Глава XVI

Иван мчался по столбовой дороге настоящим гонцом.

Платил дорого и доставал отличных лошадей по селам и уметам.

Через двадцать часов пути во весь дух, не отдыхая, почти не евши и не встретив ни единой души, Иван, измученный, но более бодрый духом, въезжал в Переволоцкую крепость.

Все было тихо и безлюдно... но снег, уложенный кругом, говорил об массе людей и лошадей, недавно прошедших здесь! И действительно, Чернышев выступил отсюда накануне в Чернореченскую крепость.

Старик комендант, объявивший проход войск князю, был поражен его вестями и советовал догонять Чернышева на перекоски... Войска отправились большой дорогой; им приходилось пройти 80 верст, прямо же степью было не более 50 верст до Чернореченской.

Иван сел верхом и, взяв у коменданта его денщика, хохла, в провожатые, снова поскакал среди ночи, уже сильно усталый, но вполне счастливый, потому что главная опасность для него уже миновалась.

— Нима никохо у степи! — обнадеживал его хохол. — Вин утик и хвост упрятав. Нима бисова сына!!

Иван был спасен благодаря тому, что все силы самозванца были сосредоточены между Бердой и Сурманаевой. Мятежники, очевидно, столпились там и не разъезжали по степям.

— Вот что значит Паранино благословенье, — думал Иван и ощупывал на груди данный ему крестик.

За десять верст от Переволоцкой хохол сбился с пути, что было и не мудрено; проселок напрямик оказался занесенным снегом. Иван пришел в отчаянье. Хохол все ругался по-своему и повторял:

— Помылка за хвалынь нейде! Заплутався... Нехай тобе бис...

Они стали. Хохол оглядывал небо и звезды и чесал за ухом, а почесавшись, снова оглядывал звезды...

Между тем в Чернореченской крепости, в комендантском доме, сидело в этот вечер несколько офицеров и начальник отряда, полковник Чернышев. Перед ними стоял гренадер, бежавший из Берды и пойманный в окрестности. Он докладывал о том, как разбили Кара и захватили их, повесив поручика Карташева в Берде. Чернышев улыбался. Офицеры тоже.

— Эка врет-то! — повторял Чернышев, слушая рассказ.

— Ей-ей, не вру, ваше благородье! — божился гренадер, но ему все же таки не верили.

— Так, по-твоему, от московского генерала ничего не осталось? Только лепешка крупитчатая? — смеялся Чернышев.

— Так точно! Сам злодей народу сказывал вечерось с крыльца. Под горой-де лежит московский генерал! А я-де гонца услал в Питер — прошу другого какого на меня выпустить, поумней!

— Так и сказал?

— Так точно! эфтими словами!

— Да сколько ж их, злодеев? — спросил Чернышев.

— Кто его знает. Я не считал. Сказывают, тысячей с пять, а то и боле.

— А может, и десять.

— Кто ж знает. Может, и десять, — лениво повторил гренадер. — Им счета не ведут. Изменчивый народ. Ныне тыща навалит новая, а заутра две тыщи самовольно уйдут куда вздумают.

Гренадера увели. Офицеры стали собираться по отведенным им ночлегам. Кой-кто высказывал мысль немедленно идти в Оренбург, ради осторожности, но большинство, усталое, хотело выспаться до утра да вдобавок не верило поражению Кара.

— Эдак зря идти нельзя, — сказал Чернышев, — упремся прямо на злодеев; среди ночи и снегов пропадешь. А Берда недалеко от Оренбурга. Хоть бы сведать, где в эту минуту главные силы их.

— Все пойманные сказывают, что около Сурманаевой.

— Ну, а если там, то след бы пробраться в Оренбург, покуда их нет.

В сенях раздались голоса. Вошел молоденький офицер Ружевский.

— Тут семь человек бегунов из стану воровского, — доложил он.

— Ну их! Все враки! Всякий свое врет. На них полагаться нельзя! Спать пора. Доброй ночи, господа...

— Они сами, полковник, видеть вас просятся.

— Ну, впустите, коли так... Глянем, что за народ...

В горницу вошли два казака, Падуров и Алеша Горлицын; оба поклонились в пояс. Офицеры окружили их.

— Кто вы такие?

— Бегуны, ваше превосходительство. Были у собаки Емельки в Берде, — сказал Падуров.

— Захвачены из Оренбурга?

— Нет... Ваше превосходительство. Лукавый попутал. Своей охотой вышли к нему. По слепоте своей. Впрямь мнили — царь. Были у него с неделю в полку, да учерось собачески обидел он нас... Да тож вот пяток казаков, что тут, в сенях... Повелел нас, бестия, отстегать и нагишом возить по Берде, на морозе-то. А там было и ухлопали совсем, да мы уговорились уйти... В город боязно — наказанье получишь за побег... Мы в здешнюю фортецию махнули. Да вот ныне прослышали о твоей милости, что ты идешь в Оренбург и не ведаешь о месте нахожденья злодея да опасаешься. Мы, отец родной, на мыслях рассудили — услужить твоей милости, а чрез то и себе прощенье получить. Да тож и злодею чрез Служенье государственным войскам — насолить, бестии. Мы тутошний край гораздо избегали и хорошо можем провести тебя в город.

— Спасибо! Мне не надо вожатых! Я завтра утром жду встречных из Оренбурга. Они нас и проведут кратчайшей дорогой.

— Ох, родимый, негодно тебе тут ночевать. Проведает он, наскочит — и беда...

Падуров тоже подтвердил о поражении Кара, в подробностях.

— Неужели и впрямь разбит? — начали верить офицеры и, смущенные, молча слушали рассказ.

— А теперь в ночь и пройти способно... — заговорил Алеша как-то неохотно. — Половина войска у Юзеевой деревни, а другая обернула в Берду из Сурманаевой, с битвы с генералом московским, да уж больно уходилась. Вся Берда вповалку лежит; кто с пути, кто с радости, а много и спьяну. А заутра все повстанут.

Наступило молчанье. Чернышев, очевидно, колебался, что делать.

— Вот, ваше превосходительство, чтоб тебе не быть насчет меня в сомненьи — я тебе и жалованье царицыно покажу. — И Падуров вынул депутатскую медаль с шифром императрицы; на другой стороне была сверху надпись: Блаженство каждого и всех! Под этим Пирамида, увенчанная короной, а внизу: 1766 год Декабря 14 день.

— Ты депутатом был? — спросил Чернышев.

— Так, сударь. Я. Свои в этот, значит, год меня сдали в депутаты, чтоб с прочими выборными людьми в посылке быть, в Комиссию. Я в Питере долгонько выжил. С генералом Бибиковым насчет устройства государского рассужденья мы имели. А опосля того и к царице нас гоняли во дворец. Чаем напоил меня там один в позументах...

— Как же ты — депутат, а в лагерь вора попал.

— Что делать. Слепота нашла. Мнил, царь он истинный, Петр III.

Медаль произвела успокоительное действие на офицеров.

— Так ты возьмешься нас безопасно провести в Оренбург в ночь?

— Будь надежен, ваше превосходительство. Токмо обещай за нас словечко замолвить. Да у оренбургского губернатора наше помилованье испроси. А то дом мой и детки в городе, а я вот бегаю... Легко ли?

— Добро. Не бойтесь. Со мной придете, так простят.

— Токмо сказываю: выходить войску беспременно подобает вскорости. В темь способней от его глазу уйти. А наутро сведает он об вас чрез многих своих пролазов и не допустит вас в город. А ведь у него ныне тысяч тридцать войска да полсотни орудиев.

— Что ты? Враки. Тридцать?!.

— Верно. Зачем мне вас обманывать. Тридцать тысяч — армии.

Офицеры переглянулись. Многие, дремавшие уже стоя и подававшие мнение в пользу ночлега, теперь были как встрепанные, и все единогласно решили выходить немедленно.

Была уже полночь. До Оренбурга оставалось осьмнадцать верст, и они могли до рассвета войти в город.

Офицеры разошлись по своим частям, и вскоре отдыхавший отряд зашумел и поднялся...

В начале второго часа ночи Чернышев выступил из Чернореченской крепости.

Вожаки Падуров и Горлицын, а с ними пять илецких казаков были советчиками во всем. Они посоветовали выйти осторожно, без барабанного боя, и указать людям не орать дорогой, не петь и вообще идти как можно скорее и осторожнее.

В полном молчанье в облачную, темную ночь отдалялся отряд от крепости, и арьергард был уже версты за две в степи... В это время с противоположной стороны въезжали в крепость на всех рысях два всадника, князь Иван и хохол, вожак его.

Иван расспросил кой-кого и, чувствуя, что онемел от холода, голода и устали, все-таки погнал за войском, не слезая с коня.

— Не могу, ваше блахоротье. Потохну! — прохрипел хохол и остался в Чернореченской.

Чрез час, в степи, Чернышев и некоторые офицеры, все верхом, стояли в кружке пред верховым калмыком, сбоку дороги, а войско тяжелым шагом, с глухим гулом тянулось вереницей мимо них. С противоположной стороны, отделенные мимо идущими колоннами, стояли пять всадников казаков, с ними Падуров и Алеша. Они молчали и следили глазами за кружком офицеров около догнавшего их калмыка.

Калмык объявлял свое позднее словесное приказание Чернышеву от генерала Кара и подтверждал рассказом очевидца поражение московского войска.

Чернышев выслушал все, подумал и сказал:

— По вашему разговору, господин князь, я несомненно могу верить, что вы перерядились калмыком ради осторожности, но что вы собственно гонец генерала Кара — мне поверить нельзя, а тем паче исполнить такое словесное приказанье. До Оренбурга тринадцать верст, а до Сурманаевой — полтораста. А мои люди уморились и чрез четыре часа могут отдохнуть в Оренбурге.

— Шутка ли? Ворочай теперь в степи... Из-за какого-то калмыка! — смеялись офицеры.

— Да если б и впрямь гонец. У нас провианту почти нет! — говорил Чернышев.

— Может, он подослан от Пугачева! — шептались некоторые из офицеров, косясь на Ивана. — Может, казак!.. Князь?! Тут что ни татарин, то князь... А что Хвалынским наименовался, то уж это и вовсе враки. Князь Хвалынский в армии Румянцева отличается. Прослышал где имя громкое и прозвался...

— Кто же вас ведет... — спросил Иван у одного из офицеров.

— Бегуны из стана.

Между тем казаки шептались тоже.

— А войдут в сумненье, неча делать! У нас Бог да кони, — говорил Падуров. — И как эвтот проскочил сюда. Надо батюшке доложить, чтоб ноне и калмычков щупать, какой истинный, а какой ряженый.

— Да верно ль, что гонец от Карова.

— Кабы сведать — кто? Небось тож московский. Края-то не ведает, — сказал Алеша.

Колонны прошли. Чернышев и несколько офицеров все еще стояли кружком и расспрашивали Ивана. Казаки подъехали.

— Ваше благородье! — заговорил почтительно Падуров. — Будем заворачивать на Сырт... Изволь указать орудия вперед пустить. Сами-то ввалимся, а орудия пропадут. А коли они не полезут — иным обходом возьмем.

Ивану показался знакомым голос этого человека. Он стал вглядываться во всех, но за темнотой ночи не мог разглядеть.

— Оно точно! — прибавил Алеша. — Да и чрез Яик тож, орудия вперед пустить след. Лед испробовать...

— Алеша! — вскрикнул Иван.

Алеша вздрогнул на лошади и молчал.

— Что такое! Вы этого казака знаете? — спросил Чернышев. — И он вас, стало быть, знает?..

— Так, ваше благородье. Я их родителя, князя Хвалынского крепостной. Да по безумию бежал в злодейский стан, — заговорил, подъезжая, Алеша.

— Так ты бросил злодеев! Ну, слава Богу! — воскликнул Иван.

— Как видишь, Иван Родивонович. В вожаках ваших. Авось ты с их благородьем вымолишь мне прощенье у губернатора, да и у родителя своего.

— Я твоего мне благодеянья, Алеша, вовек не забуду! — с чувством вымолвил Иван. — Он меня от злодея в Берде укрыл и спас! — обратился он к офицерам.

Горлицын перебивал Ивана, но тот рассказал все-таки в подробностях свое приключенье в Берде...

— Ай да Алеха! — подумал Падуров. — Постой, брат... Приедем домой — похвалим.

Чернышев, убедившийся, что имеет дело с настоящим князем Хвалынским, делал вид, что все еще не верит, дабы успокоить свою совесть и отклонить ответственность за неисполнение приказания.