Черкасск был серьезным укреплением. Соседство с турками заставляло казаков строить его с расчетом на длительную оборону. Со всех сторон он прикрывался водными преградами — Доном и Протокой, которая разделяла город на две части — верхнюю и нижнюю.
Верхняя часть Черкасска защищалась одним бастионом (Даниловским) и раскатами (Ивановским, Донским, Андреевским и Мостовым). На них и крепостных стенах стояли двадцать девять орудий.
Значительно хуже была укреплена нижняя часть города, но и там в пяти станицах (Тютеревской, Скородумовской и трех Рыковских) имелось пятнадцать пушек. Впрочем, какую роль могли они играть в ситуации, когда обороняющиеся договорились с атакующими стрелять друг в друга пыжами?
28 апреля атаманы пяти станиц сдали повстанцам нижнюю часть Черкасска. Кондратий Булавин остановился у брата Антипа Афанасьевича в Рыковской, в доме которого прожил несколько дней. Здесь он узнал, что Лукьян Максимов, желая связать ему руки и отвратить от бунта, приказал арестовать его жену Анну Семеновну и отправить ее вместе с младенцем Иваном в Белгород под надзор тамошнего воеводы. Тем самым он подписал себе смертный приговор...
Задумался Лукьян Максимович с верными ему старшинами, «как бы их, врагов, на остров не пустить»? И, не найдя иного верного средства, «стали они бить из пушек и из ружей стрелять»1. Так продолжалось двое суток. Защитники могли сидеть в осаде несколько месяцев. Прочность стен крепости, огневая мощь ее бастиона и раскатов позволяли сопротивляться долго, было бы ради чего кровь проливать. «Общее согласие давно распалось». Объединяющей идеи найти не удалось. А у мятежников она была: борьба за «старое поле», за вольность казацкую, наконец, за «благочестивого царя».
1 мая казаки Дурновской и Прибылянской станиц, отделенных от нижней части Черкасска Протокой и крепостной стеной, открыли ворота и впустили мятежников в город. Дальнейшее сопротивление сторонников войскового атамана не просто теряло всякий смысл — становилось невозможным.
Первым вошел в Черкасск отряд «природных казаков» под командованием Игната Некрасова. Он-то и взял войскового атамана Лукьяна Максимова и уже известных читателю старшин Абросима Савельева, Ефрема Петрова, Никиту Алексеева-Саламату и Ивана Машлыкина, спасшихся бегством в ночь убийства князя Юрия Долгорукого, и отправил на лодках в Рыковскую станицу, где Кондратий Булавин устроил свою временную ставку.
При первой встрече после долгой разлуки Кондратий Афанасьевич приказал бить всех плетьми. Не исключено, что войскового атамана он отодрал сам как виновника страданий своей жены и сына-младенца. Во всяком случае, такое заключение напрашивается из контекста сообщения черкасского казака Андрея Шилкова губернатору Ивану Толстому. Имущество пленников было конфисковано, за исключением пожитков Лукьяна Максимова и старшины Ефрема Петрова, которые предусмотрительно отвезли их в Азов и Троицкую крепость2.
6 мая Булавин собрал круг в Черкасске, чтобы определить судьбу войскового атамана и старшин. По-видимому, он ожидал молчаливого одобрения приговора отступникам от «общего согласия», но ошибся: среди присутствующих нашлись защитники арестованных, к тому же из верховых станиц, — Семен Кобыльский и Савелий Чекунов. Суровый вождь мятежников приказал утопить их за то, «что они ево, Кондрашку, учали называть изменником». Столь же жестокое наказание постигло и многих других казаков, «которые... с ним в злой совет не пошли»: им отрубили головы3.
Раздраженный Булавин покинул круг и уехал к брату в Рыковскую станицу, поручив Некрасову привести приговор в исполнение. Максимова и четырех старшин отвели «на Черкасские бугры и... казнили смертью, отсекли головы»4.
Круг собирался едва ли не каждый день, как митинги в период революции и гражданской войны, участники которых превзошли всех своих предшественников по всем статьям: и по количеству повешенных, и по количеству расстрелянных, и по количеству утопленных — по «воровству», одним словом.
Вот и 7 мая круг собрался, чтобы решить, что делать дальше.
— Надо идти на Азов, — убеждали одни, — возьмем крепость у Толстого — крепчей будем.
— Кондратий Афанасьевич, отпусти меня с голудьбою на море для добычи, — просил от имени многих Игнат Некрасов.
Выслушав всех, Булавин обратился к кругу:
— Атаманы-молодцы! Вам известно, что Лукьян и Ефрем отвезли свои пожитки и передали их под охрану людей губернатора Толстого. Я просил Ивана Андреевича вернуть их в Черкасск. Если не пришлет, то и сам я пойду с вами и на Азов, и на Троицкую, и на море. А войско свое пошлю водяным и сухим путем. Так что струги очень скоро могут понадобиться. Потерпи немного, Игнат Федорович5.
Дело здесь не столько в пожитках, как бы ни была велика их ценность, сколько в традиции пускать на дуван имущество осужденных, а значит — в покушении на казачьи права, что по большому счету и вызвало убийство Юрия Долгорукого и последующие события. Впрочем, поход и на Азов, и на море пришлось отложить на неопределенное время.
8 мая Булавин получил письма от Луки Хохлача и Сергея Беспалого с известием, что пришли на Хопер и Донец правительственные «ратные полки» и стали тамошние городки «разорять, а казаков рубить». Снова собрался круг. Кондратий Афанасьевич рассказал все без утайки, чем вызвал ропот и упреки повстанцев из далеких верховых станиц:
— Атаман! Мы тебя послушали и воровство учинили, а другие в это время наши городки разоряют. Прикажи возвращаться назад, чтобы наши курени и семьи от злых бояр защитить.
Серьезность положения заставила Булавина терпеливо выслушать упреки и сказать о своем решении:
— Атаманы-молодцы! Братья-казаки! Угомонитесь! Вы пошли за мной, я пойду с вами. Мы защитим городки наши от злых бояр и прибыльщиков.
Гулом одобрения встретили казаки обнадеживающее заявление своего предводителя. Булавин предложил разделить войска на три части; одну во главе с Ильей Зерщиковым оставить в Черкасске, другую под началом Игната Некрасова отправить на Хопер, последнюю Кондратий Афанасьевич решил вести сам на Донец. Однако дня выступления в поход не назвал6.
9 мая круг избрал Булавина войсковым атаманом. Первыми есаулами при себе он назвал Степана Ананьина из Рыковской станицы и Тимофея Соколова из Черкасска. Не известно, чем привлек внимание Кондратия Афанасьевича первый, но второй «был в ссылке в Сибири» и тем, кажется, вызвал доверие. Но в обоих атаман ошибся.
В тот день был праздник. Пили мед и весь день стреляли из пушек. За ликованием толпы Кондратий Афанасьевич наблюдал из окна двухэтажного куреня бывшего атамана Лукьяна Максимова, в который переселился из хаты брата Антипа.
Всему приходит конец. И праздник кончился. А головная боль осталась. Поэтому, быть может, день 10 мая никак не отразился в источниках. Или ничего существенного не произошло?
Впрочем, многие события для нас кажутся важными, а вот внимания агентов губернатора Толстого они не привлекли. Взять, например, процедуру избрания Булавина войсковым атаманом. Что мы знаем об этом? Ровным счетом ничего. Но, по-видимому, в том и состоит смысл работы историка, чтобы по косвенным данным восстановить истину. Или признаться: это — невозможно.
Вероятно, заслуга избрания Булавина войсковым атаманом принадлежала повстанцам из верховых станиц. Не случайно же только им выдал он жалованье из тех двадцати тысяч рублей, что отобрал у церкви через два дня после круга. Почему «голудьба» призывала его «всех черкасских природных казаков побить и пожитки их разграбить»?7 Похоже, кричали очень, не хотели признать своим начальником какого-то пришлого, когда и на низу реки достойных людей много.
Булавин не решился побить всех «черкасских природных казаков» и разграбить их имущество, но на цепь посадил и «велел держать за караулом» самых влиятельных старшин — всего двадцать пять человек8.
Совсем недавно советские исследователи писали, что Булавин, достигший высшей власти в донской иерархии, предпринял попытку примириться с правительством, но примирение не состоялось: «неумолимая логика классовой борьбы положила конец колебаниям атамана»9. Так ли это? В известной мере так. А вот с «логикой» все было иначе.
В Черкасске атаман узнал, что государь жив. «А раз так, — резонно заметил историк новейшего времени, — то восстание теряло всякий смысл. Более того, его продолжение было бы изменой царю»10. Вот и подсел Кондратий Афанасьевич к столу и промучился за ним весь день 12 мая, сочиняя «отписки». К вечеру сотворил три.
Первую «отписку» Булавин адресовал «в полки полководцам», посланным правительством для усмирения повстанцев. От имени Войска он бил челом и убеждал, что собрал людей со всех рек и привел их в Черкасск только «для выбору» новых атамана и старшин, ибо за прежними накопились «многие неправды»: присвоение годового царского жалованья и награды «за астраханскую службу» (за участие в подавлении астраханского бунта), прием беглых и наделение новопришлых юртовыми землями за взятки, выселение «неволею в Русь» неугодных старожилых казаков, «ругательство над женами и детьми», предание огню верховых станиц и разграбление имущества погорельцев. Все это, по его мнению, чинилось не по указу великого государя, а по произволу Максимова, Петрова и других11.
Приведенные доводы должны были убедить «полководцев» в справедливости наказания, вынесенного черкасской верхушке самым представительным кругом, и доказать необходимость избрания новых атамана и старшин, которые «годны и любы» всем казакам.
Понятно, Булавин не мог избежать объяснения мотивов расправы с Юрием Долгоруким, поэтому написал «полководцам»: князь был убит «с общего войскового совету» за то, что «поступал и чинил розыск не по указу великого государя»12.
Естественно, узнав из именных указов, что Петр I жив, Кондратий Афанасьевич не мог уже обвинять «бояр и немцев», как раньше, но и царя упрекать не стал, открыв перед ним простор для принятия новых решений. А чтобы рассеять всякие сомнения относительно намерений казаков, написал:
«От великою государя мы Войском Донским не откладываемся... и желаем ему служить всеусердно по-прежнему... и всякого добра хотеть обещаемся и в том... ныне целовали крест и Святое Евангелие и меж себя учинили жить в любви и совете за братство»13.
Булавин попросил «полководцев» не вторгаться в пределы Войска и не подвергать разорению его городки. В противном случае пригрозил покинуть Дон и уйти с казаками в Турцию. Атаман понимал, конечно, что такой исход обнажил бы южную границу России и породил бы немало новых проблем, которых у Петра I и без того хватало. Он не без основания рассчитывал на прощение и повеление государя казакам жить на реке, как прежде.
Чтобы исключить «полководцам» возможность действовать по своему произволу, атаман предупредил их, что будет жаловаться, если они не пошлют адресованную им отписку «великому государю в Москву или туда, где он ныне обретается»14.
Вторую отписку Кондратий Афанасьевич отправил Петру Алексеевичу, в которой сообщил о последних событиях, заверил царя в готовности верно служить Отечеству, разоблачил ложь Максимова, что он намерен идти «войною на... государевы городы», и попросил остановить полки, посланные на Дон. Иначе обещал «противитца всеми реками вкупе с кубанцами»15.
Была у Кондратия Афанасьевича сердечная боль, не дававшая ему покоя, — жена Анна Семеновна и сын-младенец Иван, томившиеся где-то в Валуйке. В тот же день, 12 мая, в Белгород поскакал курьер Платон Власов с «грамотой», содержавшей требование к тамошнему воеводе отпустить пленников и проводить их на подводах до первых казачьих городков. В случае отказа отозваться на просьбу атаман советовал на Войско Донское не гневаться — «за то хуже будет»16.
Рассчитывая получить прощение государя, Кондратий Афанасьевич, чтобы обезопасить себя, послал по направлениям вероятного движения царских войск свои отряды: на Хопер — Игната Некрасова, на Донец — Семена Драного, вниз по Волге — «судовую сволочь» Ивана Клёцки17. А через несколько дней написал в Запорожье кошевому Константину Гордиенко и призвал его с «Войском Донским быть в соединении и друг за друга радеть единодушно».
А запорожцы и без того готовы были поддержать своих донских братьев. Задолго до получения войсковой отписки из Черкасска они собрали раду и устроили кошевому и куренным атаманам настоящую «битву», обвинив их в том, что те не «позволили им в Великий пост пойти с Булавиным». Только вмешательство «черных попов», прибывших из Киева на праздник Святого Воскресения, отвратило большое собрание от решения всем миром двинуться «под самарские города для их разорения»18. Общий поход был отложен, но до двух тысяч «своевольных», объединенных Сергеем Беспаловым, отправились на Бахмут, куда уже приближался отряд Семена Драного.
В то время когда Кондратий Булавин стоял лагерем на берегу Хопра, спускался вниз по реке, вершил суд и расправу над Лукьяном Максимовым и старшинами, а его сподвижники Игнат Некрасов и Семен Драный убеждали строптивых черкасских казаков в том, что лучшего войскового атамана, чем их предводитель, на всем Дону не сыскать, не сидели сложа руки и их враги, готовились нанести решающий удар мятежникам.
Формально к началу мая вся территория Войска оказалась во власти восставших, но их положение на Верхнем Дону было непрочным. Самого активного сподвижника Кондратия Булавина Луку Хохлача, посланного по приговору пристанского круга под Тамбов «для отгону» драгунских лошадей, преследовали неудачи. Побитый 16 апреля на берегу Битюга, он в короткий срок не только восстановил свои силы, но и приумножил их в три раза, доведя отряд до 1500 человек за счет приставших к нему хоперских, медведицких и бузулукских казаков. Скоро мятежники сошлись с гренадерами Ивана Тевяшева и драгунами Вилима Рыкмана у переправы через речку Курлаку. Похоже, атаман мало верил в успех предстоящего столкновения с царскими войсками, хотя имел почти троекратное численное преимущество, коль попытался воздействовать на них словом.
— Зачем вам разорять донские городки? Нам до вас дела нет, ни до бояр, ни до солдат, ни до драгун; нам только дело до немцев, до прибыльщиков и до неправедных судей! — кричал Лука Хохлач через речку Курлаку.
— А вы зачем убили князя Юрия Владимировича? — спросили в ответ с другого берега.
— Мы его убили за то, что он зло творил не по государеву указу, и ныне мы стоим за правду, за веру христианскую; станете с нами биться, и мы с вами биться, как мед пить, готовы19.
Перекличка в этом роде продолжалась около двух часов. А между тем царские войска переправились через Курлаку и устремились в атаку. Несмотря на то что «стрельба и напуски» со стороны мятежников «были превеликие», они не выдержали натиска и обратились в бегство. Дорога была завалена трупами отступающих. Очень немногие «спаслись лесами и болотами». Сто сорок три человека попали в плен20.
Лука Хохлач скрылся. Он еще не знал, что в тот же день, 28 апреля, Кондратий Булавин занял часть Черкасска. Впрочем, вряд ли успех соратника мог сгладить его огорчение от собственного поражения.
Пленных привезли в Воронеж, куда тогда же прибыл и Василий Долгорукий. Он решил примерно наказать их: одних — повесить, других — четвертовать, третьих — «по кольям растыкать»21. Расправа над бунтовщиками была назначена на 17 мая, но накануне пришла почта с покаянной отпиской Кондратия Булавина, адресованная «полководцам», и князь отменил казнь. К тому же он получил послание царя.
Как известно, Петр I, назначая Долгорукого командующим правительственными войсками, требовал от него жестокости. Однако, поразмыслив, посоветовал ему действовать осмотрительно и поступать «зело ласково» с теми, кто раскаялся, чтобы «простой народ» не решил, что князь мстит за смерть брата, поскольку и без того говорят об этом22.
Отвечая царю, Долгорукий писал, что не видит необходимости мстить за смерть брата — «какая польза?» — и желает лишь одного: без кровопролития добиться раскаяния бунтовщиков23. Он посылает на Дон «увещательные письма», требует от казаков просить прощения у великого государя — «отпущения вин своих».
Это неверно, что обращение Булавина «царские власти оставили без внимания»24. В конце мая Петр I получил челобитную из Черкасска и приказал прекратить наступление, если бунтовщики уймутся. «Ты больше над казаками и их жилищами ничего не делай, — писал он Долгорукому, — а войско собирай по первому указу и стань с ним в удобном месте»25.
Петр I изначально не верил в готовность Булавина «служить ему всеусердно по-прежнему», его отписки считал лишь уловкой, рассчитанной на выигрыш времени, необходимого для собирания сил и нанесения неожиданного удара правительственным войскам. И все-таки приказал остановить свои полки «в удобном месте».
Нет оснований сомневаться в искренности намерений царя разрешить конфликт мирными средствами: продолжалась трудная война со Швецией, сбор войск против мятежников затягивался, а Донской край ему был «надобен».
В то же время и Булавин желал примириться с царем. Из-за скверных дорог высочайшее повеление остановить наступление находилось в пути почти месяц. Атаман, кажется, потерял надежду получить положительный ответ от Петра I на свою отписку от 12 мая. Не рассчитывая на успех в сражении с правительственными войсками, он стремился поддерживать дружеские отношения с ногайскими татарами и кубанскими казаками, чтобы через них выйти на переговоры с турками о возможности получения убежища для участников восстания в случае его поражения.
Трудно согласиться с тем, что миролюбивый тон отписок Булавина «полководцам» и царю «резко противоречил реальному ходу событий». Предводитель восстания отправил на север отряды Игната Некрасова и Семена Драного не для наступательных боев с правительственными войсками, а лишь для «бережения» от них верховых городков. К тому же сделал это под давлением казаков, обвинявших его в том, что он втянул их в «воровство», то есть в бунт.
Была у Кондратия Афанасьевича еще одна причина искать мира с Петром I — отсутствие единства в стане победителей. Сразу после взятия Черкасска и казни старшин задумались казаки, как бы им схватить атамана и передать его азовскому губернатору. Причем речь идет не о низовой верхушке, в значительной части уничтоженной или высланной, а о рядовых участниках восстания из верховых станиц, с которыми Булавин начал свое великое дело борьбы за былые вольности Войска и занял донскую столицу.
Однажды Булавин, собрав круг, начал говорить своим воинам разные «непристойные слова», обвиняя их в нерадении за общее дело, дезертирстве и прочих пороках.
— Атаман, — кричали казаки верховых городков, — ты много говоришь, а с повинною к государю не посылаешь! Всех нас не перекуешь! Нас в согласии много, можем тебя и в кругу поймать!26
Булавин приказал схватить крикунов и посадить их под стражу, пытаясь дознаться, кто хочет передать его губернатору Толстому. После этого случая Кондратий Афанасьевич стал держать охрану из восьми казаков и тем сумел разрушить заговор против себя и на некоторое время отдалить свою смерть. Однако она неотвратимо шла за ним, по существу уже стояла за спиной.
Между тем Долгорукий покинул Воронеж и перебрался в Острогожск, чтобы заготовить провиант для своих полков, «удобное место» которым нашел близ Валуйки.
В начале июня в Черкасск пришел указ Петра I с «отпущением вин» участникам восстания. Получив прощение царя, Булавин сразу же послал грамоту своим походным атаманам, отправленным для защиты верховых станиц, и «под страхом смертной казни» запретил им «ходить на Русь под города и на Волгу», чтобы не спровоцировать столкновений с правительственными войсками.
Слишком долго был в пути курьер от Булавина. Запрет опоздал. Столкновения избежать не удалось. Виною тому — длинные российские версты...
Приказ Василия Долгорукого прекратить наступление на Черкасск остановил Сумский казачий полк в степи за Валуйкою, у реки Уразовой. В ночь на 8 июня за час до рассвета повстанцы Семена Драного внезапно напали на него, окружили, ворвались в лагерь «и полковника Андрея Кондратьева... застрелили до смерти и над ним ругались, у груди правую титьку взрезали и кричали, чтоб старшину всю побить»27.
Весь обоз, четыре пушки, оружие, лошади, личное имущество казаков достались победителям и пошли на дуван, в раздел. Шестьсот человек, в том числе все офицеры полка, стали жертвами того нападения: одни пали в бою, другие были расстреляны. Остальные сдались в плен.
Впрочем, и победители потеряли немало — более трехсот человек убитыми28.
Взяв трофеи, погрузив на подводы тела павших товарищей, победители двинулись вверх по речке Уразовой. В пяти верстах от места побоища остановились, похоронили погибших, собрали круг. Семен Драный обратился к пленникам:
— Казаки! Кто из вас похочет итить с нами, тем вернем и коней, и оружие, и платье. А кто не похочет, посадим в воду, а иных повесим.
Как ни велика была опасность расстаться с жизнью, желающих перейти на сторону мятежников не нашлось, все «единогласно» отказались. Семен Драный не решился утопить и повесить пленников, но самых активных приказал отодрать плетьми и отходить киями29.
Уже 9 июня Василий Долгорукий получил сообщение о трагедии, разыгравшейся на берегу Уразовой. Через несколько дней он послал грамоту Кондратию Булавину. Обвинив казаков в нарушении слова, данного государю, князь потребовал выдать ему Семена Драного, Сергея Беспалого, Никиту Голого «и иных своевольцев, которые без войскового совету чинили то воровство»30.
Семен Драный действовал без ведома Кондратия Булавина. Через несколько дней после разгрома Сумского полка он, получив повеление атамана, запрещающее под страхом смертной казни вступать в конфликт с правительственными войсками, распустил своих людей по домам, а сам уехал в родной Айдарский городок, в котором жил прежде. Правда, Федор Шидловский предположил, и, кажется, не без оснований, что бунтовщики разошлись по станицам для того, чтобы вскоре собраться снова31.
Булавин стремился к миру с Петром I, поэтому сразу после трагических событий на речке Уразовой затеял розыск, отправив своих людей в верховые городки, чтобы узнать, «по чьему указу и кто отпускал своевольцев» для нападения на «государевы войска»32.
Минуло несколько дней, и люди Семена Драного потянулись партиями «человек по сто» по большому шляху к Бахмуту, куда должны были подойти и запорожцы, призванные популярным атаманом походного войска постоять за «единомысленное братство», «чтоб... общая казачья слава в посмех не была»33.
Выходит, полковник Федор Шидловский не ошибался? Пожалуй. Обстановка в Черкасске изменилась, и Кондратий Булавин прекратил расследование.
Примечания
1. Там же. С. 237.
2. Там же. С. 238—239.
3. Там же. С. 237.
4. Там же. С. 238—239.
5. Там же. С. 237, 238, 239.
6. Там же. С. 239.
7. Там же.
8. Там же.
9. История СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской революции. М., 1967. Т. III. С. 292.
10. Усенко О. Бунтари и заговорщики // Родина. 1992. № 5. С. 69.
11. Булавинское восстание. С. 452—453.
12. Там же.
13. Там же.
14. Там же.
15. Там же. С. 454—455.
16. Там же. С. 455.
17. Там же. С. 239.
18. Там же. С. 382.
19. Там же. С. 229—230; Соловьев С.М. История России. Т. 15. С. 180.
20. Там же. С. 230.
21. Там же. С. 240, 248.
22. Там же. С. 248.
23. Там же.
24. Пронштейн А.П., Мининков Н.А. Кондратий Афанасьевич Булавин. С. 97.
25. Письма и бумаги Петра Великого. Т. VII. Вып. 1. С. 189.
26. Соловьев С.М. История России. Т. 15. С. 181.
27. Булавинское восстание. С. 262.
28. Там же.
29. Там же. С. 263.
30. Там же. С. 267—268.
31. Там же. С. 274.
32. Там же. С. 273.
33. Там же. С. 459—460.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |