Глава IX

Пустынен и дик тот край, где сошлись два силача, два потока, где слилась с ясною, синею Камой серая, угрюмая Волга и, развернувшись широким разливом, гонит свои сердитые волны по унылым, безлюдным долам, вдоль сыпучих желтых песков и косматых ворчливых камышей.

На крутом скате берега взгромоздились высокие и тяжелые барские хоромы, среди густой чащи вековых дерев. Развесистые липы садовых аллей и белые березы рощи обступили кругом и дружно охватили все: и хоромы с флигелями, и службы, и затейливые павильоны, и оранжереи: на верху горы, куда добрались последние березки рощи, на гладкой поляне белеется и блестит как снег, златоглавый храм с колокольней и стоит светлым венцом над всею темною зеленью и угрюмым жильем боярским. Рядом с богатым храмом, будто богатырь-сторож, вытянулась белая колокольня и, ярко сияя золотою шапкой, смотрится в светлые дни, в колыхающуюся глубь мимо идущих волн.

В далекие времена, на этом же месте, прилепившись к отвесной крутизне, стояла на обрыве, мхом одетая, сторожевая башня царства Казанского, Азгар.

Однажды вечно бегущие волны видели невдалеке отсюда остервенелый бой, слышали грохот оружия, протащили много воинов в кольчугах и бронях и унесли к себе на дно, волей-неволей упиваясь кровью человеческой. Вслед за воинами вскоре рухнулась в серую глубь и высокая башня Азгарская, лишь развалины свисли над обрывом и потихоньку сыпались в гулливые, безучастные волны.

Недалеко, в котловине, где приютился большой город, пировало войско победное, гремели цепями пленные, развевались на высоких мечетях православные знамена царя Московского. То были дни, когда пало ханство Казанское.

Много прошло времени, и где разбросались последние камни Азгаре, поросшие бурьяном и крапивой, появился рабочий люд. Какой-то неженатый боярин воздвигал хоромы на жалованной царем земле. Говорили, что то был русский боярин, родич царя, говорили тоже, что то был казанский князь, изменивший хану еще до покорения и теперь награжденный царем.

Хоромы со светлицами и теремами воздвигались над развалинами башни, и имя Азгара перешло к ним; в них зажил татарский княжеский род. Прозвище владетеля было Хавалымь, а русские прозвали его Хавал-Гнездо.

Хавалы были выходцы из Золотой Орды и затем родственники и первые приближенные казанских ханов. Еще в войну Москвы с ханством один казанский князь по имени Хавал-Атр-Мир был взят в плен и приведен в Москву. По падении ханства Атр-Мир крестился в православную веру, стал опричником царским и вызывал к царю в Москву и брата своего, оставшегося в покоренной земле. Младший, Хавалымь, отказался ехать и менять веру отцов, но исходатайствовал чрез брата-опричника большое поместье на берегу Волги, именно близ развалин башни Азгарской.

При царе Феодоре Ивановиче здесь была уже большая вотчина. Основатель, по прозвищу Гнездо, умер, и сыновья его Хвалым-Тмин и Хвалым-Шнур перешли в православие... Младший из них, Хвалым-Шнур, уехал и зажил в столице. При смутном времени и при избрании на престол Михаила Романова упоминаются знатные бояре князья Атрамировы и князья Хвалымовы.

Род князей Хвалымовых ничем не прославился, и последний их потомок князь Дмитрий Хвалымов был отправлен в дальнюю ссылку еще при царе Феодоре Алексеевиче, пропал без вести, и род прекратился.

Зато старший сын Хавала-Гнезда Хвалым-Тмин, оставшийся в глуши Азгара, имел трех сыновей и жил до четвертого рода... Сыновья его, в отличие от московских князей Хвалымовых, звались Хвалымскими князьями, а впоследствии уже князьями Хвалынскими.

Появление князей Хвалынских на службе и при дворе почти совпало с перенесением столицы в новый город Петербург. Первый из вельмож, зело больно наказанный царем Петром Алексеевичем за нехотенье скидать кафтан и брить бороду, был князь Хвалынский Зосима. Он же был один из сорвиголов, учинявших умышленные скандалы на вновь заведенных ассамблеях, и раз пять приходилось будто бы ему пробовать цареву дубинку и напиваться насильно иноземным зельем. Затем князь был временно в звании кардинала «Всепьянейшей коллегии» и за это время отморозил себе левое ухо, за что получил прозвище корноухого кардинала. При воцарении императрицы Екатерины Первой князь Зосима добился того, о чем мечтал всю жизнь, — получил ленту. Немедленно бросил он столицу, приехал в Азгар и жил поочередно то в Азгаре, то в Казани. Здесь Зосима вскоре стал известен во всех соседних провинциях своим крутым нравом и дерзостью поступков с воеводами; был прозван людоедом за свирепое обращение со своими рабами и, наконец, умер в своем казанском доме, зарезанный неизвестной рукой. Это случилось в год восшествия на престол императрицы Елизаветы Петровны. Два сына князя, Петр и Родивон, были в это время не при нем. Петр Зосимыч, будучи другом и родственником Долгорукого, названого зятя молодого царя Петра II, почти добровольно разделил его опалу и ссылку и был неизвестно где. Другой сын, Родивон Зосимыч, уже женатый, получив известие о смерти отца, тотчас же бросил службу и поехал домой с молодою женой, которая была побочною дочерью одного сильного при дворе вельможи; здесь, по приезде в Казань, родился у него сын, названный в честь деда княгини Даниилом. Князь Родивон Зосимыч остался безвыездно в вотчине и только в конце царствования Елизаветы Петровны, чтобы рассеяться после смерти жены своей, поехал в Петербург и повез своего восемнадцатилетнего сына Данилу к своему совершенно случайному другу молодости, нежданно возвысившемуся, с просьбой вывести в люди.

Вернувшись сейчас же назад, Родивон Зосимыч снова зажил в Азгаре с остальными детьми — сыновьями Александром и Иваном и с крошкой, за год пред тем родившейся, дочерью Серафимой.

Старый друг, к которому отвезен был юноша князь Данило, был Румянцев. Князь поступил в службу, разумеется, военную. С протекцией Румянцева он мог бы легко и скоро пойти в гору, но гордость его и даже высокомерие мешали ему. Князь Данило слишком часто вспоминал (и ошибался), что он потомок владетельных князей Золотой Орды.

При восшествии на престол императрицы Екатерины Румянцев объявил Даниле, как и многим другим своим любимцам, что так как Русского императора не стало, то полно и им служить. Князю Даниле крайне хотелось оставаться на службе, но надо повиноваться и следовать примеру покровителя. Чтобы оттянуть время, князь, не подавая в отставку, поехал к отцу.

В Азгаре узнал князь, что императрица отказала Румянцеву в отставке и что все его партизаны остались на своих местах. Князь Давило, прожив немного с отцом вернулся на службу. Турецкая кампания помогла карьере гордого Данилы. Он был постоянно при Румянцеве и, отличившись при Ларге и особенно при Кагуле, где был ранен, он был отпущен для излечения в Россию, уже с чином майора. Легко поправившись в Петербурге, он был представлен императрице как один из кагульских героев. На вопрос государыни, как он был ранен, князь Данило отвечал смело:

— Немудрено было, ваше величество, быть ранену. Нас было семнадцать тысяч, а неприятеля — около полутораста тысяч. Стало быть, на каждого нашего воина приходилось по восьми врагов с дробью.

Монархиня милостиво улыбнулась на остроту, и наутро кагульский майор был пожалован подпоручиком Измайловского полка.

Повидавшись снова с отцом после Семилетней разлуки, на один месяц, князь Данило обратил свое внимание на младшего брата Ивана, которого отец все еще не отпускал от себя и воспитывал, как девочку. Неожиданная смерть любимца его Александра, на пути в Москву, была причиной того, что Родивон Зосимыч не хотел расстаться с последним сыном.

Ивану было уже двадцать лет, но малый, недалекого ума, едва читал и писал и занимался вместе с соседом, уже немолодым Андреем Уздальским, псарней, голубятней, посиделками и девичниками по селам, и даже увлекся было азартными играми. По настоянию Данилы недоросля отправили и записали в Казани в местный полк рядовым для получения хотя бы первого чина.

Вернувшись тотчас в Петербург, Данило собирался опять в армию к Румянцеву, но пред выездом был потребован к императрице и получил секретное поручение в иной край.

Даниле было поручено ознакомиться лично на месте и собрать подробнейшие сведения о планах, проектах и образе действия трех значительнейших поляков и одного французского выходца, членов барской конфедерации. Поручение это отличило его в глазах государыни. Здесь получил он чин подполковника. Лучшим доказательством начинавшегося возвышения была куча писем и просьб, полученных из столицы, о покровительстве, заступничестве, помощи и т. п. Князь даже сам дивился.

Окончив свое секретное статское поручение, Хвалынский отправился в Варшаву и зачислился в небольшую армию, действующую против врагов короля Станислава, под главным начальством генерала Бибикова. Князь попал в корпус Суворова, тщетно осаждавшего в это время цитадель Кракова, смело и ловко отнятую у русских горстью конфедератов.

Однажды при неудачном штурме цитадели князь, находясь в отряде, который один из всех пробился за крайние укрепления, ринулся в кучку неприятеля, искрошил человек шесть, но седьмой повалил его ударом сабли в плечо.

Хорошо запомнил князь Данило лицо своего врага и долго жалел, что был тогда не в силах дать сдачи. Штурм был везде отбит; солдаты отряда Хвалынского, отступая, захватили человек десять пленных, в том числе и офицера, ранившего князя, но зато его самого, найдя среди тел, по милости его денщика Алеши, вынесли из свалки на плаще и по потокам крови считали раненным насмерть. Крепкая натура взяла свое. Проболев восемь месяцев, пролежав почти целую зиму в постели, князь Данило поправился к весне и летом явился в Петербург. Прием, сделанный ему при дворе, смутил многих.

— Далече пойдет!

— Быть ему силой!

Князь был произведен в полковники; он получил новый орден Св. Георгия, кроме того чин поручика гвардии и был записан во вновь формировавшийся лейб-гусарский эскадрон, особенно отличавшийся тогда красотой нового блестящего мундира.

Провеселившись все лето в Петербурге и в Царском Селе на бесконечных придворных и частных празднествах и пирах, все еще продолжавшихся в честь повсеместных побед русского оружия и приобретения Белоруссии, князь стал подумывать о родных, которых снова не видал уже два года, и о временном отдыхе в тиши деревенской.

В июле князь собрался было совсем в Азгар, но странный и внезапный случай задержал его.

После одного из балов, на котором все именитые и сильные люди, и особенно сама монархиня, были особенно милостивы к князю, его вдруг, на гулянье в Петергофе, без всякого повода, оскорбил один офицер, из небогатых дворян, славившийся своим искусством владеть шпагой. Князь, несказанно удивленный, решился было в тот же вечер вызвать оскорбителя на поединок, но до него дошел слух и подтвердился, что один из вельмож столичных подкупил того офицера за тысячу червонцев, чтобы оскорбить его и убить. Сказали князю и причину всего... Да ведь чего не сочинят в столице?!

— Напрасно! — отвечал князь. — Тогда и подавно трогать меня не след!..

И князь, тотчас же отправившись на квартиру офицера, застал его за обедом и тут же за тарелкой со щами и кашей застрелил наповал. Затем послал он к вельможе-наемщику простую плеть, обещая на словах в другой раз приехать самому с таковою же...

На другой день князь Данило был арестован и посажен в крепость, где и высидел целый месяц. В начале сентября он был выпущен, и ему было указано ехать в ссылку к отцу в вотчину... на месяц или на два, но никак не далее, и к тезоименитству великой государыни, 24-го ноября, быть безотложно в столице.

Когда князь Данило выезжал из Петербурга, то до полсотни новых друзей из знатнейших фамилий провожали его в путь.