Большую часть жизни, около 26 лет, Салават провел на каторге, в Рогервике, на берегу Балтийского моря. В поселке эстонских рыбаков из уст в уста, из поколения в поколение передавалось предание о Салавате, каторжнике, который каждый день выходил на берег моря и пел. О чем были его песни?
Конечно же, о далекой родине, о матери, оставшейся там, о женах и детях, о свободе, обрести которую он еще не терял надежду. Но эти надежды были очень похожи на балтийскую волну. Раз за разом набегала она из широких морских просторов и тут же разбивалась о берег, превращаясь в мелкие брызги.
А ночью, когда усталость валила с ног, и он закрывал глаза, появлялись вдруг знакомые видения. Ласково шелестели листвой березы и осины, нешумный перекат воды в ручье рассказывал ему о жизни на далекой родине. Лишь сны и песни незримыми нитями связывали его с родиной до последних дней.
Мать и родину не выбирают, но с них начинается жизнь и судьба. Где тот клочок земли, на котором Салават делал первые шаги? Я знаю это место. У Салавата и у меня одна малая родина. Мы купались в одной и той же реке Юрюзань, лазали по тем же скалам, нас окружали одни леса и луга, мы пили воду из одних и тех же родников, поили коней в наших ручьях с прохладной и чистой водой. Вот только соловьи, жаворонки и беркуты над скалами у нас были разные, у каждого свои.
И меня родина зовет, как некогда звала Салавата, хоть и живу я уже в ином месте. А в последние годы стараюсь чаще бывать там, где прошли детство и юность Салавата.
Лет сорок-пятьдесят назад, а проще сказать, после Великой Отечественной войны 1941—1945 гг., чтобы приехать на нашу родину, надо было сесть в поезд, отправляющийся из Уфы в сторону Челябинска.
Поезд тронется, и замелькают маленькие станции, на которых останавливались «рабочие» поезда-составы, наподобие пригородных электричек. Самая первая остановка — «Воронки». Не знаю, в честь каких воронок так назвали это место. Оно знаменито не этим. Некогда, в далекой древности, еще в начале нашей эры, здесь, на крутом берегу, располагалось городище. Уфимский полуостров с древнейших времен привлекал людей своей природной защищенностью от внезапных нападений.
В наше время недалеко от этих мест размещались дачи Комитета госбезопасности. Они стали известны с 1932 г., когда здесь жил популярный советский писатель А. Фадеев, автор широко известного уже в то время романа «Разгром».
А. Фадеев жил и работал в Уфе с февраля по октябрь 1932 г. Он приехал в качестве московского представителя для участия в съезде башкирских писателей. Съезд был отложен, и А. Фадеев до глубокой осени оставался в центре внимания литературной общественности Башкирии. За это время он познакомился с произведениями башкирских писателей, оказывал им помощь, выступал с докладами, плодотворно работал над своим романом «Последний из Удэгэ».
Моему поколению А. Фадеев известен больше по своему роману «Молодая гвардия», посвященному деятельности молодых людей, комсомольцев, на территории, оккупированной немецко-фашистскими захватчиками во время Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. Роман имел небывалый успех, по нему создали одноименный фильм. Именами молодогвардейцев называли новорожденных детей. Так моя мама, Мамдуда Равиловна, увидев фильм, была восхищена мальчиком, пионером Радиком Юркиным. Ему я обязан своим именем.
Однако этот роман имел и трагические последствия. «Молодая гвардия» — художественное произведение, плод фантазии автора, хоть некоторые герои и имели своих прототипов. Но органы НКВД (Народный комиссариат внутренних дел) приняли роман как руководство к действию, стали вести следствие и арестовывать людей в поисках вымышленных автором предателей. А. Фадеев пытался протестовать, но безуспешно. Несколько человек было расстреляно. Автор романа застрелился сам. Таковы были нравы той страны, в которой мы жили.
А наш поезд медленно начинает тормозить. Станция Черниковка. Некогда здесь была деревня помещика Черникова, а затем близ Уфы возник отдельный город Черниковск, образовавшийся при строительстве моторного завода в 30-х гг. XX в. Его строили ссыльные раскулаченные крестьяне. Слышал я от одной бабуси, сидевшей на скамейке возле своего барака: «Спасибо товарищу Сталину за то, что вывез нас из деревни. Как там спину гнули, вспомнить страшно — и день и ночь, теперь в городу живем...»
Повезло этим раскулаченным крестьянам, недалеко увезли, не бросили в тайге на произвол судьбы.
Мелькнет в окне Шакша, поезд постоит на станции Иглино, центре Иглинского района, который в 1952 г. оспаривал у Салаватского района право проведения юбилейных торжеств в честь 200-летия со дня рождения Салавата Юлаева, ссылаясь на то, что он родился в их деревне Тикеево.
А вот и Чуваш-Кубово. Раньше это была башкирская деревня Кубово. Юлай, отец Салавата, будучи старшиной, припустил сюда чувашей, сдал им в аренду землю. С тех пор эта деревня стала называться Чуваш-Кубово.
Все ближе и ближе родина Салавата и станционные названия говорят об этом: Тавтиманово, Кудеевка. Здесь простираются земли, некогда принадлежавшие большому башкирскому племени кудей, известному во времена национально-освободительной войны 1735—1740 гг. Одним из вождей этой войны был старшина кудейских башкир Юлдаш-мулла Суярембетов, казненный губернатором Неплюевым уже после окончания этой войны.
С казнью Юлдаш-муллы Кудейская волость перестает существовать, делится, и на карте появляются Шайтан-Кудейская, Кыр-Кудейская и Белекей-Кудейская волости. Шайтан-Кудейскую волость возглавляет Шаганай Барсуков, Кыр-Кудейскую — тархан Юныс Теперищев, а Белекей-Кудейскую — тархан Исмаил Молдуров.
Поезд ненадолго остановится в маленьких уральских городках Аша и Миньяр, возникших из поселений, стоявших на берегах речушек с теми же названиями. А вот и станция Симская, от которой в шести километрах расположен город Сим. Здесь, в горной котловине, виден Симский завод, построенный заводчиками на земле шайтан-кудеев, отобранной у них обманом и подкупом.
Можете сойти с поезда и доехать до завода, побывать в заводском музее, но если экскурсовод узнает, что вы из Башкортостана, то сразу предупредит: «Ваш Салаватка сжег наш завод, и в музее вы о нем ничего не найдете» [14]. Вот так цинично и презрительно: «Ваш Салаватка...»
Быстро забыли симцы, как их крепостные предки на положении рабов или рабочей скотины гнули спины на заводчиков. Да, Салават сжег завод, незаконно построенный на вотчинной земле его рода. Каждый волен защищать свою собственность как может. Но он и освободил много крепостных крестьян, работавших на заводе. Эти крестьяне бежали к себе на родину, в центральные губернии России, на Яик, влились в войско Пугачева. Салават покончил с их рабской жизнью. А условия их существования поражали даже карателей. Командующий всеми карательными войсками генерал-поручик Ф. Щербатов писал 16 июня 1774 г. оренбургскому губернатору Рейнсдорпу: «...жестокость, употребляемая от заводчиков со своими крестьянами, возбудила их к ненависти против своих господ».
Заводские рабочие, в основном крепостные крестьяне, больше ненавидели своих господ, нежели Салавата Юлаева. Эти господа и сделали Салавата врагом заводских рабочих. А сегодня их потомки говорят: «Ваш Салаватка...»
Он наш национальный герой, и хотя бы из уважения к соседней республике Башкортостан можно было бы выбирать выражения. Ведь не высказывали же мы, уфимцы, никакого презрения и недовольства к тем симским рабочим, которые в советское время, казалось, были забыты властью, жили впроголодь, хлеб и колбасу рюкзаками возили из Уфы в электричках по этой же дороге. А ведь и мы сами не ели досыта, часами стояли в очередях за продуктами, а приезжие эти часы лишь прибавляли.
Если бы Салават руководствовался лишь желанием сжечь Симский завод, построенный на захваченной у башкир вотчинной земле, то сделал бы это значительно раньше 23 мая 1774 г. У него для этого было достаточно сил и возможностей. Но он не тронул ни завод, ни заводские деревни, не поднялась у него рука лишить заводчан крова над головой.
Но в начале мая 1774 г. на Симский завод прибыл большой отряд карателей под началом подполковника И. Михельсона, большого специалиста по борьбе с повстанцами, прославившегося вместе с А. Суворовым еще при подавлении польских конфедератов 1770—1772 гг. Заводчане рассказали ему, что Салават находится неподалеку, в родной деревне. Михельсон решил одним ударом покончить с Салаватом и разгромить его деревню. Каратели вышли из завода б мая, их вели проводники — заводские рабочие. На подходе к деревне Юлая (Юлай — аул, где жили Юлай и Салават), в семнадцати верстах от Симского завода, они столкнулись с небольшим конным отрядом Салавата. Произошла разведка боем. Михельсон вынужден был остановиться. Еще один день ушел у него на поиск основных сил противника и ожидание своей артиллерии. Утром 8 мая он вновь двинулся в сторону деревни Юлая.
Салават встретил Михельсона в поле, на правом берегу родной ему речки Кускянды. У повстанцев была своя артиллерия, но они испытывали недостаток пороха. Сам Михельсон так докладывал об этом сражении: «Отошед версты две (от д. Ерал. — Р.В.), я оных увидел тысячи за полторы или более, построившихся в поле в разные кучи. Приближаясь к ним, оне, начав стрельбу, прямо кинулись на моих передовых. Я, построившись в линию, приказал господам майорам Харину и Тютчеву ударить на левое, а сам ударил на правое злодейское крыло. Мы нашли такое супротивление, какого не ожидали, злодеи, не уважая нашу атаку, прямо пошли нам навстречу, однако с помощью божией, но не малым от них супротивлении были обращены в бег...» [15].
Михельсон попытался «взять в клещи» воинов Салавата. Велика была угроза попасть в окружение, надо было отходить, но позади Салавата была его родная деревня, отец и мать, жены, дети и другие родственники. И тогда он двинулся вперед, «не уважая атаку» Михельсона. Башкиры рассекли его фронт надвое, посеяли панику. Жестоким было это сражение, оставившее в памяти Михельсона неизгладимый след. Но силы были неравными. Преимущество карателей в артиллерии и огнестрельном оружии сказалось, да и у Салавата закончился порох. Он вынужден был отойти к деревне Каратаулы.
Каратели же вместе с сопровождавшими их заводскими людьми разграбили и сожгли деревню Юлая и другие башкирские деревни: Текей, Азналы, Мурат, Касай, где жили родственники Салавата. Тогда же оказались в неволе его мать, жены и дети. Он потерял их навсегда, ему не суждено было их больше увидеть.
Только после этого, 23 мая, Юлай и Салават сожгли Симский завод, отомстили тем заводчанам, которые участвовали в разорении деревень.
Конечно, город Сим известен не только теми событиями 200-летней давности. Здесь, в семье лесничего, родился Игорь Васильевич Курчатов, основоположник нашей атомной науки и техники. Мне известен еще один уроженец г. Сима Александр Соколов — Герой Социалистического Труда, известный коневод, много лет жизни отдавший выращиванию орловских рысаков на Пермском конном заводе.
Из г. Сима на родину Салавата можно попасть и тем путем, которым некогда прошел И. Михельсон — через деревню Ерал. Но поезда там обычно не останавливаются, надо проехать чуть дальше, вдоль стройных рядов высоких елей. В начале XX в. на этом месте был хутор или заимка купца Карпочинского. Башкиры это место называют «Карпочау». Сейчас здесь узловая станция Кропачево, ее без остановки не проезжает ни один поезд.
И вот железнодорожный состав встал, вы сошли на перрон, обошли вокзал, и путь ваш лежит через всю станцию на невысокое взгорье, откуда в продолжение улицы уходит шоссейная дорога. В послевоенные годы пройти через какую-либо улицу станции Кропачево было нелегким делом, особенно после дождя. Собственно, станция была большой деревней, но отличалась от таковой отсутствием деревенского уюта и чистоты. Грузовики, проезжавшие по улицам, наминали здесь такую колею и ямины, что иные свиньи, облюбовав дорожные лужи, полностью погружались в них.
Станция осталась позади. Вы поднялись на гору, и перед вами открылась долина, где меж невысоких холмов, поросших березняком и соснами, течет ручей. Его название Хары Кундуз, что означает Желтый бобер. Здесь и начинается «Шайтан-як» (земля шайтана) — малая родина Салавата Юлаева.
Основные источники, по которым можно восстановить расположение деревень на родине Салавата, — это карта Красильникова и Рычкова 1755 г. и путевые заметки П. Палласа, руководителя одной из академических экспедиций. Он проехал здесь с остановками 21—25 мая 1770 г., за три года до начала пугачевщины.
Кроме того, в моем распоряжении есть карта междуречья Сима, Юрюзани и Ая из архива нашего земляка, краеведа Хайруллы Кульмухаметова, переданная его дочерью Аминой. Ниже я расскажу вкратце об этом уникальном человеке. Как следует из надписи на карте, сделанной рукой Х. Кульмухаметова, он составил эту карту на основе «карты Сибирской дороги XVIII в., по ландкартам Красильникова, по топографии Рычкова». Есть на этой карте и дата — 11 мая 1950 г., и место изготовления — «Институт имени М. Гафури». Помимо этих сведений, на карту нанесены:
— места разгрома куваканского племени в X—XI вв.;
— места боев во время восстания Карасакала в 1740 г.;
— места боев отряда Салавата Юлаева;
— деревни, разоренные карателями, и деревни, принявшие беженцев, а также пути их переселения.
Причем на карте Х. Кульмухаметова не только поставлены значки в местах сражений Салавата и Пугачева с Михельсоном в начале июня 1774 г., но и приведены названия урочищ, что особенно ценно. Ведь исторической науке места этих сражений до сих пор были не известны. В литературе встречались лишь предположительные обозначения этих мест — «на берегу Ая», «около деревни Верхние Киги».
Итак, совершим маленькое путешествие по родине Салавата Юлаева. Я несколько раз, вместе с другим нашим краеведом Т. Загидуллиным, ходил маршрутом, описанным П. Палласом [16]. Пройдем его еще раз на страницах этой книги, шаг за шагом, буква в букву сверяясь с картой Х. Кульмухаметова.
К чему такая точность? — может полюбопытствовать читатель. Отвечу, такие попытки уже предпринимались, причем не один раз, но без учета мнения местных краеведов, знавших эти края не по чьим-то записям.
Фрагмент карты Х. Кульмухаметова
Паллас отправил свою экспедицию из деревни Ерал прямой дорогой через Шаганай-аул к деревне Каратаулы, где была паромная переправа и откуда шла дорога на мишарскую деревню Насибаш. А сам он поехал по Сибирскому тракту, который и привел его в Шайтан-як, на родину Салавата Юлаева. Сам Салават на допросе 25 февраля 1775 г. показал: «...жительство имел при отце своем Оренбургской губернии Уфимской провинции в деревне Юлаевой, стоящей на Большой Сибирской дороге». Эта «Большая Сибирская дорога» и была Сибирским трактом, соединявшим Уфу с Екатеринбургом.
Первой на пути Палласа оказалась деревня Бикбулат, расположенная на ручье Кулмяк, на котором он нашел плотину и крупяную мельницу. Затем П. Паллас пишет: «Отсюда отправился я вниз по речке Кульмяк, через соединяющиеся с нею ручей Саракундусь (Хары Кундуз. — Р.В.), Желтый бобр...». Так Паллас оказался на правом берегу речки Хары Кундуз. Сибирский тракт действительно тянулся здесь по косогору на правом берегу этого ручья.
Далее путь Палласа лежал «через речку Кускянды, которая сливаясь с ручьем Хары Кундуз, впадает в Юрюзань. Здесь (!), взяв несколько провожатых из лежащей на левой стороне сея (Кускянды. — Р.В.) речки деревушки из несколько разсеянных дворов состоящей Шайтан-аул...».
Паллас по косогору доехал до слияния речек Хары Кундуз и Кускянды и переправился на ее левую сторону. Здесь он обозначил деревню Шайтан-аул. Это по Палласу, а по карте Красильникова и Рычкова 1755 г. в этом месте отмечена деревня Текей. Судя по тому, что деревню Текей называли еще и Шайтан-аулом, это был центр Шайтан-Кудейской волости. Кроме того, археологи нашли следы нескольких домов, стоящих в один ряд на косогоре, прямо на «Большой Сибирской дороге». Что это? Другая деревня?
Нет, очень близко, не более ста-стапятидесяти метров от слияния речек Хары Кундуз и Кускянды. Похоже на то, что здесь располагалась какая-то обособленная часть Шайтан-аула, возможно, зимняя или административная, связанная с функционированием Сибирского тракта. Ведь поэтому тракту перевозилась почта, ездили служащие люди, военные — на службу в Сибирь и обратно в отпуска, арестанты-каторжники шли «по этапу». Мне достоверно известно, что один из «этапов» был в деревне Каратаулы, поблизости от упомянутого Палласом «Юрюзанского перевоза» — паромной переправы.
Это место моя бабушка Фатыма называла «ятап». В начале XX в. он располагался в двухэтажном здании. Первый этаж был сложен из камня, с металлическими решетками на окнах. Здесь ночевали арестанты-каторжники. На втором этаже, срубленном из бревен, располагался конвой.
От деревни Каратаулы до деревни Текей (Шайтан-аула) примерно двадцать-двадцать два километра. Это соответствует дневному переходу арестантов-каторжан. Значит, в Текей-ауле располагался такой же «ятап», как и в Каратаулы. Здесь меняли лошадей, помогали в ремонте экипажей, давали провожатых. Это, по сути дела, был почтовый ям.
Среди местных жителей эта деревня называлась Текей, под таким названием она вошла во многие исторические документы. Лишь Паллас назвал ее Шайтан-аулом, по аналогии с названием Шайтан-Кудейской волости. Позже, после подавления пугачевщины и сожжения карателями деревни Текей, это место стали называть Иске-йорт, или Старое стойбище (двор). Уцелевшие жители бежали из этой деревни в другие места. Х. Кульмухаметов на своей карте указал пути беженцев. Он установил, что они переселились в деревни Шаганай, Юныс и Азналы.
Итак, место расположения деревни Текей мы установили — по обоим берегам речки Кускянды, около устья ручья Хары Кундуз. Это очень важно, так как на допросах и Салават, и Юлай назвали ее местом своего рождения. Однако едва ли стоить принимать протоколы допросов буквально. Юлай родился в доме своего отца Азналы, а Салават — в доме Юлая. Если это случилось летом, на летнем стойбище в юрте у ручья, то назвать точно место рождения было невозможно. Поэтому они, скорее всего, указали ближайшую известную административную точку, волостной центр — деревню Текей, что, в общем-то, соответствовало действительности. Жилища Азналы и Юлая располагались не далее трех-четырех километров от Текей-аула.
Теперь вновь обратимся к сочинениям Палласа: «...поехал (из Текей-аула. — Р.В.) я обратно через Кускянды без дороги прямо к востоку по горе из двух больших хребтов состоящий и редким березняком оброщей, именуемой Саракундуз-тау. В долине между гривами сия горы лежащей находится из немногих дворов состоящая деревня Гулей-аул, в которой живет начальник поколения шайтан-кудей. При деревне истекает из порядочных ключей небольшой ручеек, скривляющийся к северу...».
«Начальником поколения шайтан-кудей», или, как мы привыкли называть, старшиной в то время, в мае 1770 г., был Юлай Азналин. Гулей-аул (по П. Палласу) — это Юлай-аул, деревня, в которой жили в то время большой семьей сам Юлай с женами и детьми, Салават с женами и детьми, его сестры и братья с семьями. Кроме них, в деревне проживали еще семьи работников и бедноты, которым Юлай по должности и по обычаям должен был помогать. Башкирские деревни того времени были небольшими, представляли собой скорее маленькие хутора, состоящие из нескольких дворов.
Юлай-аул мы не найдем на карте Красильникова и Рычкова 1755 г. В это время Юлай участвовал в восстании башкир (1755—1756 гг.), идеологом которого был Батырша. Согласно эпосу «Юлай и Салават», после подавления восстания он вместе с семьей семь лет скрывался в горах близ Ямантау и лишь после прощения вернулся на родину.
На упомянутой карте у излучины речки Кускянды, там, где русло поворачивает на восток, обозначена деревня Азналы. Действительно, в эти годы (1755 г.) дед Салавата Азналы жил в своей деревне. Эта деревня лежала немного в стороне от Сибирского тракта. Паллас не отметил д. Азналы в своих записках.
Родина Салавата Юлаева попала в многотомное сочинение профессора А. Асфандиярова «История сел и деревень Башкортостана» [17]. Однако автор оказался в плену своих убеждений о старшинстве Азналы в роду шайтан-кудеев, о коренном его происхождении из этого рода. Хотя нет никаких исторических документов, сведений из эпических произведений, указывающих на происхождении Азналы из рода шайтан-кудеев. Он пишет о том, что деревня Азналы была известна П. Палассу и упомянута им под названием Шайтан-аул, добавляя, по своей инициативе, — Азналино [17, с. 131]. «Аднала (Азналино) — коренное поселение шайтан-кудеев, раннее название которого было Шайтан. В этом нет никаких сомнений», — пишет уважаемый историк [17, с. 128].
Здесь он ошибся. Дело в том, что место расположения деревни Азналы известно и поныне старожилам и краеведам Салаватского района. Так краевед Т. Загидуллин, живший в соседней деревне Алькино, поставил в 60-х гг. XX в. памятный бетонный знак там, где некогда стояла деревня Азналы. Он же нарисовал картину для музея Салавата Юлаева, на которой изобразил деревню Азналы на излучине речки Кускянды, на три-четыре километра ниже устья ручья Хары Кундуз. Эта картина показана на страницах журнала «Агидель» [19].
Там же отметил деревню Азналы на своей карте другой наш краевед Х. Кульмухаметов. Его сын, мой дядя Габдулхак Гайнуллин, работая редактором районной газеты, выступал в печати с предложениями по возрождению деревни Азналы. Уж очень это место было удобным для жилья. Прекрасные луга, чистые родники, связь с именем Салавата Юлаева делали это место привлекательным для туристов. Следы деревни Азналы и памятный знак существовали долго. Они были уничтожены в советское время при выкапывании силосных траншей для близлежащей Алькинской фермы.
Шайтан-аул также достаточно точно указан П. Палласом. Даны хорошие ориентиры — «берега речки Кускянды, около устья ее притока Хары Кундуз».
Для нас, краеведов Салаватского района, совершенно ясно, что Азналы и Шайтан-аул (по Палласу) — две разные деревни, расположенные друг от друга на расстоянии в три-четыре километра. Кроме того, надо отметить, что топоним «Шайтан-аул» использовал лишь П. Паллас. В официальных документах эта деревня имеет название Текей. Шайтан-аул ни разу не упомянут ни в географических указателях «Материалов по истории Башкортостана», ни в сборнике документов «Крестьянская война 1773—1775 гг. на территории Башкирии». Нет такого названия и на древних картах. Думаю, что это название придумал Паллас по аналогии с Шайтан-Кудейской волостью. Скорее всего, он услышал от кого-то народное название этой местности «Шайтан-як» и ее центр назвал «Шайтан-аулом».
Профессор А. Асфандияров старается убедить нас в том, что Шайтан-аул — деревня деда Салавата Юлаева Азналы. Дескать, Азналы — коренной шайтан-кудеец. Для чего понадобилось такое притяжение? А для того, чтобы иметь хоть какую-то зацепку для критики моего варианта родословной Салавата, в которой дед нашего национального героя Азналыбай Карагужин представлен как старшина Куваканской волости.
В результате такого стягивания двух деревень в одну у А. Асфандиярова пропала деревня Текей. Он так и не определил в своем справочнике месторасположение этой деревни, ограничившись лишь упоминанием о ее существовании и сожжении карателями, почему-то в 1775 г. Конечно, о деревне Текей мало что известно, но ведь она указана на карте Красильникова и Рычкова, значит, по крайней мере, место ее расположения автор мог отметить. Обязан был это сделать — эту деревню Юлай и Салават назвали местом своего рождения. Но профессор А. Асфандияров не сделал этого. В том месте, где на старых картах стоит деревня Текей, он поместил деревню Азналы.
Повторюсь, старожилы и местные краеведы Салаватского района достоверно знали две разные деревни на речке Кускянды: Текей (Шайтан-аул, по Палласу), в устье ручья Хары Кундуз, и Азналы, ниже по течению в трех-четырех километрах, где Кускянды поворачивает на восток.
От деревни Азналы речка Кускянды несет свои воды между невысоких гор, где располагается современная деревня Алькино. Выбравшись в долину Юрюзани, она поворачивает на север. Здесь в другой излучине некогда стояла деревня Мурат (Мрат). Она обозначена на карте Красильникова и Рычкова 1755 г. Эта деревня старшего сына Азналы Мурата, принимавшего участие вместе с отцом в восстании под предводительством Карасакала. Как было принято тогда в башкирских семьях, братья Мурат и Юлай жили неподалеку от семьи отца. О деревне Мурат (Мрат) известно очень мало, есть лишь отрывочные сведения о родственниках Салавата Юлаева из деревни его дяди Мурата. Так в списке отряда Салавата, составленного после 23 марта 1774 г. значатся Арслан Муратов и Салимьян Муратов [20]. Краевед Х. Кульмухаметов в своих записках, переданных М. Идельбаеву и опубликованных им в своей документальной повести [21], неоднократно вспоминает родственников Салавата из деревни Мурат. Эта деревня была сожжена карателями Михельсона в начале мая 1774 г. Ее жители переселились ближе к деревне Шаганай, образовав выселок Муратовку.
П. Паллас держал свой путь на север и приехал в Шаганай-аул. Эта деревня стоит на ручье под названием Атты ашай язды (Чуть не съел коня). Так назвали этот ручей местные жители, прожившие много лет в этой деревне. Он впадает в речку Кускянды.
Шаганай-аул — деревня знаменитого в тех краях башкира Шаганая Барсукова, старшины Шайтан-Кудейской волости до 1743 г. Его имя становится известным осенью 1739 г., когда он вместе со своими соседями-родственниками: тарханом Юнысом Теперищевым и Алекеем Булатовым — захватили одного из вождей национально-освободительной войны 1735—1740 гг. Тюлькусуру Алдагулова и сдали его властям.
Тулькусура был казнен в Мензелинске, а Шаганая за его деяния включили в состав делегации знатных башкир, приглашенных на коронацию императрицы Елизаветы. В апреле 1742 г. члены делегации были представлены императрице и вручили Елизавете свои дары — «два сорока соболей».
В 1740 г. Шаганай показал представителям властей месторождение железной руды по реке Юрюзань на территории Тырнаклинской волости. В документе указана речка Узень [22], это сокращенное народное название гидронима «Юрюзань», который произошел от «юр» — быстрая, «узень» — река.
В связи с открытием Шаганаем месторождения железной руды на Юрюзани интересна находка строителей на курорте Янгантау в 2000 г. Во время строительства бассейна почти на вершине горы, на глубине семи метров был найден большой кусок металла серебристого цвета без признаков окисления, весом около четырех тонн. Первоначально этот кусок металла был принят за метеорит, упавший на гору и инициировавший процессы в ее недрах [23].
Однако анализы не подтвердили этой версии. В процентном составе массы этого куска металла оказалось: железа — 96,08%, марганца — 1,08%, хрома — 0,29%, ванадия — 0,13%. Был сделан вывод: такой состав для железных метеоритов нетипичен.
Ученые-металловеды считают, что это рукотворный слиток — результат работы древних металлургов, попытавшихся использовать термические явления Янгантау для выплавки металла. На ранней стадии развития этих тепловых процессов температура газов, исходящих из недр, была очень высокой. Начало тепловых явлений на Янгантау, по сведениям того же П. Палласа, приходится на середину XVIII в., что совпадает с временем жизни Шаганая.
Знатный башкирский старшина Козяш Рахмангулов, возведенный в ранг старшины Сибирской дороги после подавления восстания Карасакала, обратился с письмом к уфимскому вице-губернатору П. Аксакову с изложением просьб башкир. Это письмо подписал и поставил тамгу от Кудейской волости старшина Шаганай Барсуков. Их предложения заключались в следующем:
1. Согласно древним тюркским обычаям, башкиры просили разрешения брать в жены вдов бунтовщиков без уплаты штрафных лошадей, а также просили прекратить дела о претензиях иноверцев друг к другу.
2. Требовали издать указ для припущенников с обязательством для них платить башкирам деньги за припуск на вотчинные земли. Это было связано с тем, что башкиры платили в казну ясак за эти земли.
3. Признавать их решения по платежам в казну, вынесенные на основе Шариата.
4. Освободить башкир от обязанности ежемесячно сообщать об умерших и родившихся и платить «свадебные деньги». Эти обязанности раннее не возлагались на башкирский народ.
5. Присылать в аулы офицеров для сборов ясака и освободить башкир от обязанности возить ясак им самим в город Уфу.
6. Взять суд над бунтовщиками, еще содержащимися под караулом у генерала Соймонова, в свои руки, не надеясь на милость от этого палача башкирского народа.
Как видим, Шаганай привлекался и к решению общенародных проблем, имел вес в башкирской аристократии. Но это, видимо, вскружило ему голову, да и вице-губернатор П. Аксаков не жаловал пособников карателей, причастных к кровавым расправам над бунтовщиками.
Было следствие о злоупотреблениях башкирских старшин, на котором Шаганаю предъявили много обвинений со стороны подчиненных ему башкир и сместили со старшинства в 1743 г. [24]. Однако он оставался вотчинником и влиятельным человеком в Шайтан-Кудейской волости.
Не случайно именно с ним заводчик Матвей Мясников вел переговоры об отводе земли под постройку Симского железоделательного завода. И не только потому, что Шаганай легче пошел на сделку. Это была вотчинная земля Шаганая и его родственников, им она и принадлежала. Поэтому в определении Берг-коллегии о разрешении заводчику М. Мясникову на постройку Симского завода речь идет о «дачах Шайтан-Кудейской волости отставного старшины Шиганая Бурнакова с товарищи...». Действующий старшина волости и вовсе не упоминается.
Юлай Азналин с другой частью башкир-вотчинников попытался опротестовать эту сделку по купле-продаже земли, совершенную Шаганаем, но суд не только ему отказал, но и приговорил к штрафу в сумме 600 рублей.
Наложение судом денежного штрафа свидетельствует не только о происках всесильных заводчиков, но и о том, что в действиях Юлая суд усмотрел правонарушение с его стороны — он покушался на землю, ему не принадлежащую, а бывшую вотчиной Шаганая. Юлай был старшиной в Шайтан-Кудейской волости по должности, а по происхождению его вотчинная земля лежала в Куваканской волости.
Коренными вотчинниками шайтан-кудейского рода, кроме Шаганая, были его двоюродный брат Аликей Булатов и тархан Юныс Теперищев.
Шаганай Барсуков оставил после себя большое потомство, жившее в его деревне. Старшим сыном Шаганая был Рысбай, участвовавший в 1762 г. в отводе земли заводчикам Твердышеву и Мясникову. Надо ли говорить, что тогда отношения между семействами Азналы и Шаганая еще больше накалились. В 1771—1772 гг. Юлай был в боевом походе в Польше. На старшинской должности он оставил вместо себя молодого Салавата.
Во время сбора пошлины случилась стычка между Салаватом и Рысбаем. Сын Шаганая, видимо, не воспринял Салавата, употребил несколько резких выражений. В результате в Уфимский приказ ушел рапорт Салавата о недостойном поведении Рысбая. Через некоторое время из Уфы явился казачий капрал Иван Клавдин с двумя казаками, арестовал Рысбая и его помощника Масгута Аскарова и увез их в Уфу для разбирательства.
Отношения между родами Шаганая и Азналы завязались в клубок вражды раньше, еще в 1740 г., когда на берегу Ая в деревне Васкын, на курултае Карасакал был объявлен башкирским ханом. Азналы стал близким соратником Карасакала, а Шаганай оказался в числе верных правительству башкир и попытался арестовать Карасакала. Потом был судебный процесс, затеянный Юлаем в 1762 г. против Шаганая, который лишь подлил масло в огонь. А стычка между Салаватом и Рысбаем перенесла кровную вражду уже на третье поколение.
Дальнейшие события повторили сюжетную линию известной трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта». Родилось четвертое поколение, в котором молодые люди из враждующих родов полюбили друг друга.
Забегая вперед, отмечу, что один из сыновей Салавата, вернувшись на родину, женился на дочери Рысбая. Эта девушка имела сильный характер. Она сумела потушить пожар кровной вражды, длившийся без малого целый век. В перепись она вошла под именем Усиктете, что означает «грозная девушка».
Известны и другие сыновья Шаганая: Емаш, Кунаккильды, Шукур, Сафар. В переписях отмечены его внуки и внучки, правнуки и правнучки. Деревня Шаганай, благодаря преданности царским властям ее основателя, не была сожжена во время подавления пугачевщины и просуществовала до советского времени. Коренные изменения произошли в конце 20-х гг. прошлого века.
Из деревни Каратеке (ныне Каратяки) Кушнаренковского района, спасаясь от разорения и раскулачивания, бежало несколько зажиточных семей. Не знаю, какими соображениями руководствовались эти люди, но они осели в глухой башкирской деревне Шаганай. Скорее всего, их привлекла доступность пахотной земли и отдаленность от властных структур и родной стороны. Глушь, одним словом.
Среди беженцев оказался и Залялетдинов Иксан, 1897 года рождения, ставший учителем в местной школе. Он был весьма любознательным человеком, кропотливо изучающим историю своей новой родины. Конечно, основным объектом его исследований был Салават Юлаев, его борьба, потомки, шежере рода.
Моя родная тетя Манзума, несколько лет учительствовавшая в Шаганае, вышла замуж за Наиля Имакаева, семья которого также бежала из Кушнаренковского района. Наиль-езна имел брата Шамиля, женатого на Венере, дочери Ихсана Залялетдинова.
Венера-апа и передала мне вариант шежере Салавата, составленный И. Залялетдиновым для одной из этнографических экспедиций Челябинского педагогического института. Она же утверждала, со слов отца, что у них в Шаганае бывал писатель С. Злобин, также интересовавшийся потомками Салавата. И. Залялетдинов передал Злобину имевшиеся у него сведения, показал ему могилу брата Салавата Юлаева — Ракая.
С. Злобин в своих записях, сделанных в деревне Шаганай 23 июля 1928 г., отметил: «Видел потомка Салавата ... лет около семидесяти. Зовут его Салах» [25].
В 1952 г. отмечалось 200-летие со дня рождения Салавата Юлаева. Тогда считалось, что Салават родился в 1752 г. Было принято решение об увековечении его памяти. Идеологи коммунизма, которым всегда нужен был классовый враг и месть, хотя бы над его памятью, переименовали деревню Шаганай в Юлаево, якобы увековечив память о Юлае и искоренив из памяти народа имя старшины Шаганая. Однако еще и по сей день местные жители называют эту деревню Шаганай-аул.
А ведь старшина Шаганай Барсуков — это также наша история. Национальной трагедией башкирского народа в те годы стало разделение башкир на «верных» и бунтовщиков. И те, и другие считали себя правыми, отстаивали собственные убеждения и интересы. И не нам их судить, делить на хороших и плохих, вытравливать из памяти народа их имена. Мудро сказал Ахметзаки Валиди: «Мы не красные и не белые, — мы башкиры». Историю народа не следует уничтожать, а надо бережно хранить для потомков. Хотя бы в назидание о той великой трагедии, о потере единства народа деревня Шаганай должна остаться на карте Салаватского района.
Идеологи коммунизма попытались внушить башкирам, что их прошлое — это кочевое скотоводство в диких степях, что они не имели ни городов, ни ремесленных центров, не знали недра Урала, не умели выплавлять металлы и делать из них необходимые изделия. Уделом диких башкир якобы были рыболовство и охота, пчеловодство и разведение скота, а металлургию и металлообработку они отдавали «старшему брату», совсем забывая о том, от кого тот этому научился. И Башкирию они называли дикой.
Нужно вернуть деревне Шаганай ее историческое название. В 80-х гг. XX в. наш аксакал-краевед Тархан Загидуллин при удобном случае обратился к Т. Ахунзянову, секретарю Башкирского обкома КПСС с этой просьбой. Т. Ахунзянов спросил: «Кто это такой?» Ему назвали имя и фамилию обратившегося человека. «А, тархан! Понятно, почему он заботится о Шаганае!» — был ответ.
Нельзя не согласиться с профессором А. Асфандияровым, что всякое переименование следует признать противоестественным.
Деревня Алекея Булатова — Альке (Алькино) при речке Кускянды также сохранилась и по сей день. Она располагается в двух километрах ниже по течению Кускянды от д. Азналы. Ее не было на карте Красильникова и Рычкова 1755 г. Можно предположить, что в то время Алекей жил в деревне Шаганая, приходящегося ему близким родственником (по источникам — братом [26]), а после того, как д. Азналы прекратила свое существование, основал неподалеку от нее свою деревню. В 1795 г. в ней насчитывалось всего 8 дворов и 108 жителей [17, с. 130].
В этой деревне упоминавшийся выше учитель местной школы Т. Загидуллин организовал первый музей С. Юлаева на его родине. Об этом человеке следует рассказать отдельно. Он был истинным патриотом своей малой родины. В 1952 г. на юбилейных торжествах в честь 200-летия С. Юлаева он участвовал в закладке первого камня памятника герою на его родине.
Через два года привезли и установили бюст Салавата работы Тамары Нечаевой. Т. Нечаева слепила его с известного актера А. Мубарякова. Это был лик 35—40-летнего мужчины.
«Разве таким был Салават Юлаев?» — задумался Т. Загидуллин и начал набрасывать на бумаге свой образ Салавата. Получался молодой башкир 20—25 лет, лишь входящий в пору возмужания. Со временем под руководством Т. Загидуллина образовался детский кружок краеведов, интересовавшихся судьбой Салавата. Дети стали нести в школьный кабинет географии разные старинные вещи, характеризующие жизнь и быт населения на родине Салавата. Районное начальство приняло решение открыть в Алькинской школе музей Салавата Юлаева.
Русский писатель С. Злобин написал роман о Салавате, осетин С. Тавасиев сотворил памятник, художник А. Кузнецов нарисовал картину «Допрос Салавата», представив на ней Салавата 45-летним мужчиной. Т. Загидуллин не воспринимал душой эти образы. «Почему башкиры стоят в стороне от дела увековечивания памяти своего национального героя?» — недоумевал он.
И тогда в 60-х гг. XX в. он обратился к Габдулхаку Гайнуллину с просьбой опубликовать в районной газете статью о Салавате, о необходимости сохранения памяти о нем здесь, на родине. Как вспоминает Габдулхак-агай, работавший в то время в редакции, это было первое выступление подобного рода. Т. Загидуллин с возмущением писал о том, что существовавшее, мягко говоря, безразличное отношение земляков к национальному герою их не украшает.
Что может сделать сельский учитель по увековечиванию памяти национального героя? Т. Загидуллин сотворил многое. В школьном музее появился портрет героя его работы. На склонах горы, протянувшейся вдоль автомобильной трассы Уфа—Екатеринбург, руками детей белыми кирпичами уже много лет выкладываются надписи «Родина Салавата» и «Салавату 244 года». Последняя надпись ежегодно обновляется. На месте родной Салавату деревни Текей он вместе с детьми сложил небольшой обелиск.
Краевед Т. Загидуллин, сделавший очень многое для увековечения памяти Салавата Юлаева
Т. Загидуллин был одним из инициаторов строительства большого музея Салавата Юлаева на его родине, музея, достойного памяти национального героя. Тархан-агай очень хотел, чтобы музей был построен ближе к тому месту, где некогда располагалась родная деревня Салавата, например, в Альке-ауле, где он сам проживал. Но было принято решение построить музей Салавата Юлаева в райцентре, в Малоязе, на оживленной транспортной магистрали, связавшей Уфу и Екатеринбург, ближе к курорту Янгаутау.
Решение, в общем-то, правильное, и Тархан-агай с ним согласился. Музей должен быть посещаем, доступен туристам, сплавляющимся по Юрюзани, людям, отдыхающим на курорте Янгантау, гостям района, которых в Малоязе, конечно же, значительно больше, чем в Альке-ауле, стоящем в стороне от Юрюзани и оживленной трассы.
Много сил и души вложил Тархан-агай в оформление музея. Здесь раскрылся его талант художника. Вдвоем с сыном они написали картины деревень: Азналы, Юлай и Текей. Природу писали с натуры, в родных Салавату местах, а деревни — по своим представлениям о башкирских поселениях XVIII в. Эти картины ценны еще и тем, что точно воспроизводят места расположения деревень. Т. Загидуллин также воссоздал и портрет Салавата, основываясь на лицах его потомков. Этот портрет выставлен в музее С. Юлаева. В нем нет ничего общего с тем лицом, которое изваял С. Тавасиев. Это лицо горно-лесного башкира. Я спросил у Тархана-агая: «Что же ты серьгу в ухе не нарисовал?»
— Что? Какая серьга? — возмутился Тархан-агай. — У башкир мужчины никаких серег и других украшений не носили и не носят. Только женщины вешают у нас украшения, — добавил он.
Как-то около Башкирского государственного университета встретил я известного археолога Н. Мажитова. Он собирался в очередную экспедицию. «Куда?» — спросил я его. «В Салаватский район. Администрация просит определить точное месторасположение родной деревни Салавата — этнографический комплекс хотят строить», — ответил он.
Следующим летом, на сабантуе я нашел Тархана Загидуллина и поинтересовался, были ли археологи и что они нашли?
— Были, — ответил он. — Нашли следы деревни в 50 метрах от того места, где мы с детьми обелиск поставили. Если хочешь, можем съездить, посмотришь своими глазами, — предложил Тархан-агай.
Отгремел сабантуй, и мы втроем: Тархан-агай, я и мой отец Шакир Вахитов отправились смотреть родные Салавату места. Дорога тянулась берегом Кускянды, вдоль склона горы.
— Это старая дорога в Кропачево. Ее начали строить еще до начала Великой Отечественной войны. Каждому жителю ближайших деревень выделили по 300 метров дороги. И мы с отцом строили, — рассказывал Тархан-агай. — Надо было выкорчевать деревья на всю ширину полотна, разровнять его и засыпать природным камнем. Но не достроили дорогу. Началась война. А еще раньше здесь тоже была дорога — этапный тракт шел через Шаганай и дальше к вам, в Каратаулы, — добавил он.
Действительно, дорогу не достроили. Пришлось оставить машину и далее двигаться пешком.
— Сколько раз просил районное начальство пропустить здесь грейдер. Говорят, что средств не хватает, к живым деревням дороги надо строить.
Так за разговором мы вышли на живописнейшее место на горном склоне. Здесь явно когда-то была деревня. Вот и спуск вниз, к речке. Неподалеку стоял обелиск, сложенный из кирпича, обмазанный глиной и побеленный известкой.
— Вот, с детьми поставили этот памятник, обозначили родную деревню Салавата, — выдохнул Тархан-агай. — Это место показал мне Х. Кульмухаметов. Здесь на одной березе долго висела прибитая им доска с надписью: «Родина Салавата». Сейчас уж доски этой нет, сгнила.
— Что же нашли археологи? — спросил я его.
— Пойдем, покажу, — предложил он.
Прошли совсем немного, действительно метров 50—60, ну, самое большее, метров 100 от самодельного обелиска, и Тархан-агай показал мне следы деревни, найденной археологами. Здесь когда-то стоял всего один ряд домов, под их окнами была дорога — тот самый тракт.
— Теперь наука узаконила родную деревню Салавата, теперь легче будет разговаривать с чиновниками. Никому не нужно это место, — сокрушался Тархан-агай.
Какое красивое место! Как оно может быть ненужным? Внизу сливались две речушки Хары Кундуз и Кускянды. Изумрудной зеленью покрыты прибрежные луга. К деревне, точнее, к месту, где она располагалась, подступал чистый смешанный лес: сосны, березы, осины. Так и хотелось спросить у деревьев: «Помните ли вы Салавата?» Нет! Сосны и осины точно не помнят, а вот березы, особенно вот эта, старая и одинокая, стоящая у дороги, может быть, видела Салавата: и молодого хозяина этих мест, и пленника в кандалах. Может быть, под этой березой и били кнутом Салавата и его отца Юлая.
Прошел год. И вновь сабантуй. Объявляют по радио, что после скачек гости приглашаются на открытие памятника на том месте, где располагалась родная деревня Салавата Текей-аул. Тархан-агай принаряжен, ходит именинником. Достал он, видимо, чиновников, или они оказались лучше, чем он о них думал. Ведь и чиновники, руководители района родились и выросли здесь. Нашли они средства и на сооружение памятника, и на ремонт дороги.
После сабантуя вереница машин двинулась по той самой дороге. Ее не узнать. Хоть и не покрыта она еще асфальтом, но вполне проезжая. И обелиск — не чета тому, что поставил Т. Загидуллин вместе с детьми. Гранитная стела на бетонном основании огорожена столбиками, соединенными цепями. Красивый памятник. А чуть ниже стоял тот самодельный, не убрали еще, не успели. Мне же хотелось крикнуть: «Люди! Оставьте его, не убирайте! Пусть новый обелиск будет памятником родному пепелищу Салавата, а этот, созданный руками детей, пусть хранит память о патриотах нашей малой родины».
Будто чувствовал я тогда, что через год уйдет в мир иной Тархан-агай — этот замечательный человек, для которого любовь к своей малой родине была не красивым словом, а образом жизни.
Деревня Юныс возникла значительно раньше, чем Альке-аул. Она обозначена на карте Красильникова и Рычкова 1755 г. Ее основатель — тархан Юныс Теперищев, сподвижник Шаганая, участвовавший в 1739 г. в поимке главного бунтовщика Тюлькусуры Алдагулова. Однако после объявления Карасакала башкирским ханом, их пути-дороги разошлись. Карасакал набирал силу, говорил красивые патриотические речи, и многие знатные башкиры перешли на его сторону, в том числе и тархан Юныс Теперищев. Команда же Шаганая, выступившего против Карасакала, таяла, и он вынужден был бежать из Башкирии [27]. Летом 1740 г. тархан Юныс Теперищев пришел в Верхояцкую крепость с повинной [28]. Дальнейшая его судьба неизвестна. Существование деревни Юныс на карте Красильникова и Рычкова 1755 г. склоняет чашу весов в пользу того, что он не был казнен. Кроме того, VII ревизия 1816 г. взяла на учет в этой деревне одного из его сыновей — Сяркиша Юнусова, 67 лет. Значит, Сяркиш родился в 1749 г., а его отец Юныс в 1748 г. еще был жив.
Деревня Юныс есть и сегодня. Она расположена на восточном склоне горы Хары Кундузтау, в верховьях ручья Шукшиде. Многие жители деревень Текей, Юлай, Азналы, сожженных карателями, переселились в Юныс-аул. Они до сих пор помнят это и называют место деревни Текей — Иске йорт, что означает «старое поселение».
С историей Салавата Юлаева связана и деревня Кара-таулы. Она некогда носила название Старые Каратаулы, а потом вошла в состав райцентра Салаватского района. Ее в XVIII в. относили к Каратаулинской волости. Однако род таулы зафиксирован в древнебашкирском племени кувакан. На карте Красильникова и Рычкова 1755 г. отмечена деревня Таулы на реке Катав, неподалеку от ее устья. Деревня Каратаулы располагалась севернее, и поэтому в ее названии появилась приставка «кара-», а на упомянутой выше карте она обозначена и вовсе под другим названием — Енекей. Мне это название также приходилось слышать. Второе название подтверждает ее принадлежность к куваканскому роду. Известны сыновья Енекея, знатные куваканцы Аккузяк и Тимамбет, двоюродные братья знаменитого бунтовщика Бепени, идеолога национально-освободительной войны 1735—1740 гг. [29]. Отсюда следует, что Енекей был братом отца Бепени — Трупберды (Трупкильды) — и его фамилия Камакаев.
К куваканскому роду относилась и деревня Кусяк, расположенная на правом берегу Юрюзани, в устье ручья Лайры. Ее основатель — Кусяк Камакаев, близкий родственник Бепени, брат Трупберды и Енекея. Возможно, эта деревня называлась также и по имени старшего брата — Трупберды (Трупкильды). П. Паллас упоминает в своих путевых записках деревню с таким названием в 30 верстах от мишарской деревни Шарип [30]. Расстояние от устья ручья Лайры до современной деревни Шарипово составляет примерно 30 километров. Если к этим сведениям добавить упоминание о том, что Бепеня жил на Юрюзани, то напрашивается вывод: деревня Кусяк (ныне Кызырбак-аул) была коренной деревней куваканца Камакая и его сыновей: Трупберды (Трупкильды), Ака-муллы, Кусяка. Старший сын Камакая — Енекей — отделился и жил в соседней деревне Енекей (Каратаулы тож).
Таким образом, селения куваканцев располагались в непосредственной близости от деревень кудейского племени, на расстоянии не более 15—20 километров.
А. Асфандияров отмечает, что тамги каратавлинцев свидетельствуют об их неоднородности [17, с. 118]. Действительно, краевед Х. Кульмухаметов в 50-х гг. XX в. зафиксировал три рода в деревне Ст. Каратаулы.
Первый из них — род тазлар (лысые). Это очень древний род. Он известен еще от Геродота, упоминавшего «лысых людей», живших на Урале. А это было за 500 лет до начала нашей эры. Учитывая, что Геродот описал «лысых людей» как горно-лесной, оседлый народ, можно считать, что род тазлар в деревне Ст. Каратаулы не пришлый, а коренной, и его начало уходит далеко в «догеродотовские» времена, во временные пласты зарождения древних башкир, в эпоху «ранней бронзы», когда состоялось первое великое переселение народов на Урал, связанное с поиском и захватом сырьевой базы для выплавки бронзы.
Х. Кульмухаметов сам по мужской линии был из этого рода и составил свое шежере. Он определил 12 поколений, начинающихся с Кузыбека, родившегося предположительно около 1585 г. Кульмухаметов отметил в деревне Каратаулы и составил шежере еще двух родов: кара-икмек и баскак.
Само название «кара-икмек» (черный хлеб) несет в себе интересную информацию. Дело в том, что в этих краях хлеб по-башкирски называют тюркским словом эпей, а икмек — это древнемадьярское слово. Городище мадьяр располагалось неподалеку, на берегу Ая, близ современного села Лагыр (Лагеревское городище Караякуповской культуры).
Можно протянуть нити поиска туда. Сохранилось шежере тырнаклинского рода, записанное также Х. Кульмухаметовым. Шежере рода кара-икмек начинается с Каскына, жившего на рубеже XVIII—XIX вв. В шежере тырнаклинцев также есть ветвь, которая обрывается на Каскыне, сыне Балтагала, жившего в то же самое время. Получается, что Каскын переехал с берегов Ая на Юрюзани. Таким образом, системные связи приводят нас к выводу, что род кара-икмек в деревне Каратаулы имел древнемадьярские корни.
Родовые связи рода баскак также тянутся на берега Ая, к тырнаклинцам. Это мой род. И надо честно сказать, что было весьма приятно обнаружить собственную родословную в архиве Х. Кульмухаметова, хотя он и не был для нас чужим человеком. По преданиям, нашим родоначальником считается Даут, поместье которого располагалось на крутом обрывистом берегу речки Шардали, протекающей через деревню Каратаулы. Это место раньше называлось Даут-яры. Также было известно, что Даут получил здесь землю стрельбой из лука.
Как и Каскын, Даут переехал сюда с берегов Ая. В шежере тырнаклинцев имеется ветвь, обрывающаяся на Дауте, сыне Кинжи. Кроме того, родственные связи с жителями Лагыр-аула поддерживались моим дедом Кызыханом. Бабушка Фатыма рассказывала мне, что в молодости, в голодные 30-е гг. они с дедом ездили на свадьбу в Лагыр-аул к дальним родственникам. Время было столь голодное, что на свадебном столе были лишь медовуха да кучка зеленого лука с солью, но родственные связи при этом помнили и поддерживали.
Название нашего рода баскак (боскак) восходит к баскакам, осуществлявшим судебную власть в Золотой Орде. Я не писал бы об этом столь уверенно, если бы не родился и не вырос в династии судей, начавшейся с моего отца Шакира Вахитова, 27 лет проработавшего председателем Верховного суда БАССР. Уже третье поколение нашего рода участвует в осуществлении судебной власти в Республике Башкортостан. Видимо, склонность к тому или иному виду деятельности также передается генетически.
Кроме того, в нашем роду состоялась и династия кузнецов. Я знал лишь Галимхана и Мырзагаяна, хотя по преданиям в нашем роду и до них были известные в округе мастера кузнечного дела. Да и сыновья их часто брали в руки кувалду, работая молотобойцами. Может быть, поэтому и не воспринимаю я всерьез заявление наших историков и этнографов о том, что среди традиционных занятий башкир не было металлургии и металлообработки.
Галимхан и Мырзагаян в суровые годы Великой Отечественной войны были призваны в трудовую армию на Челябинский тракторный завод, выпускавший в то время танки.
Галимхану было уже около 60 лет. Ему оказался не под силу тяжелый труд на заводе. Он ушел добровольцем на фронт и там погиб смертью храбрых.
Мырзагаян-бабай после войны до глубокой старости работал кузнецом в колхозной кузнице. Он ее сам и построил. В небольшом домике на территории конного двора, на том самом обрыве, называемом Даут-яры, располагалась эта кузня. Немудреное хозяйство состояло из печи с горном, наковальни, установленной на большом, я бы сказал, могучем пне в центре кузни и шкафа с инструментами. В углу лежала груда металла, из которого Мырзага-ян-бабай делал подковы для лошадей, зубья для борон, дверные навесы и другие вещи, необходимые в колхозном и личном хозяйствах.
Едва кузнец разжигал свою печь и появлялся дымок из ее трубы, как мы, подростки, мигом сбегались на конный двор. Нам все было интересно, подковывал ли кузнец лошадь или запаивал чей-то прохудившийся самовар. Мастер нас не прогонял, несмотря на то, что кто-нибудь порой обжигался, задев или, еще хуже, наступив босой ногой на горячую железку. При этом обычно раздавался дикий вопль пострадавшего, который вскоре затихал, плавно переходя в негромкое поскуливание после опускания обожженной ноги в ведро с холодной водой.
Портрет Салавата Юлаева, написанный Т. Загидуллиным
Поэтому Мырзагаян-бабай не любил наше праздное любопытство и старался направить нашу энергию в практичное русло. Кого-то он сажал на скамейку крутить колесо горна, а тем, кто постарше, давал в руки молоток и түш (башк.) — маленькую наковальню и доверял отбить косу. Нашими руками было отбито немало кос для солдатских вдов. Мы делали в кузне и вещи для себя, например, сетки для ловли пескарей, остроги для охоты на налимов, маленькие лопатки для копки харыны — желтого съедобного корня.
Стоит сказать несколько слов и об этом растении. Оно стоит особняком от грибов, ягод, орехов и других зеленых благ природы Башкортостана. Это историческое растение, спасавшее башкирский народ от голода в годы жесточайших репрессий, следовавших во время и сразу после башкирских восстаний XVII—XVIII вв.
Когда башкир лишали возможности покупать муку, отбирали скот в качестве штрафа за восстания, они копали и заготовляли на зиму харыну. Корень этого растения напоминает луковицу — он желтоватого цвета, с дольками как у чеснока, но, в отличие от последнего, не жгуче-кисло-горького, а приятного маслянистого вкуса. К сожалению, я не знаю научного названия этого растения и не слышал, чтобы другие народы употребляли его в пищу.
В исторических документах, написанных на русском языке, это растение называли «сараной» или «саранкой». Башкиры, продавая свою землю или сдавая ее в аренду припущенникам, часто оставляли за собой право на этой земле «борти крыть» и «копать сарану». Промысел этого корня, как и бортничество, составлял жизненную основу башкирского народа.
И в голодные годы Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. башкиры вспомнили спасительную харыну, так выручавшую предков. Дошла она и до нас, подростков 50—60-х гг. Мы, конечно, не испытывали уже голода военного времени, но с удовольствием копали харыну. Для этого и делали мы в кузнице у Мырзагаян-бабая специальные лопаточки. Недавно нечто подобное увидел я в хозяйственном магазине среди садового инвентаря под названием «корнеудалитель».
Мырзагаян-бабай был младшим братом моего дедушки Казыхана. Его жена, Кафия-абий происходила из вышеупомянутой деревни Юныс. Их младшие сыновья Радис и Фарит были мне не только родственниками, но и самыми близкими друзьями детства. Родственные корни их по матери уходили в Шайтан-як, и они внешне вполне соответствуют описанию Салавата Юлаева: невысокого роста, крепкого телосложения, черноволосые брюнеты с карими глазами.
«На дымок» горна сходились и старики. Критиковать власть и говорить о политике не было принято в то время. Сталинские уроки еще помнили хорошо. Больше вспоминали старину, закручивая цигарку с крепким самосадом или фабричной махоркой. Часто состязались в знании своей родословной, семь поколений считалось необходимой нормой. А ведь от Салавата и Юлая их отделяло всего 3—4 поколения. Поэтому их имена часто упоминались стариками — одни были с ними в родстве, другие породнились, выдав дочь или взяв невестку из их рода. Старики вспоминали, кто и какие песни пел о Салавате, а также куплеты, автором которых считался Салават.
Был у них на языке и сам Салават, его родственники, жившие в деревне Каратаулы. Не забывались далеко не мирные отношения с заводчанами, обсуждались древние границы вотчинных земель, отнятых под строительство заводов, под заводские деревни и их пашни.
Конечно, нам, мальчишкам, не были интересны земельные проблемы, и мы не очень-то слушали стариков, а им, наоборот, хотелось передать нам предания старины. Помню, однажды Ахун-бабай, по деревенскому прозвищу «Бесей», что значит «кот», известный в деревне как большой хитрец, изрек: «А вот Салават, не то что вы, балбесы, когда был малаем, любил слушать рассказы стариков о батырах, об их прекрасных конях, об оружии из булатной стали, об их подвигах, принесших им славу и почет». Конечно, нам очень хотелось быть похожими на Салавата, и мы усаживались около стариков и терпеливо слушали их рассказы, вдыхая вонючий и едкий дым от их цигарок, заправленных махоркой.
Старики говорили о друге детства Салавата, по прозвищу Мугуш, что означает «угол» (может быть, это было его имя). Этот Мугуш жил в Каратаулы-ауле и был могучим парнем. «Как вон тот Ахун», — говорили старики, кивая на другого Ахун-бабая, по кличке Угыз, что значит «бык». Тот добродушно смеялся и говорил: «А хитрым Мугуш был, как Ахун-бесей». Оба Ахуна приходились мне родственниками. Они рассказывали, как Салават отправил Мугуша на Катав-Ивановский завод на разведку и как там заводчане убили его.
Помнили старики и обстоятельства ареста Салавата, как его связанного повезли на санях в Калмак-аул, упоминали даже масть лошади, запряженной в эти сани, говорили «хары ат», что значит лошадь соловой масти.
Старик Хайретдин, знаменитый в наших краях рыбак, знавший хорошо берега Юрюзани, рассказывал, что недалеко от деревни Нижняя Лука, в болотистом месте, лежит валун, высотой с человеческий рост. Его называли «Камнем Салавата», говорили, что Салават стоял на нем и осматривал местность.
Тут подъехал на подводе Набий-бабай, по прозвищу «Бер Набий — ун абий». Его прозвище означало «один Набий и десять старушек». Он во время сенокоса обычно был звеньевым, а в звене у него работали около десятка немолодых уже вдов Великой Отечественной войны. Узнав о чем разговор, он добавлял, что Салават как будущий зять часто бывал в Калмак-ауле, и место, куда он отпускал пастись коня, и сегодня называют «Салават йорто» — «Двор Салавата». Но мы уже не могли слушать этого старика серьезно. Мы любили его за веселый нрав, шутки.
Он приехал к кузне, чтобы подковать свою кобылу, но не успел еще завести ее в станок, как мы соблазнили его на борьбу. «Набий-бабай, покажи, как Салават боролся!» — так, поддразнивая, мы увлекали его выйти и побороться с нами. От своих старших братьев, прошедших армию, мы знали несколько приемов спортивной борьбы и с их помощью пытались одолеть старика. Но он снимал с шеи лошади «тошау» — путо и, обхватывая нас этой веревкой, как полотенцем, легко бросал на землю по всем правилам борьбы на поясах, приговаривая: «Вот так боролся Салават!» Он бы весь день боролся с нами, но дело торопило — кобылу надо было подковывать.
А делали это самым варварским способом, перенятым у заводских крестьян. На специальном станке, сделанном из толстых бревен, лошадь подвешивается на ремнях, заведенных под ее брюхо. Одна ее нога привязывается намертво к станку. Затем из кузницы, держа клещами, коваль выносит подкову, предварительно раскаленную докрасна, и прикладывает ее к копыту. Копытный рог шипит, горит, плавится, и подкова впечатывается в копыто, плотно прилегает. Бедное животное, страдая от нестерпимой боли, бьется в станке, тщетно пытаясь освободиться. Потом подкову прибивают кованными гвоздями. И так четыре раза, по разу на каждой ноге. Мы стоим притихшие, смотрим, жалеем лошадь, пытаясь представить себе как ей больно, будто даже сами испытываем эту боль. У малышей выступают слезы на глазах.
И тут сзади раздается голос старика Шаймухамета.
— И Салавату так же каленым железом на лбу выжгли тамгу, клещами разодрали ноздри.
— А зачем, бабай? — шепчет сведенными от страха губами кто-то из малышей.
— Чтобы любой мог узнать каторжника, если убежит из-под караула.
С погрустневшими лицами мы расходились играть «в Салавата». Быть Салаватом в игре было почетно, и каждый стремился получить эту роль. Так в душе каждого из нас еще в детстве сложился образ нашего Салавата. Как потом оказалось, этот образ сильно отличался от того Салавата, которого нам представили в книгах и кино.
В деревне Ст. Каратаулы, кроме упомянутых родов, были и другие, в том числе родственные Салавату Юлаеву. Так, по моим сведениям, род Салавата и Юлая по мужской линии восходил к упомянутому выше куваканцу Камакаю через его сына Ака-муллу. А другой сын Камакая — Енекей жил в деревне Каратаулы. К сожалению, шежере его потомков пока неизвестны. Я пишу «пока» потому, что не только надежда, но и возможность установить их имеется. При наличии интереса к своей родословной это нетрудно сделать. В нашем республиканском архиве хранятся «ревизские сказки» — переписные листы до 1816 г. От отца к деду, от деда к прадеду и далее можно установить свою родословную по архивным материалам. А если искать глубже, то можно обратиться к шеститомнику «Материалы по истории БАССР», к другим сборникам документов. Вполне возможно, что искомый предок высветится в различных сделках, купчих, челобитных или среди участников башкирских восстаний. Надеюсь, что наши земляки пополнят сведения о национальном герое Салавате Юлаеве, и пример Х. Кульмухаметова вдохновит их на такие поиски.
Теперь самое время представить читателю и самого Хайруллу Кульмухаметова. Он краевед. А что, собственно, означает краеведение? Коротко сказать — познание родины, но я хочу прибегнуть к поэтической строке:
Краевед
Его в селе считают чудаком.
Он ищет лапти, старые монеты,
Брошюры, пожелтевшие газеты,
Гордится битой плошкой, черпаком.
Ему по сердцу ржавенький безмен,
Плетеная корзина бельевая...
Предметы быта — это нить живая,
Свидетельства событий, перемен.
Вчерашний день родимой стороны
Легко утратить в мчащемся Сегодня.
Не горько ль стать на родине безродным
И не заметить собственной вины?!
«Еще не поздно», — мысль стучит в висок,
Примкни к чудаковатым краеведам,
Знакомых старожилов попроведай
И сделай с ними в Прошлое бросок.
Расскажут ветераны про войну,
Про голод, холод в годы лихолетья.
Полно было всего в этом столетье
Оплачено за разную цену.
Не поленись ты записать, браток,
Текущие рекой воспоминанья.
Но различи: где быль, а где преданья.
Зайди, раз просит, к деду в закуток.
Глядишь, такой достанет раритет
Из сундука, изношенной котомки...
Что станет тот визит событьем громким
Средь музеистов всех минувших лет.
Все может быть, где поиск — там успех
Шагает рядом вместе с неудачей.
У краеведов трудные задачи,
Которых хватит надолго, на всех!Анатолий Бондаренко
Судьбы результатов краеведческих поисков бывают разные. Найденные старинные вещи могут оказаться в музее, чаще молодое поколение, получив их в наследство, несет в антикварную лавку. Старые бумаги, рукописи порой сжигают, даже не разобрав их. Короче говоря, труды краеведов оказываются часто невостребованными. Но Х. Кульмухаметову в этом смысле повезло. По большому счету можно выделить следующие его достижения:
— нашел и отметил потомкам место родной деревни Салавата Юлаева;
— в споре с Иглинским районом доказал, что родина Салавата Юлаева была на берегах р. Кускянды в Салаватском районе;
— записал шежере тырнаклинского рода, начинающееся со времен Чингисхана и протянувшееся до наших дней;
— в 1950 г. записал один из вариантов шежере Салавата Юлаева со слов его праправнучки Гульсафии Исламовой, 1872 года рождения, проживавшей в деревне Новые Каратаулы;
— записал шежере родов в родной деревне Старые Каратаулы.
Его перу также принадлежит художественное произведение о Салавате Юлаеве, в котором отражены родственные связи нашего национального героя. Главы из этого произведения опубликованы в документальной повести М. Идельбаева «Салават сын Юлая» [21].
На месте родной деревни Салавата, указанном Х. Кульмухаметовым, установлен обелиск. К 250-летнему юбилею героя была предпринята попытка воссоздания деревни, построены два деревянных домика.
Как-то в середине 60-х гг. шел я с бабушкой Фатымой в Ст. Михайловку. Шли мы по берегу Юрюзани, короткой дорогой, даже не дорогой, а тропинкой, протоптанной среди невысокой травы. Навстречу вышел пожилой мужчина. Бабушка Фатыма поздоровалась с ним, хотела молча пройти, но он остановил ее. Она как-то неохотно поговорила с ним о житье-бытье. Поняв, что он наш родственник, я стал пытать у бабушки:
— Кем он нам приходится? Почему ты с ним так нехотя разговаривала?
— А как с ним разговаривать? Это Хайрулла Кульмухаметов — бывший муж моей сестры Тагиры, отец Габдул-хака.
— Но ведь Габдулхак-агай — Гайнуллин, а он — Кульмухаметов, — допытывался я.
— Хайрулла родился Кульмухаметовым, потом из Казахстана вернулся Гайнуллиным, теперь опять носит свою родную фамилию.
Бабушка Фатыма больше не захотела о нем говорить, и я ничего не узнал тогда об этом человеке. Много лет спустя, после получения доступа к его архиву, мне стала известна его удивительная биография. И смена фамилии была там отнюдь не самым интересным местом.
Как упоминалось, Х. Кульмухаметов происходил по мужской линии из рода «геродотовских лысых людей» — тазлар, а по женской линии его родословная пересекалась с родом Салавата Юлаева.
Его дед Кульмухамет женился на глухонемой праправнучке Салавата — Кеней, очень трудолюбивой и старательной девушке. Конечно же, в их семье об этом знали и помнили. Отсюда и ранний, с детства интерес Хайруллы к родственным связям Салавата, к его борьбе и творчеству.
Х. Кульмухаметов родился в 1904 г. в семье крестьянина-середняка. До Октябрьской революции его отец занимался своим хозяйством, а в 1912—1914 гг. имел маленькую лавку по торговле товарами повседневного спроса. После революции их семья обеднела, он и отец батрачили у своих состоятельных соседей. К лету 1918 г. они выбились наконец из нужды, заимели вторую лошадь, появился и другой скот. Но началась Гражданская война.
Левым берегом Юрюзани шли части отступающей Белой армии Колчака, а правым — красноармейцы. Белые казаки ограбили их семью, увели корову-кормилицу, а самого Хайруллу вместе с лошадью и подводой мобилизовали в обоз. Ему было тогда 14 лет. Два месяца отступал он вместе с колчаковцами, дважды пытался бежать верхом на лошади, но всякий раз его ловили и били. Бросать свою лошадь он не хотел, очень тяжело она досталась семье. Хайрулла хорошо понимал, что такое лошадь для крестьянской семьи.
Но однажды во время ночевки налетели красные, кто-то из казаков сел верхом на его лошадь и ускакал. Хайрулла потерял коня, а безлошадный он уже никому не был нужен, вернулся домой.
Так в подростковом возрасте в его биографию вплелась еще одна черная полоса. В дополнение к мелкой торговле отца прибавилось пребывание в Белой армии Колчака. Потом никто не будет вспоминать, что он был всего лишь подводчиком, формы не носил, оружия не имел, не воевал. Колчаковец и все тут! Коммунисты ему это припомнят.
По возвращении домой, в 1919 г., Хайрулла тяжело заболел тифом. Два месяца был между жизнью и смертью, но родители выходили его. К весне он пошел на поправку, стал ходить. Его мать очень радовалась этому, но вскоре сама слегла и умерла.
Хайрулле пришлось батрачить в Михайловке у Павла Чванова, пасти его скот. С осени 1920 г. до весны 1921 г. работал на станции Кропачево разнорабочим, на ремонте телеграфной линии. Но в страну пришла разруха, неумолимо надвигался голод. Два месяца не платили зарплату, нечего стало есть. В отчаянии, сильно ослабевший, еле передвигая ноги, он отправился в родную деревню, в Каратаулы, хоть и доходили до него слухи, что и там голодно, отряды продразверстки вымели все запасы зерна.
Тяжким был этот путь домой. Позже он отметил в своих записях: «Немного пройду и присяду, слезы душили от безысходности. От станции Кропачево до речки Хары Кундуз два километра, но это расстояние я прошел за 2—3 часа».
Несмотря на такое состояние, Х. Кульмухаметов нашел в себе силы осмотреть это место, расспросить о нем местных аксакалов. В этих же записях он оставил следующие слова, оказавшие решающее значение при определении места родной деревни Салавата Юлаева: «Когда идешь из Кропачево в сторону Юныс-аула и спускаешься с горы, в низине течет ручей Хары Кундуз, и здесь же он впадает в речку Кускянды. Около устья Хары Кундуз есть следы от деревни, называемой местными жителями Иске йорт. На этом месте раньше стоял Текей-аул. Именно в этой деревне и родился Салават Юлаев».
Знал ли Х. Кульмухаметов, перепрыгивая через ручеек Хары Кундуз весной 1921 г., что год назад, в мае 1920 г. В. Ленин и его будущий преемник И. Сталин уступили требованиям А.-З. Валидова и пошли на предоставление башкирам автономии. Но при этом, ссылаясь на нехватку в Башкирии инженерных кадров, вырезали из исконно башкирских земель весь куст южно-уральских заводов: Симский, Усть-Катавский, Катав-Ивановский, Юрюзаньский, Саткинский, Златоустовский и их заводские поселки. Это были те земли, за которые воевали Салават, Юлай и их соратники.
Граница между Челябинской областью и Башкирской АССР прошла как раз по тому ручью Хары Кундуз и речке Кускянды. Дрогни рука кремлевского мечтателя, и родина Салавата оказалась бы вне границ Башкортостана.
Позже Х. Кульмухаметов не раз бывал здесь вместе с Т. Загидуллиным. На одинокой старой березе они прибили дощечку с надписью «Родина Салавата». Это был первый памятный знак, установленный на родине нашего национального героя.
Гражданская война, развязанная большевиками, разогнавшими Учредительное собрание и узурпировавшими власть, стала страшным бедствием для народа.
Голод, разразившийся в стране в 1921 г., обычно связывают с Поволжьем. В советское время немало кинокадров было посвящено демонстрации железнодорожных составов, везущих хлеб голодающему Поволжью. Это было, конечно, лицемерием. Коммунисты сами инициировали этот голодомор, вывозя из сел все запасы хлеба. И голодало не только Поволжье, голодала и вымирала вся страна. Голодно было на Дону, голодал и Урал, Башкирия. Дошло даже до людоедства.
В 80-х гг. XX в. мне пришлось быть в с. Иргизла Бурзянского района. Там была жива еще бабка Пелагея, которая ребенком едва спаслась от собственного отца, пытавшегося зарезать ее и съесть.
Х. Кульмухаметов, аксакал, краевед, один из потомков Салавата Юлаева
Вот и Х. Кульмухаметов в голодном 1921 г. вместе с моим дедом Казыханом подались в сторону Сибири. Доехали до Челябинска и пошли в город просить подаяние на пропитание. Одна сердобольная бабка дала им кусок хлеба, но предупредила, что в районе железнодорожного вокзала ловят молодых людей «на мясо», делают из них пирожки и продают проезжим. Но страшнее этих предупреждений были голодные боли в животе. С такими приключениями они добрались до границы с Казахстаном. Мой дед Казыхан нанялся в работники и остался близ станции Петухово, а Х. Кульмухаметов доехал до ст. Мамлютка. Здесь он встретил своих земляков: моего прадеда Юмадила и Галиуллина Хажи, обменивавших свои вещи на продукты. Они накормили Хайруллу, и Хажи сказал: «Возьми мою справку из сельсовета, я как-нибудь обойдусь, домой доеду, а тебе здесь нечего делать без документов».
Хайрулла взял справку. Фамилию исправили на Гайнуллин, а вместо Хажи написали Хайрулла. Так в Казахстане он стал Гайнуллиным. Сначала батрачил у казахов, потом у помещика Кургузкина на паровой мельнице. Здесь он вступил в комсомол, и комсомольская организация направила его на курсы казахбатрачества в г. Петрозаводске. На этих курсах он был принят в ряды коммунистической партии. В 1926 г. его призвали в Красную армию. Демобилизовавшись в 1928 г., он вернулся на родину и прошел обучение в областной партийной школе в г. Уфе.
Затем Х. Кульмухаметов работал в различных партийных и советских органах до декабря 1938 г. Это было время партийных «чисток» и разгула сталинских репрессий. Его исключили из партии как сына торговца, припомнили и пребывание в армии Колчака, понизили в должности, а затем уволили. Казалось, судьба его решена: осуждение какой-нибудь «тройкой» и расстрел, в лучшем случае лет 15—20 лагерей. Трудно поверить, но этого не случилось. Более того, он сумел добиться восстановления в партии через комиссию партконтроля по Башкирии.
В годы Великой Отечественной войны Х. Кульмухаметов служил замполитом роты. Это была легендарная должность в действующей армии. Замполиты первыми с призывом «Коммунисты, за мной!» поднимались из окопов в атаку. Это были очень мужественные и волевые люди, служившие Родине не на страх, а на совесть.
Патриот — он всегда и везде патриот: и на войне, защищая большую Родину, и в краеведческом поиске, изучая прошлое своей малой родины.
Весной 1944 г. Хайрулла был тяжело ранен, контужен и, в связи с этим, демобилизован из действующей армии. Вновь обучение в партийной школе и работа в партийных и хозяйственных органах. Много приходилось ездить по району, общаться с разными людьми. Где предание какое расскажут, где расплетут нити родства — все записывал Х. Кульмухаметов. Иной раз доходило до курьезов. Одному ярому доносчику, писавшему доносы на своих односельчан, рассказал его же родословную, тянущуюся от знаменитого бая, имевшего тысячные табуны лошадей и десятки наемных работников. Байское происхождение тогда не украшало человека, доносчик испугался и сразу поутих, предпочел больше не высовываться.
Начало 1950 г. застало Х. Кульмухаметова на должности директора Кигинского районного Дома культуры. Но неожиданно в январе того же года он уволился по состоянию здоровья. Странная формулировка. Видимо, он сам обосновал свое решение уйти с этой должности. Но как бы там ни было, за этим следует всплеск краеведческой работы. В феврале 1950 г. в деревне Лагыр Салаватского района он записывает шежере тырнаклинского рода, начинающееся со святого Чингисхана, а 25 апреля этого же года — шежере рода Салавата в деревне Нов. Каратаулы от Гульсафии Исламовой. Далее путь его лежал в Уфу. Здесь 9 мая он встретил 5-летие Победы над фашисткой Германией, а 10 мая был уже в Институте истории, языка и литературы им. М. Гафури.
Х. Кульмухаметов отыскал старые карты Сибирской дороги XVIII в., ландкарты Красильникова и Топографию П. Рычкова. По ним он составил сводную карту родины Салавата, обозначив на ней лишь деревни и речки. На созданной им карте он отметил памятные места, связанные со следующими событиями:
— разгром куваканского рода в X—XI вв.;
— национально-освободительная война 1735—1740 гг.;
— восстание под предводительством Батырши в 1754—1755 гг.;
— боевые операции отрядов Салавата Юлаева;
а также деревни, сожженные карателями, и деревни, принявшие беженцев.
Трудно сейчас сказать, чем руководствовался Х. Кульмухаметов, отмечая места разгрома куваканцев в X—XI вв. Можно лишь предположить, что ему были известны какие-то предания. Одно из них, о приходе рода тюбяляс из куваканского племени, он записал. Сохранился пожелтевший листок, слова сокращены, прочесть трудно, но в конце отмечено, что у этого рода дерево — олива, птица — шонкар, тамга — ковш. Значки, отмечающие места разгрома куваканцев, стоят на обоих берегах Юрюзани близ современной деревни Ахун.
Кто же разгромил куваканцев в X—XI вв.? Это могли быть древние мадьяры. Их поселения поздних этапов Караякуповской культуры были обнаружены археологами близ современных сел Лагыр и Турналы. Пока можно лишь отметить, что появление здесь куваканцев не было случайным, они жили в этих местах с глубокой древности.
Когда я написал в одной из статей, что родословная Салавата Юлаева восходит по мужской линии к куваканскому роду через его деда Азналы Карагужина, то меня едва не подняли на смех — как куваканцы могли быть среди шайтан-кудеев? С удовлетворением отмечаю, что куваканцы в наших местах — не моя выдумка, еще около 60 лет назад это обнаружил и Х. Кульмухаметов. Возможно, он также знал, что род Салавата по мужской линии восходит к племени кувакан.
Вполне понятен интерес его и к восстанию Карасакала, который был объявлен башкирским ханом в наших краях на курултае, состоявшемся близ д. Васкын (совр. — Лагыр). По сохранившимся записям из архива Х. Кульмухаметова видно, что он изучал документы по сборнику «Материалы по истории БАССР». Имена многих людей, упомянутых в этих документах, Х. Кульмухаметов знал по шежере тырнаклинского рода, записанному им 12 февраля 1950 г. в д. Лагыр.
Конечно, большой интерес он проявил к действиям отрядов Салавата Юлаева, особенно к сражениям в конце мая и первых числах июня 1774 г. После боев 8 мая на берегу родной Салавату речки Кускянды Михельсон рапортовал начальству о том, что разбил Салавата. Но он вынужден был отметить, что встретил такое сопротивление, какого не ожидал. Башкиры Салавата контратаковали его и лишь под сильным артиллерийским огнем вынуждены были отступить. Михельсон потерял Салавата из виду и в мае месяце метался между Саткинским и Симским заводами в поисках Пугачева и Салавата.
В конце мая Салават решил дать бой Михельсону, встретив его у пристани на переправе. Хоть Михельсон и писал в рапорте генералу Шербатову о сражении на берегу реки Ай, но на самом деле сражение произошло на реке Юрюзань у деревни Каратаулы, около пристани, где сплавляли железо с Симского и других заводов. Это была единственная пристань в округе, на реке Ай пристаней не было. Да и отмеченное расстояние в 30 верст от Симского завода до места этого сражения говорит о том, что оно было на Юрюзани, до Ая значительно больше, не менее 50 верст.
В годы моего детства следы этой пристани и паромной переправы еще не пропали, были заметны. Это место мы называли «Иске паром», что означает «старый паром».
Подойдя к этой пристани, Михельсон нашел паромы разбитыми, а башкиры Салавата заняли удобные позиции в горах на противоположном берегу. Каратели выставили по берегу пушки и под их выстрелами 50 казаков стали переплавляться вплавь. «Злодеи наисильнейшим образом старались мне мешать, однако будучи принуждены мне оставить лощину, засели все по горам и ущелинам, с коих производили великую стрельбу», — писал Михельсон в своем рапорте. Порох перевезла конница, а пушки потопили и протащили по дну реки на канатах. Михельсону удалось согнать повстанцев с гор в поля, он преследовал их верст двадцать. Сражение, начатое на Юрюзани, закончилось на берегах Ая. Бойцы Салавата рассыпались в разные стороны и ушли от Михельсона.
Собрались они на берегу Ая около деревни Лагыр, где было традиционное место сбора башкир. Вечером 2 июня 1774 г. со стороны Саткинского завода сюда подошел Пугачев с остатками своего войска, имея всего около 500 бойцов и сопровождавшую его челядь. Пугачев сам описал эту встречу:
«Пришел он в башкирские селения, где нашел стоящих на конях башкирцев до трех тысяч человек. И из оных, увидя ждущую его толпу, старшина Салават, подъехав к нему, Емельке, сказал: «Это стоит наше башкирское войско, и мы дожидаемся, ваше величество, а нас-де старшин здесь трое», и он, Емелька, сказал: «Благодарствую. Послужите мне».
На следующий день Пугачев выставил против Михельсона до 3500 бойцов, чем немало удивил подполковника. Состоялось многочасовое сражение, во время которого происходила сильная ружейная и пушечная стрельба.
Исторической науке не известны места этих боев. А Х. Кульмухаметов нашел и отметил их на своей карте. Их пять в междуречье Ая и Киги. Первое — в верховьях ручьев Караклы и Караили, в урочище «Шаһиттар крахы», второе — между ручьями Караили и Ачи, в урочище «Кырҡ һуйыл», третье — в 1—1,5 км севернее д. Уразкильдино, в урочище «Кешмер», четвертое — у села Лагыр и пятое — на противоположном берегу Ая, около деревни Яун. Не на пустом месте родились эти значки на карте. Видимо, о сражениях здесь рассказывали предания, дошедшие до Х. Кульмухаметова, а может быть, здесь находили и орудия сражений: наконечники стрел, обломки сабель, ядра и картечь. Во всяком случае, это хорошее поле деятельности для молодых салаватоведов.
На своей карте Х. Кульмухаметов отметил и сожжение деревни Текей, и то, что ее жители переселились в деревни Юныс, Азналы и Шаганай.
Едва ли случайным оказался всплеск краеведческой работы Х. Кульмухаметова в 1950 г. Скорее, активность была порождена надвигающимся юбилеем Салавата, его 200-летием. Дата рождения Салавата была известна Кульмухаметову по песне о нем, в которой пелось, что Салават стал бригадиром в двадцать два года. Кульмухаметов знал из истории пугачевщины, что звание бригадира Салавату было присвоено после боев с Михельсоном, в первых числах июня 1774 г. Исходя из этой даты, Кульмухаметов и вычислил, что приближающийся 1952 г. был годом 200-летнего юбилея Салавата. Полагаю, что именно он поставил вопрос о необходимости проведения юбилейных торжеств и увековечения памяти Салавата Юлаева. Больше некому. Никто в те годы из историков темой Салавата Юлаева активно не занимался. После Великой Отечественной войны с 1945 г. по 70-е гг. XX в. не было опубликовано ни одного сколько-нибудь серьезного исследования. А пока лишь земляки-патриоты, «рыцари без страха и упрека», такие как Х. Кульмухаметов и Т. Загидуллин, ставили вопрос об увековечивании памяти национального героя.
Юбилейный механизм был запущен. Не имея возможности долго оставаться в Уфе, да и средств для этого у него не было, ведь ездил за свой счет, вернулся домой и устроился работать в одну деревенскую семилетнюю школу учителем истории. Но, видимо, не так историю преподавал, не прошло и года, как от него избавились, уволили, сославшись на отсутствие диплома. Будто другие учителя в 1951 г. были сплошь дипломированными.
Юбилей Салавата приближался, и Х. Кульмухаметову хотелось быть ближе к торжественным событиям. Он вернулся на родину, в Каратаулы, на должность заведующего районной сберкассой.
Решение бюро Башкирского обкома ВКП(б) о проведении юбилейных мероприятий оказалось весьма неожиданным для общественности. Никаких исследований по жизни и деятельности Салавата Юлаева не было проведено. Писатели, художники, скульпторы, композиторы не могли предложить к юбилею ничего нового. Однако, созданная для этого случая комиссия, видимо с испуга, приняла весьма обширный план мероприятий.
Имя Салавата Юлаева предполагалось присвоить:
а) Башкирскому академическому театру драмы (он потом получил имя М. Гафури);
б) Месягутовскому учительскому институту (преобразован в училище);
в) Белорецкому металлургическому комбинату (остался безымянным).
Предлагалось и музыку написать на слова Салавата, и портрет его сотворить, памятник ему поставить, организовать республиканский сабантуй, написать около десятка статей и главное — за неделю разработать научно-популярную биографию С. Юлаева.
Кроме того, планировалось выпустить сборник его стихов и песен на башкирском и русском языках, сборник статей о Салавате, а также сборник народных песен, стихов и поэм о нем. Забегая вперед, скажу, что ничего этого не было сделано.
Реальная ситуация была просто удручающей. Даже место проведения юбилейных торжеств вызвало споры. Не было установлено место рождения Салавата.
Дело в том, что в протоколах допросов Салавата и Юлая указано, что оба они родились в деревне Текей. Деревня с таким названием сохранилась до наших дней на территории нынешнего Иглинского района. Вспомним, до пугачевского бунта Юлай был старшиной на территории, входящей и в Шайтан-Кудейскую, и в Кубовскую волости. Эта деревня относилась к Кубовской волости. На этом основании руководство Нуримановского (в то время) района заявило свои права на то, чтобы считаться родиной Салавата.
Деревни Юлая и его отца Азналы в свое время располагались на территории Салаватского района. Но от них остались лишь одни пепелища, уже давно заросшие травой. Республиканское руководство перед проведением юбилейных торжеств решило выяснить истину и предложило руководителям районов представить свои доказательства. Иглинской стороне было проще. Богом и властью забытая их деревня Тикеево еще жила.
Первый секретарь Салаватского райкома КПСС Б. Абрахманов не знал что делать. Ведь не покажешь же следы сожженных деревень в качестве доказательств, а не докажешь — родиной Салавата станет другой район. Простят ли это его потомки и земляки? И тогда Б. Абдрахманов рассказал о возникшей проблеме на одном из партийных активов района. Результат получился неожиданный — встал заведующий сберкассой Х. Кульмухаметов и заявил: «Я докажу, материалы есть у меня дома».
Никто не разъезжался, все ждали, пока Х. Кульмухаметов сходит и принесет свои записи и карты. Он показал карту, о которой шла речь выше, где на территории нынешнего Салаватского района были обозначены деревни Текей, при слиянии рек Кускянды и Хары Кундуз, и Азналы, ниже по течению Кускянды.
В Уфу съехались делегации районов. Иглинскую сторону (Нуримановский район) представляло 60 человек. Делегация Салаватского района была значительно меньше. По моим сведениям, кроме Б. Абдрахманова и Х. Кульмухаметова, в состав делегации входили еще несколько аксакалов, в том числе Шаймухамет Аюпов. Его сын Рафик-агай мне говорил об этом.
Иглинцы делали доклад первыми. Во время их выступления Кульмухаметов вскакивал, кричал: «Неправда! Не так!» Его предупредили, что выведут из зала. Абдрахманов, как мог, сдерживал его. Потом дали слово салаватцам. Больше часа говорил Х. Кульмухаметов. Он сумел доказать, что родная Салавату деревня Текей располагалась в нынешнем Салаватском районе, назвал родственные связи многих здешних жителей с Салаватом и Юлаем, даже песни о Салавате, популярные в наших краях, напел.
Иглинцы ничего подобного, кроме наличия деревни Бикеево, в доказательство привести не смогли. Точка была поставлена, родина Салавата утвердилась официально. Было рекомендовано провести юбилейные торжества в Салаватском районе. Эту историю я узнал от моего дяди Габдулхака Гайнуллина, сына Х. Кульмухаметова. Ему рассказал ее участник тех событий Б. Абдрахманов.
Что же произошло на юбилейных торжествах в честь 200-летия со дня рождения Салавата Юлаева? Как было принято в те годы, прошли торжественные митинги в Уфе, в райцентре Салаватского района. Совершили нелепость — деревню Шаганай переименовали в Юлаево, там также прошел митинг. На месте будущего памятника Салавату заложили первый камень.
Лишь через два года установили бюст Салавата, сотворенный Тамарой Нечаевой. Юбилей, конечно же, оказался неподготовленным, но не зря русские говорят: «Лиха беда начало». Это начало и было положено, брешь в коммунистической идеологии была пробита. Салавата признали национальным героем башкирского народа. И в этом немалая заслуга Х. Кульмухаметова.
Но даже самой малой почетной грамоты не получил Х. Кульмухаметов за свои великие дела, ни званий, ни степеней, ни орденов. Он что-то писал, отправлял в Уфу, но ни один из его трудов не был опубликован под его именем. Лишь только то, что он передал М. Идельбаеву, через много лет увидело свет в его документальной повести «Салават сын Юлая».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |