдмаршал Румянцев в апреле 1774 г. был вынужден признать, что присланные ему подкрепления находятся в ужасном состоянии, «и большая часть их умирала, не испытав еще прямой тягости солдатской»²²

К тому же рекрутский набор затрагивал небольшую часть населения: множество людей из приграничных районов, нерусские народности и отдельные социальные группы — купцы, горожане и духовенство были полностью или частично освобождены от армейской службы. Крупные помещики, договариваясь с местными чиновниками, часто умудрялись избежать сдачи своих крепостных в полки или предоставляли их в меньшем, чем требовалось, количестве. Согласно князю Щербатову, из каждых ста душ мужского пола половина была негодной для службы, а из остальных пятидесяти значительная часть была в преклонном возрасте, поражена болезнями или недееспособна, так что служить могли лишь около двадцати человек. И помещики, и крестьяне, используя власть общины, старались отдать в рекруты ленивых, больных, недееспособных или непокорных крепостных. Часто они просто покупали людей и сдавали их в армию, чтобы выполнить разнарядку по рекрутскому набору. В силу вышеуказанных причин численность набранных рекрутов не покрывала потребностей в них²³, но правительство, видимо, не стремилось менять эту систему, поскольку это была плата за поддержку его помещичьим дворянством.

Со своей стороны, русский крестьянин смотрел на службу в армии как на своего рода погибель или в лучшем случае как на стихийное бедствие. Князь Щербатов писал, что во всей Европе крестьянин легко приспосабливается к армейской жизни, ему бритье бороды, ношение панталонов и короткой куртки не в тягость. Но в России это угнетает рекрута. Русскому крестьянину чужды упражнения с оружием, ученья, стрельбы и марши. Если власти думают, что набрав 100000 рекрутов, они получили солдат, то ошибаются. Эти 100000 человек заразят остальную часть армии недисциплинированностью, трусостью и приведут ее к концу²⁴.

Результатом всего этого были частые побеги рекрутов. Не случайно новобранцы шли в места своей дислокации под конвоем. В пути их нередко размещали в тюрьмах, иногда заковывали в кандалы, а чтобы отличить от других людей и предотвратить бегство, брили наголо и остригали бороды. И все же дезертирство было частым явлением²⁵.

К середине 1773 г. людские ресурсы страны для ведения войны были на пределе, а мир все не наступал. Стратегические планы России оказались под угрозой. 15 июля, после неудачного вторжения Румянцева за Дунай, граф Чернышев предложил Императорскому совету искать новые пути для заключения мира. По его мнению, Россия теперь могла подписать мир на весьма выгодных для себя условиях, и турки легко согласятся их принять. Подробнее об этом Чернышев обещал доложить позже²⁶.

Однако 19 августа императрица вновь подняла в совете этот вопрос. По ее данным, с 1767 г. в результате шести рекрутских наборов армия пополнилась примерно 300000 солдат. Но одержанные высокой ценой победы русского оружия так и не заставили врага покориться. В связи с этим возникало два вопроса: «Первый: так ли мы употребляли сих людей, чтоб желаемый всеми мир мог приблизиться? Второй: после сего набора чего вы намерены предпринимать к славе империи, которую ни в чем ином не ставлю, как в пользе ее?» На первый вопрос Екатерина ответила, что поскольку эта война заканчивается безрезультатно или уже закончилась, то следует подумать о новой. Отвечая на второй вопрос, она требовала, чтобы Дунайская армия продолжала активно действовать, ибо нынешнюю ее тактику бездействия «я за полезное для приближения желаемого нами мира не почитаю». По мнению Екатерины, это «нам скорее вторую сзади войну нанесет, нежели настоящую прекратит»²⁷ (здесь она, вероятно, имела в виду возможную войну со Швецией или возобновления конфликта в Польше). Изложив свои соображения, императрица поручила своим министрам договориться о заключении благоприятного мира. «Еще раз весьма вас прошу, — призывала она, — чтоб все сие не осталось при сих на бумагу написанных словах»²⁸.

23 августа 1773 г. сенатским указом было объявлено о новом рекрутском сборе с 1 октября: по одному человеку от 100 душ мужского пола. То, что теперь они набирались не со 150 крепостных, как было раньше, говорило о серьезном дефиците солдат; еще год назад Екатерина пойти на это не решалась. Теперь же она полагала, что привлечение дополнительных ресурсов поможет достичь победы в войне. Одновременно императрица приняла предложение графа Панина пополнить Дунайскую армию за счет уже имевшихся гарнизонов, а в них направить новобранцев. Дабы избежать дополнительных проблем, совет решил не проводить набор рекрутов на недавно присоединенных польских землях²⁹. Правительство понимало, насколько рискованны все эти меры.

Кроме того, готовясь к новой кампании, правители России пересматривали свои политические планы. 27 августа граф Чернышев, наконец, изложил совету свой план, учитывавший недавние рекомендации Екатерины. Первая армия Румянцева должна была вновь вторгнутся в Болгарию, а Вторая армия оставаться в Крыму и готовиться к штурму турецкой крепости Кинбурн, которая вместе с Очаковом защищала устье Буга и Днепра. Если же Румянцеву не удастся форсировать Дунай, он должен был помочь Второй армии взять Кинбурн и Очаков. Наряду с этим следовало возобновить переговоры с Портой и пойти на ряд уступок, особенно в части отказа от крымских городов Керчь и Еникал, «приобретение коих более вредно, нежели полезно»³⁰.

2 сентября совет обсудил этот план. Большинство его членов согласились, что только марш через Дунай или на Кинбурн может принести России мир на выгодных условиях. Затем был изучен вопрос, станут ли турки более сговорчивым, если все крымские города останутся у татар, а русское мореплавание на Черном море будет ограничено. Против любых уступок туркам категорически выступал князь Григорий Орлов. Он считал, что они никогда не откажутся от Крыма. Поскольку Орлов, вероятно, озвучивал мысли отсутствовавшей на заседании императрицы, совет не стал принимать никакого решения на этот счет³¹.

Через десять дней, 12 сентября, совет заслушал предложения союзника России Фридриха II Прусского о трех вариантах заключения мира. Согласно первому, Россия должна была довести численность армии Румянцева до 80000 человек, запасти припасы, достаточные для ее снабжения за Дунаем в течение года, и построить флот для захвата Варны с моря. После этого фельдмаршал вторгается в Болгарию, а султан просит мира. Второй вариант предусматривал нападение Австрии на Белград. В третьем случае Екатерина шла на уступки туркам в обмен на отторжение от Турции Очакова или сохранение за Россией Бендер — турецкого оплота на нижнем Днестре, находившегося в руках русских. Оценивая эти возможности, прусский король отмечал, что первый вариант «был наилучшим, но самым опасным», крайне разорительным и требующим больших людских ресурсов. Второй вариант являлся «самым слабым и наименее политически благоразумным», а третий — мудрым компромиссом между первыми двумя. «Это было бы наиболее приемлемым и мудрым решением, — полагал король, — и было бы одобрено остальными европейскими державами». «Считайте это стремлением к доброму союзу с Россией», — завершал он свое письмо к Екатерине³².

Совет рассмотрел предложения Фридриха уже без участия Екатерины. Надо сказать, что они во многом совпадали с мнением окружения императрицы, но оно не приняло по ним никакого решения³³. Если Екатерина просто озвучила предложения короля, то совет, похоже, воспринял их как руководство к действию. Денис Фонвизин, молодой драматург и секретарь Никиты Панина, несомненно, излагал мысли своего начальника, когда признавался, что «для истинного блага отечества нашего мир необходимо нужен». «Войну ведем, — писал он, — не приносящую нам ни малейшей пользы, кроме пустой славы, в которой также не всегда удаваться может. А что всего хуже, то мы и конца войне не видим. Турки ничего не дают, и нам помириться не любо»³⁴.

Итак, осенью 1773 г. тяжелая внешнеполитическая ситуация привела Российскую империю к глубокому кризису. Длительная война и вызванные ею тяготы вызывали недовольство населения и ограничивали возможности властей по нейтрализации возможных протестов. Эпидемия чумы, разразившаяся в 1771 г. в Москве, и связанные с этим волнения показали, что внешнеполитическая обстановка может приводить к возникновению опасных социальных потрясений. Два года спустя мир еще не был заключен, а внутренняя ситуация продолжала накаляться. Задолго до того, как весть о восстании Пугачева достигла Санкт-Петербурга, императрица и ее окружение уже были готовы пойти на уступки туркам.

Власть в царской России не могла существовать в условиях постоянного нарастания напряженности снизу. В нынешнем виде она сложилась в 1727—1728 гг., когда громоздкие органы управления на местах, созданные при Петре I, были упрощены. Хотя в последние пятьдесят лет эта структура претерпела определенные изменения, в ней во многом продолжали сохраняться старинные традиции. Представления об управлении страной оставались примитивными. Местные власти все еще рассматривались в качестве насоса по выкачиванию налогов и рекрутов, а также инструмента подавления темного крестьянства.

Русское правительство опиралось на чрезвычайно узкую социальную базу. К 1760-м гг. это были в основном помещики, насчитывавшие приблизительно 55000 человек, примерно 16000 чиновников, задавленная официальная церковь и более чем 400-тысячная армия³⁵. Однако в действительности власть принадлежала самодержцу и узкому слою из нескольких дворянских фамилий. Несмотря на растущую бюрократизацию, российское самодержавие по причине отсутствия постоянных представительных учреждений было полностью подчинено прихоти небольшого круга лиц.

При Екатерине II Императорский совет стал главным исполнительным и законодательным органом, а полномочия Сената были сведены к отправлению правосудия и контролю за властями на местах. Хотя Сенат сохранил статус элитного дворянского клуба, его власть уменьшилась после того, как императрица разделила этот орган на шесть департаментов (четыре располагались в Санкт-Петербурге, а два — в Москве) и увеличила его численность с тридцати членов до почти полусотни³⁶. Напротив, роль Императорского совета в принятии общегосударственных решений резко возросла³⁷, хотя он оставался чисто консультативным, полностью подвластным императрице органом. Настоящим двигателем всего правительственного механизма была Екатерина, она руководила огромной империей, простиравшейся от Балтики до Тихого океана, от Северного Ледовитого океана до Каспийского моря, и состоявшей из почти двадцати пяти миллионов человек различных национальностей³⁸.

Императрица осуществляла власть через 4—5 государственных секретарей и нескольких писарей, являвшихся как бы ее неофициальной канцелярией. Они пользовались полным доверием государыни и помогали ей решать самый широкий круг вопросов. Вместе с генерал-прокурором они составляли собственно самодержавие, дав Екатерине возможность играть ведущую роль в управлении³⁹.

Ниже уровня императрицы, ее канцелярии, Императорского совета и Сената управление также было жестко централизованным. В обеих столицах общегосударственными делами занимались шестнадцать коллегий, наиболее важными из которых являлись Военная, Иностранных дел и Адмиралтейство. Кроме них имелись Юстиц-коллегия, Вотчинная коллегия, коллегия Казенных сборов, Камер-коллегия, Штатс-контора, Главный магистрат, Комерц-коллегия, Берг- и Мануфактур-коллегии. Существовали также Малороссийская коллегия, Канцелярия опекунства иностранных колонистов, Медицинская канцелярия и ведомство по управлению государственными крестьянами. Централизованный контроль над Русской православной церковью осуществлял Священный Синод, возглавлявшийся светским обер-прокурором. Формально подчиняясь Сенату, на практике коллегии пользовались значительной независимостью и постепенно превращались в подобие централизованных министерств под управлением одного лица, напрямую зависимого от государя⁴⁰.

Ниже уровня коллегий к 1773 г. существовали власти 21 крупных территориальных подразделений — губерний⁴¹. Они возглавлялись назначаемыми центром губернаторами, которые подчинялись только монарху и Сенату. Губернаторы олицетворяли собой исполнительную и судебную власть, осуществляя ее через канцелярию, располагавшуюся в столице губернии. Как правило, это были видные дворяне, обычно имевшие генеральские звания, а срок их службы зависел только от воли государя. Следовательно, они были больше связаны с центром, чем с местным обществом. Особый статус имели Украина, две новые губернии, образованные на бывшей польской территории, а также Санкт-Петербург и Москва. Ими управляли генерал-губернаторы, подчиненные лично императрице⁴².

Конечно, губернии сильно отличались друг от друга по площади и численности населения; среди них имелись небольшие и густонаселенные регионы запада Европейской России, и огромные, почти безлюдные пространства Нижнего Поволжья и Сибири. Практически все губернии делились на две или более провинций, которые в свою очередь, состояли из нескольких уездов. Воеводы (изначально — военные губернаторы) управляли провинциями и уездами с помощью канцелярий, размещавшихся в административных центрах. Городским населением губерний, провинций и уездов руководили магистраты, а местная администрация дворцовых владений подчинялась главной канцелярии в столице⁴³. Крестьяне и горожане общались с местными органами имперской власти через старост, бурмистров, выборных, сотских и т. д., избиравшихся населением⁴⁴.

Непосредственно подчиненные губернатору, воеводы должны были назначаться Сенатом на двухгодичный срок, но фактически эта норма не соблюдалась. Поэтому их служба могла продолжаться от шести месяцев до десяти лет или больше, в зависимости от их авторитета, здоровья и просто везения. В своей местности они обладали всей полнотой исполнительной и судебной власти. В отличие от принадлежавших к высшей аристократии губернаторов, воеводы провинций и уездов обычно были выходцами из средних слоев дворянства. Поскольку они часто служили там, где и жили, их связь с местным дворянством была довольно крепкой⁴⁵.

Жесткость властной структуры на местах была вызвана примитивностью возложенных на нее функций и милитаризированным характером всей российской власти. Сказывались и особенности тогдашнего административного аппарата: типичный провинциальный чиновник не имел опыта гражданского управления, ибо сначала долгие годы служил в армии и привык отдавать и исполнять приказы, а не обсуждать их⁴⁶. Контроль над региональными властями осуществляли губернские и провинциальные прокуроры, которые подчинялись генерал-прокурору в Санкт-Петербурге. Обязанные следить за соблюдением законности на местах, они, как и представители местной власти, были выходцами из среднего дворянства и нередко вместе с местным чиновничеством противостояли верхам⁴⁷.

Жестко централизованный, этот Левиафан был весьма примитивным организмом, что хорошо видно по его бюджету и штатам. В 1767 г. из 23 млн руб. государственных расходов лишь около 540 тыс. руб. (2,3%) предназначалось для содержания местных властей. За исключением высших лиц губерний, жалованье остальных чиновников было крайне низким, а аппарат местного управления был малочисленным⁴⁸. Так, в Казанской губернии в 1773 г. почти 80 чиновников управляли территорией, состоявшей из шести провинций с примерно 2,5 млн жителей. Для поддержания общественного порядка и осуществления рекрутских наборов у губернаторов и воевод имелись небольшие войсковые команды, но они обычно состояли из отставников, инвалидов или новобранцев⁴⁹. Когда эти отряды отправлялись в деревни ловить разбойников или конвоировать новобранцев, город оставался полностью беззащитным.

Не удивительно, что описанная выше система местного управления порождала бесчисленные злоупотребления, была крайне неповоротливой и неэффективной, погрязшей во взяточничестве и вымогательствах. Формально власть в России до 1775 г. была выстроена в жесткую вертикаль, но на самом деле она отличалась разгильдяйством, громоздкостью, отсутствием гибкости и примитивизмом. Она не работала даже в обычных условиях и тем более в периоды кризисов.

Хотя высшей властью в стране обладала императрица, ее полномочия были не столь абсолютными. Отсутствие в России закона, регулирующего престолонаследие, а также браки Романовых с иностранными династиями увеличили число потенциальных претендентов на императорский престол. Поскольку существовавшая самодержавная система препятствовала законным проявлениям протеста или проведению реформ, политический курс можно было изменить, только поменяв монарха. После смерти Петра Великого в 1725 г. и до восшествия на престол Екатерины в 1762 г. страну сотрясали дворцовые перевороты, в ходе которых дворянские гвардейские полки приводили на трон того или иного монарха. Будучи иноземкой, получившей власть столь нелегитимным путем, Екатерина понимала, что ее ошибки в управлении страной могут привести к тому, что ей придется разделить судьбу своего несчастного супруга. Особенно она опасалась того, что для ее смещения заговорщики могут воспользоваться недовольством народа. Чтобы избежать этого, она старалась удовлетворять основные потребности дворянства, в частности, его верхушки. Ее власть напоминала диархию, при которой монарх и несколько видных дворян выступали от имени всего дворянства.

Поскольку она заняла престол, свергнув законного супруга, Екатерина в первую очередь должна была легитимизировать свой статус и избавиться от контроля со стороны придворных группировок, ибо в противном случае она могла стать жертвой новых заговорщиков. Сразу после восшествия на престол она объявила, что взяла власть по воле Бога и с одобрения народа. Все годы своего царствования она постоянно напоминала об этом, стараясь убедить всех, что так оно и было. Однако существовал человек, который в отличие от нее имел законное право на российский престол. Это был князь Иван Антонович Брауншвейг-Люнебургский, которому ранее уже удалось немного побывать императором при регентстве его матери, пока он не был свергнут в 1741 г. Елизаветой Петровной. Помещенный в Шлиссельбургскую крепость, Иван Антонович стал игрушкой в руках заговорщиков, мечтавших посадить его на российский престол. Так, в сентябре 1762 г. гвардейские офицеры Гурьев и Хрущев были арестованы и сосланы на десять лет за то, что прямо говорили о необходимости воцарения «Иванушки». Та же судьба постигла солдата Кругликова, обвиненного в 1763 г. в том, что он заявлял о готовности пятисот человек помочь отцу Ивана, Антону Ульриху⁵⁰. Но в 1764 г. молодой князь Иван Антонович при загадочных обстоятельствах был убит охранниками, когда капитан Мирович попытался освободить пленника и провозгласить его царем. После долгого расследования Мировича приговорили к смертной казни⁵¹. Других претендентов на корону Екатерины больше не было.

Помимо реальных и мнимых заговоров в стране распространялись произведения подпольной литературы, вызывавшие у Екатерины страх. Иногда это были просто клеветнические пасквили или литературные памфлеты, но попадались и разоблачительные сочинения на темы, о которых нельзя было говорить открыто. Например, в 1771 г. настоятель Великовского монастыря Флавиан напечатал анонимное послание, адресованное «любимым согражданам». В нем, в частности, говорилось:

Вы знаете, под каким несносным игом более десяти лет мучитеся, обременены разными поборами и истощены все безвременною войною. Велелепие церквей упало, законы божественные и естественные упали и расторгнуты. Владычествуют вами предатели отечества, преисполненные гордостию и гнусные царя и принца убийцы Орловы.

Они, восклицал анонимный автор, разрушали государство, изгоняли его служителей, начали войну с турками и планировали другие напасти, они занесли чуму в Москву и распространили ее по всей России.

Судя по упоминанию церкви, это письмо могло возникнуть в среде духовенства, которое было недовольно проведенной Екатериной секуляризацией церковных владений за семь лет до этого. Тем не менее, подозрение пало на отставного армейского полковника, который несколько раз жаловался на новгородского губернатора Якова фон Сиверса, но доказать вину жалобщика не удалось. Несмотря на безобидное содержание письма, угроза государственного переворота с помощью гвардии не могла пройти незамеченной Екатериной. «Уже полки гвардии и другие воины невинных спасти готовы», — писал анонимный автор⁵².

Хотя все это нарушало покой императрицы, еще больше она опасалась притязаний на власть со стороны своего сына и наследника великого князя Павла, который имел на это полное право, ведь у его матери в жилах не было ни капли русской крови. Кроме того, прохладные отношения матери и сына еще больше осложняли ситуацию. Граф Бакингемшир в 1763 г. писал, что скверное отношение к Павлу было одной из «главных ошибок» Екатерины, и предсказывал, что «по мере взросления сына у его матери, вероятно, будут основания ревновать его, и могут быть попытки возвести его на престол»⁵³.

Угроза этого была вполне реальной. В 1769 г. был раскрыт заговор офицеров гвардейского Преображенского полка в пользу Павла; его участники были лишены дворянства и сосланы на каторгу в отдаленные места страны. Но через три года в этом же полку был разоблачен новый заговор. На этот раз его участники якобы планировали убить Екатерину и поставить на ее место Павла. В этих условиях императрица хотела вообще разогнать гвардию, но не решилась этого сделать⁵⁴.

Екатерининский министр иностранных дел и опекун Павла граф Никита Панин и небольшая группа его сторонников среди высшей аристократии стремились ограничить самодержавие неким советом. После вступления Екатерины на престол Панин предложил преобразовать Верховный совет в консультативный орган при монархе, но императрица отвергла эту идею. Тем не менее, она была вынуждена проводить политику балансирования между группировкой Панина, часть идей которой она приняла, и группировкой Орловых и Чернышевых, которая выступала за неограниченное самодержавие. Сторонники Панина, к которому Павел проявлял почти сыновнюю привязанность, видели в великом князе будущего просвещенного монарха, который дарует государству конституцию. Когда в сентябре 1772 г. Павел достиг совершеннолетия, они надеялись, что теперь он получит определенную власть, или, по крайней мере, некоторую независимость⁵⁵. Но его мать не хотела делиться престолом. Восемнадцатилетие Павла прошло 20 сентября обычно. «День этот не был ознаменован никакими повышениями, — отмечал посол Гуннинг, — в тех видах, чтобы никто не был обязан ему даже в самой слабой степени за свое повышение по службе. Зависть к нему все еще существует и всегда будет существовать и в таком непостоянном правительстве, как нынешнее, было бы трудно оградить себя предосторожностями на случай перемены...»⁵⁶.

Дабы не допустить Павла к управлению страной, Екатерина на год отложила празднование его совершеннолетия, чтобы подобрать ему достойную невесту. Одновременно она осуществила ряд щекотливых политических маневров. Заведя себе нового фаворита после отъезда из столицы Григория Орлова, своим хамским поведением сорвавшего работу конгресса в Фокшанах, императрица вскоре вернула своего бывшего любовника и его братьев ко двору. Екатерина сожалела по поводу удаления Орлова и приняла решение простить его, как предположил Гуннинг, «вследствие, быть может, не одних сердечных, но и политических причин, ибо он и его родственники действительно суть единственные лица в империи, на которых она может положиться». К началу января 1773 г. Гуннинг пришел к выводу, что вопрос о женитьбе Павла, которая, как он полагал, состоится после заключения мира с турками, практически решен. Ожидалось, что свадьба состоится в столице этим летом, а невестой великого князя станет принцесса Вильгельмина Гессен-Дармштадтская. Вероятно, наследнику престола ее сосватал уроженец Гольштинии Каспар фон Сальдерн, в последнее время служивший русским послом в Варшаве⁵⁷.

Приготовления к свадьбе Павла были лишь частью ожесточенной борьбы придворных группировок за власть. Слухов и интриг по этому поводу было хоть отбавляй. 5 февраля 1773 г. Гуннинг сообщал, что «гвардия в Петербурге сильно ропщет. Двое или трое унтер-офицеров арестованы за слишком длинный язык, Алексею Орлову приказано сидеть дома, так как он пользуется большим влиянием в гвардии. Князя [Григория] Орлова могут возвратить в ближайшее время»⁵⁸. В начале марта Григорий Орлов торжественно вернулся ко двору; ходили слухи, что он заменит фельдмаршала Румянцева во главе русских армий⁵⁹. Этого, однако, не произошло, но наблюдателями было отмечено охлаждение отношений между Павлом и его матерью⁶⁰. В мае австрийский посол обратил внимание на несвойственную для русского двора секретность в подготовке предстоящей свадьбы цесаревича⁶¹. Летом 1773 г. напряженность в окружении императрицы продолжала нарастать и ее ослаблению не способствовал даже приезд в июне невесты Павла. Казалось, что Екатерина заигрывает с группировкой Орлова — Чернышева, тем самым дав повод слухам о скорой отставке Панина. 30 июля Гуннинг заметил, что все друзья Павла стали врагами Екатерины, и наоборот. «Здесь не может быть разделения власти, — прогнозировал британский посол. — Когда великий князь достигнет власти, он должен получить ее всецело. Если императрица будет действовать осторожно, но в то же время энергично, то время это весьма удалено, в противном случае она находится в критическом положении»⁶².

Но в итоге ничего особенного не произошло. 22 сентября 1773 г. все пять братьев Орловых вернулись в Петербург, Екатерина отметила очередную годовщину своей коронации, а Никите Панину были пожалованы многочисленные почести и подарки. Завершив воспитание Павла, он был удален из дворца с предложением остаться в столице. Чтобы компенсировать Панину эту перемену, Екатерина присвоила ему звание фельдмаршала, подарила 9000 душ крепостных, 100000 руб. на заведение дома, 30000 руб. ежегодной пенсии, 14000 руб. ежегодного жалованья, серебряный сервиз за 50000 руб., придворную ливрею и винный погреб на целый год⁶³. Екатерина официально поблагодарила Панина за воспитание сына и поручила заняться заключением мирного договора. Одновременно соперник Панина граф Захар Чернышев был тоже возведен в фельдмаршалы, назначен президентом Военной коллегии и пожалован несколькими тысячами крепостных⁶⁴. Свадьба Павла торжественно состоялась 29 сентября. Вопрос о его участии в управлении страной больше не ставился.

Однако через несколько месяцев стали известны новые подробности этих событий. Главным действующим лицом получившей огласку истории был все тот же Каспар фон Сальдерн, чье имя часто мелькало в придворных интригах последних месяцев и которого один французский дипломат характеризовал как сочетание грубости гольштинского крестьянина с педантичностью немецкого профессора⁶⁵.

30 июля 1773 г. прусский посол граф Сольмс сообщил Фридриху II, что имел беседу с Сальдерном накануне отбытия последнего с дипломатической миссией в Данию. Считая графа Сольмса своим другом, Сальдерн рассказал ему, что после возвращения осенью 1772 г. в русскую столицу из Польши он решил организовать переворот в пользу Павла и сумел заручиться письменным согласием на это великого князя. После этого он посвятил в свои планы своего близкого друга графа Панина. Но того возмутило это предложение. Опасаясь гнева Панина, Сальдерн перешел на сторону Орловых и Чернышевых и стал помогать Екатерине в ее делах. В начале августа 1773 г. Сальдерн выехал в Копенгаген для переговоров о передаче Гольдштейна Дании⁶⁶.

Через месяц Сольмс сообщил дополнительные подробности. Выяснилось, что Сальдерн вымогал деньги у датского посла и строил козни против Пруссии в Польше, хотя являлся сторонником Фридриха. Его также подозревали в подделке документов по переговорам о Гольштинии. Но датчане не хотели разоблачать его, опасаясь, что это навредит договоренностям, а граф Панин обо всем молчал, дабы не нанести ущерба Павлу. Сольмс замечал, что «Сальдерн пользуется своей безнаказанностью, хотя гораздо менее преступные, чем он люди уже бы сложили свою голову на эшафоте»⁶⁷. Но несколько месяцев спустя Павел рассказал своей матери о планах Сальдерна. «В порыве гнева она объявила, — сообщал Гуннинг в феврале 1773 г., — что велит привести к себе злодея, связанного по рукам и по ногам»⁶⁸. Не удивительно, что после этого Сальдерну навсегда был заказан путь в Россию.

Какой бы ни была подлинная подоплека этого инцидента, он свидетельствует о том, что нелегитимное нахождение Екатерины на российском престоле делало ее крайне уязвимой⁶⁹. Кроме того, эта история показывает, в какой политической атмосфере повседневно находилась императрица. В этих условиях политика принимала крайне искаженные формы.

Наряду с тем, что Екатерина старалась избежать противодействия дворцовой знати, она опасалась лишиться поддержки провинциального дворянства, которое являлось оплотом самодержавия среди крепостного крестьянства. Именно здесь проявился принцип диархии, лежавший в основе екатерининского правления. Чтобы обеспечить себе поддержку со стороны дворянства, монополизировавшего гражданскую и военную администрацию, правительство признало его право владеть большинством сельского населения страны — помещичьими крепостными. Менее чем через неделю после восшествия Екатерины на престол она издала указ, заявлявший, что «намерены мы помещиков при их имениях и владениях ненарушимо сохранять, а крестьян в должном им повиновении содержать». На тот момент — как позже вспоминала Екатерина — около 200000 крепостных открыто бунтовали против своих хозяев⁷⁰.

В то время как помещичьи крепостные принадлежали в основном своим хозяевам, различные группы государственных крестьян, составлявших около 40/0 сельского населения, были привязаны к казенным землям и страдали от жестокости дворянского чиновничества. Поскольку эти две группы крепостных насчитывали свыше 90% всего населения страны, их широкое недовольство могло привести к крупному социальному конфликту.

Кроме частых смен правителей — что нередко создавало неразбериху — имелся еще ряд причин, которые привели к резкому усилению волнений крепостных в первое десятилетие правления Екатерины II. Освобождение дворян от обязательной государственной службы при Петре III в 1762 г., подтвержденное затем Екатериной, породило у крестьян надежду на избавление от крепостного гнета. В отличие от дворянства, исповедовавшего принцип корпоративного государства (Ständestaat), крестьянство придерживалось традиционных представлений о службе⁷¹. Кроме того, секуляризация церковных земель в 1764 г., которая должна была сократить число крестьянских волнений и увеличить доходы бюджета, превратила примерно один миллион крепостных мужиков в особую категорию так называемых «экономических» крестьян. Множество крепостных было сбито этим с толку. Возникновение среди помещичьих крестьян крупного анклава не имевших господина людей вызывало у первых радужные надежды. Поэтому нередко помещичьи крепостные просили перевести их в разряд государственных крестьян, полагая, что тем самым их жизнь намного улучшится⁷².

Заявления и действия самой Екатерины также способствовали широкому распространению слухов о предстоящих планах властей по освобождению крестьян. Во время своего широко разрекламированного путешествия по Волге в 1767 г. императрица приняла множество крестьянских жалоб, выразив готовность их удовлетворить. Ее несколько критические высказывания о крепостном праве в знаменитом «Наказе» в Уложенную комиссию 1767—1768 гг. также спровоцировали краткие, но острые дискуссии по этому вопросу на заседаниях этого органа. Несмотря на попытки императрицы ограничить знакомство с ее «Наказом» узким кругом лиц, благодаря публичному характеру Уложенной комиссии новости о ее работе различными путями, в том числе через депутатов от государственных крестьян, инородцев и вольных казаков (помещичьи крепостные не были в ней представлены) попадали в деревни⁷³. Все это, естественно, порождало всякого рода слухи и неоправданные надежды. Поэтому в 1766—1768 гг. волнения крепостных участились⁷⁴.

Крестьянство не мирилось с крепостным правом. Формы этого протеста были различными: от простого бегства и отказа платить подать до вооруженных восстаний и смертоубийств своих господ. Например, в 1764—1769 гг. в Московской губернии было зафиксировано по меньшей мере тридцать убийств помещиков их крепостными⁷⁵. Об этом неоднократно говорилось в наказах и выступлениях дворян на заседаниях Уложенной комиссии. Постоянной проблемой были побеги крепостных. Правительство неоднократно призывало дворян не укрывать беглых и разыскивало последних. Беглые, объединяясь в шайки, совершали разбои, что нередко вынуждало власти обращаться за помощью к армии. В условиях отсутствия эффективного местного управления эти разбои представляли серьезную угрозу для одиноких имений провинциальных дворян⁷⁶. Проезжавшим через эти губернии рекомендовалось ехать группой или, по крайней мере, в сопровождении нескольких хорошо вооруженных слуг⁷⁷.

Бунты и другие формы крестьянского протеста сопровождали весь период долгого правления Екатерины, при которой крепостное право достигло своего апогея. Несмотря на то, что они, как правило, были локальными и кратковременными, в 1763 г. Военная коллегия выпустила инструкции для командиров карательных отрядов по подавлению крестьянских выступлений. Согласно этим документам, местное духовенство должно было убеждать бунтовщиков прекратить сопротивление, для их разгона следовало применять холостые заряды, а если это не помогает, то и боевое оружие. Тем не менее, крестьянские волнения в 1763—1769 гг. участились, хотя в начале русско-турецкой войны вроде бы пошли на убыль⁷⁸.

Особенно склонными к бунтам были так называемые «приписные» крепостные. Бывшие государственные крестьяне, они направлялись властями на сезонные работы на уральские рудники и горные заводы, где получали заработную плату и из нее платили подать. Условия их жизни были ужасными. Им приходилось преодолевать большие расстояния, чтобы добраться до места работы и лишь после 1769 г. им стали выдавать за это денежную компенсацию. Рабочий день их был долгим, условия труда — тяжелыми, а заработная плата — низкой. Приписные часто оказывались в долгу перед заводской лавкой. Некоторые заводовладельцы даже пытались превратить их в своих крепостных. По сути являясь полурабочими-полукрестьянами, они испытывали на себе все тяготы существования этих категорий населения. В 1760-е гг. на Урале практически непрерывно шли волнения приписных крестьян. Иногда власти даже прибегали к использованию против бунтовщиков солдат и артиллерии⁷⁹.

Помимо использования силы для подавления крестьянских волнений правительство узаконило крепостное право. Теперь помещики могли отправлять недовольных крестьян на каторжные работы в Адмиралтейство или в Сибирь, получая вознаграждение за них как за рекрутов. Крепостным было запрещено жаловаться на своих помещиков непосредственно государю, подавать жалобы на них вообще, уходить в монастырь и учиться в школе. Крепостные могли быть проданы отдельно от своих семей. К началу 1770-х гг. имперское правительство полностью подчинило помещичьих крестьян их владельцам, приравняв несчастных к движимому имуществу⁸⁰. Теперь крепостные фактически стали рабами. Помещики могли заставлять их неограниченно работать, выплачивать подать деньгами и натурой, могли как угодно наказывать крестьян (но не убивать их).

Дворянское правительство рассматривало крестьянство в качестве не субъекта, а объекта власти. Кроме помещика и чиновника, крестьян терроризировала армия, которая набиралась из его рядов, кормилась и квартировала за его же счет. Жестокое отношение русских солдат к крестьянам настолько ужаснуло английского путешественника, побывавшего в России в конце 1760-х гг., что он был вынужден признать: «Все прекрасные планы императрицы по поощрению сельского хозяйства неизбежно кончатся ничем». «Невозможно, — делал вывод этот наблюдатель, — внедрить какие-то новшества в этой стране без ее обновления в целом»⁸¹.

Не стоит забывать, что тяжкое бремя русско-турецкой войны в основном легло на русское крестьянство. Князь М.М. Щербатов полагал, что война коснулась каждого жителя страны и оценивал численность ее участников со стороны России в 327044 человек⁸². «Анниул Реджиста» выражал сомнение, что огромная Российская империя нуждается в дальнейшем расширении территории, учитывая столь «огромные потери средств и людей, что так щедро тратятся для достижения этой цели», и полагал, что «яркий блеск бесплодных побед лишь в малой степени компенсирует массовые волнения, вызванные постоянными притеснениями людей, и то крайнее ослабление, которое является следствием столь долгого и сильного перенапряжения»⁸³.

Специфическим проявлением недовольства народа неожиданно стало самозванчество. Оно не было новым явлением в русской истории, но в силу множества причин число самозванцев в период царствования Екатерины неимоверно возросло. Так, в 1764—1774 гг. было зафиксировано появление, по крайней мере, десяти их (без учета Пугачева). Причинами этого были форма восшествия Екатерины на престол, неожиданная и таинственная смерть Петра III, а также различные слухи вокруг его указов о вольности дворянству, разрешении староверам вернуться из Польши в Россию и отмене ненавистной Тайной канцелярии. Даже то, что Екатерина была женщиной, делало ее царствование в традиционных представлениях русского крестьянства незаконным. Все это привело к тому, что после смерти Петра III его личность обрела широкую популярность. С этим государем беднейшие слои населения стали связывать свои стремления к свободе и земле, освобождению от податей и обременительных налогов⁸⁴.

Не выступая против самодержавия как такового, крестьянство верило в доброго царя и хотело облегчения своей участи. Простолюдины видели все ужасы крепостничества и полагали, что они просто не известны царю, ибо дворяне или скрывают от монарха правду или прибрали его к своим рукам. Иногда вступление на престол нового правителя приводило к народным волнениям, поскольку крестьяне пытались донести правду до царя раньше, чем «злые бояре» его окрутят. Именно этим объясняются популярность самозванцев и частота их появления. Если же крестьяне видели, что царь все знает, но ничего не делает для облегчения их участи, они признавали его ложным, самозванцем или узурпатором, и полагали, что истинный монарх скрывается или сидит в заточении, дожидаясь удобного момента для занятия трона. Для почти полностью неграмотного, лишенного всех гражданских прав крестьянства, верившего в доброго царя, самозванец был единственной возможностью компенсировать политические, социально-экономические и религиозные притеснения. Он был тем знаменем, которое могло поднять крестьян на восстание⁸⁵.

Слухи о том, что Петр III жив, возникли сразу после воцарения Екатерины. Аналогичная молва была и об Иване Антоновиче. Бытование этой легенды, особенно на окраинах страны, посеяло семена самозванчества в уже удобренную недовольством почву. Первый документально подтвержденный самозванец появился в 1764 г. на Украине, а в следующем году стало известно о не менее трех перевоплощениях покойного императора. Один из них даже объявился в Черногории⁸⁶. Иногда «Петр Федорович» привлекал сторонников, не появляясь на людях. Например, в 1767 г. некий сержант Мамыкин был арестован в Нижегородской губернии за рассказы о том, что супруг Екатерины жив. В связи с этим генерал-прокурор Вяземский заявил императрице, что этот человек явно сумасшедший, «потому что всему уже свету о смерти бывшего императора известно, и потому никакой благоразумный человек верить этому не может»⁸⁷. Жившие своей жизнью и далекие от народа царские чиновники не могли понять истинных социальных и психологических причин самозванчества.

В 1768—1771 гг. самозванцы не появлялись — вероятно, по причине первых побед России над турками. Затем в 1772 г. под Царицыным был арестован выдававший себя за Петра III некий Федот Богомолов. Его история типична для большинства самозванцев и непосредственно предшествовала пугачевщине, начавшейся год спустя. Беглый крепостной и солдат-дезертир, Богомолов провозгласил себя царем в июне 1772 г. перед группой переселившихся в Дубовку, что на Волге, донских казаков. Он был сразу же арестован и доставлен в кандалах в царицынскую тюрьму, но сумел убедить своих охранников, священника и многих жителей, что на самом деле является царем. Толпа захватила каземат и освободила его, но власти поймали Богомолова и на этот раз спрятали его понадежнее. Выступление донских казаков в его поддержку также было подавлено. В декабре 1772 г. Богомолова высекли кнутом, заклеймили, вырвали ноздри и отправили на каторгу в Сибирь, но он умер в пути. Об этом случае в Поволжье стало широко известно. Некоторые из сторонников Богомолова позднее сплотились вокруг самозванца Рябова, схваченного в 1773 г.⁸⁸

Все самозванцы были выходцами из низов — беглых крепостных, солдат-дезертиров, казаков и мелких однодворцев⁸⁹. И сторонники их обычно были из этого же круга. Сельское духовенство, ближе всего находившееся к крестьянству, часто играло важную роль в этих волнениях, признавая подлинность самозванцев и отправляя традиционные службы в их честь. Кроме того, некоторые самозванцы обращались за помощью к старообрядцам, надеясь использовать их страдания в своих целях.

Причины, по которым люди принимали имя покойного монарха, остаются неясными. У большинства из них не было никаких далеко идущих планов, а обещания были простыми и конкретными. Попав в плен, они, чтобы смягчить себе наказание, обычно ссылались на то, что были пьяны, и власти поддерживали эту версию, дабы дискредитировать бунтовщиков. Известно, что множество людей жадно внимали и верили слухам о Петре III, которые шепотом пересказывали даже в почтенных дворянских семействах. Вне всякого сомнения, широкое распространение веры в этих самозваных царей играло решающую роль в возникновении волнений⁹⁰.

Для борьбы со столь разнообразными проявлениями недовольства — от дворцовых заговоров до самозванцев — правительство Екатерины использовало Тайную экспедицию Сената. Эта организация была преемником пресловутой Тайной канцелярии предыдущего царствования, отмененной Петром III в феврале 1762 г. и восстановленной через семь месяцев Екатериной. Изменение названия не повлияло на сущность этого учреждения. Упразднив канцелярию, указ передал все ее дела Сенату, при котором для этого была создана новая структура⁹¹. Подобно своим ужасным предшественникам, новому органу было поручено заниматься вопросами, связанными с заговорами против государя и измену, причем эти понятия трактовались чрезвычайно широко. Например, в 1767 г. капитану Рогожину было запрещено появляться в Санкт-Петербурге и Москве за то, что он упомянул имя Мировича, пытавшегося освободить Ивана Антоновича⁹².

Формально подчиненная Сенату, Тайная экспедиция на самом деле являлась личной политической полицией самодержца. Императрица внимательно следила за ее работой, часто сама составляла вопросы для подследственных и выносила окончательный приговор. С 1764 г. этот орган возглавлял ее «Пятница» — генерал-прокурор Вяземский. Контроль за делами Тайной экспедиции Екатерина возложила на графа Никиту Панина — это мудрое решение разрушило ряд его политических замыслов, а высокий авторитет этого вельможи среди знати смягчал репутацию этого учреждения. На практике, за исключением дела Мировича, Панин не играл большой роли в этом ведомстве: допросы в казематах экспедиции вел пользовавшийся дурной славой «секретарь» Сената Степан Иванович Шешковский⁹³.

Тайная экспедиция располагалась в Санкт-Петербурге и имела отделение в Москве, которым руководил тамошний генерал-губернатор. Вопреки распространенному в то время мнению, этот орган действовал не через сеть агентов, а полагался почти исключительно на доносы. Криминальными считались недонесение о лицах, замышлявших что-то дурное, о готовящихся преступлениях, об оговоре. Доносчикам полагалось денежное вознаграждение. Расследуя дело, экспедиция проверяла и дополняла выдвинутые обвинения, проводила обыски и просматривала частную переписку, организовывала очные ставки и перекрестный допрос обвиняемого. Несмотря на осуждение Екатериной пыток, к подозреваемым широко применялось физическое и, особенно, психологическое воздействие. Кроме того, сама атмосфера и репутация Тайной экспедиции вызывали ужас у всех, кто туда попадал. Ее деятельность была строго засекречена и подозреваемые должны были молчать обо всем, что видели в ее стенах. Как ни странно, в ходе расследования дела экспедиция обычно старалась избегать публичного раскаяния обвиняемого. Наказания и суммы, выделяемые на содержание ссыльного — ссылка была самым распространенным тогда видом кары — варьировались в зависимости от тяжести совершенного преступления и социального статуса преступника⁹⁴.

Будучи инструментом самодержавия, Тайная экспедиция не признавала никаких сословных различий: в ее подземелья попадали все сословия. В период обострения социальных конфликтов Екатерина часто обращалась к этому учреждению, надеясь тем самым не допустить появления у недовольного населения вождей. За десять лет до этого граф Бакингемшир характеризовал внутреннее состояние России как «одну большую массу горючего материала с разбросанным повсюду зажигательным веществом»⁹⁵. С тех пор тяготы войны и внутренние проблемы еще больше увеличили количество этой взрывчатки. Оказалось, что для гигантского социального взрыва требовалось только поднести факел. Им и стал Пугачев.

Примечания

1. Общий обзор внешней политики России в ходе русско-турецкой войны см.: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М., 1959—1966. Кн. XIV (Т. 28), XV (Т. 29); Чечулин Н.Д. Внешняя политика России в начале царствования Екатерины II, 1762—1774. СПб., 1896. Passim; Uebersberger H. Russlands Orientpolitik in den letzten zwei Jahrhunderten, Bd. I: Bis zum Frieden von Jassy. Stuttgart, 1913. Ch. III; Nolde B. La formation de L'Empire Russe. Paris, 1953. Vol. II. Ch. IX.

См.: Брикнер А. История Екатерины Второй. СПб., 1885. Ч. 3. Гл. III—IV; Ульяницкий В. Дарданеллы, Босфор и Черное море. М., 1833. Passim. О действиях России на Кавказе см.: Lang D.M. The Last Years of the Georgian Monarchy, 1658—1832. New York, 1957. Ch. IX; Смирнов Н.А. Политика России на Кавказе в XVI—XIX веках. М., 1958. Гл. IV; Маркова О.П. Россия, Закавказье и международные отношения в XVIII веке. М., 1966. Passim. Увлекательный обзор о малоизвестных военно-морских операциях русских на Ближнем Востоке см.: Persen W. The Russian Occupations of Beirut 1772—1774 // Royal Central Asian Journal. 1955. July-October. Vol. XLII, Pts. III—IV. P. 275—286. О политике Англии в этот период см.: Anderson M.S. Great Britain and the Russo-Turkish War of 1768—1774 // English Historical Review. 1954. Vol. LXIX. P. 39—58. Обзор хода военных действий см.: Ungermann R. Per Russisch-Türkische Krieg, 1768—1774. Vienna; Leipzig, 1906.

2. См.: Herbert H. Kaplan: The First Partition of Poland. New York, 1962. Ch. XIV.

3. Кроме инструкций, данных послу Дюрану при отъезде его в 1772 г. В Санкт-Петербург, см.: Recueil des instructions données aux ambassadeurs et ministres de France depuis les traités de Westphalie jusqu'à la Révolution française. Paris, 1890. Vol. IX: Russie, pt. II / ed. A. Rambaud. Ch. XXXVIII. Анализ франко-русских отношений на Ближнем Востоке см.: Andriescu C. La France et la politique orientale de Catherine II daprfes les rapports des ambassadeurs français à St. Petersbourg // Mélanges de L'École Roumaine en France. Paris, 1927. Vol. V. P. 3—155.

4. Согласно русско-прусскому договору 1764 г., в случае, если одна из подписавших его сторон будет вести войну вне Польши, то взамен военной помощи она будет получать ежегодную финансовую субсидию от другой стороны в размере 400000 руб., которая будет перечисляться ежеквартальными траншами по 100000 руб. Считалось, что эта сумма эквивалентна 10000 пехотинцев и 2000 кавалеристам. См. первую секретную статью этого договора: Мартенс Ф.Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами в 15 тт. СПб., 1874—1909. Т. VI: Трактаты с Германией, 1762—1808. С. 18—19.

5. Sorel A. The Eastern Question in the Eighteenth Century / trails. F.C. Bramwell. London, 1898. P. 241—246.

6. О несогласии Румянцева с планом перехода Дуная см. его письма к Никите Панину от 8 января и 12 февраля 1773 г.: Переписка графа Н.И. Панина с графом П.А. Румянцевым, 1771—1774 гг. (первая турецкая война при Екатерине) // Русский архив. 1882. Кн. 3. С. 34—35, 42. После провала этого плана Румянцев с горечью написал Панину: «О коль трудно, Ваше сиятельство, исполнять по чужим планам!» Две недели спустя фельдмаршал продолжал настаивать на своей правоте: если кто-то думает, что можно было добиться большего успеха, во имя «воинов спекулятивных», пусть попробует это сделать сам (Румянцев — Панину, 30 июня и 17 июля 1773 г.: Там же. С. 53—55).

7. Гуннинг — Суффольку, 16 июля 1773 г.: РИО. Т. XIX. С. 374.

8. Екатерина II — Румянцеву, 18 июля 1773 г.: РИО. Т. XIII. С. 349—351.

9. Троицкий С.М. Из истории составления бюджета в России // Исторические записки. М., 1965. Т. LXXVTII. С. 201—202. Согласно докладу князя Вяземского Екатерине в ноябре 1774 г., расходы России на ведение войны с турками составили 47516260 руб. Редактор РИО замечает (С. XXI), что эта сумма была покрыта за счет сбора налогов на 20 млн руб., выпуска ассигнаций на 12 млн руб., иностранных кредитов и внутренних сбережений: Всеподданнейший доклад императрице тайного советника генерал-прокурора князя Вяземского // РИО. Т. XXVIII. С. 191—212.

10. Чечулин Н.Д. Очерки по истории русских финансов в царствование Екатерины II. СПб., 1906. С. 142, 256—257.

11. Троицкий С.М. Финансовая политика русского абсолютизма во второй половине XVII и XVIII вв. // Абсолютизм в России. М., 1964. С. 313. Табл. 5.

12. Чечулин Н.Д. Очерки по истории русских финансов в царствование Екатерины II. С. 125—126, 166—167, 326—329.

13. Там же. С. 320—324.

14. Боровой С.Я. Кредит и банки России. М., 1958. С. 58. Англичанин Джозеф Маршалл, посетивший тогда Россию, был поражен роскошью и расточительством русского дворянства, которое для подтверждения своей принадлежности к этому классу постоянно демонстрирует свои огромные расходы. «Я не понимаю, почему власти издавна поощряют такое поведение, ведь чем беднее дворяне, тем они более покладисты» (Marshall J. Travels through Holland, Flanders, Germany, Denmark, Sweden, Lapland, Russia, the Ukraine, and Poland in the Years 1768, 1769 and 1770. London, 1772. Vol. III. P. 141—142).

15. Несмотря на недостаток сведений на этот счет, некоторые признаки роста цен см.: Рубинштейн Н.Л. Сельское хозяйство России во второй половине XVIII в. М., 1957. С. 470—475, 485—490. Приложение IV, табл. 1, 3. См. также Blum J. Lord and Peasant in Russia from the Ninth to the Nineteenth Century. Princeton, 1961. P. 305—306, 450—451. О влиянии изменения цен на помещичьих крепостных и государственных крестьян см.: Kahan A. The Costs of «Westernization» in Russia: The Gentry and the Economy in the Eighteenth Century // Slavic Review. 1966. March. Vol. XXV, № 1. P. 51—54. Table 6 и прим. 22.

16. Kahan A. Op. cit. P. 50—52 and passim.

17. Рубинштейн Н.Л. Указ. соч. С. 411—417.

18. Екатерина II — С. Козьмину, не позднее 1770 г.: РИО. Т. XLII. С. 34; АГС. Т. I, ч. 2. Стб. 709—712.

19. The Annual Register, or, a View of the History, Politics, and Literature, for the Year 1773. London, 1774. Vol. XVI. P. 12.

20. О чуме 1770—1771 гг. в России и вызванном ею восстании в Москве существует обширная литература. Новейшая работа на эту тему: Алефиренко П.К. Чумной бунт в Москве в 1771 году // Вопросы истории. 1947. № 4. С. 82—88.

21. Щербатов М.М. Мнение о поселенных войсках // Щербатов М.М. Неизданные сочинения /под ред. П. Любомирова. М., 1935. С. 81.

22. Цит. по: Бескровный Л.Г. Русская армия и флот в XVIII веке. М., 1958. С. 300.

23. Там же. С. 293—302. Blum J. Op. cit. P. 465—468. Щербатов М.М. Мнение о поселенных войсках С. 65. Из публикаций того времени об уклонении помещиков от предоставления рекрутов, см. заметки анонимного немецкого учителя, который прожил несколько лет в России в качестве гувернера детей провинциальных дворян и получил эту информацию от местного русского лекаря: Bemerkungen über Esthland, Liefland, Russland nebst einigen Beiträgen zur Empörungs-Geschichte Pugatschews während eines achtjährigen Aufenhalts gesamlet von einem Augenzeugen. Prague; Leipzig, 1792. S. 294—297.

Расчеты профессора А. Кахана показывают дифференцированное влияние рекрутских наборов на различные слои дворянства. В 1770 г. у примерно 80% из около 55000 российских дворян имелось менее 100 крепостных, поэтому рекрутов у них не брали. Около 80—90% всех помещичьих крепостных принадлежали крупным помещикам, составлявшим лишь около 15% всего дворянства. Поэтому рекрутов поставляли в основном 8000—9000 крупных помещиков, которые были главной опорой режима Екатерины II. См.: Kahan A. Op. dt. P. 42, 45, 61—62. Tables 1—3, 8—9.

24. Щербатов М. Мнение о поселенных войсках. С. 72.

25. Бескровный Л.Г. Указ. соч. С. 94. В качестве примера того, как с рекрутами обращались позднее, в 1790 г., см.: Охрана рекрута 1790 г. // Русская старина. 1890. Нояб. С. 352.

26. АГС. Т. I, ч. 1. Стб. 253.

27. РИО. Т. XIII. С. 354.

28. АГС. Т. I, ч. 2. Стб. 24.

29. Там же. С. 23—24; ПСЗРИ. Т. XIX. № 14026.

30. АГС. Т. I, ч. 1. Стб. 256.

31. Там же. Стб. 257—258.

32. Фридрих II — Сольмсу, 5 сентября 1773 г.: Politische Correspondenz Friedrich's Des Grossen. Bd. XXXIV. S. 127—129. Эти предложения были ошибочно приписаны Екатерине: РИО. Т. CXXXV. С. 4—5.

33. АГС. Т. I, ч. 1. Стб. 259.

34. Фонвизин — А.М. Обрескову, 28 сентября 1773 г. // Сочинения, письма и избранные переводы Д.И. Фон-Визина / под ред. П.А. Ефремова. СПб., 1866. С. 275.

35. Kahan A. Op. cit. P. 42. Table 1; Демидова Н.Ф. Бюрократизация государственного аппарата абсолютизма в XVII—XVIII вв. // Абсолютизм в России. С. 239; Кабузан В.М. Народонаселение России в XVIII — первой половине XIX в. М., 1963. С. 153. Краткий обзор внутренней политики Екатерины см.: Кафенгауз Б.Б. Внутренняя политика царизма и «просвещенный абсолютизм» в 1762—1772 гг. [ротапринт]. М., 1962. Passim.

36. История Правительствующего Сената за двести лет. 1711—1911 гг. СПб., 1911. Т. II. С. 427—429. О разделении Сената на департаменты см.: Raeff M. Projects for Political Reform in Imperial Russia, 1730—1905. Englewood Cliffs (N. J.), 1966. Ch. II; Грибовский В.М. Высший суд и надзор в России в первую половину царствования императрицы Екатерины Второй. СПб., 1901. Passim. Новейшая дискуссия на эту тему: Петрова В.А. Политическая борьба вокруг сенатской реформы 1763 года // Вестник Ленинградского государственного университета. 1967. Вып. 2. № 8. История, язык, литература. С. 57—66.

37. Тем не менее, считается, что Императорский совет не вытеснил Сенат с вершины власти, являясь лишь консультативным органом, во всем подчиненным императрице. Например, он не мог принимать никаких решений без ее подписи и не издавал (как это делал Сенат) собственных указов даже с одобрения государыни (История Правительствующего Сената за двести лет. Т. II. С. 359—366).

38. Приблизительную численность населения России в 1773 г. см.: Кабузан В.М. Указ. соч. С. 164—165. Табл. 18.

39. Amburger E. Op. cit. S. 85—86. Готье Ю.В. Происхождение собственной е. и. в. канцелярии // Сборник статей по русской истории, посвященных С.Ф. Платонову. Пг., 1922. С. 346—355.

40. Очерки истории СССР: период феодализма: Россия во второй половине XVIII в. М., 1956. С. 287. Лютш А. Русский абсолютизм XVIII века // Итоги XVIII века в России. М., 1910. С. 191.

41. Готье Ю.В. История областного управления в России от Петра I до Екатерины II. М., 1913. Т. I. С. 122—125; М., 1941. Т. II. С. 298.

42. Там же. Т. I. Гл. V.

43. Очерки истории СССР: период феодализма: Россия во второй четверти XVIII в. М., 1957. С. 290—295.

44. Confino M. Domaines et seigneurs en Russie vers la fin du XVIIIe siècle. Paris, 1963. Ch. II, pt. 2.

45. Готье Ю.В. История областного управления в России от Петра I до Екатерины II. Т. I. С. 149 и сл.

46. Там же. Гл. VI; Raeff M. Origins of the Russian Intelligentsia: The Eighteenth-Century Nobility. New York, 1966. P. 48—51.

47. Готье Ю.В. История областного управления в России от Петра I до Екатерины II. Т. II. Гл. I.

48. Там же. Т. I. Гл. V—VII; Т. II. С. 300. Троицкий С.М. Финансовая политика русского абсолютизма во второй половине XVII и XVIII вв. С. 310. Табл. 4. Хотя данные Ю.В. Готье по расходам на губернскую власть относятся к 1768 г., а С.М. Троицкий приводит только общий объем расходов за 1767 г., кажется, нет особых оснований считать, что эта доля существенно различалась по годам.

49. Желудков В.Ф. Крестьянская война и укрепление органов государственного управления дворянской России (неопубликованная машинопись, Ленинград). С. 3—4. Этот очерк, рукопись которого нам любезно предоставил профессор В.В. Мавродин, планируется опубликовать в т. III советской коллективной монографии по истории восстания Е.И. Пугачева, выходящей под его редакцией. <В т. III «Крестьянской войны в России в 1773—1775 годах: восстание Пугачева» (Л., 1970) эта работа не вошла>.

50. Джинчарадзе В.З. Из истории Тайной экспедиции при Сенате (1762—1801) // Ученые записки Новгородского гос. пед. института. Историко-филологический факультет. 1957. Т. II. № 2. С. 96.

51. Подробнее см.: Бильбасов В.А. История Екатерины Второй. Т. II. Гл. XVI—XVIII и приложение VII (автор снимает с Екатерины вину за этот эпизод). Однако в этом столетии Г. Гуковский вновь реанимировал давние подозрения, что Екатерина причастна к убийству Ивана Антоновича: Гуковский Г. Очерки по истории русской литературы XVIII века (дворянская фронда в литературе 1750-х-1760-х годов). М.; Л., 1936. С. 150.

52. Сивков К.В. Подпольная политическая литература в России в последней трети XVIII в. // Исторические записки. 1946. Т. XIX. С. 87—90.

53. The Despatches and Correspondence of John, Second Earl of Buckinghamshire, Ambassador to the Court of Catherine II of Russia, 1762—1765. 2 Vols. London, 1902. Vol. I. P. 101; Vol. II. P. 56—57.

54. Джинчарадзе В.З. Указ. соч. С. 97—99.

55. Гуковский Г. Указ. соч. С. 147—155. Но к концу лета 1772 г. сторонники Павла стали понимать, что вопрос о его браке откладывается. Поэтому 15 августа чиновник Коллегии иностранных дел И.И. Крук написал юному другу Павла князю А.Б. Куракину: «ходят слухи, что еще одного, особого [т. е. отдельного] двора не будет, а о свадьбе ничего неизвестно» (Архив князя Ф.А. Куракина / под. ред. В.Н. Смолянинова. Саратов, 1896. Т. VI. С. 397).

56. Гуннинг — Суффольку, 27 сентября 1772 г.: РИО. Т. XIX. С. 330.

57. Гуннинг — Суффольку, 5 января 1773 г.: Там же. С. 339—340.

58. Гуннинг — Суффольку, 5 февраля 1773 г.: British Museum. Additional Manuscripts. No. 35502.

59. Гуннинг — Суффольку, 15 февраля 1773 г.: РИО. Т. XIX. С. 345.

60. Гуннинг — Суффольку, 5 марта 1773 г.: Там же. С. 346. Lobkowitz to Kaunitz, 26 февраля 1773 г.: РИО. Т. CXXV. С. 197. Возможно, именно в это время Екатерина не разрешила Павлу присутствовать на заседаниях Императорского совета, ссылаясь на его неопытность, и на то, что среди советников имеются разногласия, а сам этот орган создан недавно для обсуждения сугубо военных проблем. Издатели бумаг Екатерины относят эту записку ко времени «после 1773 г.», но, видимо, она могла быть создана и раньше (РИО. Т. XLII. С. 356).

61. Лобковитц — Кауницу, 4 мая 1773 г.: РИО. Т. CXXV. С. 220.

62. Гуннинг — Суффольку, 30 июля 1773 г.: РИО. Т. XIX. С. 376.

63. Фонвизин — Я.И. Булгакову, 13 сентября 1773 г.: Полное собрание сочинений Д.И. Фон-Визина. М., 1830. Т. II. С. 231—233.

64. Екатерина — Н.И. Панину, 23 сентября 1773 г.: РИО. Т. CXVIII. С. 466; Дубровин Н.Ф. Пугачев и его сообщники. СПб., 1884. Т. II. С. 69. То, что осыпав Панина милостями, Екатерина тем самым подкупала его, становится ясным из ее письма к московскому генерал-губернатору Волконскому. Она надеялась, что если генерал Петр Панин не успокоится и не перестанет болтать лишнее, «то я принуждена буду его унимать наконец. Но как богатством я брата его осыпала выше его заслуг на сих днях, то чаю, что и он его уймет же, а дом мой очистится от каверзы» (Екатерина — М.Н. Волконскому, 25 сентября 1773 г.: Осьмнадцатый век. Т. I. С. 96).

65. Бильбасов В.А. История Екатерины Второй. Т. XII, ч. 2. С. 82.

66. Сольмс — Фридриху, 30 июля 1773 г.: РИО. Т. LXXII. С. 384—389.

67. Сольмс — Фридриху, 27 августа 1773 г.: Там же. С. 390—395. О резкой реакции Фридриха см. его депешу Сольмсу, 21 сентября 1773 г. (н. ст.) // Politische Correspondenz Friedrich's Des Grossen. Bd. XXXIV. S. 163—165.

68. Гуннинг — Суффольку, 11 февраля 1774 г.: РИО. Т. XIX. С. 399—400.

69. Борьба вокруг российского престола в 1772—1773 гг. нуждается в коренной переоценке. Как и от большинства интриг, от нее остались лишь отрывочные свидетельства, большинство из которых крайне тенденциозные или недостоверные — это отчеты дипломатов, мемуары, переписка, так что для разгадок ее тайн может потребоваться своеобразная ретроспективная кремлинология. Особенно требует прояснения роль, которую сыграли в этих событиях Никита Панин и Каспар фон Сальдерн. Не ясно, например, как далеко был готов зайти Панин: либо он хотел ограничить самодержавие, либо всерьез намеревался заменить Екатерину Павлом. Некоторые историки говорят о заговоре в пользу Павла, другие отвергают это как спекуляцию, полагая, что Панин не мог осуществить переворот, и утверждают, что дальше намерений его планы не шли. Однако все согласны с тем, что бракосочетание Павла и удаление Панина из дворца означали победу Екатерины. Хотя Сальдерн обычно изображается в качестве злодея, его реальное участие в тех событиях остается неясным. В его биографии, принадлежащей перу Отто Брандта, ничего об этом не сообщается, кроме указания на то, что больше всего этого дипломата интересовала судьба Гольштейна. Большинство аналитиков приняли версию графа Сольмса, и вроде бы выяснили, что Сальдерн предложил Павлу быть сорегентом. Но мотивы этого не ясны. Например, никто не задумывался над тем, что Екатерина могла использовать Сальдерна для срыва планов группировки Панина. Намек на это вроде бы содержится в ее письме к госпоже Бьельке 6 октября 1773 г.: «Скажите Сальдерну, когда его увидите, что мой дом совсем или почти совсем очищен, что все кривлянья происходили, как я предвидела, но что однакож воля Господня совершилась, как я также предсказывала» (РИО. Т. XIII. С. 361). Можно предположить, что позднейшая ярость Екатерины в отношении Сальдерна была притворной — поскольку императрица обладала артистическими способностями, это вполне допустимо.

Опубликованные первоисточники о борьбе при дворе можно найти в различных дипломатических депешах, письмах Фонвизина и корреспонденции Екатерины. Резюме противоречивых мнений по этому вопросу см.: Лютш А. Указ. соч. С. 116 и сл. Позднейшие интерпретации роли Панина см.: Гуковский Г. Указ. соч. С. 124—138; Макогоненко Г.П. Денис Фонвизин. М.; Л., 1961. С. 152—170; Браудо А. Панин Н.И. // Русский биографический словарь. СПб., 1902. Т. XIII. С. 189—204. Биографии Павла см.: Кобеко Д.Ф. Цесаревич Павел Петрович (1754—1796). 2-е изд. СПб., 1883. С. 62—104; Morane P. Paul Ier de Russie avant l'avfenement, 1754—1796. Paris, 1907. P. 74—130; Шильдер Н.К. Император Павел Первый. СПб., 1901. С. 78—91 (о воображаемом заговоре см. приложение VII. С. 539). О Сальдерне см.: Brandt O. Caspar von Saldern und die nordeuropäishe Politik im Zeitalter Katharinas II. Erlangen; Kiel, 1932. S. 219 и 261 ff. Оценки современника тех событий см.: фон Гельбиг Г. Указ. соч. С. 403—408. Надеемся, что многие из этих вопросов будут прояснены в диссертации о Никите Панине, над которой сейчас работает Дэвид Рэнсел (David Ransel) <см.: Ransel D.L. The Politics of Catherinian Russia: The Panin Party. Yale University Press, 1975>.

70. ПСЗРИ. Т. XVI. № 11593; Memoirs of Catherine. P. 370.

71. Кизеветтер А.А. К истории крестьянских движений в России // Крестьянская Россия. Прага, 1924. Т. VIII—IX. С. 18.

72. Семевский В.И. Крестьяне в царствование Екатерины II. СПб., 1881. Т. I. С. 374—375.

73. М.Т. Белявский показал, что у крестьян было намного меньше депутатов в Уложенной комиссии, чем считалось ранее: Белявский М.Т. Представительство крестьян в Уложенной комиссии 1767—1768 гг. // Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран. М., 1963. С. 322—329.

74. Семевский В.И. Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX века. СПб., 1888. Т. I. С. 177—178.

75. Очерки истории СССР: период феодализма: Россия во второй половине XVIII в. С. 172.

76. Об обсуждении разбоев на заседаниях Уложенной комиссии 17671768 гг. см.: Dukes P. Catherine the Great and the Russian Nobility: A Study Based on the Materials of the Legislative Commission of 1767. Cambridge, 1967. P. 171—172, и, особенно: Фирсов Н.Н. Вопрос о беглых и разбойниках, поднятый в комиссии для составления проекта нового уложения (1767 г.). Казань, 1890. Passim; Готье Ю.В. История областного управления в России от Петра I до Екатерины II. Т. I. С. 334—343. О проблеме разбоев в целом в этот период см.: Eeckaute D. Les brigands en Russie du XVII-e au XlX-e siècle: mythe et realité // Revue d'Histoire moderne et contemporaine. 1965. July—September. Vol. XII, no. I. P. 161—202.

77. Marshall J. Op. cit. T. III. P. 147.

78. Семевский В.И. Крестьяне в царствование Екатерины II. Т. I. С. 359—361, 374—375. В.И. Семевский приводит количество известных по источникам крестьянских выступлений, но признает, что это официальные данные и что «в действительности их, несомненно, было более». Новейшие оценки этого показателя выше: Крестьянская война в России в 1773—1775 годах: восстание Пугачева. Л., 1961. Т. I. С. 376.

79. Blum J. Op. cit. P. 308—314. Кафенгауз Б.Б. История хозяйства Демидовых в XVIII—XIX вв. М.; Л., 1949. Т. I. Гл. XIII, ч. 1.; Савич А.А. Очерки истории крестьянских волнений на Урале в XVII—XX вв. М., 1931. Гл. I—II.

80. М.Т. Белявский исчерпывающе (и скучно) рассмотрел это законодательство в своей последней книге: Белявский М.Т. Крестьянский вопрос в России накануне восстания Пугачева. М., 1965. С. 38—54, 366—380.

81. Marshall J. Op. cit. T. III. P. 151—153.

82. См. «О Турецкой войне» и «О повреждении нравов в России» в «Сочинениях князя М.М. Щербатова» (под ред. И.П. Хрущова и А.Г. Воронова. СПб., 1898. Т. II. С. 69, 240).

83. Annual Register. 1773. P. 3.

84. Сивков К.В. Самозванчество в России в последней трети XVIII в. // Исторические записки. 1950. Т. XXXI. С. 89—90; Фирсов Н.Н. Пугачевщина: опыт социолого-психологической характеристики. СПб.; М., 1908. Гл. II.

85. Кизеветтер А.А. К истории крестьянских движений в России. С. 8—12; Cherniavsky M. Tsar and People. New Haven, 1961. P. 97—99.

86. Petrovich M.B. Catherine II and a False Peter III in Montenegro // American Slavic and East European Review. 1955. April. Vol. XIV, no. 2. P. 169—194. Этот необычный самозванец по имени Степан Малый впервые появился в 1767 г. и фактически правил частью Черногории, пока не был убит в 1773 г.

87. Цит. по: Сивков К.В. Самозванчество в России в последней трети XVIII в. С. 96—100, 112.

88. Там же. С. 116—117; Козловский И.П. Один из эпизодов революционных движений на Дону (1772 г.) // Известия Северо-Кавказского гос. унта. 1926. Т. Х. С. 125—127.

89. Об однодворцах см.: Esper T. The Odnodvortsy and the Russian Nobility // Slavonic and East European Review. 1967. Vol. XLV, no. 104. P. 124—134.

90. Сивков К.В. Самозванчество в России в последней трети XVIII в. С. 102—116, 133—134. И.И. Дмитриев, сын симбирского помещика, вспоминает, как его отец с тремя своими друзьями, недавно вернувшимися из Санкт-Петербурга, беседовал о литературе и текущих событиях, и они «с таинственным видом, вполголоса, начинали говорить о политических происшествиях 1762 года» (Дмитриев И.И. Взгляд на мою жизнь. М., 1866. С. 20—21).

91. Сивков К.В. Тайная экспедиция, ее деятельность и документы // Ученые записки Московского гос. пед. ин-та им. В.И. Ленина. Кафедра истории СССР. 1946. Т. XXV, № 11. С. 96—98. О предшественниках Тайной экспедиции см.: Голикова Н.В. Органы политического сыска и их развитие в XVII—XVIII вв. // Абсолютизм в России. С. 243—280.

92. Джинчарадзе В.З. Указ. соч. С. 102.

93. Сивков К.В. Тайная экспедиция, ее деятельность и документы. С. 99—100, 102.

94. Там же. С. 102—109.

95. The Despatches and Correspondence of John, Second Earl of Buckinghamshire, Ambassador to the Court of Catherine II of Russia, 1762—1765. Vol. II. P. 248.