Поезд приближался к Уфе. Пассажиры столпились у окон и старались увидеть его — памятник Салавату.
— Какой красивый, — восхищалась девочка, поднятая отцом на руки.
— Любому разбойнику с большой дороги готовы они грандиозный памятник поставить, лишь бы имел он национальные корни, — произнес стоявший рядом мужчина.
— Почему вы о нем так судите? — спросил я его.
— Читал роман «Салават Юлаев», — ответил он.
— Нельзя же судить о человеке по роману. Это же художественное произведение, вымысел автора, — пытался я возразить.
— Роман исторический, значит, соответствует истине. Неправду не опубликуют, — поставил он точку в нашем разговоре.
* * *
Каким Салават сохранился в памяти народа? Кажется, стоит ли задавать этот вопрос, ведь он возвеличен. Есть город Салават, именем Салавата назван его родной Салаватский район. Он наш национальный герой.
Но это имя. Оно безмолвно. Оно истинно принадлежит Салавату. А память о нем? Каким он возвеличен, каким он предстает перед нами? Был ли он действительно таким?
Трагична судьба Салавата — двадцать три года свободы, год борьбы, двадцать шесть лет каторги и смерть на чужбине, без родных и близких. Это его судьба, а какова судьба памяти? Разве она менее трагична?
Образ Салавата в сознании нескольких поколений сформировался по роману Степана Злобина «Салават Юлаев». Автор работал над романом с 1928 г. по 1962 г. — почти всю свою творческую жизнь. Исследованием творчества С. Злобина в течение 35 лет занимался известный литературовед М. Рахимкулов. Если С. Злобин в романе создал свой образ Салавата, то М. Рахимкулов в своих статьях убеждал читателя в жизненности и исторической правдивости романа.
«Салават Юлаев» С. Злобина — первый роман, довольно полно и правдиво изобразивший жизнь и боевой путь легендарного героя башкирского народа», — пишет М. Рахимкулов [3]. «Благодаря этой книге имя национального героя башкирского народа Салавата Юлаева возродилось из полузабытья», — считает уважаемый литературовед.
Не могу с этим согласиться. Ни в забытье, ни в полузабытье Салават не был — ни в народе, ни в литературе. Сколько башкирских легенд и преданий посвящено Салавату! О нем писали А. Пушкин, Р. Игнатьев и многие другие за много лет до С. Злобина. Поэтому нельзя считать, что С. Злобин возродил имя Салавата. Оно не забывалось. Автор романа создал свой образ Салавата. Вспомним время, эпоху, в течение которой С. Злобин работал над романом. Это были годы царствования коммунистической идеологии. И подобно тому, как луч света, проходя сквозь оптические линзы, преломляется и распадается на все цвета радуги, так и личность Салавата, пройдя по роману, разделилась на цвета коммунистической идеологии.
Первый цвет, конечно — красный. «Он стремился показать социальную сущность Крестьянской войны XVIII века, классовый характер «пугачевщины», — пишет М. Рахимкулов в той же статье. И это действительно так, С. Злобин стремился показать классовый характер войны. Но в классовой войне воюют классы. Так с кем и за что воевал Салават, сын известного и богатого старшины? За башкирских и русских бедняков? По свидетельству известного историка Оренбуржья П. Рычкова, большинство башкир перед этой войной жили зажиточно, имея по 200—300 кобыл и сотни бортей с пчелами. А Салават, Юлай, Кинзя Арсланов и другие богатые и знатные люди, разве они пошли бы воевать за голодранцев? Нет. У башкир это не принято. Бедняки тогда не были в почете. Бедняцкое происхождение, способствовавшее карьере коммуниста в советское время, в дореволюционной России было клеймом позора, особенно у восточных народов.
Интересы как башкирских, так и русских бедняков башкирскую знать не беспокоили. Как правило, отряды башкир возглавляли тарханы, старшины, сотники и муллы. За что они воевали? За счастье и светлое будущее башкирских и русских бедняков? Нет! Богатые и знатные старшины, рядовые вотчинники воевали, защищая свою родовую, вотчинную землю от наглого захвата, против произвола чиновников, против притеснений и поборов. Борьба башкир носила национально-освободительный характер и слилась с пугачевщиной.
Пугачев обещал башкирам сохранить их земли, вольности и многие свободы. Я прочитал многие его указы и обращения. Он требовал одного — признать его царем Петром III.
Второй цвет — оранжевый. Как же в «оранжевом» цвете превратить Салавата, сына богатого и знаменитого старшины, в защитника бедняков? Для этого необходимо было в корне, с самого детства, переделать биографию Салавата. После первого ребячьего набега на завод, автор романа определяет Салавата на два (в другом месте — три) года в банду, где атаманом был беглый русский каторжник Хлопуша. Якобы два года Салават был разбойником на большой дороге. Чему его учил Хлопуша? «Он слепо шел за Хлопушей, останавливался на ночлег, где указывал тот, научился дышать, зарывшись глубоко в стог сена, согреваться на холоде только своим теплом, питаться корнями и не зевать, когда удавался случай стащить по дороге через деревню домашнюю утку или краюшку хлеба», — пишет Злобин [83, с. 118]. Оказывается, с детства наш национальный герой был мелким воришкой, беспризорником. Нет, не был Салават таким. Не воровал, не бродяжничал и не грабил. Нет никаких документов, рассказывающих об этом. Ни в показаниях свидетелей, участников восстания, ни в протоколах допросов Юлая и Салавата нет и намека на годы бродяжничества и бандитизма. Более того, на допросе в Тайной экспедиции 25 февраля 1775 г. Салават показал, что до появления Пугачева «жил в селении при отце своем спокойно».
В годы, определенные Злобиным для пребывания в банде, Салават завел большую семью и растил детей, а во время отсутствия отца, призванного в боевой поход, исполнял должность старшины. Так в январе 1772 г. по указу Военной коллегии из Уфы выступило башкирское войско — 3000 всадников. Это войско в составе российской армии участвовало в боях против польских конфедератов. Отрядом в 300 человек командовал Юлай Азналин. За воинские успехи Юлай был награжден боевым знаком. Салават остался старшиной вместо отца. Вот об этом свидетельствуют исторические документы.
Конечно, в детстве нам очень хотелось походить на Салавата. В наших играх он присутствовал незримо. Мы бились деревянными саблями с «войсками императрицы», защищая нашу землю.
А вот одно из следующих поколений мальчишек нашей деревни, следуя роману С. Злобина, организовало «банду Хлопуши». Подростки ночью утащили утку у одинокой старушки, зарезали тут же, а лапки положили бабке на крыльцо. Утром Вуфия-абий, открыв дверь, увидела эти лапки, ноги ее подкосились, и она упала замертво. Эта старушка была нашей родственницей, матерью моего друга детства, у них в доме я часто бывал. После этого трагического случая я долго не мог читать никакой литературы о Салавате.
Третий цвет — желтый. У Салавата было три жены, два сына и «прочие» дети. «Прочими» он, видимо, называл детей, доставшихся ему от умершего брата вместе с их матерью. Возможно, что двух сыновей он выделил потому, что они попали в плен к карателям, и за судьбы их он беспокоился. После подавления восстания семью Салавата разбросали по миру. С. Злобину были известны протоколы допросов Салавата и Юлая. Он знал и о женах, и о детях Салавата. Но нужна ли была ему эта правда? Нет! По этой правде получался добропорядочный молодой башкир знатного рода, семьянин. Автору же нужен был бродяга с большой дороги, а правда о семье испортила бы всю канву романа. Поэтому Злобин лишил Салавата его большой семьи и женил на некой Амине, окрашенной в желтые цвета измены и бесплодия, да в любовницы определил русскую девушку, родившую ему ребенка. Символично, не правда ли?
Четвертый цвет — зеленый. Это цвет Ислама. Разве не предавала анафеме этот цвет коммунистическая идеология? Набожность, вера полностью отсутствуют в образе Салавата, созданном Злобиным. Прочитайте стихи и песни Салавата. Им отведена отдельная глава в этой книге. Салават поет в них о преклонении Аллаху, есть его слова, обращенные к Богу. Салават был глубоко верующим человеком, истинным мусульманином.
Карасакал, другой башкирский национальный герой, якобы поднявший над своим восстанием зеленое знамя Ислама, показан в романе коварным, беспринципным ханом-обманщиком. Таким же видим мы образ Бухайра, отрицательного героя, также стремящегося придать восстанию характер национально-освободительной войны. Противостоянием в романе исламиста Бухаира и Салавата, готового казнить единоверца за нападение на русскую церковь, автор перетягивает Салавата из национально-освободительной войны в борьбу классовую.
Пятый цвет — голубой. С. Злобин достоверно знал, что у Салавата были прямые потомки по крови, с одним из них, по имени Салах, он даже встречался в 1928 г. в деревне Шаганай. Но по роману Злобина у Салавата родился единственный сын, да и то вне брака и от русской девушки. Дескать, нет, башкиры, среди вас крови Салавата, его потомки замешаны на русской крови. Идея русификации Салавата проходит стержнем в книге, причем сплошь через надуманные, не имеющие исторической основы события. Начинается этот стержень с упомянутого выше бродяжничества с Хлопушей. Далее следует любовная интрига с Оксаной, а апогей — выдуманное Злобиным убийство Салаватом Абдрахмана, юноши, ранее спасшего ему жизнь. Якобы Абдрахман убил русскую женщину. За что убил непонятно, автор не потрудился этого объяснить — убил и все! Злобин придумал такой жестокий сюжет с единственной целью — показать беспощадность Салавата к единоверцам во имя напускного интернационализма. Хотя характерно было другое — русские каратели убивали жен и детей повстанцев, уничтожая целые деревни. Есть много исторических документов, подтверждающих это.
В русификации Салавата Злобин дошел до такой степени, что перевернул с ног на голову весь смысл борьбы Салавата. Он пишет: «Когда был получен указ Пугачева о выводе русских за пределы Башкирии, Салават помрачнел. Он почувствовал себя изменником слову, данному русским...» [83, с. 368]. Кому и какие клятвы давал Салават? Чем он был обязан русским? Никакие слова или клятвы Салавата не известны по историческим документам, не упоминают о них и исторические эпосы, предания.
Салават с первых дней восстания и до ареста боролся за свою родовую землю, против захвата ее под строительство заводов и крепостей. Вместе с отцом они сожгли Симский завод, осаждали Катавские заводы, заводскую деревню Орловку. Не об этом ли большая часть романа? Да и Пугачев, издавая этот указ, безусловно, знал, за что воюют башкиры. Целью указа было разжечь восстание башкир после ухода Пугачева на Казань. Салавату не было повода мрачнеть.
Шестой цвет — синий, цвет лжеинтернационализма, ибо я считаю, что действительного интернационализма не было в эпоху написания романа. Были «старший брат» — русский народ и «младшие братья» — малые народы, которые всем своим существованием, наукой, культурой, образованием, письменностью и всем светлым в их жизни были якобы обязаны «старшему брату». Автор вкладывает в уста Салавата и такие слова: «Урус-бедняк — наш друг. Если грабить его дом, он будет против нас, а теперь он с нами, поэтому мы сильнее. Каждый, кто грабит бедняка-уруса, нашего кунака, тот сеет рознь. Он — предатель и достоин казни. Кто нападает на русскую церковь, тот сеет рознь и тоже достоин казни» [83, с. 347].
Примитивизм и надуманность этой интернациональной, с налетом большевизма речи очевидны. Злобин представляет здесь Салавата этаким недоумком. До смешного дошло, кто же грабит бедняка? Что у него взять? Грабят богатых.
Седьмой цвет — фиолетовый. Это цвет жестокости, безжалостности, смерти. Разве мог Салават убить единоверца, человека, спасшего ему жизнь? Коран ставит этот грех в ряд самых тяжелых грехов. Но в романе Салават убивает Абдрахмана.
Коммунистическая идеология оправдывала жестокость и убийства близких людей во имя ее целей. Настоящий большевик должен быть жестоким и хладнокровным. Таким и предстает Салават в романе. Вот строки из романа, леденящие кровь: «Он (Салават. — Р.В.) сам не боялся смерти и поэтому всегда убивал спокойно. Он никогда не задумывался над убитым. Солдат, офицер, дворянский холоп, защищавший жизнь и жилище своего господина — много их погибло от выстрелов и ударов юного батыра, и Салават, убивая, не вспоминал их лиц» [83, с. 359].
Зачем приписывать Салавату такую кровожадность? Зачем делать из поэта и певца профессионального убийцу? Убийство чуждо человеческой природе. На войне приходится убивать, но едва ли Салават убивал спокойно, не задумывался об убитых. Живая кровь текла в его жилах, не каменным было его сердце.
С. Злобин стремился показать классовый характер пугачевщины. Классовая борьба требовала классовой жестокости и беспощадности. Поэтому Салават у Злобина получился убийцей и палачом. А ведь роман читают дети, подростки. Для них Салават — национальный герой. Они впитывают в себя через роман его мысли и поступки. Сегодня принято жаловаться, что зарубежные фильмы несут нам с экрана пропаганду насилия и убийств. А что пропагандируют романы советской поры? Они лгут со своих страниц о наших национальных героях.
Надо отметить, что авторский вымысел в романе «Салават Юлаев» достаточно избирателен. Если Салават показан в романе хладнокровным убийцей и палачом, то другой национальный герой, великий русский полководец А. Суворов, волею истории оказавшийся в том же водовороте событий, от крови и других неблаговидных, по меркам того времени, поступков Злобиным умело огражден: «Императрица требовала отпустить с турецкого фронта самого А. Суворова, чтобы послать его против Пугачева. Но Румянцев, опасаясь дурного отклика за границей, не отпустил Суворова...» [83, с. 367].
Это неправда. Румянцев 10 августа 1774 г. уведомил А. Суворова о получении высочайшего повеления с вызовом в Москву. Суворов 14 августа рапортовал из Киева: «С крайнею возможностью стараться буду поспешать на употребление себя к должности действовать против возмутительного бунтовщика...».
В «Справочной книжке Уфимской губернии» за 1883 г. отмечено, что А. Суворов был в Уфе в 1774 г. в ноябре месяце, пробыл пять дней, а затем выехал в Саратов. Именно А. Суворов руководил окончательным разгромом и поимкой Пугачева.
Суворов приезжал в Уфу и в 1775 г., когда шло следствие над бунтовщиками. Генерал-аншеф Панин, боясь выступления башкир весной 1775 г., направил Суворова в Башкирию с дополнительными воинскими частями.
На пороге третьего тысячелетия в России происходят коренные изменения. На смену коммунистической идеологии возвращаются общечеловеческие ценности. Меняется и отношение к произведениям, пропагандировавшим в той или иной мере ценности коммунистической идеологии. Этим и продиктовано то, что я написал эти строки о романе «Салават Юлаев». Не воспринимаю я Салавата, показанного в романе С. Злобина. Мне, его земляку, башкиру, этот Салават чужд.
Не воспринимаю роман и как человек, занимающийся историей, ибо в романе описаны события, противоречащие историческим документам, особенно в начале, где автор повествует об участии Юлая в восстании Карасакала. Юлаю исполнилось в то время 10—11 лет, он не мог быть участником этого восстания.
Исторические факты искажены в романе и относительно другого нашего национального героя Кинзи Арсланова. В романе Кинзя — друг детства Салавата. На самом же деле Кинзя Арсланов был ровесником его отца. В 1769 г. Кинзя Арсланов и Юлай Азналин выступили в Уфимской провинциальной канцелярии с обличениями в адрес башкира Валиши Шарыпова, бравшего взятки с уклонявшихся от службы. Это говорит о том, что Кинзя и Юлай общались между собой, возможно, дружили. Салават же был много моложе Кинзи.
Не у меня одного возникают такие сомнения. Х. Ибрагимова, дочь известного башкирского писателя Гали Ибрагимова, автора исторического романа «Кинзя», вспоминая о годах обучения ее отца на Высших литературных курсах, пишет: «С. Злобин был руководителем семинара у моего отца. Отец обвинял его в искажениях исторических фактов. Например, Кинзя в романе Злобина показан толстым, полоумным мальчишкой, ровесником Салавата, а ведь разница в возрасте у них большая, да и детство прошло в различных местах. Мне кажется, из-за этого, желая довести до народа свои познания, отец принялся писать роман «Кинзя». «Народ может узнать свою историю лишь через художественные произведения», — считал отец» [4].
Почему в романе среди главных действующих лиц нет других башкир-военачальников того же уровня, что и Салават? Взяв одного Салавата, С. Злобин создал из него образ бесстрашного и беспощадного «коммуниста-интернационалиста». Окрасил его образ в упомянутые выше цвета. А если показать в романе других военачальников Пугачева из башкирской знати, то их тоже нужно «красить». Всех же перекрасить трудно, вместе они сохраняют свое лицо, портят канву классовой борьбы, заложенной в романе.
Взгляд на историю формируется в народе во многом на основе художественно-исторических произведений. Научные исторические труды мало кто читает. Идеальный вариант — это когда исторические факты под пером писателя обретают художественную форму. Возможны, конечно, и отступления. Чувство меры автора при этом определяет во многом судьбу произведения. Если автор ушел далеко от историчности в сторону художественности, той или иной идеологии, то рано или поздно возникает протест, а смена господствующей идеологии приводит к политической смерти произведения. Это касается не только романа «Салават Юлаев». Многие произведения, написанные в угоду коммунистической идеологии, уже забыты читателем.
Сегодня характерно стремление читателя к первоисточникам. Это касается и темы Салавата, и всей пугачевщины. Так Габдулла Зарипов, мой земляк из Салаватского района, писал: «Мне не нужны от историков ни дружба народов, ни борьба между бедными и богатыми, мне нужны первоисточники» [5].
Не разделяю точку зрения М. Рахимкулова о том, что роман способствовал возрождению Салавата. Скорее, с появлением романа истинный Салават от нас ушел, был вычеркнут из памяти народа. Вместо него нам в сознание внедрили интернационально-коммунистический образ, а ему, истинному Салавату, нашему национальному герою, еще предстоит вернуться, как предстоит вернуться Бепене, Тулькусуре, Акаю Кусюмову, Кильмяку, Юсупу и многим другим, сложившим свои головы в 200-летней национально-освободительной борьбе башкир.
Надеюсь, читатель поймет, что я никоим образом не хочу запятнать светлый образ Степана Злобина или уколоть исследователя его творчества М. Рахимкулова. Они писали согласно собственным убеждениям. Но я не разделяю их убеждений, взглядов и не хочу, чтобы через столетия после того, как Салавата лишили свободы и родины, его называли «разбойником с большой дороги».
Надо отдать должное С. Злобину — самая первая мысль о Салавате, зародившаяся в годы молодости писателя, была совсем иной. В. Сидоров нашел в архиве С. Злобина наброски поэмы о Салавате. Они малоизвестны, поэтому приведу их здесь [6]:
Урал — страна суровых гор,
Взмывающих над ковылями,
Я в черноземный твой простор
Вхожу пустынными полями.Когда-то были времена:
Башкир не знал, что раб и пахарь,
И повелениям внимал
Кипучей крови да Аллаха.Башкир еще свободно жил
В стране лиловых туч и радуг,
В степях безмерных сторожил
Он многочисленное стадо.Шайтан-Кудеев род богат,
Старик Юлай — отец Кудеев,
Но сын Юлая — Салават —
Сильнее льва, мудрее змея.Но гнул гяур за краем край,
За родом — род рукой железной,
И уводил в священный рай
За веру павших в путь надзвездный.Юлай богат, его стада
Не знают пастбищам границы,
Шайтан-Кудеева орда
Свободна, как свободны птицы.Того, кто раб, пусть гнет урус,
Рожденного отцом покорным.
Все знают — лишь гяур и трус
Живут, бросая в землю зерна.Все знают — конь не для того,
Чтобы слугою быть у плуга,
Верна, как стрелы, кровь его,
Вернее крови брата, друга.Пришел урус, принес ружье
И деньги — меч собак неверных.
Звон золота — стрел острие,
Мчись от него быстрее серны.Того, что силой взять не мог
Урус — лукавая собака,
Он взял за деньги, под залог,
Купил, вступить, не смея в драку.Башкир веками стриг овец.
Гяур, придя, остриг башкира.
Где слабо золото — свинец,
Где слаб свинец — там ветка мира.
Башкир доверчив, прост и прям.
Гяур лукав, хитер и злобен...
Эта была первая, верная, светлая мысль молодого писателя. Но С. Злобин, похоже, быстро понял, что такие представления о Башкирии, башкирах и их взаимоотношениях с русскими (урусами) не будут приняты партийными органами. Он не только сменил поэтическую форму на прозу, но и коренным образом поменял общую линию, перейдя от межнациональных противоречий к классовой борьбе, заодно и русифицировал Салавата.
Упреки в «русификации» Салавата я отношу не к одному только С. Злобину. Он русский и его национальная культура, отношение к истории России, к инородцам были характерными для русского человека. Увы, ни одному башкирскому писателю не удалось создать более или менее значимого произведения о Салавате.
Природа не терпит пустоты. Если башкирские писатели уступили Салавата, их место занимают другие, а им остается лишь воспевать «воспевших Салавата». Незавидная роль.
Салават привлекал и привлекает многих исследователей небашкирской национальности — историков, краеведов, литераторов и скульпторов. Это А. Пушкин, Р. Игнатьев, М. Лоссиевский, Ф. Нефедов, С. Злобин, Николаенко, Г. Гребнев, С. Тавасиев, И. Гвоздикова, В. Сидоров и многие другие. Великий русский поэт А.С. Пушкин в своей «Истории Пугачева», казалось бы, совсем немного внимания уделил участию в пугачевщине Юлая и Салавата. Причем он ошибочно отметил, что «старый их мятежник Юлай, скрывшийся во время казни 1741 г., явился между ими (башкирами. — Р.В.) с сыном Салаватом». Юлаю в 1741 г. было 11—12 лет, и казнь ему не грозила. Но эта ошибка А.С. Пушкина стала для меня как бы путеводной звездой в составлении родословной Салавата. Великого поэта не допустили к изучению архивных материалов по восстанию под предводительством Пугачева. Он был в Оренбургской губернии и записал различные предания, в том числе, видимо, и о том, что род Салавата бунтовал еще с Карасакалом, и кому-то из его предков удалось скрыться от казни 1741 г. По возрасту этим предком мог быть дед Салавата — Азналы. Поэтому я искал в материалах по восстанию Карасакала сведения о башкире Азналы, скрывшемся от казни 1741 г. Об этом есть отдельная глава в этой книге.
Сочинение уфимского краеведа Р. Игнатьева «Пугачевский бригадир, певец и импровизатор», написанное в 1886 г., занимает особое место в литературе о Салавате. Игнатьев довольно правдиво, на основе доступных ему документов описал участие Салавата и Юлая в пугачевщине. Но особую ценность в его труде составляют песни Салавата, записанные им на русском языке в переводе Г. Давлетшина (1868 г.). Сегодня это, пожалуй, единственный письменный источник по творчеству Салавата.
Труд Р. Игнатьева и записанные им песни Салавата издавались в советское время несколько раз, преимущественно в различных юбилейных сборниках, но с большими сокращениями. Последний раз песни Салавата опубликовал В. Сидоров в своей книге «Слово о Салавате», вышедшей к 250-летию со дня рождения Салавата Юлаева. Автор заверяет, что «текст дается с незначительными сокращениями», но на самом деле из песен Салавата он изъял самые существенные строки, касающиеся смысла его борьбы. Эти строки, по-видимому, мешали Сидорову создавать свой интернационально-приглаженный образ нашего национального героя, имеющий много общих черт со злобинским Салаватом.
В поисках произведений о Салавате, написанных русскими авторами, наши составители юбилейных сборников доходили до опубликования неграмотных, надуманных сочинений. Примером подобных сочинений является статья М. Лоссиевского «Пугачевский бригадир Салават и Фариза» в сборнике «Наш Салават», составленном М. Рахимкуловым и С. Сафуановым [7]. Они называют этого автора краеведом, но его сочинение едва ли можно назвать краеведческим. Это, скорее, писание старого графомана, ничего общего с краеведением не имеющего. Похоже, что этот М. Лоссиевский не имел даже элементарных представлений о географии края и истории Салавата Юлаева. Посудите сами, приведу лишь несколько цитат:
«В правой стороне большой дороги из города Уфы в Златоуст и в шестидесяти верстах от Саткинского завода раскинулась неприглядная мищеринская деревушка Лак или Лаклар».
У дороги, в отличие от реки, не бывает ни правой, ни левой стороны. Если ехать из Уфы в Златоуст, то деревня Лаклы остается не справа, как пишет этот автор, а слева от этой дороги, примерно в тридцати верстах. И далее:
«По народным преданиям, Салават близ Саткинского завода с тысячью человек башкир и татар (мещеряков) соединился с Пугачевым, был с ним в Казани и везде, где только побывал Пугачев, возведший Салавата в чин бригадира. В одно и то же время, как и Пугачев, Салават был схвачен, предан суду и казнен».
Не знаю, где собирал такие «народные предания» М. Лоссиевский, но они — сплошная низкопробная выдумка, не имеющая исторической основы.
Салават соединился с Пугачевым не близ Саткинского завода, а около деревни Лагыр на реке Ай. Салават не ходил с Пугачевым на Казань и не был с ним «везде, где только побывал Пугачев». Он отстал от самозванца на берегу Камы и воевал еще три месяца после его ареста. Наконец, Салават не был предан суду, и его не казнили.
Башкиры, в представлении М. Лоссиевского, руководствуются в своем поведении не сознанием, а «дикими инстинктами необузданных кочевников», Салават же, по его словам, «буйный урод». Верхом словоблудства у названного автора является вымысел предания о любви Салавата к Фаризе — дочери Кулыя Балтачева. Похоже, М. Лоссиевский и представления не имел о Кулые Балтачеве. По тексту М. Лоссиевского следует, что Кулый жил в одном селении с Юлаем и Салаватом, а его дочь была Салавату «соплеменницей», и он видел ее чуть ли не каждый день, когда она ходила по воду.
Фариза якобы не ответила взаимностью на любовь Салавата, и он, желая отомстить, сжег юрту ее отца, увез Фаризу в Лаклинскую пещеру, неделю мучил там и убил.
Это чистейшей воды выдумка, сотворенная с целью опорочить нашего национального героя. Кулый Балтачев жил на реке Танып, на расстоянии не менее ста верст от деревни Юлая. Салават не мог видеть его дочь, когда она ходила по воду. В наших краях не было такого предания, ничего подобного никем не записано. Имя Фаризы не встречается в преданиях о Салавате. Нет и упоминания в них об убийстве возлюбленной — это осквернение памяти о Салавате.
Кулый Балтачев в Москве в Тайной экспедиции Сената дал на допросе немало показаний против Салавата, но он ни слова не сказал об убийстве Салаватом его дочери. Если бы это имело место, разве Кулый промолчал бы?
Как говорят в народе, плоды больного воображения Лоссиевского и яйца выеденного не стоят, но нашими историками и писателями они до сих пор не забываются, муссируются при каждом удобном случае, переходят из книги в книгу и ставятся в один ряд с публикациями Р. Игнатьева. Тот же В. Сидоров в своей книге «Был героем Салават», в разделе «Легендарный герой» пишет: «Немало преданий сохранилось и о Лаклинской пещере. Прежде всего, они связаны с именами Салавата Юлаева и Фаризы Балтачевой (о чем нами указывается)» [6, с. 98]. Никто, кроме Сидорова и Лоссиевского, не связывает в преданиях Лаклинскую пещеру с Фаризой Балтачевой. Ее на родине Салавата просто не знают.
Конечно, В. Сидоров, много лет занимающийся историей Салавата Юлаева, прекрасно знает, что сочинение М. Лоссиевского далеко от истины. Известны ему и показания Кулыя Балтачева на очной ставке с Салаватом Юлаевым в Тайной экспедиции Сената, где Кулый предъявил Салавату новые обвинения, но среди них не было упоминания об убийстве его дочери. Ведомо В. Сидорову и то, что Кулый Балтачев возглавлял карательный отряд, который отлавливал повстанцев и сдавал властям. Поэтому Салават разорил и сжег дом Кульм, а вовсе не из-за несчастной любви к его дочери. Все это знает В. Сидоров, но продолжает нахваливать и цитировать безграмотное сочинение М. Лоссиевского [6], по сути своей оскверняющее память о Салавате Юлаеве. При этом В. Сидоров называет Салавата своим любимым с детства героем [6, с. 3].
В упомянутой книге В. Сидорова содержатся и другие сведения, не соответствующие действительности. Так он описывает (с. 80) свою встречу в 1990 г. с моим дядей Абузаром Султановым, сыном известного краеведа Гарифьяна Султанова: «Он дополнил биографические сведения об отце. Полное имя его было Ахмет-Султан-Абдул-Газизов».
Тут остается лишь развести руками. Гарифьян Султанов — старший брат моей прабабушки Хабиры. Ни прабабушка, ни ее дочь — моя бабушка Фатьма никогда не называли его иначе, как Гарифьян или Гариф. Его отца звали Султангалей и их фамилия была Султановы. У башкир вообще не было таких длинных тройных имен, а фамилия бралась от имени отца.
Вот так переводами с башкирского языка на русский и обратно, а порой и с участием «глухого телефона», развивалось наше салаватоведение. Такой интерес небашкирских исследователей к судьбе Салавата легко объясним. Поэт Демьян Бедный выразился предельно откровенно:
Кстати, слово о нем,
О Салавате.
Поэты советские, нате:
Предлагаю ударную тему
О башкире-певце
И бесстрашном бойце.
Написать можно чудо какую поэму,
Какого захвата,
Какой значимости политической:
От Салавата
До Урало-Кузнецкого комбината
И Башкирии Социалистической!Отрывок из поэмы «Дикая Башкирия», 1932 г.
Если дореволюционные писатели и историки занимались Салаватом из творческих интересов, то для деятелей советской поры значимость политическая давала многое: публикации, гонорары, диссертации, ученые степени, звания, премии — лишь бы все было в русле классовой борьбы и в рамках дружбы народов.
Слово Михаилу Дудину:
По степям проходит не спеша
Друг степей, живая их душа,
Весел, коренаст и рябоват,
Бронзовый от солнца Салават.«Степь», 1949 г.
Вот уже и рябоват наш Салават! Многие представители молодого поколения никогда не видели рябых людей и не знают слова «рябоват». Есть смысл пояснить. Даже в начале XX в. в России еще не делали прививок от оспы, частенько случались заболевания этой болезнью. Лица людей, перенесших оспу, покрывались сетью мелких ямочек, остающихся на всю жизнь. Таких людей называли рябыми. Сильная рябизна была определенной степенью уродства. Рябое лицо часто имело несколько отталкивающий вид. Почему М. Дудину понадобилось уродовать Салавата?
Рябым был Иосиф Сталин — диктатор, правивший Советским Союзом в то время. Видимо, по мнению М. Дудина, всякий национальный герой тогда должен был иметь некоторое сходство с И. Сталиным.
Похоже, Дудин не знал ни башкир, ни Башкирии. Если бы знал, то не написал бы о Салавате: «По степям проходит не спеша друг степей, живая их душа». Со времен Л. Толстого, с его рассказов о башкирах, писем из Башкирии в русской, а затем и в советской литературе распространилось представление о башкирах, как о степном народе. В действительности же Башкирия занимала обширную территорию в горах и лесах Южного Урала, Приуральскую лесостепь и степи Зауралья. Салават Юлаев родился, вырос и воевал в горно-лесной зоне. В степи он был лишь дважды в жизни: первый раз, когда привел своих джигитов к Оренбургу, в лагерь Пугачева, и второй раз, когда арестованного Салавата под конвоем возили в Оренбург на следствие. «Друг степей, живая их душа» — нелепица.
Теперь о памятнике на берегу Агидели. И здесь башкиры уступили своего национального героя осетину С. Тавасиеву и получили от него «кавказифицированного»
Салавата. Слов нет, красив памятник. Говорят, это одна из самых больших скульптур всадника на коне. Но поражает даже не величина, а скорее место расположения. Где вы увидите всадника, лихо осадившего коня на краю стометрового обрыва, нависшего над рекой?
Но подойдите поближе, взгляните в его лицо. Не воспринимаю я это лицо с толстыми губами и таким приплюснутым носом. Это не башкир, это лицо иной национальности представлено нам в образе нашего Салавата. Может быть, калмык позировал Тавасиеву? Если бы я не вырос вместе с потомками Салавата, если бы я не видел портрет Салавата, написанный нашими земляками Тарханом Загидуллиным и его сыном, то, может быть, и не родился бы этот протест.
Маленькая, казалось бы, деталь — серьга в ухе, но и она имеет знаковый смысл. Так северокавказские народы помечали последнего или единственного ребенка в семье. Во время битвы таких «меченных» старались не посылать в бой, большей частью держали в тылу — берегли как последнюю надежду семьи. Это обычай кавказских народов, а у башкир этого не было никогда. Мужчины-башкиры серьги не носили, да и не в характере Салавата было носить такой талисман. Разве Салават не был первым в бою? Разве осторожничал, прятался за спины соратников? Не было этого! И серьги он не надевал.
Можно сказать, что это мелкие детали, и скульптор имеет право на вымысел. Но именно детали создают образ, ведь памятники в виде всадника на коне есть у многих народов. Если детали искажают характер, если они не соответствуют внешности горно-лесного башкира, а ноги, неправильно поставленные в стремена, показывают неумение ездить верхом, что же остается в этом образе от истинного Салавата — башкира с берегов Юрюзани, храброго воина, всадника, выросшего в седле?
Остается калмык в театрально застывшей позе верхом на великолепном коне. Я не виню Тавасиева. Он не башкир, у него были свои представления о нашем народе, и он воплотил их в своей скульптуре. Скорее всего, он так же, как и Михаил Дудин, считал башкир степняками, схожими внешностью с калмыками.
Наподобие язычников, молившихся на божков, вытесанных топором из полена, преклоняемся мы перед изображением нашего национального героя, не задумываясь о качестве, художественной ценности скульптуры. Да, я понимаю, что памятник не переделать, но это, я надеюсь, не последняя скульптура. Верю в то, что когда-нибудь хороший памятник поставят Салавату на его родине, в Салаватском районе.
Кто возьмет на себя смелость сделать эту скульптуру? Башкирский скульптор, или вновь представитель братских народов? Кто напишет новый роман о Салавате, правдивый роман, рассказывающий истину о его борьбе? Башкирский писатель, или вновь писатель иной национальности натворит очередную интернациональную нелепицу?
В советское время такой «интернационализм» приветствовался. Помню, на страницах одного толстого литературного журнала обсуждался вопрос о том, кто же напишет хороший роман о жителях Чукотки. Причем литературные авторитеты сходились на мысли, что чукча этого, конечно, сделать не сможет. Знание своей национальной культуры, традиций и обычаев лишь помешает ему показать лицо своего народа, получится некий националистический роман, который, говоря откровенно, не позволит прикрыть уничтожение национальной культуры под видом интернационализма и дружбы народов.
Сейчас другие времена. Выражение национальных чувств не считается чем-то неприличным. Мне приходилось близко общаться с русскими писателями, живущими в Уфе. Они, в общем, также склонны считать, что о русских должен писать русский писатель, для которого внутренне близки и русский язык, и русская культура, и православие, и русский образ жизни. Они не склонны отождествлять русскоязычность и русскую литературу.
То же самое можно сказать и о башкирской литературе, истории башкир. Историческую память о башкирских национальных героях должны в первую очередь создавать башкирские писатели, историки, поэты, те, кому близки башкирский язык, культура башкир, их верования, обычаи и традиции.
На сегодняшний день единственным крупным произведением, написанным башкирами о башкирском национальном герое, остается опера «Салават Юлаев».
В нашем роду помнят, что один из создателей оперы «Салават Юлаев», автор либретто Баязит Бикбай приезжал к краеведу Гарифу Султанову, слушал его рассказы и песни.
В памяти земляков Салават остался таким, каким и был, несмотря на то, что коммунисты через своих историков, литераторов, кинематографистов приложили немало усилий для того, чтобы исказить его светлый образ и поставить на службу своей идеологии. Связи Салавата с земляками, с родиной не оборвались ни с его ссылкой на каторгу, ни с его смертью.
Прошло более 230 лет со времени подавления восстания. Это всего три жизни продолжительностью в 80 лет в цепочке поколений.
На родине Салавата остались его сыновья, давшие многочисленное потомство, дошедшее до наших дней. Узы родства связывали Азналыбая, Юлая и Салавата со многими их соратниками, потомки которых также берегут память о своих предках. Императрица Екатерина II 17 марта 1775 г. объявила манифест, предавший пугачевский бунт «на вечное время забвению и глубокому молчанию», однако вырвать память о Салавате ей не удалось.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |