Глава VII

Однажды утром, через степную сторону явился в Оренбург гонец из Казани, Густав Штейндорф, и привез указ, слух о котором мгновенно распространился по городу, а вслед за тем он был опубликован и прочтен по всем церквям.

Высочайший указ гласил:

Господин Оренбургский Губернатор Рейнсдорп.

«По случаю мятежа у вас в губернии от бездельника, казака Пугачева, заблагорассудили мы послать на место генерал-майора Кара, которому вы всякое вспоможение не оставите оказать при всяком случае».

Екатерина.

Генерал Кар с тысячным отрядом своим, по словам гонца Штейндорфа, должен уже находиться в Бугульме, а может, и ближе; в то же время на помощь к нему движутся со своими отрядами симбирский комендант Чернышев и генерал Фрейман из Калуги, да кроме того из Симбирска посланы 170 гренадеров и из Уфы около пяти сот башкир и мещеряков.

Оренбургские жители возликовали при этих вестях.

Вечером Штейндорф передал князю Ивану от имени Парани, что она с матерью выезжает из Казани, чтоб пробраться к нему в Оренбург.

Иван был поражен.

— Как! Теперь ехать! Зачем? Прямо в лапы к злодею! Ехать сюда, когда весь край мятежничает? Да зачем же?

— Они там в Казани и не думают, что такое мятеж. Говорят, совсем маленький бунт. Ein bischen... Wirrwarr! — холодно процедил Штейндорф.

— Как же вы не отговорили... Не пояснили Марфе Петровне все, что вы видели еще прежде меня, по пути в Казань.

— Это не мое дело! Но вы не пугайтесь. Генерал Кар в один день разбросает Берду, как муравейник. А фрау Уздальская после него...

— Как фрау? Что такое? — испугался Иван.

— Ну, госпожа Уздальская? После Кара они проедут хорошо.

Князь Иван был вне себя от беспокойства, не спал всю ночь и, посоветовавшись с Городищевым, решился ехать навстречу к Уздальским по Казанской дороге. Он отправился к Рейнсдорпу просить отпуск и подробно объяснил ему все.

— Это не можно. Теперь всякий офицер мне очень нужен.

— Ради Бога, Ваше превосходительство, — повторял Иван чуть не со слезами.

— Это не можно, господин офицер! — холодно отвечал Рейнсдорп.

— Так я уеду без позволенья... — вымолвил Иван, ослабевая от признания.

— Как?! — разинул рот генерал и прибавил грозно: — Ты с ума сошел! Я буду указывать арест вам делать!..

— Я убегу! — еще тише вымолвил Иван, смущаясь. — Ради Бога!.. Дайте мне поручение к генералу Кару. Я сам прошу. Хоть опасное поручение дайте, на которое никто другой не дерзнет, — и я исполню. Хоть в Берду пошлите.

— Was für Frechheit!.. — пожал плечами генерал. — Хорошо. Если вы решитесь прямо через Берду, чтоб выведать все, как у них там, и потом генералу Кару передать... Хорошо. Gut.

— Когда прикажете за ордерами прийти?.. — радостно воскликнул Иван.

— Нет! Нет!.. — замахал Рейнсдорп руками. — Мои ордеры нельзя. Нет! Ступайте без ордеров. Я только один малый пакет дам вам для генерала Кара. Депеши я буду посылать с Штейндорфом. Скажите господину генералу: оренбургские наши дела — скверные дела! Все, что делаем, — к черту ходит!

Иван бросился домой бегом, шальной от радости, и стал собираться в путь. Максимка должен был провожать его до Берды.

— Через четыре дня увижу Параню! — кричал Иван другу в сотый раз.

— Погибельное дело затеваешь! — качал головой Городищев.

— Да ведь размысли ты. Они прямо норовят к злодею в лапы.

— А коли же тебя в Берде завтра четвертуют — спасешь ты их своим подвигом... Непутное, погибельное дело!

Вечером зашел Штейндорф и принес Ивану небольшой пакет от губернатора.

— Тут нет секретного. Можете и попасться злодею, — сказал немец с пренебреженьем.

Иван разинул рот.

— Зачем же! Спасибо. А вы?

— Я с главными депешами выеду завтра опять степной стороной, но еще дальше на Бугуруслан. Поедемте, князь, вместе пополам. Мне губернатор инвалида Самцова дает в провожатые. Он бывал в Бугуруслане. А генерал и не сведает, что вы не через Берду отправились. Право!

Крюку было верст двести, но зато вполне безопасно, потому что с этой стороны мятежники почти никогда не разъезжали.

— Я эдак с Параней могу разъехаться, — вспомнил Иван. — Я буду в Бугульме, а она уже, пожалуй, проедет дальше. Нет.

Поужинав у Хвалынского и уже возвращаясь домой, Штейндорф был остановлен на улице.

— Ваше благородие. Поведайте, ради Господа, скоро ль нам быть избавленными от злодеев? — Это говорил Айчуван. — Хоть бы послали кого в Казань гонцом. Сказывают, завтра будто погонит князь Хвалынский. Да правда ль то!

— Нет. Я еду гонцом, заутра.

— Вы! Вам бы, батюшка, через Орский фельдшанец. Степью...

— Да. Я так и отправлюсь.

Через несколько минут Штейндорф был у себя, а Айчуван тихонько пробирался среди ночи в развалины выжженного предместья. Дойдя до Егорьевской церкви, он стал лаять басом. Другой лай, визгливый и частый, отвечал ему налево от церкви, и из-за развалин богадельни вышел человек. Они перемолвились. Через четверть часа Айчувак уже крался обратно в город и на оклик часового отвечал:

— Обыватель! — и вошел в город.

А из предместья рысью ехал в Берду казак.

Наутро выезжала из Орских ворот кибитка, и в ней сидел укутанный Штейндорф с двумя солдатами. Один из них был безрукий Самцов.

В сумерки того же дня калмыки выходили пешком из Бердских ворот. Их провожал Городищев.

— Как же ты с караула ушел, Паша? — сказал один из калмыков, то есть князь Иван.

— Да надо же проводить тебя. Может, в последний раз и видимся на этом свете.

— Ты знаешь ли, по военному регламенту тебя должно из ружей распалить.

— Го-го! горохом, что ль?

— Право слово, Паша. Мне про это Тавров сказывал.

— Ладно. У нас не такой завод. Да и пороху, брат, не много остается...

Друзья дошли до вала и расцеловались.

— Господь Бог храни тебя. Матерь Божья помилуй! — говорил Городищев чуть не со слезами на глазах. — Смотри, Максимка, — обратился он к другому переодетому. — Ты не проврись по своей глупости.

— Не бойсь. Меня всякая собака нюхом знает в Берде.

— То-то и плохо! Ты до Берды-то доставь. А там Шамай уладит все.

— То не мое дело. Може, он и продаст! — бойко говорил Максимка, сознавая важность своего положения.

Друзья снова поцеловались.

— Эх-ма! — размышлял Городищев, ворочаясь на оставленный пост. — Зазнобушки эти любовные на что подвигают молодцев. Неужели же судьба Ивана загибнуть... Вдруг через день, два и придет весть, что его в Берде... Ох, Господи!

А переодетые двигались бодро по морозной дороге.

За версту от города, где соединялись две дороги, к путникам пристали еще трое пешеходов — маленький калмык с калмычкой и казак. Калмык обратился к Ивану по-своему. Этот отвечал смело:

— Говори, брат, по-российски. Я по-нашему зарок дал не молвить ни слова, и товарищ тоже.

— Вы в Москву?

— Что брешешь? В Берду! — отозвался Максимка. — Ты! Как тебя звать-то?

— Дуртя. А во жена, Тумысь. Мы в Москву.

— Берда Москвой зовется, — объяснил казак. — Так указано!

Узнав, что калмыки тоже идут вступать в государеву службу, казак, глуповатый на вид, добродушно стал учить их уму-разуму, не подозревая своих спутников и плохо видя их лица при наступившей ночи.

— У нашего батюшки порядки крутые. Как объявитесь в его службу, тотчас пошлет вас в чей-либо полк. Коль с виду казисты, к Чумакову полковнику, у него полкам-то прозванье Хлардья. Конны и оруженны важно. И жалованье по четыре рубля в месяц, не в ряд с прочими. Ну, а какой молодец телом худ и плюгав, того шлют к полковнику Хлопуше, что и сам гораздо безобразен, аж носу у него нет.

— Это что бежал из острога-то городского? Я его видал прежде, — сказал Максимка.

— Молчи уж лучше, — шепнул Иван.

— Опять у Хлопуши и оружие, не способное к драке, всего штык на палке, не то коса, а то и просто голая дубина. И за то спасибо! Есть такие, что с чем пришел, с тем и на войну иди... с кулаками одними. Как пришел я впервой из Сакмарс... то бишь из Киева, меня и послали...

— Из Киева?

— Да! Царь указал звать Киевом — городок Сакмарский.

— Во как! — ахнул Максимка. — Это уж после меня, стало, новые порядки завел он.

— А ты нешто уж был в службе царской?

Иван толкнул локтем Максимку.

— Нету. Проходом в Берде был, — ответил тот смеясь.

— Коли будете зачтены к Чумакову полку, — продолжал болтливый казак, — всякий-то день обучение воинское... А то еще хуже быть во ихней антиллерии, при пушках. Там работой земляной уходят. Все валы валят, фельшанцы звать, чтоб уставлять пушками. Тоже день-деньской обученье и пальба; но жалованья не полагается. А будет указ вам пропитаться — чем можете! Что стянул, то тебе и есть. Вина?.. Ну, сего и не проси, дадут. Проудовольствие винное! Так и сказывается. Мой один кум вчера подох. Да много их там дохнет.

— С вина? — спросил калмык Дуртя. — Опивицы?

— Нет, не с вина!

— С чего ж?

— А гораздо не в меру пьют, обопьются и дохнут. Теперь вот баранины многое множество, а хлеб только у казаков есть. Барашка промыслить не заботливо, тут же ходят... словил, ободрал, шкуру на спину, шубой, а его изжарил да стрескал.

Через полчаса путники поднялись на холм и увидели вдали тысячи огоньков, рассыпавшихся на протяжении версты.