На селе Таковском в Николин день — точно ярмарка. Пришел иеромонах Мисаил... Давно не наведывался Божий человек. И принес же он весточку золотую!
Сам он зашел к отцу Арефе, а народ запрудил батюшку и храм Божий... Молодые орут, поют. Кто в пляс пошел, оттопывает по снегу и шапкой помахивает... Кто орет сиповато:
На горе те малина!
Под горой те сиротина калина!
Старухи причитают. Из стариков даже иные слезы кулаками утирают. Бабы и девки, пучеглазые и очумелые, тычутся в толпе, словно щенки недельные, незрячие.
Не помирал Государь Великий!.. Взыскал нас Господь. Жив батюшка — солнышко ясное! Карачун утеснителям. То-то калачика загнут!
Не бывало вовек величайшего праздника на селе Таковском. Всякое мужиково сердце так и ходит ходуном от весточки Мисаиловой! стар и мал пыль снежную столбом подняли на улице от радости. Что ни клоп, от земли не видать, со своим чумазым рыльцем лезет, за рукав тормошит и опрашивает.
— Тятька! А тятька! тя-ать-ка?..
— Чего, голубчик? чего?
— Скажи, что Царь-от из себя велик?
— Вестимо.
— Чать, повыше гораздо хаты. С колокольню будет?
— Не видал, голубчик, николи не видал!
— Я чаю, и глянуть на него не можно, — говорит старуха. — Бают мужики, якобы он, что солнышко, гораздо сияет, аж глазьям резь от него.
— Царь-батюшка — он! Государь Расейский!.. Стало, посуди ты, каков он, милостивец, из себя быть должон!..
— Что тебе твой пряник расписной!..
Отец Арефа сидел у себя в домике и беседовал с иеромонахом Мисаилом. Старик, слабый и хворый с самой свадьбы князя Данилы, был поражен вестями, что принес ему паломник, и хворость его как будто вдруг рукой сняло. Обливаясь слезами, слушал он умную и пылкую речь Мисаила об оренбургских делах. Он передал священнику один манифест из целой связки, что нес в мошне своей.
Отец Арефа бережно взял лист в руки, позвал уже пожилого сына с женой и всех уже двадцатилетних внучат и стал читать. Голос его дрожал от волненья. Вспомнил старик о князе Даниле и подумал:
— Эх, князинька! грех! сам не имел веры и меня совращал. А вон оно как. Батюшка-то, Государь, явлен уж миру. Всей России ведомо, а мы тут не ведаем.
Отец Арефа вышел на крыльцо, утирая слезы, и с трудом выговорил собравшемуся кругом домика народу:
— Православные! Поспешим наперед всего в храм Божий принесть Господу благодарение за великое чудо, явленное промеж нас во дни сии... Дни Иродовы!
Священник через силу пошел в церковь, и все село до последней хворой бабушки последовало за ним и наполнило храм сельский. После благодарственного молебствия отец Арефа вышел на амвон, перекрестился и прочел:
— «Великого царя и государя вашего указ и повеленье!
Объявляется чрез сие всенародно, всем нашим верным подданным, что мы, ваш всемилостивейший император и самодержец, иду с моей ратию бесчисленной на Нижний, Киев, Москву и Петербург — вступать на царство и державу. Уже немаловажное число многих городов в повиновение мне пришли и под государеву мою руку и корону добропорядочно склонились. А наивяще публикуется: уразумейте, ослушники, и, оставя неверие ваше, поспешите мне, вашему монарху и отцу, и за то, по склонности вашей, получите милостивое прощенье, и я пожалую вас землями, и реками, и всяким продовольствием. А всех злодеев дворян искореню и посажу на жалованье! а кто сей императорской моей воле препятствие чинить будет, то гнева Вышнего Создателя вскорости восчувствовати на себе будет, поелику избегнуть сильныя нашея руки трудно! Поспешите в мое Христолюбивое воинство и многой милостью удовольствованы будете. Вернии рабы, внидите в радость господина вашего! поелику, над малым верны будете, над многим вас поставлю! в уверение чего, подлинный подписал тако: великий государь Петр Третий всероссийский!»
После гробового молчания в храме раздался плач и всхлипыванье... Отец Арефа слабым голосом, прерывающимся от избытка чувств и волнения, сказал поученье своей пастве и заключил словами:
— Братия! положит кому на душу Всевидящий Бог — поспешать к великому государю в воинство — поспешай! Не могий вмести ли сего, слабодушный альбо хворый — пребудь в дому своем! аминь.
В светлый и ясный полдень все избушки села Таковского дымились, кроме бесхозяйственных. В печах варились и пеклись последки разоренного хозяйства.
Отец Арефа, придя из церкви, отказался от пищи и прилег на постель. Не прежняя хворость вернулась в него, а будто оторвалось что на сердце и упало... И легче будто стало! а голова затуманилась. Словно в сон клонит, в тихий да сладкий...
Вечер и ночь напролет шептал старик сам себе непонятные речи. Около рассвета забылся на мгновенье, но, снова придя в себя при восходе кровавого солнца, слабым голосом позвал сына, всю семью и, улыбнувшись, молвил, что чует — смерть идет!
— Время мне ныне помереть и идти к Господу Моему, поелику сподобил меня Господь дожить до дней благих и до искупления от зла и греха земли российской и всех православных христиан! Худой, костлявой, уже слабеющей рукой благословил отец Арефа всех своих домочадцев, от седобородого сына до грудного правнука, взял свечу, прочел себе отходную и затем, сложив руки крестом на груди, шепнул:
— Господи! прими дух мой с миром!
И, вздохнув последний раз, отошел старик Арефа в жизнь вечную, мало сотворив греха на веку своем — ведением. Неведением же — великий грех принял на душу в предсмертный день.
Чуть не все таковские миряне, схоронив пастыря и облив слезами свежую могилку, поднялись и — подвигнутые предсмертным увещаньем усопшего духовника — потянули вереницей в то христолюбивое воинство царево, что мерещилось этому люду, истомленному давно той неурядицей и тем бесправием, что рвут крест с груди и хлеб из рук!!
По всему пути их, по всем дорогам, селам и поселкам уже въявь гудело, стоном стояло, громом гремело:
— Жив государь!.. Жив Петр Федорыч!! явилось миру — красное солнышко!!!
Конец 4-й части
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |