Глава XV

Уж совсем стемнело, когда Иван вошел в избу Игната.

— Не поеду! пусть тут же расстреляет, а не поеду! — говорил он вслух, как в полусне, взбираясь ощупью на крыльцо.

В сенях, среди темноты, он наткнулся на полу на что-то мягкое — это был труп умершего от ран солдата, вынесенный из горницы Игната до утра. Иван не заметил, что наступил на него.

Марфа Петровна уже была в постели в задней комнате. Параня одна нетерпеливо ждала, сидя у окна, полуосвещенная молодым месяцем.

— Иванушка, что запоздал?

Иван, как безумный, передал все и, как бы обессилев, опустился на стул. Девушка же выслушала, встала со своего места и положила руки ему на голову... Глаза ее ярко блеснули в полумгле, но она молчала. Месяц словно сильнее осветил горницу с деревянными стенами, где торчала пакля среди срубов. Образной угол, со старинными медными складнями и иконами хозяина Игната, засветился чуть-чуть от скользнувшего луча месяца. Долго молчала Параня, не двигаясь и не принимая рук с поникнутой головы жениха. Она, подняв лицо, смотрела в этот образной угол, но не молилась... Из-за черной большой иконы Неопалимой Купины торчала длинная верба с серенькими шишечками. Параня не считала их и думала о другом, а между тем в голове ее вертелось...

— Две, три... вон еще одна... Вон две шишечки вместе. Они вместе, вот как и мы теперь вместе. А высохнет верба, и одна отвалится прежде другой!.. Но и другая тоже упадет... после.

— Иванушка! — едва слышно зашептала Параня. — Иные ныне времена пришли. То режуисанс да менуэт плясывали мы с тобой, а вот ныне что подошло. Надо и тебе иным быть, не Иванушкой-дурачком. Ступай! Я буду ждать тебя здесь, что мама ни говори. Сколько загибающих сотен людей ты спасешь! Все сказывают, мы пропали. Я знаю. Я только маме того не говорю! Ты и нас с мамой спасешь. Ведь лошадей достать ни за какие деньги нельзя. Игнат привел тройку, а ее для гонца и не заплатя отобрали по приказу генерала. Мы, стало быть, застряли. Ты и нас спасешь от смерти. Да что мы?.. Тысячу народа и целую провинцию спасешь с дворянами и офицерами, коим смерть грозит.

— Пустое. Мы трое можем до Бугульмы в одних розвальнях добраться. Не поеду я на смерть! И ты, стало, меня ни на алтын не любишь — коли посылаешь!

— Иванушка! — медленно и строго шепнула девушка. — Люблю ли я тебя, то видит Господь! Коли прежде мало любила, то ныне... Да что тут сказывать! Я про то ведаю! Тогда мазурки были, пан Бжегинский в них отличался. Ныне, на место мазурки да плясу, пушки палят да люди Божьи помирают. Твой черед отличиться пришел, — а мой черед тебя любить пришел. — Она запнулась на минуту. — Но коли же ты ныне не исполнишь генералов указ... Я... Я, Иван, этого сраму, этого позора твоего не смогу забыть... И более ты меня впредь своей нареченной не... Нет! Нет!!. Не ворочай ты в меня постылые старые помыслы о себе, Иванушка! Не ворочай!.. — воскликнула вдруг Параня и опустилась на колени перед сидящим Иваном. — Ведь я и не чаяла, как люблю тебя! — страстно зашептала она. — Этого! Этого я люблю! А того мне не надо...

И девушка дрожащими руками взяла обе его руки, отвела их от лица Ивана и прильнула горячими губами к его щеке.

Иван замер, и сердце его стукнуло от этого шепота, от этого лица. Параня на коленях перед ним, и просит, и целует, и любит. Это не прежняя Параня! другая! которой он и не видал никогда, но она еще краше и милее ему той...

— Иванушка! Золотой! Удалой Иванушка! Не отымай у меня из сердца моего — что сладко я чую в нем теперь. Ступай! Скачи! Я буду ждать. Не спать по ночам, не есть, не пить — милого ждать. Бравого и удалого моего королевича, чтоб руки его целовать, как вернется с подвига.

И не двигаясь, он глядел в лицо девушки, восторженное и ясное, будто мерцающее своим собственным светом, в полусвете нового месяца, скользящем на них в окно.

— Нет!.. Нет! Бог милостив!.. А если... — Параня запнулась и, тяжело вздохнув, горячо приникнув щекой к щеке Ивана, зашептала трепетным шепотом ему на ухо, будто тайну сказывала: — Если убьют моего удалого... Я в монастырь уйду и буду молиться за упокой души... любого друга! Горькими мыслями и воспоминаньями об нем я скоротаю бесталанную жизнь. И никогда ни на кого другого и не гляну. Заживо помру с любым вместе.

Параня смолкла и тихо поднялась на ноги, словно кончив молитву.

— Но будь с нами, как Господь судил!.. Вот! я тебе все сказала.

Иван встал и, задыхаясь, вымолвил сухо:

— Помни же... девушка! Я поеду... Но вряд нам опять свидеться... Буде завтра я умирать стану в Берде... Помни обещанье, Господь все слышал! Коли не мне — никому тебе не доставаться!..

— Вот тебе перед иконами клятву даю. Убьют моего Ивана — Христовой невестой век буду. А посудит нам Господь счастье да талан... Да будешь ты... Ох, родимый, да пуще света Божьего тогда... Да что тут сказывать словами простыми. Ты и не чаешь, как любить тебя буду!

Слезы заблестели на лице Парани, она сняла с себя крестик и, перекрестив им Ивана, дала его поцеловать и надела ему на шею.

— Вот тебе крест!.. Меня в нем крестили. Да защитит он тебя и спасет!

Они обнялись... Из соседней горницы раздался голос Марфы Петровны:

— Парашок! Голубчик!

— Что, маменька? — сквозь слезы отозвалась Параня, не двигаясь из объятий Ивана.

— Да что, Парашок? Смерть! От зверья здешнего отбою нет! закусали! Всю съели!..

— Я уйду! — шепнул Иван, — соберусь. Приду потом...

— Парашок! О-ох!..

— Иду, маменька. Иду...

Иван тихо вышел из горницы. Параня пошла к матери.

Через час Иван, снова одетый калмыком, прощался и нервно, без оглядки, выскочил из избы к лошадям. Садясь в кибитку, он обернулся к Паране, вышедшей на крыльцо, и крикнул с отчаяньем:

— Боле не видаться!

Кибитка двинулась, и завизжали полозья по морозной дороге. Параня перекрестилась. Когда кибитка уже исчезла во мгле, девушка долго смотрела на след ее перед крыльцом... полудугой.

— Вот был! — думалось ей. И вдруг горько стало.

Иван раз выглянул из кибитки на деревню, где оставалась любая его... Он так глубоко был убежден в своей погибели неминуемой, что стал думать о Паране-монахине и просил только Бога о смерти без мучительства.

Параня вошла в избу. Ноги ее слегка дрожали, и она опустилась на скамью в изнеможеньи. Кацавейка скользнула с плеча и упала на пол. Она не подымала ее, понурилась, и все ниже клонилась маленькая головка. Тяжелые мысли погнули ее.

— Не грех ли это?.. Иванушка! Прости меня, коли беде быть. Не токмо в монахини — руки наложу на себя. Скоротаю век свой в мгновенье ока! И за тобой уйду...

Она долго сидела одна, потом тихонько прошла мимо спящей матери и легла в постель, но через несколько мгновений вздрогнула и вскочила на ноги, как от нечаянного удара.

— Господи! Не допусти! Спаси его! — закричала девушка на всю горницу. — Мама! Мама! Что я натворила!.. — И Параня бросилась к матери с рыданиями. — Пошлите. Погоните верхом... Назад! Дайте! Дайте мне его...