§ 3. Следствие по делу Салавата Юлаева в Московском отделении Тайной экспедиции Сената

19 февраля 1775 г. генерал-прокурор Сената А.А. Вяземский сообщил казанскому губернатору, что Салават Юлаев и его отец доставлены в Москву¹. А на седьмой день, 25 февраля, Тайная экспедиция Сената приступила к допросу Салавата. Следствие вели генерал-прокурор Сената Вяземский, московский генерал-губернатор М.Н. Волконский, возглавлявший московское отделение Тайной экспедиции, и обер-секретарь экспедиции С.И. Шешковский.

Следует напомнить, что за два месяца до этого те же лица были вершителями расправы над Е.И. Пугачевым и его соратниками: Волконский, неукоснительно следовавший указаниям самой Екатерины II и ее эмиссара в Москве, выступал в роли председателя следственной комиссии и одного из судей; Шешковский сам снимал допрос с Пугачева и остальных подследственных; Вяземский, специально посланный императрицей в Москву, осуществлял общее руководство судебно-следственным процессом над вожаками восстания. Все трое были рабски преданы императрице и пользовались ее особым доверием. Достаточно указать на то, что Вяземского, первого и единственного министра царского правительства, остававшегося на том посту в течении 28 лет, Екатерина II называла своим учеником, а с Волконским вела многолетнюю доверительную переписку, то и дело осыпая его похвалой за усердие и исполнительность².

Особо следует остановиться на личности Шешковского. Он начал службу в скромном чине асессора; в 1775 г. за усердное участие в дознании над Пугачевым и его соратниками был произведен в статские советники; а в 1790-е годы, в конце карьеры, его вознаградили чином тайного советника. На его счету следствия над А.Н. Радищевым, Н.И. Новиковым, Ф.В. Кречетовым и другими прогрессивными деятелями. Свыше сорока лет Шешковский совершенствовал способности в сыске и дознании, допросах и истязаниях подследственных, за что получил устрашающую репутацию «государственного инквизитора и привилегированного кнутобойца»³. Императрица высоко ценила «способности» Шешковского. В письме к П.С. Потемкину от 27 сентября 1774 г. она отмечала, что Шешковский «особливой дар имеет [обращаться] с простыми людьми, и всегда весьма удачно разбирал и до точности давадил труднейший разбирательства»⁴. В руки этого старательного и доверенного «тайных дел выведчика» и попал Салават Юлаев.

Рассмотрение дел об участии Салавата Юлаева и Юлая Азналина в Пугачевском восстании началось с допросов. В качестве переводчика был привлечен есаул уральских (бывших яицких) казаков из крещенных башкир Иван Гульчихин, прибывший в Москву, видимо, в составе конвойной команды, сопровождавшей пленных пугачевцев из Яицкого городка и Казани⁵. Показания подследственных со слов Гульчихина записывались в протокол на русском языке.

Салават и Юлай были допрошены в один день, 25 февраля 1775 г.

Салават был немногословен. Он рассказал о том, как в ноябре 1773 г. присоединился к восставшим, затем назвал ряд сражений, в которых участвовал в первый и во второй периоды Крестьянской войны (ноябрь 1773 — июнь 1774 гг.), и притом подчеркнул, что он «никого из своей воли и сам собою не умерщвлял»⁶. Исходя из того, что он, как и большинство повстанцев, верил в царское происхождение Пугачева, принимал его «за истиннаго российскаго государя», которому «все тамошние башкирские их селении ... предались», Салават в заключение своих показаний заявил о раскаянии в содеянном и принеся повинную, просил «матерняго помилования» от императрицы.

Однако Тайная экспедиция усомнилась в истинности показаний Салавата, в том, что «признанное в действе всеконечно было», и решила обратиться к документальным уликам и свидетельским показаниям. Значительную услугу в этом оказал П.С. Потемкин. По его требованию, из следственных дел Казанской секретной комиссии были сделаны выписки, содержавшие сведения о характере участия Салавата Юлаева в восстании. Обратившись к материалам ликвидированной к тому времени комиссии, ее бывшие сотрудники выявили упоминания о Салавате в протоколах допросов десяти повстанцев и подготовили сводный документ под названием «Показании на Салавата Юлаева, выписанные из допросов нижеписанных людей, содержавшихся в секретной комиссии»⁷.

Какого же рода данные вошли в этот документ? Из показания пугачевского атамана И.Н. Белобородова были извлечены сведения о совместных действиях с двухтысячным отрядом Салавата в Башкирии и под Осой. В протоколе допроса писаря казачьего войска, атамана казаков-повстанцев М.Е. Мальцева внимание следователей привлекли данные о приезде Салавата в Красноуфимск, об изъятии им пушек и пороха, о пополнении отряда красноуфимскими казаками и выступлении к Кунгуру. Из показаний марийца из д. Бургашево Уфимского у. Изибая Акбаева (Янбаева), выписаны сведения о том, как бригадир Салават Юлаев присвоил ему чин полковника. Башкир из д. Казыльярово Уфимского у. Шарып Саркаев свидетельствовал в своих показаниях о подкреплениях, присланных Салаватом отряду, осаждавшему Бирск. Другие пугачевцы, удмурт из д. Балтачево Уфимского у. Москов Якимов, мариец из д. Узяково Уфимского у. Бухарметь Булхаиров, башкирский мулла из д. Елпачихи Уфимского у. Удюгут Тимисев, мариец из д. Старое Тюртюково Уфимского у. Иштубай Ишбулатов, крестьяне из д. Озерки Кунгурского у. Мамлыгин и из д. Алведино Казанского у. И. Васильев, рассказывали на допросах о призывах Салавата присоединиться к повстанцам, о наборе крестьян в его отряды⁸.

В совокупности своей показания эти свидетельствовали о выдающейся роли Салавата Юлаева в развертывании повстанческого движения в Башкирии и Прикамье, а также об активнейшем его участии в боевых операциях в этих районах в январе—июне 1774 г.⁹

Одновременно с представлением следствию «Показаний на Салавата Юлаева» десяти повстанцев генералом Потемкиным был прислан надежный свидетель обвинения. В письме к Волконскому от 4 марта 1775 г. Потемкин сообщал: «А для лучшего доказательства его [Салавата] плутовских дел, к улике его, при сем посылаю вернаго старшину башкирских войск именем Кулея»¹⁰. Это был старшина Кара-Табынской вол. Сибирской дороги Кулый Балтачев.

Чем же заслужил он доверие властей? Известно, что феодальный суд строго учитывал социальное положение свидетеля. В Воинском уставе 1716 г. отмечалось: «Сия слово лучшие свидетели, разумеется, что свидетель мужеска полу паче женска, и знатный паче худаго, ученый — неученаго, и духовный — светскаго человека почтен бывает»¹¹. С позиции следователей, руководствовавшихся этим законоположением, выбор свидетеля обвинения по делу Салавата Юлаева был не только обоснован, но и весьма удачен. Кулый Балтачев был одним из влиятельнейших представителей местной старшинской верхушки¹². В годы Крестьянской войны он, сохраняя верность правительству, оборонял от повстанцев Уфу, сражался против них под Бирском, Елдякской крепостью, Ангасякским заводом, у д. Бураево, участвовал в репрессиях против пугачевцев¹³. Карательная деятельность Кулыя вызвала заслуженную ненависть населения: его имущество было захвачено, дом сожжен, члены семьи убиты. Воинский опыт помог самому Кулыю избежать гибели, хотя он был шесть раз тяжело ранен в сражениях, а «Пугачев обещал, естли кто к нему ево, Кулыя, приведет, дать 500 Рублев»¹⁴. Принимая во внимание прежние и новые «заслуги» Кулыя Балтачева, уфимский воевода А.Н. Борисов счел возможным направить его в Казань к Потемкину для награждения «знаками высочайшей ея императорскаго величества милости по рассмотрению вышней команды»¹⁵. Познакомившись с подробным донесением Уфимской провинциальной канцелярии о «ревностных и усердных» службах Кулыя, Потемкин, срочно отзываемый в Москву для участия в следствии по делу Пугачева, принял решение взять с собой Кулыя. Следственной комиссии услуги старшины оказались тогда не нужны, но три месяца спустя в марте 1775 г. его показание в Тайной экспедиции Сената оказало значительное влияние на ход следственного процесса над Салаватом Юлаевым.

Кулый Балтачев дал свидетельские показания 4 марта 1775 г. на очной ставке с Салаватом и Юлаем. Обвиняемые были хорошо известны ему. Юлая он знал как уважаемого в Башкирии старшину и участника польского похода 1771—1773 гг., а с Салаватом Кулыю довелось встретиться осенью 1774 г. в боях между реками Бирь и Танып. Здесь с июня 1774 г. Кулый, по заданию Михельсона, усмирял восставших¹⁶. В середине сентября команда Кулыя присоединилась к карательному войску подполковника И.К. Рылеева, посланного против Салавата. 22 сентября у д. Норкино (Нуркино) Кара-Таныпской вол. он принял участие в сражении с отрядом Салавата. В этом бою Кулый, по отзыву Рылеева, «доказал себя через свою храбрость отличным»¹⁷. Однако храбрость изменила ему, как только команда Рылеева ушла в погоню за повстанцами к Елдякской крепости: 26 сентября Кулый вместе с другими старшинами, выступая от имени «доброго состояния» людей, «униженно и слезно» просил уфимские власти оставить войска вблизи их домов «для приведения во окружности их, башкирцов-худомышленников, в хорошей порядок»¹⁸. Старшины до того участвовали в сражении при д. Норкино и видели, какие большие потери понесли салаватовцы, и все же они страшились вероятного возвращения Салавата Юлаева в неусмиренный еще северо-западный район Башкирии. Успокоение пришло с известием о захвате Салавата в плен. И теперь в Москве, в Тайной экспедиции, Кулый получил возможность свести счеты с предводителем восставших, отомстить за перенесенные страхи и разорение. Прислав такого свидетеля, к тому же хорошо владеющего русским языком, Потемкин оказал большую услугу Тайной экспедиции¹⁹.

Во время очной ставки специально для Кулыя Балтачева был зачитан протокол показаний Салавата на допросе 25 февраля с тем, чтобы старшина мог судить — «во всех ли своих злодействах раскаялся и не утаил ли какого своего злодейства» Салават. Вслед за этим последовали «дополнения» Кулыя, который изобличил подследственного в утаивании ряда фактов. Обвинения его были изложены по трем пунктам, в хронологическом порядке следования событий. Видимо, Кулый пытался вспомнить как известные ему факты, так и свидетельства очевидцев и народную молву.

В первую очередь, Кулый выделил факт присвоения Пугачевым Салавату чина полковника и одну из самых крупных побед его войск — захват крепости Оса²⁰. Далее Кулый Балтачев заявил, что отряд Салавата разорял селения, в том числе дом Кулыя. В последнем пункте своих показаний он охарактеризовал деятельность Салавата после ухода Главного войска Пугачева с территории Башкирии. Несколькими словами он нарисовал впечатляющий портрет Салавата и благодаря его «изобличениям» отчетливо предстает фигура верного и последовательного сподвижника предводителя Крестьянской войны: «Когда уже ... Пугачев был пойман и находился под караулом, а потом и все тамошние селении пришли уже в должное повиновение, то и тогда оной Салават от произведения своего злодейства не отстал, а набрав подобных себе бездельников, чинил раззорении столь громкие, что имя его, Салавата, в тамошних местах везде слышно было»²¹.

Следователи потребовали от Салавата признания в истинности тех данных, которые содержались в «Показаниях на Салавата Юлаева» десяти пугачевцев, а также тех фактов, которые привел в своих показаниях Кулый Балтачев. Салават после увещевания вынужден был сделать признание по тем фактам, которые были приведены в показании Кулыя, и даже скрепил это признание своей подписью²². Но признание носило чисто формальный характер, что явствует из последующих документов следствия и из самого хода процесса. Так, из определения Тайной экспедиции от 16 марта 1775 г. видно, что Салават твердо держался существа тех показаний, которые он привел на допросе 25 февраля. Что же касается «Показаний» на него десяти пугачевцев и обвинений, выдвинутых Кулыем, — он практически признал их лишь в той части, где речь шла о руководстве им, Салаватом, повстанческими отрядами, об участии в сражениях, во взятии крепостей, но упорно отводил от себя обвинения в каких-либо «убивствах и злодействах», в чем он, по свидетельству следователей, «не признается»²³. Стойкая позиция Салавата по этой части обвинений и вынудила Тайную экспедицию перенести дело на дальнейшее расследование из Москвы в Оренбургскую губернию²⁴.

Юлая Азналина, явно из прежних дружеских чувств, Кулый охарактеризовал как состоятельного смирного старшину, который «в злодействе им примечен не был». Сам Юлай пытался скрыть свою поддержку повстанцам, а затем и активное участие в восстании, заявив, что был у Пугачева по принуждению, «боясь смерти и слыша, что у злодея силы более 15 тысяч человек», и всего лишь шесть дней²⁵. Ничего не сообщил он Тайной экспедиции и об участии в народном движении своего сына. Юлай лишь упомянул, что отправил его с командой «на вспоможение верным войскам к Оренбургу», а вскоре услыхал, что по пути Салават «захвачен был в злодейскую толпу»²⁶.

По окончании рассмотрения доказательств вины Тайная экспедиция приступила к подготовке приговора. Поскольку, в соответствии с действовавшим судебным законодательством, следственная часть процесса не отделялась от судебной, приговор выносили те же чиновники. Предусмотренные «Кратким изображением процессов или судебных тяжеб» Воинского устава 1716 г. «доказы преступлений» были налицо. Они содержались в извлечениях из документов Казанской секретной комиссии («Показания на Салавата Юлаева»), формально признанных Салаватом обвинениях Кулыя Балтачева, в «своевольном признании» обвиняемого. По состоянию сохранившихся источников не известно, каким способом «изыскивали истину» допрашивавшие Салавата, каким подвергали истязаниям и мерам психологического давления, добиваясь «собственного» признания Салавата. Документы Тайной экспедиции молчат об этом²⁷. Но нельзя оставить без внимания ту зловещую репутацию, какой пользовалась в народе Тайная экспедиция, и ту обстановку, в какой велось следствие. Помимо содержания в железных колодках и в устрашающих тюремных камерах, признания и раскаяния добивались обычно путем морального давления с применением угроз и запугиваний. А после вынесения приговора Шешковский брал с осужденных подписку о том, что те, под страхом повторного наказания, никогда и никому не сообщат о допросах в экспедиции²⁸.

Казалось бы, судьи не должны были испытывать затруднений в определении меры наказания Салавату. Однако только на двенадцатый день после завершения следствия был оформлен предварительный приговор. Тайная экспедиция 16 марта 1775 г. приняла решение о производстве дополнительного расследования по делу Салавата Юлаева и Юлая Азналина в Оренбургской губернии.

Что же заставило Вяземского, Волконского и саму императрицу отказаться от окончательного судебного решения? Они не поверили в искренность раскаяния и полноту показаний Салавата. Отметив, что одного признания Салавата в участии в сражениях против правительственных войск было бы достаточно для вынесения смертного приговора, а также выставив ряд фактов из показаний Кулыя Балтачева и десятерых повстанцев, допрошенных в Казани, судьи записали, что «Салават ни в каких убивствах и злодействах, кроме как вышесказано здесь, не признается»²⁹. Не помог и «особливый дар» Шешковского. А материалы следствия толкали на мысль о том, как много скрыл Салават. Поэтому судьи решили поручить оренбургскому губернатору «на месте... наследовать и обличить самыми злыми его деяниями чрез таких людей, кои самоличные свидетели были чинимых им, можно сказать, как здесь о нем разслушено, самых безчеловечных убивствах», и «извлечь из него и о сем собственное признание». Особо подчеркивалась необходимость «с самою верностию» установить, что Салават был «пойман уже после поимки злодея, а он, однакож, не имел в мерском своем сердце о содеянных своих преступлениях раскаяния»³⁰.

Формально Тайная экспедиция заявила о продолжении следствия. Фактически же губернатору уже был предложен окончательный приговор, с указанием меры наказания подследственного. Салавата Юлаева предписывалось подвергнуть наказаниям «как злодея», то есть бить кнутом «во всех тех башкирских селениях, где от него самые злейшие варварствы и убивствы происходили»; вырвать ноздри и заклеймить, а после сослать на пожизненные каторжные работы в Балтийский порт (Рогервик).

В том же определении Тайная экспедиция Сената указала губернатору установить степень виновности Юлая Азналина и наказать его, «равняясь преступлениям его и тамошним ныне обстоятельствам».

Московские судьи требовали наказания Салавата на башкирской земле «в страх другим злотворцам». Здесь, как и во всех других процессах над пугачевцами, мы встречаемся с основной целью разбирательства, которая заключалась в наказании и устрашении. Недаром Волконский, докладывая императрице о казни пугачевского атамана И.Н. Белобородова в Москве 5 сентября 1774 г., писал, что он всегда для совершения казней и наказаний специально выбирает торговые дни, когда в город съезжается много народу, ибо «страх хороший в черни эфект сделает»³¹. И в данном случае публичное наказание вождя повстанцев Башкирии на родине должно было, по замыслам судей, внести свой вклад в запугивание и усмирение неоднократно поднимавшегося на борьбу против крепостнических порядков и национального гнета башкирского народа. Но главное — это была политическая акция, направленная на демонстрацию того, что за любое выступление против существующего строя следует неотвратимое возмездие. Передавая дело Салавата местным властям, Тайная экспедиция знала, что там исполнят ее предписания и не только найдут дополнительные сведения о действиях Салавата, но и постараются произвести публичную расправу над ним по всем правилам мучительных обрядов телесных наказаний. Перекладывая карательные акции на губернатора, Вяземский и Волконский, крупнейшие екатерининские сановники, предусмотрели и то, что наказание будет осуществлено далеко от центров страны, и вести о продолжающихся расправах с участниками восстания уже после казни Е.И. Пугачева и подавления народного движения не дойдут до Европы, чьим общественным мнением так дорожила Екатерина II.

И тут стоит обратить внимание на дату подписания определения Тайной экспедиции Сената — 16 марта 1775 г. На следующий день появился манифест Екатерины II о прощении «всем в внутреннем бунте, возмущении, безпокойствии и неустройстве 1773 и 1774 годов участвовавшим», прекращении производства следствий над ними, отмене всякого рода взысканий и наказаний: предлагалось «предать вышепомянутые дела на вечное время забвению и глубокому молчанию». Ранее приговоренные к смертной казни ссылались на каторжные работы, осужденные к тяжким телесным наказаниям избавлялись от пыток и ссылались на поселение³². Разумеется, генерал-прокурор Сената не мог не знать о готовящемся манифесте, и все-таки накануне его появления он, хотя и не осмелился потребовать смертной казни, подписал жестокий приговор Салавату. Он учитывал, что за время, пока местные власти примутся за реализацию положений манифеста 17 марта, участь Салавата будет решена в соответствии с определением Тайной экспедиции. Более того, приговор Тайной экспедиции Сената по делу Салавата — убедительнейший образец лицемерия самой Екатерины II, одновременно подписывающей «во всенародное известие» манифест «О высочайше дарованных разным сословиям милостях» и утверждавшей секретный документ, заранее лишавший осужденного этих милостей и обрекавший его на пожизненную каторгу. Императрица собственноручно начертала на приговоре Тайной экспедиции Сената: «Быть по сему»³³.

С личного согласия и одобрения Екатерины II Тайная экспедиция Сената подключила к завершению следствия над Салаватом Юлаевым оренбургского губернатора И.А. Рейнсдорпа, обладателя беспредельных полномочий на территории огромного края. 17 марта Вяземский вручил прапорщику Нарвского пехотного полка П. Лаврову пакет для Рейнсдорпа. В пакете находилось предписание генерал-прокурора. Текст почти дословно повторял определение Тайной экспедиции. В конце документа сообщалось об отправлении из Москвы под караулом Салавата Юлаева и Юлая Азналина. Вяземский посылал в Оренбург также копии всех документов московского следствия. Прапорщику Лаврову была дана инструкция о порядке конвоирования Салавата, Юлая и присоединенного к ним Сляусина Кинзина³⁴. Инструкция состояла из восьми пунктов, в которых подробно излагались правила соблюдения строжайшего надзора над арестантами. Запрещалось вести с ними разговоры о минувшем восстании, предлагалось следить за тем, чтоб они не писали писем, самое важное — не смогли использовать каких-либо возможностей к побегу или самоубийству; предписывалось «ехать немедленно, не останавливаясь нигде праздно ни малое время, прямо в Оренбург»³⁵.

Получив разрешение в Ямской канцелярии на восемь почтовых подвод, Лавров в тот же день, 17 марта, принял колодников и выехал из Москвы. Салават и Юлай были закованы в ручные и ножные кандалы, Сляусин был «токмо в ножных железах». Весенняя распутица препятствовала быстрому передвижению. На 24-й день, 9 апреля они добрались до Оренбурга, и командир конвойной команды получил расписку секретаря Оренбургской губернской канцелярии П. Чучалова о приеме арестантов³⁶.

Примечания

1. ЦГАДА, ф. 6, д. 427, л. 2.

2. Собственноручные письма Екатерины II. — Москвитянин, 1845, № 9, с. 35, 43, 48; Письма государыни императрицы Екатерины II к князю М.Н. Волконскому, с. 79—184; Ерошкин Н.П. Указ. соч., с. 132.

3. Корсаков А.Н. С.И. Шешковский (1727—1794). Биографический очерк. — Исторический вестник, 1885, декабрь, с. 681; Записки А.М. Тургенева. — Русская старина, 1886, т. 52, октябрь, с. 57—58; Гольцев В.А. Законодательство и нравы в России XVIII в. СПб., 1896, с. 139.

4. Екатерина II и Пугачевщина, с. 124.

5. И. Гульчихин не раз доказывал свою преданность властям. Так, во время восстания яицких казаков в 1772 г. он был на стороне группы умеренных. Когда казаки в начале июня выступили навстречу войскам генерала Фреймана, Гульчихин на войсковом кругу принялся уговаривать восставших, «чтоб против монаршей власти не итти; однакож ево в том не послушали, и в народное наказание тут же, по приказу атамана Ульянова, плетьми ево били и к колесу был привязан.» (Из протоколов показаний полковника восставших И.А. Пономарева и казака П.И. Бугаева на допросе в июле 1772 г. в следственной комиссии в Оренбурге. — ЦГВИА, ф. 8, оп. 4/93, д. 1536, л. 172, 199).

6. Крестьянская война.., с. 302.

7. Там же, с. 305.

8. Крестьянская война.., с. 305—307. См. также полные тексты протоколов допросов четырех из указанных повстанцев: показания И.Н. Белобородова 30 июля 1774 г. — В кн.: Пугачевщина, т. 2, с. 325—335; показания Москова Якимова, Шарыпа Шаркаева, Изибая Акбаева в октябре 1774 г. — В кн.: Крестьянская война.., с. 249—254.

9. Следователям не удалось найти документы, освещающие участие Салавата Юлаева в боях под Оренбургом в ноябре—декабре 1773 г.

10. ЦГАДА, ф. 6, д. 427, л. 3.

11. ПСЗ I, т. 5, № 3006, с. 399.

12. С 1761 г. по 1773 г. Кулый Балтачев неоднократно был в военных походах, служил на Сибирской и Оренбургской линиях крепостей. В 1771—1773 гг. возглавлял трехтысячную башкирскую команду, направленную в Польшу, где участвовал в военных действиях против польских конфедератов. В Польше Кулый был награжден командующим войсками генерал-аншефом А.И. Бибиковым саблей в серебряной оправе. По возвращении в Башкирию за ним надолго закрепилось звание «главный начальник». Кулый был одним из самых богатых башкир, что подтверждается «Реэстром пограбленному из дому старшины Кулея Балтачева имению», составленным в 1780 г., а также документами его ростовщических операций. — ЦГВИА, ф. 20, д. 954, л. 21—25; ГАОО, ф. 3, д. 124, д. 141, л. 145—148; ЦГА БАССР, ф. 386, оп. 1, д. 1, л. 296; Материалы по истории Башкирской АССР. М., 1960, т. 5, с. 552—554.

13. ЭТо засвидетельствовано аттестациями уфимского коменданта полковника С.С. Мясоедова, подполковников Михельсона и Рылеева, поручика Яворского; сведения о карательной деятельности Кулыя имеются также в переписке губернских и провинциальных властей, в двух документах восставших — рапорте командиров повстанческих отрядов в Военную коллегию Е.И. Пугачева от 2 июля 1774 г. и обращении повстанцев к Кулыю и другим верным старшинам прекратить карательные операции (31 августа 1774 г.) — ЦГАДА, ф. 6, д. 592, л. 54, 57; д. 593, л. 102; ГАОО, ф. 3, д. 141, л. 145—148; Крестьянская война.., с. 39, 47, 157, 200, 228—229, 233; Документы ставки Е.И. Пугачева.., с. 124—125.

14. Рапорт Уфимской провинциальной канцелярии оренбургскому губернатору Рейнсдорпу от 16 октября 1774 г. — ГАОО, ф. 3, д. 141, л. 146.

15. Там же, л. 148 об.

16. Крестьянская война.., с. 200—201, 228—229.

17. Рапорт Уфимской провинциальной канцелярии губернатору Рейнсдорпу от 16 октября 1774 г. — ГАОО, ф. 3, д. 141, л. 148.

18. Крестьянская война.., с. 233.

19. Участие Кулыя Балтачева в процессе, в числе его прочих «заслуг» перед властями, послужило основанием для выдачи ему генерал-аншефом Паниным похвального листа от 7 июля 1775 г. — ЦГАДА, ф. 1274, д. 200, л. 617—618. В том же году для покрытия ущерба, нанесенного ему повстанцами, по решению Сената ему было выдано 2000 руб. — Там же, ф. 6, д. 516, ч. 3, л. 202 об. (реестр прошений башкирских и мишарских старшин в Сенат).

20. Как известно, крепость Оса была в руках у повстанцев дважды: в декабре 1773 г. она была захвачена отрядами, возглавляемыми башкирами Гайнинской вол. Осинской дороги Батыркаем Иткиным и Абдеем Абдулловым, а 18—21 июня 1774 г. — Главным войском Е.И. Пугачева, в авангарде которого находился и отряд Салавата. О каком из этих событий говорил Кулый, определенно судить трудно. Речь могла идти о первом захвате крепости, поскольку с января 1774 г. отряды Салавата действовали на севере Башкирии, в Красноуфимско-Кунгурском районе, неподалеку от Осы; тогда шел набор новых воинов в отряды Салавата, и с его именем связывали боевые успехи даже в тех местах, где Салавата в то время не было. Если же Кулый имел в виду взятие Осы войском Пугачева, то в таком случае он намеренно преувеличивал роль Салавата, приписывая победу повстанцев ему одному.

21. Крестьянская война.., с. 307.

22. Там же, с. 308.

23. Там же, с. 309.

24. Там же, с. 309—310.

25. Там же, с. 302—305.

26. Крестьянская война.., с. 303.

27. В большинстве судебно-следственных материалов по делам пугачевцев не говорится о пытках при допросах. Так, еще в марте 1774 г. А.И. Бибиков, получив письмо Екатерины II, лицемерно укорявшей его в излишней жестокости при допросах, отдал приказ чиновникам Казанской секретной комиссии не писать в экстрактах протоколов показаний о производстве «пристрастных разспросов». — Бумаги императрицы Екатерины II.., с. 396.

28. Записки А.М. Тургенева, с. 57—58.

29. Крестьянская война.., с. 309.

30. Крестьянская война.., с. 310.

31. Письма государыни императрицы Екатерины II к князю М.Н. Волконскому, с. 149.

32. ПСЗ I, т. 20, № 14275, с. 85—80.

33. ЦГАДА, ф. 7, д. 2043, ч. 14, л. 156; Крестьянская война.., с. 310.

34. Сляусин Кинзин, предводитель повстанцев Ногайской дороги, сын одного из ближайших сподвижников Е.И. Пугачева башкирского старшины Бушмас-Кипчакской вол. Ногайской дороги Кинзи Арсланова (О его деятельности см.: Крестьянская война.., с. 39, 214, 222, 401, 412, 419—421, Документы ставки Е.И. Пугачева.., с. 117). Властям не удалось собрать сведения об участии Сляусина в Крестьянской войне. Тайная экспедиция, куда он был послан Потемкиным «без всякого письменного вида», отослала Сляусина к оренбургскому губернатору (письмо Вяземского Рейнсдорпу от 17 марта 1775 г. — ГАОО, ф. 3, д. 145, л. 44—45). Рейнсдорп взялся за расследование, но не обнаружил уличающих Сляусина документов и, поверив заявлениям башкирских старшин Емансары Епарова, Бектемира Мутаева и др., что Сляусин «в злодейской толпе бывал только дня по два или по три, а более, да и всегда-де почти находился в доме своем», принял решение о прекращении следствия и освободил Сляусина из-под караула (определение Рейнсдорпа от 23 апреля 1775 г. — Там же, д. 148, л. 41—42).

35. ЦГАДА, ф. 6, д. 427, л. 47—48.

36. Там же, л. 46.