Талант полководца у Салавата Юлаева проявился наиболее ярко в сражениях, которые произошли между Пугачевым и Михельсоном 2—3 июня 1774 г. на реке Ай, около деревни Лагыр. Здесь, впервые за время пугачевщины, повстанцы смогли противостоять лучшей части регулярной армии под командованием Михельсона.
5 июня около деревни Месягут башкиры Салавата заманили Михельсона в засаду. Они переправились через Ай и затаились в горном ущелье. Когда подошла колонна Михельсона, башкиры, по сообщению подполковника, «выбежав со стороны, всеми своими силами, общие с Пугачевым», атаковали его.
Это были лучшие сражения повстанческой армии, в результате которых Михельсон, понеся большие потери, вынужден был отказаться от преследования Пугачева и вернуться в Уфу за пополнением. Пугачев на допросе в Тайной экспедиции Сената показал, что он «не мог сломить» Михельсона, но и тот «также его не разбил, и они разошлись».
Салават же, отвечая на приглашение своих товарищей прибыть с отрядом к Бирску, где готовилось нападение на Уфу, писал: «А с гусарами было два сражения, при коих многие из них убиты, а малое число бежало. А всем вам слушать повеление посланных туда командиров и стоять против неприятелей крепко и с непоколебимостью сердец своих» [20, с. 256].
Сам же Михельсон 8 июня докладывал Щербатову, прося пополнение, что восстание на северо-востоке Башкортостана не подавлено, Пугачев и Салават ушли от него.
А они двигались на север. На допросе в Яицкой секретной комиссии Пугачев заявил, что после июньских боев с Михельсоном он провел в Башкирии около недели и набрал «башкирцев тысяч десять, несколько заводских крестьян и пошел на Красноуфимскую крепость». С ним были и Салават Юлаев, и Канзафар Усаев, и другие повстанцы. Это был победный марш — 10 июня они заняли Красноуфимскую крепость и, переправившись через реку Уфу, под Ачитской крепостью столкнулись с карательной командой подполковника А. Папавы, вышедшей из Кунгура. Повстанцы охватили этот отряд с флангов, открыли сильный огонь, вынудили карателей бежать и преследовали их около шести часов. Уверенность в своих силах была настолько велика, что повстанцы обратились к карателям с предложением сдаться, выдав подполковника и офицеров. При этом моральный дух карателей столь ослабел, что их командиру стоило немалых усилий удержать новобранцев от сдачи в плен, а сам он был уже готов к самоубийству. Но им удалось спастись. Рвения добивать в поле противника у повстанцев не было, впереди их ждали новые крепости и заводы, где можно было поживиться богатыми трофеями.
И вот крепость Оса. Сначала к ней подошли отряды Салавата Юлаева и Белобородова, общей численностью около 12 тысяч человек, двигавшиеся в авангарде армии Пугачева. Четыре дня повстанцы не могли взять крепость. У них не было опыта штурма крепостей, страдала и дисциплина. В результате в Осу смогло войти подкрепление из казанского гарнизона во главе с секунд-майором Ф. Скрипицыным.
Тогда Пугачев приказал подвезти сено к стенам крепости. Доставили пятьдесят возов сена. Стояли жаркие летние дни. Защитники крепости поняли, что если повстанцы подожгут сено, то сгорят и крепостные стены, и строения внутри крепости, и они сами. Гарнизон решил сдаться, выставив условие — дать одному из гарнизонных солдат возможность обозреть Пугачева: подлинный ли он государь. Солдат вышел, они с Пугачевым молча осмотрели друг друга, а затем защитник крепости возвратился в город. На другой день, 21 июня, комендант Осы сдался вместе со всей командой.
Пугачев сжег крепость, но людей не казнил, забрал лишь семь пушек, солдат и мужиков, пожелавших у него служить, и ушел из Осы. Здесь пути-дороги самозванца и Салавата разошлись.
Сам Пугачев на следующий день переправился через Каму и двинул на Казань. В составе войска шел и большой сводный отряд башкир во главе с Юламаном Кушаевым. Целью Пугачева была Москва. Вдохновленный победами последнего месяца и притоком новых сил, вызванного этими победами, Пугачев уверовал в возможность взятия Казани и Москвы. Но для этого ему было необходимо отвлечь внимание регулярных армейских частей карате-лей подавлением восстания башкир, удержать их в Башкирии.
Еще в мае 1774 г. Пугачев издал указ, повелевающий башкирам сжигать заводы, расположенные на их земле. В пример им, сам он сжег Златоустовский и Саткинский заводы. Пугачев понимал, что это должно привести к новой вспышке повстанческой борьбы. Поэтому он и отослал наиболее авторитетных башкирских военачальников для организации национально-освободительной борьбы обратно в Башкирию. Так Салават вернулся на родину. К тому же он был ранен в ногу ружейной пулей.
Рейд Пугачева из Осы в Казань был столь смел, решителен и быстр, что командование царских войск оказалось в растерянности и бездействии. Основная масса российских войск была рассеяна по Башкирии, Оренбуржью и Зауралью, а самозванец, во главе двадцатитысячной армии, победно катил на Казань. Не встречая более никакого сопротивления, взяв с ходу Воткинск, Ижевск, Елабугу, он вышел на Мамадыш. Отсюда было уже рукой подать до Казани, и 11 июля Пугачев уже стоял у ее стен.
Здесь он действовал испытанным способом. В город было послано три манифеста на тюркском языке от имени «царя Петра III», призывавших власти и народ сдать город без сопротивления. Пугачев обещал населению свободу и различные свои льготы. Это произвело деморализующее действие на защитников города.
Казань уже более двухсот лет была внутренним городом России и не имела даже тех крепостных стен, которые были при Иване Грозном. Но, как и тогда, она готовилась отразить штурм «русского царя Петра III», в войске которого был и сводный башкирский отряд.
Главное войско самозванца 12 июля 1774 г. штурмом захватило Казань, за исключением кремля, который местный гарнизон сумел защитить. В сражениях за Казань башкиры выступали на переднем фланге и понесли очень большие потери. Но Пугачев не долго владел Казанью. Буквально вслед за ним в Казань вошел и корпус его давнего судьбоносного противника Михельсона. Лишь только он один со своим корпусом, вовремя сориентировавшись и получив пополнение, сумел прийти на помощь уже взятой самозванцем Казани. Его опыт и решительность сделали свое дело — пугачевцы уже 15 июля бежали из Казани к Волге.
Пугачев, собрав остатки своего войска, устремился было на Москву, но быстро понял, что его армия после боев за Казань была уже совсем не та, что до штурма. Военное сословие: башкиры и казаки, — в основной своей массе полегли в этой битве, а оставшиеся в живых ушли на родину. В Москве им делать было нечего. Армия самозванца представляла собой большую толпу, вооруженную чем попало: вилами, косами, топорами, и к тому же плохо управляемую. От окончательного разгрома около Казани Пугачева спасло лишь то, что корпус Михельсона также понес большие потери, да и губернское начальство не рискнуло оставить город без боеспособной защиты. Пугачев ушел от Михельсона в очередной раз. Около Кокшайска, в Чувашии, он изменил свои планы. Идти на Москву он отказался. Здесь Пугачев переправился через Волгу и пошел на юг, в сторону родных донских степей, надеясь поднять на борьбу донских казаков.
Юлай не пошел с Пугачевым и Салаватом к Осе. Как он сам показал на допросе в Уфимской провинциальной канцелярии 5 мая 1775 г., Пугачев имел с ним разговор относительно выполнения его майского указа об уничтожении заводов на Сибирской дороге. Узнав, что все заводы, кроме Симского, целы, дал ему, Юлаю, поручение заняться их уничтожением. Для этого Пугачев назначил его главным атаманом. Уже 19 июня, в те же дни, когда Пугачев с Салаватом штурмовали Осу, Юлай во главе 2000 бойцов «чинил приступ» к Катав-Ивановскому заводу, но не сумел его взять. Внезапного нападения не получилось, а опыта штурма укрепленных позиций у него не было. Пробовал он посылать письма к заводским крестьянам с увещеваниями, но бесполезно. Заводчане еще хорошо помнили судьбу Симского завода. Они не сдали завод, тогда Юлай сжег Усть-Катавский завод. На допросе он отрицал свое участие в сожжении Юрюзаньского завода, но контора Катав-Ивановского завода в своем рапорте в Уфимскую провинциальную канцелярию отмечала его общее командование над повстанцами.
До времени Юлай не трогал заводские деревни Ерал, Орловку и Карауловку, хоть они и были захвачены повстанцами. Склоняя заводских крестьян к добровольной сдаче Катав-Ивановского завода и надеясь на их поддержку, Юлай старался показать им свои намерения к добрососедству, но и защитники завода понимали, что, как только падет завод, участь их деревень будет решена — Юлай не оставит их на своей земле. Несмотря на то, что контора этого завода еще 16 июня обращалась в Уфимскую провинциальную канцелярию с просьбой защитить их от нападений, завод до глубокой осени был брошен на произвол судьбы.
Такое отношение властей к заводу было вызвано общим всплеском восстания в начале лета 1774 г. Успешные бои Салавата против Михельсона вынудили карателей возвратиться в Уфу. Взятие повстанцами 14 июня Бирска и сожжение его, угроза нападения на Уфу, возникшая в связи с падением Бирска, потребовали стягивания войск к Уфе. Поэтому Пугачев, после взятия Осы 21 июня, отправил раненого Салавата Юлаева вверх по Таныпу набирать войска и идти на Уфу, где повстанцы уже бились с карателями команды полковника А. Якубовича близ Чесноковки.
Салават, несмотря на тяжелую пулевую рану в ноге, уже через три дня после штурма Осы направлялся к деревне Кигазы, и был замечен разведчиками Михельсона на Таныпе, около деревни Чипчик. Отвлекаясь немного, заметим, что Михельсон при этом стоял со своим отрядом в деревне Тазлар, где жили потомки тех самых «лысых людей» (тазлар), о которых писал Геродот.
Михельсон считал, что Салават направляется в свои жилища, расположенные, по его мнению, на реке Ай. Это говорит о том, что Михельсон путал Ай с Юрюзанью, или обе реки принимал за одну реку Ай, что подтверждает мое предположение о том, что сражение его с Салаватом 2 июня имело место около пристани на Юрюзани, а не на Ае, как Михельсон сообщал главнокомандующему Ф. Щербатову.
Но Салават не ушел «в свои жилища»: родного дома у него уже не было. В начале июля он был отмечен в деревне Субаево близ Бирска, в лагере повстанцев-марийцев. Они попросили его назначить их командиром одного из своих черемисов (мари). Бригадир Салават исполнил их просьбу и назначил командиром, полковником марийца Изибая Акбаева. А 24 июля 1774 г. сотник Кудейской волости Кунакгужа Мустафин докладывал в Уфимскую провинциальную канцелярию, что «в близости деревни Тикеевой под предводительством Салавата Юлаева начали показываться злодейские сборища». Здесь речь шла не о родной деревне Салавата, а о той деревне Тикеево, что располагалась на реке Сим, в 70 верстах от Уфы.
В начале августа отряды Салавата Юлаева, Караная Муратова, Канзафара Усаева и других командиров уже появились в 50—60 верстах от Уфы в разных направлениях. Канзафар Усаев, набирая повстанцев в свой отряд, открыто заявлял о своих намерениях поймать башкирского старшину Кыдряса Муллакаева и взять Уфу.
Но планам этим не суждено было сбыться. Они оказались сорванными наступлением правительственных войск, а командиры повстанцев не смогли обеспечить согласованности действий своих отрядов. Да и главный инициатор наступления на Уфу Канзафар Усаев первым из пугачевских бригадиров оказался в плену у властей. Его поймал и сдал тот самый Кыдряс Муллакаев, с которым Канзафар собирался расправиться, причем пленение Канзафара произошло тогда, когда главный полковник Салават Юлаев и другие полковники: Каип Зиямбетов, Сляусин Кинзин, Токтамыш Ижбулатов уже ехали к Канзафару с многочисленными отрядами с целью организации штурма Уфы.
Арест Канзафара Усаева Кыдрясом Муллакаевым, срыв наступления восставших на Уфу самым отрицательным образом отразились на морально-волевом состоянии повстанцев. Их ряды стали таять, а отошедшие от восстания, так же, как Кыдряс Муллакаев, принося повинные и стараясь реабилитировать себя, стали выдавать властям своих недавних боевых товарищей. Власти, со своей стороны, всячески поддерживали такие действия. Кыдряс Муллакаев за поимку Канзафара Усаева получил от начальника секретной комиссии генерал-майора П. Потемкина сто рублей и медаль с пожеланиями ареста Караная Муратова и Салавата Юлаева.
Алибай Мурзагулов, тот самый, который в самом начале пугачевщины вместе с Салаватом Юлаевым привел в лагерь самозванца 3000 башкир, собрал отряд и отправился ловить того же Салавата.
Появились отряды добровольных карателей из местного населения, возглавляемые, в основном, башкирской знатью. На севере Башкортостана преследовали повстанцев отряды Кулыя Балтачева и Шарыпа Киикова. Такие отряды были для повстанцев много опаснее частей регулярной армии, так как внешне ничем не отличались от самих повстанцев. Поэтому повстанцы повели с ними непримиримую борьбу.
Кулый Балтачев был известным тарханом и старшиной Кыр-Тыныпской волости с 1759—1780 гг. Он жил в деревне Балтачево и нынешний Балтачевский район носит его имя. Еще в 1757 г. Кулый участвовал в Прусском походе, а в 1771—1773 гг. возглавлял трехтысячную башкирскую команду, направленную на борьбу с польскими конфедератами. В составе его отряда тремястами воинов командовал Юлай Азналин. За проявленное усердие Кулый Балтачев был награжден саблей в серебряной оправе, а Юлай Азналин — медалью. Карательный отряд Кулыя действовал в междуречье Бири и Таныпа. Как видно из послужного списка, Кулый Балтачев был признанным карателем еще со времен подавления польских конфедератов.
Пугачев в это время во главе большой крестьянской толпы катил на юг, надеясь перебраться на Дон и поднять донских казаков. Ему удалось в Казани оторваться от Михельсона, оставленного на некоторое время в городе для пополнения команды и сохранения спокойствия. В конце июля 1774 г. Пугачев взял Саранск, а в начале августа захватил Пензу. Его «главное войско» сражений не имело и лишь грабило встречавшиеся по пути помещичьи усадьбы.
Самозванец вышел к берегу Волги в районе Саратова. Далее путь его лежал в Царицын. Он еще надеялся взять Царицын и перейти на Дон, усилиться там казаками и вновь пойти на Москву. Но донские казаки не поддержали Пугачева в образе «царя Петра III». Они хорошо его знали, тем более, что его родная Зимовейская станция находилась рядом. Манифесты Пугачева, поднимавшие башкир на Урале и крестьян в Поволжье, не имели такого успеха на Дону. А наиболее боеспособная часть донских казаков — 3500 человек уже воевала в составе карательных частей императрицы.
Неутомимый И. Михельсон, произведенный Екатериной II в полковники за освобождение Казани, догнал Пугачева у Черного Яра в местечке Соленикова ватага, а 24 августа 1774 г. состоялось последнее сражение главного войска пугачевцев с карателями. Михельсон, верный своим правилам, с ходу атаковал Пугачева артиллерийским огнем и рассеял многочисленную, но плохо вооруженную и почти не управляемую толпу. Каратели частью перебили это «войско», частью взяли в плен. Армия Пугачева перестала существовать.
Сам он с двумя сотнями казаков переправился через Волгу, левым берегом поднялся до Камышина, намереваясь вновь перебраться на Яик, и далее — в бунтовавшую еще Башкирию. Но поражение всегда порождает предателей, которые ищут свое спасение в измене, в облегчении собственной участи ценою сдачи карателям своих боевых товарищей. Так обошлись и с Пугачевым его вчерашние соратники. Стремясь искупить свою вину перед властями, они связали его где-то на берегах Большого или Малого Узенея и 8 сентября 1774 г. привезли в Яицкий городок. Последний башкир, бывший с Пугачевым до конца, Кинзя Арсланов бесследно исчез: то ли его убили заговорщики, то ли он ушел в Киргиз-Кайсацкую Орду.
А Салават в это время был уже на Катав-Ивановском заводе, помогал отцу захватить этот завод. Видя, что попытки башкир взять завод штурмом не удаются, Салават Юлаев отправил в конце августа на завод Мусабая Бикзянова с воззванием, призывающим крестьян и рабочих перейти на сторону повстанцев. Но заводчане захватили Мусабая в заложники, грозя убить его в случае штурма.
Известно письмо Салавата и Юлая управителям Катав-Ивановского завода с предположением жить в мире и обменять Мусабая на двух русских людей. Это письмо датировано 10 сентября 1774 г. [20, с. 256].
Видимо, Салават, набрав в этих краях еще один отряд, отбыл вновь на берега Таныпа. Северный котел восстания, бурлящий в междуречье Таныпа и Бири, сильно беспокоил уфимские власти. Опасаясь за судьбу Уфы, они добились от командования отправки в этот район команды подполковника И. Рылеева.
Салават встал лагерем на пологом склоне горы у деревни Норкэ (Норкино, Балтачевский район). Он разослал гонцов по окрестным деревням с призывом поддержать повстанцев. Население встретило отряд Салавата с почестями. Предания рассказывают, что жители резали скот, в тот же вечер устроили повстанцам обильное угощение [8, с. 138]. Руководил всем этим аксакал деревни по имени Муса. Потом они с Салаватом крепко подружились. Население близлежащих деревень помогало продуктами, пополняло войско джигитами. На широком холме, что к востоку от деревни Норкэ, Салават сам принимал джигитов, желавших вступить в ряды повстанцев. Они, принимая присягу, целовали Коран. Старик Муса также отдал двух своих сыновей в войско Салавата.
Гору, на которой принимал пополнение Салават, и сегодня называют Прием-тау, гора Приемная. Места возле этой горы были болотистые. Чтобы провести свои войска по этим местам, Салават приказал возвести насыпную дорогу. След от этой дороги и сейчас ясно обозначается, и называют его Салават ызаны (полоса Салавата). Лагерь Салавата у деревни Норкэ существовал довольно долго. По приходу Салавата в эти края, «верные» старшины Кулый Балтачев и Шарип Кииков бежали в лагерь правительственных войск И. Рылеева. Повстанцы разграбили и сожгли их дома.
То место, где стояли войска императрицы, было в 15—18 верстах от деревни Норкэ и называлось Торлагыр, что означает «место, где стоял лагерь». Там и поныне сохранились рвы, которыми солдаты окопали свою стоянку, опасаясь нападения повстанцев.
Первый раз воины Салавата атаковали карателей И. Рылеева около деревни Тимке (Тимкино, Тимошкино) 18 сентября 1774 г. Атака была дерзка и стремительна. И. Рылеев явно не ожидал такого разворота событий, остановился и вынужден был защищаться, неся большие потери. Четыре дня он искал основные силы Салавата и 22 сентября выступил, с целью нанести ответный удар по лагерю повстанцев около деревни Норкэ. Но на подходе к лагерю был внезапно атакован отрядом Салавата, численностью, по словам карателей, около 3000 человек. Но орудийными залпами и ружейной стрельбой каратели смогли отразить атаку повстанцев и перешли в наступление. Войско Салавата, понеся тяжелые потери — около 400 человек, вынуждено было рассеяться и, вновь собравшись, отойти к Елдякской крепости. Рылеев докладывал: «...едва сам злодей Салават мог спастись: оставил свою лошадь, бежал в болото» [52, с. 231]. По сей день у деревни Норкэ находят различные наконечники стрел и другое оружие. В тех местах записано предание о седле Салавата. Как сообщил И. Рылеев, Салават потерял коня около деревни Норкэ. Местные жители поймали этого коня и старик Кисре, внук упомянутого выше аксакала Мусы Кадерметова, долго хранил это седло как память о Салавате. X. Суфиянов, со слов которого было записано предание [8, с. 148], видел в детстве это седло и по памяти описал его: ложе седла широкое; к луке была пристегнута кисточка, сплетенная из тонких ремешков; стремена не из железа, а из гнутого дерева, отполированные до блеска. Но дом старика Кисре сгорел, в пожаре сгорело и седло Салавата.
После боев около деревни Норкэ, старшины-каратели Кулый Балтачев, Ильмухамет Сулейманов и старшинский помощник Бахтияр Янышев написали в Уфимскую провинциальную канцелярию письмо, в котором сообщали, что Салават разорил и сжег их дома, угнал скот. Они «униженно и слезно просили, чтоб господин подполковник Иван Карпыч (Рылеев. — Р.В.) с командою своею для приведения в окружности их, башкирцев-худомышленников в хороший порядок находился в нашем жилище».
Предатели боялись за свою судьбу. Повстанцы, рассеянные по округе, могли напасть на них. Видимо, их просьба была удовлетворена. И. Рылеев, отбив у отряда Салавата захваченную в Елдякской крепости казну и соль, дальше за ними не пошел, остался очищать от повстанцев дороги к северу от Уфы.
Салават же с немногочисленными остатками своего войска вернулся к отцу, осаждавшему Катав-Ивановский завод. Почти весь октябрь и три недели ноября 1774 г. провели они у стен этого завода, собирая по округе подкрепление, мобилизуя с каждого двора по одному человеку, чтобы, усилившись, взять, наконец, завод. Это тлел уже последний очаг борьбы в Башкортостане, и Салават тщетно пытался его раздуть.
От имени императрицы Екатерины II к Салавату с письмом от 29 октября 1774 г. обратился начальник секретной комиссии, генерал-майор «двора ее величества, действительный камер-юнкер и кавалер» П. Потемкин. Это был вельможа, близкий не только к трону, но и к телу императрицы — один из ее любовников-фаворитов.
Он писал, что Пугачев, обманувший башкир, уже пойман и вскоре вместе со своими сообщниками примет мучительную казнь. Ссылаясь на распространенные манифесты, он призвал Салавата прекратить сопротивление и прийти с повинной, убеждал в милосердии императрицы.
«Покайся, познай вину свою и приди с повиновением. Я, будучи уполномочен всемилостивейшую ея величества поверенностью, уверяю тебя, что получишь тотчас прошение. Но если укоснеешь еще за сим увещеванием, то никакой уже пощады не ожидай», — писал Потемкин.
Получил ли Салават это письмо? Скорее всего, получил. Во всяком случае, известно, что люди из штаба карателей на Катав-Ивановский завод ходили. Так генерал-майор Ф. Фрейман 7 ноября 1774 г. сообщал командующему генерал-аншефу П. Панину: «Из посланных на Катавский завод два человека из Уфы и двое башкирцев из-за Табынска команды старшины Сайряна Сеитова не возвратились. А за оными еще отправленные 4 башкира прибыли обратно и объявили, что Салаватка и старшина Юлай разъезды около тех заводов продолжают, как реченный старшина Сеитов рапортует».
Похоже, что упомянутые в письме посланцы из Уфы, Табынска и ходили на Катав-Ивановский завод с письмом Потемкина к Салавату, а последняя партия из 4 башкир была там с целью выяснить реакцию Салавата на это письмо. Они сообщили, что Салават не сложил оружия и продолжает осаду Катав-Ивановского завода. Для Фреймана все стало ясно, поэтому он в этом же письме сообщил Панину, что для «истребления сих злодеев» направляется подполковник И. Рылеев с командою, и под их прикрытием к заводу идет обоз с 300 четвертями муки и 200 пудов соли [52, с. 260].
Юлай же, повидавший на своем веку многое, знавший всю силу и мощь Российской империи, принял решение капитулировать и принести повинную. Тем более, что 31 октября к нему приехал его давний сослуживец по Польскому походу 1771—1772 гг. Каскын Самаров, известный пугачевский полковник, и предложил ему явиться с повинной к коллежскому советнику И. Тимашеву.
Будучи гражданским лицом и занимаясь снабжением воинских частей, крепостей и заводов провиантом и фуражом, Иван Тимашев имел в своем ведении и некоторые воинские подразделения, обеспечивавшие, в основном, охрану обозов и складов. Выполняли они и некоторые карательные операции, но в крупных сражениях с повстанцами И. Тимашев замечен не был. Не отличался он и жестокостью к повстанцам, как например, генерал-майор Ф. Фрейман. Видимо поэтому, именно к Тимашеву пришли такие известные пугачевцы, как генерал Юламан Кушаев, полковник Каскын Самаров и главный полковник, бригадир Каранай Муратов, организовывавший вместе с Салаватом Юлаевым и Канзафаром Усаевым нападение на Уфу.
По отношению к ним И. Тимашев выбрал тактику, применявшуюся еще В. Татищевым в борьбе с повстанцами во время национально-освободительной войны 1735—1740 гг. Вождей пугачевского восстания И. Тимашев не арестовывал и не сажал под караул, а использовал в своей хозяйственной работе, в снаряжении обозов, в закупке провианта и фуража. Одновременно он посылал их с сопровождением к бунтовавшим еще пугачевцам, обещая прощение «вины».
Когда Каскын Самаров приехал к Юлаю в первый раз, то осторожный Юлай не рискнул сразу отправиться к Тимашеву, прикинулся тяжело больным. Он написал лишь «покорный рапорт», в котором постарался показать с хорошей стороны не только себя, но и Салавата, отметив, что он поехал собирать других старшин этой округи для совместной явки к Тимашеву с повинной.
Через неделю И. Тимашев вновь отправил Каскына Самарова к нему, и Юлай вместе с пятью другими старшинами 11 октября 1774 г. явился к Тимашеву с повинной, когда он следовал из Верхояцкой крепости в Челябу. Приведя их к присяге, Тимашев отпустил старшин, приехавших с Юлаем, выдав им билеты. А Юлая он взял с собой в Челябу для «искупления вины».
Юлай, действительно, надеялся заслужить прощение. Пользуясь относительной свободой, он вместе со старшинами Дуванской, Тубеляской, Айлинской и Куваканской волостей вызвался на свои деньги купить провиант и фураж и на своих же подводах доставить его на Катав-Ивановский завод, который он же осадой довел до голода и падежа скота.
Трудно сказать, какие отношения сложились между Салаватом и Юлаем в это время. Отец принес повинную и всеми силами старался заслужить прощение. Сын продолжал воевать, собирал силы для решающего штурма Катав-Ивановского завода, к нему, последнему из крупных военачальников Пугачева, стекались повстанцы со всей Башкирии. Их оставалось уже немного, всего около 2000 человек, но это были самые отчаянные, непримиримые бойцы. Юлай-отец вел обоз с провиантом для осажденного Катав-Ивановского завода, а Салават-сын держал этот завод в осаде.
Не сомневаюсь, что Юлай, как умудренный опытом человек, участвовавший в восстании, идеологом которого был Батырша, и переживший все ужасы последующих репрессий, старался уговорить сына прекратить борьбу, сложить оружие и сдаться на милость победителей. Но не таков был Салават, молодая кровь клокотала в нем. Он не думал о последствиях. Если перейти на язык Л. Гумилева, то Салават стал типичным пассионарием. Энергия, набираемая им из окружающей среды, бушевала и толкала на совершенно необдуманные поступки, риск для собственной жизни отодвигался на второй план. Рисковал Салават в каждом бою, и это стало для него обычным явлением.
Отец и сын не понимали друг друга, как не понимали своих отцов и молодые джигиты более ранних поколений, которые, едва лишь возмужав, поднимались на борьбу за свою землю, свободу и веру. Едва ли Салават пропустил отцовский обоз на осажденный завод.
Завод вот-вот должен был сдаться. Голод делал свое дело, настроение защитников падало. Знали это и повстанцы. Их командиры уже договорились взять завод, сжечь его и разойтись на зиму. А она уже подступила, была ранней и снежной. Заводчане не ждали помощи от властей.
Подполковник Рылеев со своей командой и с запасами провианта, соли появился около осажденного завода 22 ноября 1774 г. В его команде были отряды мишарских и «верных» башкирских старшин, а также тех старшин, которые стремились заслужить помилование путем поимки Салавата и его товарищей.
Надо, конечно, перечислить и тех, кто принял последний крупный бой той войны, кто до конца вместе с Салаватом остался верен своему народу, своей земле, своей вере. В том конном строю, готовясь к атаке, стояли команды старшин Дуванской волости Аллагужи Бакынова и Миндияра Аркаева, Тюбелянской волости Субхангула Кильтякова, Айлинской волости Таиша Сыныкаева, Сартской волости Умета Уразембетова, Тырнаклинской волости Яуна Чувашева, Кыр-Кудейской волости Яхьи Якшиева, Катайской волости Аккусюка Таирова. Зауральских башкир привели сотник Телевской волости Аблязи Абданов и помощник старшины Кара-Табынской волости Ишмекей Бикбаев. Были и отдельные рядовые: из Кубелякской волости Альмухамет и из Исетской провинции башкир Маметкул Картабызов.
Как обычно, воины Салавата атаковали колонну карателей конной лавой, но те успели развернуться, выставить пушки и встретили повстанцев артиллерийским огнем и ружейной стрельбой. Сотни повстанцев полегли на поле боя в эти несколько минут, остальные бежали, прикрываясь огнем своих пушек. Войско Салавата оказалось разбитым, а сам он с сообщниками бежал в леса, так писал будущий великий русский полководец А.В. Суворов главнокомандующему, генерал-аншефу П.И. Панину в рапорте от 28 ноября 1774 г.
Стоит сказать, хотя бы несколько слов, о последних соратниках Салавата. Яун Чувашев — старшина Тырнаклинской волости. Его отца звали Суашбай, от башкирского «һыу» — вода, питье, «аш» — еда. Это имя никакого отношения к чувашам не имеет. Правильное написание фамилии Яуна — Суашбаев. Согласно шежере тырнаклинского рода, он имел брата по имени Усеш или Эссен (Асан) и сына Хасана. Яун бунтовал и вместе с дедом Салавата Азналыбаем под предводительством Карасакала в 1740 г.
Умет Уразембетов — старшина Сартской волости. В 1774 г. существовала деревня Уразембетово (Уметово), расположенная на левом берегу реки Ай, ниже современной деревни Абдрашитово (Дуванский район). Вместе с Юлаем Азналиным Умет был в Польском походе 1771—1772 гг., человек, близкий семье Салавата и Юлая, участвовал с ними во взятии и сожжении Симского завода, ходил с Салаватом на Красноуфимск и Кунгур. После боя на Катав-Ивановском заводе явился с повинной к майору Гагрину. Остался старшиной. Ему фактически адресовал Салават свое известное письмо на волю, прося позаботиться о своей семье и оказать ему помощь.
Аллагужа Бакынов — старшина Дуванской волости, жил в деревне Аллагужево (Кигинский район). Сподвижник Салавата по походу на Красноуфимск и Кунгур. Среди пугачевцев был и его сын Кабыл, принесший повинную вместе с Юлаем Азналиным.
Миндияр Аркаев — старшина Дуванской волости. Во время восстаний 1735—1740 гг. служил переводчиком, был посредником между повстанцами и карателями. Вместе с Салаватом принял последний бой.
Субхангул Килтяков — старшина Тубеляской волости, жил в деревне Сюрюкай (Салаватский район), пугачевский полковник, ходил с Салаватом на Красноуфимск и Кунгур. По сведениям С. Таймасова [15, с. 224], 17 февраля 1774 г. казнен в Кунгуре, но в рапорте А.В. Суворова значится участником боя около Катав-Ивановского завода 22 ноября 1774 г.
Не подтверждаются сведения С. Таймасова и о гибели старшины Айлинской волости Таиша Чаныкаева [15, с. 222] в бою с Михельсоном 31 мая 1774 г. Он также отмечен в рапорте А.В. Суворова как участник последнего боя 22 ноября 1774 г.
И, наконец, Яхья Якшеев — старшина Кыр-Кудейской волости. Его деревня Яхья (Яхино) существует и сегодня, а на карте 1755 г. неподалеку от нее, на правом берегу Юрюзани, обозначена и деревня его отца — Якшеево. Он, как и Салават с Юлаем, получил в мае 1774 г. указ Пугачева о сожжении заводов, построенных на башкирской земле. Также, по Таймасову, вместе с Юлаем Азналиным 11 ноября 1774 г. явился с повинной к И. Тимашеву, но рапорт Суворова говорит об его участии в бою против подполковника Рылеева 22 ноября 1774 г. Может быть, воевал после принесения повинной? Или кто-то ошибся: либо Таймасов, либо Суворов.
Все повстанцы, как и договаривались заранее, разбились на мелкие группы и разъехались по домам до весны следующего года. У Салавата уже не было ни дома, ни семьи. Но если бы и были, путь ему домой был заказан. Верные императрице сыновья Шаганая тотчас его бы арестовали и сдали властям. Как Салават сам потом сказал на допросе, он намеревался «уйти прямо лесом и горами в киргисцы, и чему и его товарищи согласны были». Не знаю, по какой причине он задержался. Возможно, из-за непогоды или хотел еще раз собрать своих товарищей, попрощаться, договориться о выступлении следующей весной, а может быть просто хотел дать отдохнуть коню перед дальней дорогой. Но буквально через 2 дня после сражения с командой И. Рылеева около Катав-Ивановского завода, он оказался в глухой деревушке Миндиш на пути в свои родные места.
Не безмятежная и счастливая судьба ждала его в Киргиз-Кайсацких степях, а жизнь изгнанника, лишенного всего: и родной земли, и семьи, и поддержки родственников. Велики были шансы попасть в рабство и быть проданным куда-нибудь в Среднюю Азию или еще дальше, в Афганистан. Салават понимал, что, несмотря на его желание вернуться, он, возможно, навсегда покидает родину.
Ему бы надо одеться, открыть дверь и шагнуть в метель, сесть на коня и двинуться в горы, в сторону Белорецка и дальше в Зауралье, в степи. Так бы и сделал прагматичный и практичный человек. Но не Салават! Его чувственное сердце тянуло на родину. Может быть, он хотел спеть прощальную песню на пепелище родного дома или узнать хоть самую малую весточку о семье, о детях. Он стремился туда, в Шайтан-як, рвался навстречу собственной судьбе.
А она для него, после увещеваний самого П. Потемкина и отказа принести повинную, была уже определена. Его уже искали и жаждали поймать: одни — ради того, чтобы продвинуться по службе и получить очередное воинское звание, другие — чтобы его свободой заплатить за спасение от наказания собственной шкуры, третьи — чтобы получить дворянский титул, четвертые... И чем дольше он находился на родной уральской земле, тем уже становился круг его свободы. Он сжимался с каждым часом.
Но как и где Салават потерял свободу? Это важно для истории, ведь и по сей день из статьи в статью, из книги в книгу переписываются небылицы об обстоятельствах и месте ареста Салавата. Это недостойно памяти национального героя. Мы должны достоверно знать, где и как его судьба переломилась надвое: свобода сменилась вечной неволей.
В ноябре 1774 г. подполковник Н.Я. Аршеневский во главе 23-й легкой полевой команды выступил в северо-восточную Башкирию с приказом генерал-майора Фреймана «...для усмирения еще бунтовавших тогда девяти волостей под начальством его, Салавата». Команда Аршеневского направилась к реке Ай, где, по полученным известиям, действовал отряд Салавата Юлаева. К Аршеневскому присоединилась конная рать мишарского старшины Муксина Абдусалямова. О Муксине Абдусалямове (Резяпове) следует сказать особо. Он принадлежал к дворянской фамилии Резяповых из деревни Тукаево (ныне — Аургазинский район РБ). Однажды присягнув на Коране служению русским царям, этот род всегда оставался верным клятве. Муксин и его брат Зямгур участвовали в подавлении восстания Батырши в 1755—1756 гг. Они, собственно, поймали Батыршу и эпатировали его в Петербург. Известно, что при этом Муксин Абдусалямов и его сват, мишарский старшина Сулейман Диваев из рода дворян Диваевых той же деревни Тукаево, были приняты императрицей Елизаветой Петровной. Исключительно активную роль сыграли братья Муксин и Зямгур Абдусалямовы и при аресте Салавата.
Муксин привел карателей в мишарскую деревню Шарып (ныне — д. Шарипово Салаватского района РБ). Расположившись в этой деревне, Аршеневский отправил на поиски Салавата команду поручика В. Лесковского, авангард которой составила конница Муксина Абдусалямова.
Картина ареста Салавата восстанавливается историками по двум документальным источникам:
1. Протокол показаний Юлая Азналина и Салавата Юлаева на допросе в Уфимской провинциальной канцелярии 5 мая 1775 г.:
«...Салават: ...А когда отец мой, Юлай, поехал с повинною явиться к господину коллежскому советнику Тимашеву, то и я с товарищами моими, в числе четырех человек, пеший, на лыжах, вслед за ним для того объявления туда ж пошел, но дорогою, блис деревни Каратаулы, в лесу командою господина Аршеневского пойман, но против оной хотя я оружие при себе имел, но никакого сражения не делал».
Казалось бы, все ясно. Салават точно указал место ареста — в лесу близ деревни Каратаулы. Показания Салавата согласуются с преданиями, бытовавшими в этой деревне. Салават, стараясь облегчить свою участь, заявил на следствии, что каратели арестовали его, когда он, следуя примеру отца, ехал принести повинную, особо подчеркнул, что не оказал сопротивления.
К сожалению, первый рапорт Аршеневского своему начальнику генералу Фрейману от 25 ноября 1774 г. об аресте Салавата и протоколы его допросов в Калмак-ауле не найдены. Возможно, они потерялись. Следствие уже тянулось полгода. Салават и Юлай, проделав тяжелый подневольный путь, встретившись в Казани, дошли до Москвы, побывали в Оренбурге и вернулись в Уфу на доследование. Уфимская провинциальная канцелярия запросила Фреймана об обстоятельствах захвата Салавата Юлаева, на что Аршеневский и подал Фрейману второй рапорт, сохранившийся в подлиннике.
2. Рапорт подполковника Н.Я. Аршеневского генералу-майору Фрейману об обстоятельствах захвата Салавата Юлаева в плен 25 ноября 1774 г. от 6 мая 1775 г.:
«На рапорт, поданный от Уфимской провинциальной канцелярии к вашему превосходству, в дополнение поданных от меня допросов Салавата Юлаева сам донесть имею.
Прошлого 1774-го года ноября 24-го в деревне Мигдишкиной, отряженною от меня сильною партией под командою поручика Лесковского, в лесу Салават Юлаев 25 числа пойман, а каким обстоятельством и наставлением от меня, о том моим рапортом вашему превосходительству донесено было того ж числа. Куда я через несколько часов со всем деташаментом прибыл и расположился в деревне Калмыковой, так как оное происходило в некотором расстоянии от оной...»
Этот рапорт опубликован в сборнике документов «Крестьянская война 1773—1775 гг. на территории Башкирии». Составители сборника в примечаниях пишут:
«Где же именно был арестован Салават Юлаев и четверо его товарищей? Подполковник Н.Я. Аршеневский в рапорте от 6 мая 1775 г. утверждал, что это произошло в лесу возле деревни Мигдишкиной и «в некотором расстоянии» от деревни Калмыковой. Сам Салават Юлаев на допросе 5 мая 1775 г. показал, что арестован он был в лесу близ деревни Каратаулы. Эти три селения, находившиеся невдалеке друг от друга и вблизи реки Ай, в среднем ее течении, позволяют установить истинное положение того места, где произошло это событие».
Меня, уроженца тех мест, эти строки поразили. Дело в том, что эти деревни есть и сегодня. Действительно, Каратаулы (д. Ст. Каратаулы вошла в село Малояз) и Калмыково (Калмак) находятся невдалеке друг от друга, на противоположных берегах одной реки, а именно, Юрюзани. Причем здесь Ай? Это явная ошибка. Похоже, что наши историки, вслед за командирами карательных отрядов, стали путать реки Юрюзань и Ай. Деревня же Миндиш, или Мигдишкино, как назвал ее Аршеневский, располагается более чем в 20 километрах от деревень Ст. Каратаулы и Калмак. Авторы сборника попросту свалили в кучу все географические названия, упомянутые в рапортах Аршеневского, и получили, таким образом, район пленения Салавата.
Правильно указать место, где был пленен Салават, мог лишь он сам и его спутники, трое из которых были родом из тех мест. Тем не менее слова Салавата поставлены под сомнение, и деревня Каратаулы лишь включена в общий список из трех деревень. Здесь нужно исправить и еще одну ошибку, вкравшуюся в историческую литературу и относящуюся к этой деревне.
Установлено, что при аресте вместе с Салаватом были есаул Ракай Галеев, его брат писарь Абдрашит Галеев, Юртом Адылев и Зайнаш Сулейманов. Последний был из деревни Кадырово Айлинской волости, Адылев — из деревни Ягафарово Кара-Табынской волости, а братья Галеевы считаются жителями деревни Карапсаул Тырнаклинской волости. Видимо, Галеевы на допросе назвали свою деревню по-башкирски: Каратаул, так и записали в протоколе. А вот прочитали через много лет букву «т» как две буквы «п» и «с» и получилось Карапсаул. В документах того времени написание этих букв выглядит весьма похоже. Братья Галеевы проживали в деревне Каратаул, а их родовая вотчинная земля осталась в Тырнаклинской волости. Таких переселенцев в деревне Каратаул было немало. Название деревни Карапсаул более нигде не встречается. Такой деревни не было в Тырнаклинской волости.
Абдрашит и Ракай Галеевы были с Салаватом с самого начала, от первого похода Салавата на Стерлитамакскую пристань. Они прошли с ним все боевые дороги, сопровождали раненого Салавата домой, вместе с ним были арестованы около деревни Каратаул.
Это моя родная деревня. Из поколения в поколение передавались у нас рассказы о том, как пленили Салавата. Брат моей прабабушки, дед Шаймухамет Аюпов, никогда не читавший рапортов Аршеневского и протоколов допроса Салавата, рассказывал нам, малолеткам, как в начале зимы арестовали Салавата и на санях, связанного, везли через деревню к Юрюзани. Известен в деревне и Ракаев род. Братья Галеевы были, видимо, родственниками Салавата. Не зря в преданиях Ракай упоминается его старшим братом: «агай», что означает еще и дядя. Ракаев род в деревне прекратился лишь во времена Великой Отечественной войны. Как-то незаметно и по разным причинам исчезли из деревни последние представители этого рода. Еще записано предание от Х. Галимуллина из деревни Алькино Салаватского района [8, с. 144], который также утверждал, что Салават был арестован в каратаулинских лесах.
Рапорт Аршеневского Фрейману от 6 мая 1775 г. и протокол допроса Салавата в Уфе 5 мая 1775 г. почти совпадают по времени, но написаны они спустя полгода после пленения Салавата. Эти полгода не могли не изгладить из памяти подполковника Аршеневского детали ареста, названия деревень, произношение которых было, верно, для него затруднительно.
На основании же рапорта Аршеневского И. Гвоздикова, известный исследователь жизни и деятельности Салавата Юлаева, во всех своих трудах местом ареста нашего национального героя называет деревню Миндиш, не считаясь с показаниями самого Салавата. Далее эта ошибка стала переходить из одного издания в другое, повторяться и другими авторами. Она попала даже, к сожалению, в историко-культурный атлас «Башкортостан» (с. 190) с подачи доктора исторических наук Н. Кулбахтина.
Салават же, напротив, знал и до конца дней своих помнил то место, где он потерял свободу, ибо случилось это неподалеку от родных мест, от родной Юрюзани, у маленькой деревушки Каратаулы, жители которой стали первыми свидетелями его неволи. Здесь он бывал много раз, и нет никаких оснований не верить ему.
Как же все-таки пленили Салавата? Большинство народных преданий последним его убежищем называют пещеру. На территории Салаватского района их несколько, но для зимнего жилья, даже кратковременного, они непригодны. Их связывают с именем Салавата скорее благодаря неприступности и таинственности. У нас и радугу называют мостом Салавата. И еще, пожалуй, потому, что башкиры и прежде во время своих восстаний жен и детей своих в пещерах прятали, а скот загоняли в тесные долины между скалистых гор. Они рассказывали об этом ученому-путешественнику П.С. Палласу в 1770 г., еще до начала Крестьянской войны.
Летом, верно, женам и детям можно было в пещерах укрыться, но не в ноябре и не Салавату. Не таков башкир, тем более сын старшины, уважаемого в тех местах человека. Не будет он прятаться в холодной каменной норе, когда в любой деревне найдется хоть дальняя, но родня. Она обогреет, накормит и язык будет держать за зубами.
Царские войска обычно приходили со стороны заводов. Там на дорогах у Салавата были верные люди, они предупредили бы его. Да и подполковник И. Рылеев сразу после сражения у Катав-Ивановского завода ушел на Ай, видимо, в погоне за другими повстанцами. Но хитрый Муксин Абдусалямов обманул Салавата. Он знал, где примерно прячется Салават, и поэтому увел Аршеневского в сторону, в мишарскую деревню Шарипово, к людям, близким ему по нации. От них Муксин узнал и новые сведения о Салавате.
Сам Муксин и его брат Зямгур со следующей за ними командой поручика Лесковского нагрянули к вечеру в Миндиш и окружили деревню. Это случилось 24 ноября, как показано в рапорте Н. Аршеневского. События 24 ноября он связал с деревней Миндиш, а далее в этом же рапорте указано «в лесу Салават Юлаев 25 числа пойман...». Другими словами, и Н. Аршеневский местом и временем непосредственно ареста указывает не деревню Миндиш и 24 ноября, а какой-то лес и 25 ноября. Это, по сути, согласуется и с показаниями самого Салавата: «...близ деревни Каратаулы, в лесу...».
Деревню Миндиш каратели окружили 24 ноября, но, воспользовавшись рано наступившей темнотой, Салават и четверо его товарищей ушли из окруженной деревни. Но в какую сторону мог уйти Салават? Деревню Миндиш дугой охватывают заводы и заводские деревни. Симский завод, заводские деревни Орловка, Ерал, Карауловка, Усть-Катавский завод, здесь же Юрюзанский и Катав-Ивановский заводы, расположившиеся на исконно башкирских землях. По правому берегу Юрюзани пришли войска императрицы. Этот путь был опасен для Салавата, следом за Лесковским могла идти основная часть команды Аршеневского. Единственная свободная сторона лежала по левому берегу Юрюзани. Это были родные края Салавата и его товарищей. Туда вели и санные пути, а на дорогах беглецы рассчитывали затерять свои следы.
До деревни Каратаулы они доехали верхом. Там у родственников, братьев Галеевых, Салават и его спутники оставили коней и утром 25 ноября встали на лыжи, пытаясь сбить преследователей со следа, и пошли в ближайший лес.
Здесь и настигли Салавата каратели. Снег был еще неглубок. Их кони с трудом, но шли.
Гонец поскакал в Шарып-аул, и через несколько часов в Калмак приехал Аршеневский. Переправляться через Юрюзань он, видимо, не решился: разлившаяся река опасно бурлила и отдавала свинцовым холодом. Лесковский перевез на другой берег пленников. Так впервые встретились Аршеневский и Салават. В Калмаке состоялся и первый допрос Салавата. Протокол допроса и рапорт о поимке Салавата Аршеневский отправил генералу Фрейману. Фрейман тут же известил генералов А.В. Суворова и А.Д. Скалона о захвате в плен Салавата.
Кончился допрос, уехали каратели, связанного Салавата увезли на санях. У коновязи дома, где проходил допрос, сиротливо стояла лишь одна лошадь. Это был конь Салавата. Он терпеливо ждал хозяина, но тому не суждено уже было вернуться. В наступивших сумерках кто-то из местных жителей увел коня к себе, напоил, накормил его, расседлал, снял уздечку. Так в Калмак-ауле осталось седло Салавата, которое через много лет краевед-патриот Гариф Султанов передал в Башкирский краеведческий музей.
Подполковник Аршеневский и сам обратился к генерал-майору А.Д. Скалону с рапортом от 30 ноября 1774 г.:
«...По содержанию пойманного мною бунтовщика из башкир старшины Салаватки важно нужен и отец ево, Юлай старшина, которого теперь пребывание в Челябе под видом покорения и взятия билета. Я имею оного, поймав представить главной команде».
Так оказались в неволе и сын, и отец, которых разными дорогами вывезли из родного Башкортостана в сторону Москвы, на следствие в Тайную экспедицию Сената. Их пути сошлись в Казани. Какой была эта встреча?
Легко ли видеть в неволе отца? Тяжело понимать, что отец попал в беду потому, что пошел за тобой.
Легко ли видеть в неволе сына? Мучительно осознавать, что не уберег своего сына, более того, пошел за ним, несмотря на свой богатый жизненный опыт, зная, что многие предки, поднимаясь против власти империи, повидали столько бед?
Что они сказали друг другу? Не знаю. Могу только предположить, что обнялись, поддержали, ободрили друг друга. А как иначе могут поступить люди, близкие по крови, по духу, по вере?
Им еще предстояла дорога в Москву, допросы с пытками и принуждениями дать показания друг против друга. Ни сын, ни отец не сказали ни слова во вред другому.
Впереди была еще обратная дорога из Москвы в Оренбург. И вновь допросы, очные ставки с бывшими соратниками по борьбе, унижения и отчаяние — ведь они были на свободе!
Потом Уфа. Этапный тракт. Тяжкий путь, который приведет к пепелищу родного дома. Но не радостная встреча родных будет там ждать, а унижения на глазах родственников, истязания кнутом. Бить будут и на заводах под одобрительный гул заводчан. Далее вырывание ноздрей, клеймление каленым железом. Выжгут буквы на лице «В», «З», «У», означающие «вор», «злодей» и «убийца». Это будет вечное клеймо бунтовщика, означающее, что его место всегда в тюрьме или на каторге. Некоторым удавалось бежать с каторги. О таких беглецах А. Пушкин в своих стихах писал: «И башкирец безобразный...».
Дальше отец и сын пересекли всю страну, всю Российскую империю, увидели ее величие, мощь и силу. Их довезли до берегов Балтийского моря. Они пришли в Балтийский порт Рогервик. Кто их там встретил? Может быть, остался в живых кто-то из тех дошедших туда 116 башкир, 20 лет назад сосланных в Рогервик за участие в восстании 1755—1756 гг. партией в 213 человек, 97 человек из которых погибли в пути из-за жестокого обращения, холода и голода.
За 20 лет мужало каждое последующее поколение башкир, через 20 лет поднималось каждое последующее восстание, через 20 лет в Рогервик приходила очередная партия каторжников, на смену тем, кто ушел в мир иной в тяготах, мучениях и побоях, под окрики конвоиров и звон кандалов.
И отца и сына приговорили к вечной каторге. Это означало, что им предстояло провести в Рогервике всю оставшуюся жизнь. Сын прожил там около 26 лет, отец умер чуть раньше.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |