V. Помещица Казанская

Генерал Бибиков отбыл из Санкт-Петербурга 9 декабря, через пять дней он был уже в Москве и 26 декабря выехал в Казань. Члены Секретной комиссии отправились туда на две недели раньше. И хотя паника в Казани уже прошла и многие дворяне вернулись в город, ситуация оставалась напряженной. Казалось, что ничто не остановит дальнейшее распространение восстания. 2 декабря уфимские власти сообщили, что бунтовщики встали лагерем в Чесноковке, заблокировав город. 15 декабря челябинский воевода писал, что его городу, не имеющему сил для обороны, угрожают восставшие башкиры. Генерал Фрейман послал войска для снятия блокады с окруженного башкирами Мензелинска; 19 декабря воевода Сарапула проинформировал Казань о том, что многочисленные отряды башкир рыщут вокруг, забирая с пяти дворов по одному человеку в свои ряды. Власти поволжского Ставрополя 19 декабря сообщали, что у них все спокойно, но шедший вдоль Самарской линии отряд крепостных, казаков и беглых солдат взял крепости Бузулукская, Борская и Елшанская. Хотя самарский воевода 20 декабря заявлял, что его город неприступен, он был взят через пять дней этим же отрядом восставших во главе с атаманом Араповым. Из Яицка полковник Симонов писал, что кроме набегов киргизов никто городку не угрожает¹. Повстанцы прекратили штурмовать Оренбург и перешли к его осаде. К северо-востоку от Казани отряды повстанцев угрожали центрам металлургии — Кунгуру и Екатеринбургу, но Бибиков пока еще об этом не знал.

Скорое прибытие и обустройство в Казани Секретной комиссии способствовали прекращению там паники. Ее члены, однако, были встревожены тем, что увидели вокруг — простой народ предался пьянству, а чиновники находились в состоянии уныния и отчаяния. Когда капитан Маврин явился к губернатору фон Брандту, то был удивлен, что его дом пуст и в нем не было никакой мебели; губернатор простодушно признался, что все отправил в Козьмодемьянск. С печалью фон Брандт сообщил, что порядка в городе нет, а дворянство сбежало. Он просил дворян сформировать отряд из их крепостных, но удалось собрать лишь немного увечных новобранцев, поскольку в целом дворяне не откликнулись на его призыв. В итоге фон Брандту пришлось самому снарядить и привести к оренбургской границе отряд черни, приказав дворянам последовать его примеру. В результате этого безрассудного поступка Казань осталась без губернатора и в городе началась паника. Кроме того, губернатор разрешил всем не занятым чем-то людям покинуть город². В других местах все было аналогично, что позволяет выявить причины быстрого распространения восстания: это и нехватка войск для поддержания порядка, и отсутствие твердой власти на местах, и бегство дворян из мест восстания. Благодаря всему этому повстанцы могли действовать безнаказанно.

Не имея пока возможностей для ведения военных действий, генерал Бибиков решил воззвать к чувствам павшего духом дворянства. Следуя инструкциям Екатерины, 1 января 1774 г. он собрал казанских дворян, сообщил им о грозящей всем опасности и напомнил об обязанности каждого из них пожертвовать не только своим имением, но и жизнью ради отечества. При этом он намекнул, что государыня, конечно, не забудет об этом патриотическом порыве. В ответ дворяне выразили готовность сформировать из своих крепостных кавалерийский эскадрон, для чего каждый помещик должен был снарядить за свой счет одного конного воина (улана) от двухсот душ мужского пола. Было подсчитано, что это позволит сформировать конный корпус из приблизительно трехсот рядовых. Офицерами в нем должны были стать дворяне, имеющие боевой опыт, а командиром корпуса назначался генерал Александр Ларионов, единокровный брат Бибикова. Подражая своим казанским коллегам, дворянство Пензы, Симбирска и Свияжска обязалось сформировать аналогичные отряды. Чтобы не отстать от них, казанские купцы также согласились экипировать за свой счет эскадрон конных гусар.

Разумеется, командиром всех этих отрядов стал генерал Бибиков. Восхищенная ответной реакцией на ее призыв, Екатерина приказала сформировать такую же команду и из дворцовых крестьян Казанской губернии и прислала офицеров, чтобы ими командовать³. Наконец, она объявила о своем особом покровительстве казанскому дворянству, провозгласив себя «помещицей казанской» и уверив, что считает своей обязанностью целость, благосостояние и безопасность дворянства «ничем неразделимо почитать с собственной нашей и империи нашей безопасностью и благосостоянием». В ответ казанское дворянство преподнесло Екатерине подготовленную Г.Р. Державиным «речь благодарственную», в которой оно рассматривалось как «щит» отечества, «подпора престола царского»⁴. Более искренних заявлений о единстве монархии и дворянства было трудно найти.

9 декабря Секретная комиссия прибыла в Казань. Капитан Лунин определил местом ее пребывания здание семинарии. Платон Любарский с удовлетворением отметил, что для комиссии все равны, невзирая на чин⁵. Она немедленно принялась за работу. Со всех ее сотрудников была взята расписка о неразглашении тайны. Все захваченные в плен пугачевцы — приблизительно 20 человек — были переданы в руки комиссии, а к 28 декабря к ним прибавилось еще 44 мятежника. Со всех сторон в комиссию пошел поток бумаг от местных властей, духовенства и дворян. Многие дворяне, чье имущество было разграблено повстанцами, требовали компенсации убытков. Так, отставной коллежский регистратор Федор Маскалев оценил убытки в своем поместье под Мензелинском в 1493 руб. Неизвестно, как на это реагировала комиссия⁶.

Но генерала Бибикова и секретную комиссию больше интересовали не жалобы и убытки дворян, а решительные действия, которые должны были оказать влияние на общественность. В конце 1773 г. двое крепостных, обвиненных в соучастии в убийстве повстанцами их владелицы, предстали перед Секретной комиссией. Младший из них был приговорен к битью кнутом и вечной каторге, другого, некоего Леонтия Назарова, повесили, и его труп две недели было запрещено хоронить. Исполненные 4 января 1774 г., эти наказания должны были удержать людей от присоединения к повстанцам и заставить их подчиняться своим помещикам и губернаторам. Комиссия также объявила, что всякий, кто будет распространять манифесты Пугачева, исполнять их или признает самозванца за царя, будет казнен независимо от своего социального происхождения. В конце января по решению комиссии был повешен солдат Аб решит Бикеев, вступивший в отряд повстанцев вблизи Мензелинска⁷. Его казнь, несомненно, должна была запугать местное татарское население. В то же самое время несколько пленных пугачевцев были биты кнутом и заклеймены литерами «З», «В», «И» («Злодей», «Вор», «Изменник»). В соответствии с указом Екатерины от 4 января палачи публично сжигали захваченные манифесты повстанцев, а их знамена разрывали на части⁸.

Ненадежность местных гарнизонов, легко переходивших на сторону Пугачева, привела Бибикова в ужас. «Скареды и срамцы, здешние гарнизоны всего боятся, — писал он другу 24 января, — никуда носа не смеют показать, сидят по местам как сурки и только что рапорты страшные присылают»⁹. Хуже всего было то, что многие гарнизоны позволяли мятежникам вести среди них агитацию и даже переходили на их сторону. Бибиков видел только один путь борьбы с этим — террор, «способ, конечно, жестокий, но в настоящей крайности неминуем»¹⁰. Так, 29 января он послал императрице экстракт по делу четырех гарнизонных офицеров: поручика Ильи Щепачева, прапорщика Ивана Черемисинова, отставного поручика Ефима Воробьевского и отставного подпрапорщика Богдана Буткевича. Екатерина утвердила смертные приговоры им, рекомендованные комиссией, но оставила их исполнение на усмотрение Бибикова. В замечании на полях она прокомментировала, что крайне необходимо строго наказать местных офицеров, поскольку они действовали не как офицеры, а как пленники¹¹.

Пример поручика Ильи Щепачева свидетельствует, что восстание затронуло множество гарнизонов, и что Секретная комиссия широко применяла террор. Щепачев сообщил комиссии, что в армии служил с 1748 г., в 1771 г. получил чин поручика. Из-за болезни он уволился со службы в Ставрополе в чине капитана, но был позже понижен до поручика, поскольку разрешил яицким казакам проходить без паспортов. Он был с корпусом капитана Балахонцева в Самаре 24 декабря, когда стало известно, что атаман бунтовщиков Арапов находится в соседнем Алексеевске, готовясь напасть на Самару. Обсудив ситуацию с офицерами, Балахонцев решил сопротивляться мятежникам.

Проснувшись следующим утром, Щепачев узнал, что Балахонцев предыдущим вечером сбежал вместе со всем корпусом¹². Поскольку сопротивление теперь было бесполезно, Щепачев вышел вместе с горожанами приветствовать бунтовщиков, как они требовали: с крестами, иконами и хлебом-солью (Щепачев утверждал, что шел не по своей воле, а насильно). Поприветствовав Арапова, они вернулись в город, где духовенство отслужило молебен в честь Петра III и Павла с супругой, не упоминая имени Екатерины. Затем был зачитан указ повстанцев о вступлении на престол Петра III, даровании жизни тем, кто сдался ему добровольно, и вербовке в его ряды новых сторонников. После этого толпа вознесла молитву, выпила за здоровье Петра и дала залп из пушки. Пугачевцы открыли казенные соляные склады и раздали примерно пять тонн соли приблизительно четыремстам человек. После обедни они выкатили всем бочки с вином, а Щепачев и другие «лучшие» люди, припав на колени перед Араповым, были им прощены и угощены водкой. По словам Щепачева, Арапов ничего не говорил о Пугачеве, поскольку был занят верстанием приблизительно трехсот жителей в казаков. Опасаясь за свою жизнь, Щепачев вступил в ряды бунтовщиков. Он не участвовал в последующем сражении Арапова с правительственными войсками и признавался, что был вынужден примкнуть к мятежникам из-за страха, а не умышленно¹³.

Комиссия рассмотрела действия Щепачева на основании Соборного Уложения 1649 г. и Артикула воинского. В соответствующих статьях Уложения назывались меры наказания за бунт и измену. Согласно Артикулу воинскому, Щепачев совершил множество преступлений: без приказа покинул поле боя, не воспользовался имеющимися возможностями для отражения неприятеля, самолично сдал крепость, участвовал в заговоре, подстрекал к бунту, отказался осудить бунтовщиков и их мятеж. Комиссия полагала, что, во-первых, чем выше чин и статус преступника, тем более суровым должно быть ему наказание, поскольку командир обязан подавать хороший пример другим и показывать им, что делать. И, во-вторых, перешедшие на сторону бунтовщиков офицеры должны быть казнены на месте своих преступлений, чтобы, таким образом, внушить всем страх и не допустить этого впредь. Все законы предусматривали за эти преступления смертную казнь.

Вина Щепачева считалась доказанной. Он не защищал город, хотя имел в подчинении сорок человек и шесть орудий; не сопротивлялся бунтовщикам, хотя их было мало, встретил их и кланялся их вожаку; нарушил свою присягу, встречая мятежников и слушая их ложный манифест; пил водку с атаманом мятежников и признавал Пугачева императором¹⁴. Наконец, его прежнее разжалование в поручики подтверждало его порочность. За эти преступления комиссия приговорила Щепачева к лишению чина и повешению¹⁵. Как отмечалось выше, Екатерина утвердила этот приговор, оставив его исполнение на усмотрение Бибикова, «и сколько польза и благосостояние империи по нынешним в тамошнем краю обстоятельствам того требуют»¹⁶. В итоге Щепачеву заменили смертную казнь на шпицрутены, которых все боялись, ибо нужно было пройти шесть раз через строй из тысячи солдат. Затем его навечно сослали в сибирский гарнизон. Его соратники получили меньшие наказания. Черемисинова лишили звания, высекли батогами и также навечно сослали на сибирскую заставу, Воробьевского освободили от наказания в силу преклонного возраста, а Буткевичу наказание было отложено¹⁷.

То, что генералу Бибикову пришлось применять к служащим гарнизонов особые меры устрашения, говорит о том, что он понял саму суть восстания. В отличие от властей в Санкт-Петербурге, генерал сразу сообразил, что причины бунта и его успех вызваны широким социальным недовольством. Кроме того, он увидел, что распространению восстания способствовали слабость власти и ее некомпетентность. В первую очередь было необходимо принять решительные и скорые меры против восставших; успехи бунтовщиков были обусловлены пассивностью и робостью властей.

Сотрудники Секретной комиссии Лунин, Маврин, Собакин и Зряхов работали день и ночь, чтобы выявить источники и скрытые пружины восстания¹⁸. Поскольку в январе и февраль 1774 г. правительственные войска провели ряд успешных наступлений, в руки комиссии попало множество пленных пугачевцев. Время, расстояние и отсутствие коммуникаций не позволили доставить их всех в Казань, поэтому значительную часть пленников оставили на попечение уездных и губернских властей. Например, тобольский губернатор Чичерин вынес приговоры 151 бывшему пугачевцу¹⁹. 25 января Бибиков приказал, чтобы все бунтовщики, захваченные в Кунгуре, были допрошены на месте и два-три наиболее активных из них повешены²⁰

В большинстве случаев все захваченные в плен пугачевцы, чьи дела были рассмотрены Казанской секретной комиссией, в соответствии с ее практикой были наказаны на местах своих преступлений. Однако комиссия оставалась главным карательным органом. Она изучала и утверждала все приговоры бунтовщикам и информировала об этом Екатерину. Иногда комиссия командировала своих сотрудников на места или назначала там своих представителей, чтобы следить за ходом дознания в отношении повстанцев. Так, она направила поручика Собакина в Симбирск и сделала поручика Державина своим представителем в Самаре (январь) и в Малыковке (март)²¹. Чтобы подавить бунт башкир, комиссия послала к ним в качестве агитаторов множество татар, в том числе мулл, и даже перевела один из правительственных манифестов на татарский язык²².

Секретная комиссия придавала большое значение такого рода работе. Взывая к пленникам, распространяя правительственные указы и увещевания через духовенство, она пыталась подорвать веру населения в Пугачева и в его призывы. Прежде чем освободить тех, чье участие в восстании не подтвердилось или кто не был в нем активным, комиссия обычно требовала от них принести новую присягу и называть Пугачева не иначе как самозванцем, вором и злодеем²³. Комиссия также попыталась использовать — особенно после того, как стало известно о его новой женитьбе в Берде — в своей пропаганде жену и детей самозванца, схваченных на Дону в январе 1774 г. и доставленных в Казань. 19 марта Бибиков предложил Лунину разрешить жене Пугачева посещать базар, «чтоб она в народе, а паче черни, могла рассказывать, кто Пугачов и что она его жена. Сие однакож надлежит сделать с манерою, чтоб не могло показаться с нашей стороны ложным уверением»²⁴.

С самого начала восстания правительство прибегло к выпуску манифестов. Екатерина полагала, что если выставить Пугачева перед всеми в качестве мошенника и призвать людей уходить от него, то его все сразу покинут и в рядах повстанцев начнется раздрай. Ее печатные объявления широко распространялись в районах, охваченных восстанием, они зачитывались на городских площадях и в церквах. В деревнях местным властям было приказано читать их на сельских сходах, после чего крестьяне должны были в них расписываться.

Но эти меры почти ничего не дали. Наоборот, они почти всегда приводили к новым волнениям и даже к восстаниям. Когда, например, власти Бугульмы послали подпоручика Романовского в деревню Изакла, чтобы зачитать там правительственный манифест от 15 октября 1773 г., местные крестьяне отказались слушать и подписывать его. Они сообщили, что отправили свою делегацию в Оренбург и хотели выдать в руки самозванца офицера²⁵. Витиеватый манифест Екатерины от 29 ноября 1773 г. привел к такому разгулу фантазии у простых людей, что Казанская комиссия поспешила выпустить собственный указ, чтобы рассеять «глупые и кривые толки». Подтвердив в нем все положения указа императрицы, комиссия призвала повстанческих пропагандистов прекратить «быть врагами своему отечеству... Но буде паче чаяния и за сим увещанием найдутся таковые рода человеческого изверги и разрушители блаженного спокойствия и тишины, то все оные, какого бы кто звания ни был, безо всякой милости преданы будут жесточайшему по закону осуждению»²⁶.

С самого начала императрица обратилась с просьбой к подконтрольной ей православной церкви помочь в борьбе с восстанием и уже 5 октября 1773 г. архиепископ казанский Вениамин публично предал Пугачева анафеме²⁷. 3 ноября он получил письмо от Екатерины, в котором она приказывала обязать местное духовенство увещевать свою паству против самозванца. Вениамин, а также нижегородский и тобольский архиепископы активно боролись с восстанием. Как отмечалось выше, местное духовенство играло важную роль в распространении обращений правительства и агитации против Пугачева. Кроме того, священники снабжали местные власти информацией о передвижениях и планах повстанцев. Они доносили на повстанцев властям, а некоторые даже сражались против пугачевцев с оружием в руках²⁸.

Но если верхушка церкви и часть приходского духовенства являлись врагами мятежников, то местное духовенство оказалось втянутым в водоворот восстания, подобно тому как в него попал несчастный поручик Щепачев. Так, поручик Державин, которого Бибиков в конце декабря 1773 г. послал со специальной миссией в Самару, убедился, что все местное духовенство принимало участие в восстании в городе. Он предостерег против немедленного ареста священников, опасаясь, что столь откровенное преследование церкви может возбудить население. В связи с этим Бибиков приказал архиепископу Вениамину заменить самарских священников новыми, а десять их были доставлены в Казанскую секретную комиссию. Он также приказал генералу Мансурову повесить несколько наиболее активных повстанцев и выпороть остальных²⁹.

Вопрос о том, что делать со священниками, участвовавшими в восстании, занимал правительство в течение всего восстания и был частью более широкой проблемы применения карательных мер. Первоначально власти жестоко расправлялись со всеми восставшими. Но разобравшись в характере, размахе и причинах движения, а также добившись военных побед над повстанцами, они стали применять репрессии избирательно, ведь сегодняшний бунтовщик завтра станет мирным мужиком.

Чтобы избежать ошибок Кара, плохо подготовившегося к наступлению на Оренбург, генерал Бибиков дожидался в Казани прибытия регулярных войск. Увидев, насколько эффективно действуют мобильные отряды Пугачева, он постоянно требовал от Военной коллегии предоставить ему побольше кавалерии³⁰. К 21 января основная часть его сил пришла в Казань. В это время две команды, прибывшие в Сызрань и Симбирск, нанесли поражения отрядам повстанцев. 26 декабря в двадцати милях от Сызрани майор Карл Муфель и 24-я легкая полевая команда наткнулись на капитана Балахонцева и других беглецов из Самары, которые сообщили о торжественном въезде атамана Арапова. Стремительным маршем Муфель направился к Самаре и 28 декабря встал лагерем в трех милях от нее. Ранним утром следующего дня в условиях сильной метели он двинулся против восставших и встретил их недалеко от города. Хотя драгунам Муфеля удалось отбить контратаки противника, они встретили сильный огонь из восьми орудий, поддержанный пехотой. Но перейдя в атаку, правительственные войска оттеснили повстанцев в город, где царские казаки перекололи множество их копьями. После небольшого сопротивления повстанцы вместе с Араповым побежали. Поскольку трупы многих убитых пугачевцев занесло снегом, Муфель не мог определить их потери, но захватил более двухсот пленных и всю артиллерию мятежников, а сам лишился трех человек убитыми и пятнадцати ранеными. Воодушевленный этим успехом, Бибиков приказал Муфелю выпороть наиболее активных бунтовщиков из числа горожан, прочитать им правительственный манифест и взять с них новую присягу³¹.

Несколько дней спустя подполковник Гринев присоединился к Муфелю с 22-й легкой командой и двумя гусарскими эскадронами. Ранним утром 7 января он выступил в Алексеевск ловить Арапова. Темная ночь и сильная метель замедляли движение, и отряд остановился в пяти милях от цели. На него сразу напали повстанцы. Гринев построил каре, открыл огонь и стал оттеснять их к городу. Заняв Алексеевск, Гринев обнаружил, что Арапов перегруппировал свои силы, расположив их на соседнем холме. Избегая прямого столкновения, поскольку у его противника насчитывалось приблизительно две тысячи человек, Гринев обошел их, взяв командную высоту на правом фланге неприятеля. Обстреливая позиции противника из орудий и бросив против него гусар, ему удалось обратить отряд Арапова в беспорядочное бегство, и лишь наступление темноты вынудило Гринева прекратить преследование. В этом сражении он потерял пять человек убитыми и девять ранеными; потери повстанцев неизвестны. Войдя в Алексеевск, заселенный отставными солдатами, Гринев приказал часть из них арестовать, других выпороть и со всех взять новую присягу³². Тем временем генерал Бибиков назначил генерала Мансурова командовать отрядами Гринева и Муфеля. Ему поручалось идти вдоль Самарской линии, очистить эту территорию от бунтовщиков и соединиться с Фрейманом в Бугульме³³.

Одновременно Бибиков послал полковника Юрия Бибикова (своего однофамильца) с отрядами гренадеров, гусар и двумя орудиями освободить Мензелинск и Заинск, очистить дорогу из Бугульмы и соединиться с Фрейманом. 14 января команда Бибикова напала на несколько отрядов повстанцев в двадцати милях от Заинска. Легко разбив их, они сожгли три татарских деревни и выпороли всех пленных. Через два дня, идя по глубокому снегу, команда полковника Бибикова столкнулась с отрядом из шестисот повстанцев. После недолгой перестрелки его гренадеры захватили батарею пугачевцев из трех орудий. Восставшие беспорядочно бежали, многие вязли в снегу, а гусары их рубили. На поле сражения остались лежать двести пугачевцев.

У Заинска правительственный отряд столкнулся с почти 1500 вооруженных бунтовщиков. Послав гусар отрезать им путь к отступлению, полковник Бибиков разделил свой отряд на три части. Они быстро захватили батарею противника и выбили его из города. Бибиков приказал прогнать сквозь строй солдат, сражавшихся на стороне бунтовщиков (в Заинске проживали отставники), а священников выпороть. Среди арестованных был вышеупомянутый подпрапорщик Богдан Буткевич. Сотни жителей близлежащих деревень пришли к Бибикову с повинной. Их было столь много, что полковник вынужден был ограничиться принятием с них присяги и роспуском по домам³⁴

Узнав об этих успехах, генерал Бибиков выразил уверенность, что теперь «край очистится от сей нечистой сволочи». Однако во многих местах ситуация оставалась сложной. Уфа все еще находилась в осаде и по причине своей удаленности не могла рассчитывать на скорое освобождение; из Оренбурга и Яицка вестей не было никаких, над Екатеринбургом висела угроза, о том, что делается в Кунгуре, ничего не было известно с 10 января. Вся Башкирия бунтовала, башкиры-повстанцы захватывали заводы, терроризировали деревни, нападали на крепости. Тем временем генерал Деколонг сообщал о продолжении восстания в Западной Сибири³⁵. Бибикову еще не было известно, что в январе повстанцы начали осаждать Яицкий городок. К началу февраля они захватили Илецкую Защиту — маленький форпост на пути в киргизскую степь. «Зло распространяется весьма далеко», — писал 24 января Бибиков графу Чернышеву и повторял: «не неприятель опасен, какое бы множество ни было, но народное колебание, дух бунта и смятение»³⁶. А Денису Фонвизину он жаловался: «Да та беда, как нарочно все противу нас: и снега, и метели, и бездорожица. Но все однакоже одолевать будем»³⁷.

Несмотря на тревожные известия, ежедневно получаемые Бибиковым в Казани, повстанцы не всегда добивались успеха. Осаждаемый с начала января и покинутый воеводой, Кунгур продолжал сопротивляться отрядам, посланным Чикой для его захвата. Местные купцы организовали успешную оборону и отбили два штурма. На помощь городу неожиданно пришел секунд-майор Александр Попов, присланный сюда из Казани сопровождать новобранцев. С небольшим отрядом старослужащих, рекрутов и нескольких сотен спешно набранных крестьян он разделил город на участки обороны, организовал отслеживание передвижений повстанцев и запретил жителям праздно шататься по ночам. Он также зачитал им манифест Екатерины, увещевание архиепископа Вениамина и заставил принять новую присягу.

Столь же решительно Попов действовал и на поле боя. 9 января он совершил вылазку и разогнал отряды вооруженных башкир. Через два дня он заманил их в засаду и уничтожил пятнадцать человек. В ходе третьей вылазки, состоявшейся 15—17 января, войско Попова убило сорок и захватило сто шестьдесят повстанцев с пятью орудиями. Но на рассвете 23 января приблизительно две тысячи мятежников окружили Кунгур. Хотя восставшие вели стрельбу по защитникам города с близкого расстояния, их вооружение было примитивным и они не решались пойти на штурм. К вечеру они ушли в свой лагерь недалеко от города. После этого между башкирскими и казацкими командирами повстанцев возникли разногласия. Казак Иван Кузнецов арестовал своего башкирского соратника и уехал в Чесноковку, чтобы обо всем доложить Чике, командующему северным фронтом восстания. Мятежники отступили.

Получив от Бибикова в качестве подкрепления двести солдат майора Гагрина и два орудия, секунд-майор Попов 29 января прорвал блокаду Кунгура. Три недели спустя он и Гагрин освободили Красноуфимск. Затем Попов возвратился в Кунгур и за три недели очистил близлежащую территорию от мелких отрядов повстанцев. Майор Гагрин шел на помощь Екатеринбургу, который с начала февраля осаждал пугачевский атаман Иван Белобородов³⁸.

В отличие от Кунгура, в Екатеринбурге царила паника. Власти не смогли организовать оборону и даже думали о сдаче города; многие дворяне сбежали. К 10 февраля Екатеринбург был изолирован от внешнего мира. Белобородов двинулся по многочисленным металлургическим предприятиям региона, чтобы пополнить свое войско заводскими крепостными. Еще немного и Екатеринбург попал бы в руки повстанцев. Однако 27 февраля Гагрин разбил одного из подчиненных Белобородова в Уткинском заводе, потеряв лишь четырех человек убитыми и шестерых ранеными и взяв в плен более восьмисот пугачевцев. Шедший на помощь Уткинскому заводу примерно с пятьюстами повстанцев Белобородов тем же вечером атаковал отряд Гагрина, однако получил решительный отпор. После трехчасового сражения, потеряв триста человек и четыре орудия, Белобородов под покровом ночи отступил на юг. Однако 13 марта неугомонный Гагрин настиг его в Каслинском заводе и наголову разбил, уничтожив приблизительно шестьдесят человек и более четырехсот взяв в плен, а также захватив девятнадцать орудий и четыре знамени. Однако Белобородову опять удалось бежать: он поскакал к Пугачеву³⁹.

Если освобождение Кунгура и Екатеринбурга было для генерала Бибикова радостью, то ситуация под Челябинском и Уфой заставила его встревожиться. Челябинск — административный центр оренбургской житницы, Исетской провинции — подвергался атакам восставших с конца декабря 1773 г. В начале января 1774 г. «полковник» Иван Грязнов, посланный Чикой для захвата этого города, окружил его разношерстным войском из приблизительно 5000 человек. Получив отказ осажденных на призыв сдаться, Грязнов 10 января весь день обстреливал город, но так и не смог запугать его защитников. Опасаясь подхода сил генерала Деколонга, он отступил. 13 января два легкие команды Деколонга вошли в Челябинск. Генерал оставался там свыше двух недель, не оказывая никакого противодействия бесчинствам Грязнова в округе. 1 февраля Деколонг сделал вылазку против повстанцев, но не смог разбить их. Тогда он 8 февраля оставил Челябинск и двинулся в Шадринск⁴⁰.

Хотя Деколонгу удалось снять осаду с Шадринска, а в начале марта — с Далматова монастыря, генерал Бибиков был недоволен его самовольным уходом из Челябинска. В середине марта он попросил Екатерину заменить Деколонга. Она предложила Румянцеву прислать на Урал Суворова, но фельдмаршал отказался отдать своего лучшего генерала и Деколонг остался на своей должности⁴¹. Итак, пассивность челябинских властей позволила малочисленным силам повстанцев почти безнаказанно грабить Исетскую провинцию. Лишь их поражения в марте — особенно под Екатеринбургом — ограничили размах восстания в Западной Сибири.

Уфа, расположенная в самом центре Башкирии, осаждалась повстанцами с начала декабря 1773 г. Из соседней с ней Чесноковки Чика командовал всем северным фронтом восстания, будучи почти полностью независимым от «Военной коллегии» Пугачева в Берде. Чесноковка стала как бы второй Бердой, где Чика жил в роскоши благодаря подаркам напуганных крестьян и награбленного его шайками имущества. При первых известиях о появлении самозванца уфимские купцы и дворяне стали готовиться к нападению неприятеля. Они набрали вооруженных людей, поделили город на сектора обороны, построили земляные батареи и одну подвижную. Кроме того, естественное расположение города — на берегах Белой, окруженного крутыми горами и глубокими оврагами — затрудняло нападение на него. 23 декабря Чика предпринял решающий штурм, но был отбит и на месяц ушел в свой лагерь. 25 января, после очередного неудачного штурма Уфы, повстанцы перешли к ее осаде, надеясь уморить город голодом⁴².

К 11 февраля полковник Юрий Бибиков освободил от мятежников Мензелинск, Нагайбак и Бакалы, и получил приказ присоединиться к генерал-майору князю Петру Голицыну, шедшему на Оренбург. Победы полковника Бибикова, конечно, облегчили участь Уфы и сделали возможным снятие с нее осады. Генерал Ларионов с солдатами, казаками и уланами Казанского дворянского корпуса следовал за Бибиковым к Уфе. Разбив отряды повстанцев под Стерлитамаком и Бакалами, Ларионов, однако, на некоторое время был вынужден остановить свое наступление, ибо восставшие сожгли перед ним мосты и завалили дороги засеками. Недовольный медлительностью своего родственника, генерал Бибиков заменил его недавно прибывшим подполковником Иваном Михельсоном, закаленным ветераном Семилетней и русско-турецких войн. Он принял свою команду в Бакалах и 20 марта выступил оттуда на Уфу⁴³.

Несмотря на то, что Чика выставил против него 10000 повстанцев, Михельсон передвигался стремительно. В ночь с 23 на 24 марта он приказал разжечь побольше костров, чтобы обмануть неприятеля, а сам в темноте подошел к заставе Чики в селе Третьяково и неожиданно напал на повстанцев. В панике они бросились в Чесноковку. После нескольких часов ожесточенного сражения правительственный отряд наголову разбил пугачевцев, уничтожив до 500 и взяв в плен 1560 человек. Вскоре был схвачен и сам Чика. Затем Михельсон занялся восстановлением порядка в этой местности, и казалось, что северный, башкирский фронт восстания теперь ликвидирован⁴⁴.

Тем временем Голицын начал активные действия против Пугачева. 14 февраля генерал Мансуров и полковник Гринев взяли Бузулук, где уничтожили и пленили свыше шестисот восставших. Однако 6 марта Пугачев напал на авангард Голицына в Сорочинске, но после яростного боя вынужден был отступить.

Решающее сражение произошло в Татищевой крепости, которая контролировала пути на Оренбург и Яицк. Пугачев вызвал в нее из Берды 8000 человек и артиллерию. Повстанцы возвели вокруг разрушенной крепости стены из снега и облили их водой. Когда разведчики Голицына 22 марта подошли к ней, они сначала не заметили там никого, но вскоре обнаружили множество пугачевцев. Голицын три часа обстреливал крепость из орудий, но безуспешно. Затем он пошел в атаку. Повстанцы ответили на это вылазкой, поддержанной семью орудиями, однако Голицын разом бросил на противника все свои силы и конницу, чтобы отрезать Пугачеву путь к отступлению. Солдаты ворвались в крепость, но самозванцу с несколькими соратниками удалось бежать. Повстанцы защищались отчаянно и потеряли 1300 человек, еще 1200 были убиты во время преследования и свыше 3000 в плен. Потери Голицына составили 140 человек убитыми и 515 ранеными⁴⁵.

После этого Голицын двинулся в Оренбург. Пугачев забрал из Берды свое войско и направился в Переволоцкую крепость. Его бывшая ставка погрузилась в пьянство и панику, нескольких тысяч пугачевцев пошли сдаваться в Оренбург. Шестимесячная осада этого города завершилась, а через две недели генерал Мансуров освободил Яицк. Но Пугачев продолжал сопротивляться. Столкнувшись с посланными Голицыным лыжниками, он отступил от Переволоцкой и занял села Каргала и Сакмарск, где его настиг и разбил Голицын. Приблизительно 400 пугачевцев пали в том бою, свыше в том числе четыре ближайших соратника самозванца Максим Шигаев, Иван Почиталин, Максим Горшков и Тимофей Падуров — попали в плен. Но сам Пугачев опять ускользнул от своих преследователей и с менее чем пятьюстами приверженцев поскакал на север — в Башкирию, а 9 апреля 1774 г. в Бугульме скончался от лихорадки главный организатор его разгрома генерал Бибиков⁴⁶.

Примечания

1. Экстракт из последних рапортов в каком состоянии лежащие в окружности Оренбурга города и другие знатные места находятся, 26 декабря 1773 г. // РНБ. Отдел рукописей. Собрание Эрмитажное. F. IV. 668. Папка 2. Л. 110—111 об.

2. Маврин — Екатерине, 21 мая 1774 г.: Там же. Л. 125—129 об.

3. 20 января 1774 г. Императорский совет решил набирать рекрутов из дворцовых крестьян Казанской губернии, но, опасаясь возникновения волнений, избавил от этого «экономических» крестьян (АГС. Т. I, ч. 2. Стб. 24—25). По данным штаба генерала Ф.Ф. Щербатова, возглавлявшего борьбу с повстанцами с апреля по июль 1774 г., в иррегулярные войска было набрано: от казанского дворянства — 8 офицеров и 300 рядовых, от казанских купцов — 12 офицеров и 68 рядовых, из дворцовых имений Казанской губернии — 9 офицеров и 247 рядовых, от симбирского дворянства — 8 офицеров и 300 рядовых, от пензенского — 15 офицеров и 522 рядовых, от саранского — 6 офицеров и 227 рядовых. Таким образом, общее число мобилизованных составило 1722 человека (Журнал... Щербатова... // РНБ. Отдел рукописей. Собрание Эрмитажное. № 352. Л. 20 об.).

4. Санктпетербургские ведомости. 1774. 25 февр.: Бибиков А.А. Указ. соч. С. 45—48; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. II. С. 230—233; Речь благодарственная императрице от общества дворянства Казанского: Бибиков А.А. Указ. соч. С. 53. Другие документы о создании ополчения из казанских дворян см.: Подлинные бумаги, до бунта Пугачева относящиеся // Чтения в обществе истории и древностей российских. М., 1860. Кн. 2. С. 61—66.

5. Любарский — Бантыш-Каменскому, 12 декабря 1773 г.: РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 527. Л. 31.

6. Лунин — капитану гвардии (20 декабря 1773 г.), он же — Бибикову (25 декабря 1773 г.), «Журнал Казанской секретной комиссии» (21—28 декабря 1773 г.), реестр убытков Маскалева (20 декабря 1773 г.): РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 507, ч. I. Л. 3 об., 10—15, 28 об. — 29 об., 74—88.

7. Допрос Назарова 18 декабря 1773 г., допрос Бикеева 29 января 1774 г.: Там же. Л. 44—50; Пугачевщина. Т. III. С. 9—12.

8. Указ Бибикову, 4 января 1774 г.: Грот Я.К. Материалы для истории Пугачевского бунта: бумаги Кара и Бибикова: со снимком с приписки Бибикова на последнем его донесении Екатерине. С. 45—46; Екатерина — Бибикову, 15 января 1774 г.: РИО. Т. III. С. 81—82.

9. Бибиков — М.М. Философову, 24 января 1774 г.: Бибиков А.А. Указ. соч. С. 86.

10. Бибиков — Екатерине, 5 февраля 1774 г: Грот Я.К. Материалы для истории Пугачевского бунта: бумаги Кара и Бибикова: со снимком с приписки Бибикова на последнем его донесении Екатерине. С. 58.

11. Бибиков — Екатерине, 29 января 1774 г.: Там же. С. 53.

12. Капитан Балахонцев был арестован за сдачу Самары (Бибиков — Екатерине, январь 1774 г.: Там же. С. 52), о его дальнейшей судьбе ничего неизвестно.

13. РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 485. Л. 172—174; Там же. Д. 507, ч. I. Л. 109—114 об.

14. Пугачевщина. Т. I. С. 86—87.

15. РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 485. Л. 172—176 об., 244.

16. Екатерина — Бибикову, 9 февраля 1774 г.: РИО. Т. XIII. С. 386; Екатерина — Бибикову, 15 февраля 1774 г.: Грот Я.К. Материалы для истории Пугачевского бунта: бумаги Кара и Бибикова: со снимком с приписки Бибикова на последнем его донесении Екатерине. С. 54.

17. Бибиков — Екатерине, 15 февраля 1774 г.: Грот Я.К. Материалы для истории Пугачевского бунта: бумаги Кара и Бибикова: со снимком с приписки Бибикова на последнем его донесении Екатерине. С. 55.

18. Бибиков — Вяземскому, 21 января 1774 г.: Там же. С. 50.

19. Филиппов А.Н. Пугачевское движение в Сибири // Северная Азия. 1926. Кн. 3. С. 68.

20. Бибиков — в Пермскую провинциальную канцелярию, 25 января 1774 г.: РГИА. Ф. 468. Оп. 32. Д. 2. Л. 177.

21. Рапорт Казанской Секретной комиссии, 31 января 1774 г.: РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 507, ч. I. Л. 174—174 об.

22. Объявление Бибикову (январь 1774 г.), Бибиков — Вяземскому, 21 января 1774 г: Грот Я.К. Материалы для истории Пугачевского бунта: бумаги Кара и Бибикова: со снимком с приписки Бибикова на последнем его донесении Екатерине. С. 49—50. Приказ подполковнику Лазареву, 28 января 1774 г.: Пугачевщина. Т. III. С. 100—103.

23. См. пример из работы Казанской секретной комиссии, январь 1774 г.: РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 507, ч. I. Л. 100—103.

24. Бибиков — Лунину, 19 марта 1774 г.: Письма А.И. Бибикова к А.М. Лунину // Русский архив. 1886. Вып. 3. С. 385.

25. Ведомость... декабрь (?) 1774 г.: Пугачевщина. Т. III. С. 360.

26. Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. II. С. 225. Еще одним доказательством того, с какими проблемами сталкивались власти в попытках общаться с преимущественно неграмотным крестьянством, является письмо нижегородского губернатора Ступишина 18 февраля 1774 г. ядринскому воеводе, что по его данным курьеры, которые читали указы Екатерины и Сената, делали это не полностью и без пояснений. В результате среди простого народа от грубости и невежества его стали распространяться различные неверные слухи. Для борьбы с ними воевода должен был приказать всем местным чиновникам представить надежные доказательства того, что они читали указы в деревнях по нескольку раз и разъясняли их людям (губернатор Ступишин — в Ядринскую воеводскую канцелярию, 18 февраля 1774 г.: ГПБ. F. IV. 790. Л. 1).

27. Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. II. С. 50.

28. Кадсон И.З. Церковь — активный участник подавления Крестьянского восстания под руководством Е. Пугачева // Ежегодник Музея истории религии и атеизма. М.; Л., 1962. Сб. 6. С. 294—300.

29. Бибиков — Державину, 29 декабря 1773 г. и 10 января 1774 г., Державин — Бибикову, 30 декабря 1773 г., 5—6 января 1774 г.: Сочинения Державина / под ред. Я.К. Грота. 2-е изд. СПб., 1869. Т. V. С. 1—6.

30. Бибиков — Чернышеву, 30 декабря 1773 г.: Бибиков А.А. Указ. соч. С. 80; Бибиков — Чернышеву, 18 декабря 1773 г., 5 января 1774 г.: Грот Я.К. Материалы для истории Пугачевского бунта: бумаги Кара и Бибикова: со снимком с приписки Бибикова на последнем его донесении Екатерине. С. 43, 47.

31. Муфель — Бибикову (31 декабря 1773 г.), Бибиков — Муфелю (3 января 1774 г.): Пугачевщина. Т. III. С. 15—19, 233—235. Новейший анализ рассматриваемого нами далее наступления Бибикова на повстанцев см.: Крестьянская война в России в 1773—1775 годах: восстание Пугачева. Л., 1966. Т. II. Гл. V—IX.

32. Гринев — Бибикову, 11 января 1774 г.: РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 507, ч. I. Л. 106—108 об.

33. Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. II. С. 253—254.

34. Там же. С. 256—257.

35. Бибиков — П.И. Панину, 21 января 1774 г.: Пугачевщина. Т. III. С. 236—238.

36. Бибиков — Чернышеву, 24 января 1774 г.: Бибиков А.А. Указ. соч. С. 84—85.

37. Бибиков — Фонвизину, январь 1774 г.: Там же. С. 76.

38. Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. II. С. 204—216, 328—333.

39. Там же. С. 337—351. Гольденберг Л.А., Овчинников Р.В. Горнозаводские карты и планы 70-х голов XVIII века как источник по истории Крестьянской войны под руководством Е.И. Пугачева // Проблемы источниковедения. М., 1959. Сб. 8.

40. Кондрашенков А.А. Крестьянство Исетской провинции в Крестьянской войне 1773—1775 гг. // Ученые записки Курганского гос. пед. института. 1958. Вып. I. С. 135—136.

41. АГС. Т. I, ч. 1. Стб. 449; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. II. С. 359—360.

42. Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. II. С. 312—320.

43. Там же. С. 258—260, 308—311.

44. Там же. С. 321—325.

45. Там же. С. 292—303.

46. Там же. С. 376—387, 394, 397.