Черкасск буквально кишел шпионами. Они приходили туда под видом торговых людей, родственников столичных казаков, немало их было среди уцелевших сторонников Лукьяна Максимова; наконец, первый есаул войскового атамана Тимофей Соколов, уголовный преступник, бежавший с каторги и тем вызвавший доверие Кондратия Булавина, оказался агентом азовского губернатора Ивана Толстого. Поэтому власти знали все, что происходило в городе, что думал предпринять предводитель повстанцев.
После ухода из Черкасска отрядов Семена Драного, Никиты Голого, Ивана Клёцки и Игната Некрасова Кондратий Булавин был вынужден советоваться с теми, кто ожидал лишь удобного случая, чтобы схватить атамана и передать его азовскому губернатору Ивану Толстому. Портились отношения и с казаками, недовольными неопределенностью своего положения. Многие из них бежали: одни в свои верховые станицы, другие под защиту стен Азовской крепости.
Прошел почти месяц со дня отправления в Москву покаянной отписки, а указ царя с ожидаемым «отпущением вин» повстанцам все еще не пришел. Не получив его, Булавин не мог принять никакого решения. Он был связан по рукам и ногам ответственностью за жизнь жены и сына-младенца, оказавшихся заложниками киевского воеводы Голицына.
5 июня Кондратий Афанасьевич еще раз попытался добиться освобождения жены и сына из-под стражи, послав с нарочными казаками письмо Дмитрию Михайловичу Голицыну. Он просил добром, грозил двинуть на Белгород «войско тысяч сорок или пятьдесят», а то и больше1. Не помогло. Они так и сгинули где-то в недрах российской истории. Кто может сказать сегодня, как нахождение родных под стражей повлияло на действия атамана? Вряд ли добавило ему решительности.
Каких там «сорок или пятьдесят»!.. Булавин имел под рукой «человек с пятьсот или несколько больше». Что мог предпринять он с такими силами? Ничего. Поэтому и ожидал с нетерпением указа Петра I о прощении. И поначалу надежда казалась реальной: формально-то казаки поднялись, чтобы отомстить «боярам и немцам» за убийство «благочестивого царя». Но проходили дни и недели, месяц уже был на исходе. Кажется, Кондратий Афанасьевич потерял надежду получить ответ из Москвы и надумал бежать на Кубань к ногаям со своими единомышленниками и казаками двух Рыковских станиц, которым приказал приводить в порядок телеги и откармливать лошадей. Задерживали атамана лишь жена и сын, переведенные из Валуйки в Белгород под еще более строгий караул воеводской власти.
Азовский губернатор серьезно опасался, как бы Булавин «с единомышленниками какого бедства не учинил», поэтому взывал к царю поспешить с полками к Азову. А у государя и без того забот хватало: продолжалась война со шведами. И все-таки до примирения с бунтовщиками он не исключал поездки на Дон, чтобы на месте возглавить свои войска.
«Когда король Август в Польшу выступит, то уже не чаю жестокого дела от неприятеля, — писал Петр I Александру Даниловичу Меншикову, — и тогда необходимая нужда мне будет на Дон ехать, а больше не желаю с собою, как двух или трех батальонов своего полку, дабы сей огонь... с помощью божьею конечно истребить и себя от таких оглядок вольными в сей войне сочинить»2.
Губернатор Толстой, проведав о замыслах Булавина, отправил своих людей в Черкасск, и те при содействии казака «Василия Фролова с товарыщи» отогнали к Азову всех лошадей повстанцев, «чтобы оному вору бежать было не на чем»3. Мятежный атаман оказался в отчаянном положении. О переселении на Кубань теперь не могло быть и речи.
Наконец до Черкасска дошел царский указ с «отпущением вин» повстанцам. Этот документ за подписью Петра I стал хорошим козырем в руках Кондратия Булавина. Сообщив Ивану Толстому о прощении бунтовщиков, он настоятельно потребовал вернуть «Василия Фролова с товарыщи и конский табун». В противном случае грозил взять Азовскую и Троицкую крепости, «побить до смерти» самого губернатора и всех его офицеров4.
Угроза не возымела действия. Тогда Булавин послал курьеров «во все свои казачьи городки» с приказом собираться под Черкасском «по семь человек из десятка», чтобы «итить войною к Азову и Троицкому». Это дало Толстому повод убеждать Петра I в неискренности обещаний атамана служить ему по-прежнему. «Тому, государь, верить не надобно, — писал он царю 10 июня, — понеже чинит он то под лукавством, чтоб вашу милость с полками задержать и свое воровское намерение исполнить»5.
13 июня Булавин собрал круг и объявил казакам, что завтра они должны быть готовы к походу на Азов.
Зашумели казаки, заволновались. Один из них, самый смелый, вошел в середину круга и стал убеждать:
— Атаман! Нельзя итить на Азов, нас ныне мало в Черкасске, надо подождать людей сверху, а пока отпусти нас сено косить.
Булавин, успокоенный указом царя об «отпущении вин» повстанцам, неожиданно легко согласился:
— Ступайте, хоть сегодня!6
Многие казаки разошлись по своим станицам. В Черкасске практически не осталось людей из верховых городков.
Вряд ли Булавин действительно решил «свое намерение исполнить». Скорее всего, объявив о походе на Азов, атаман хотел выяснить, на кого он может рассчитывать, кто готов идти с ним до конца, если, не дай бог, правительственные войска вопреки запрету царя вступят в пределы Дона. Конечно, надежные люди еще были, но их оставалось все меньше и меньше, поскольку от него ежедневно убегали «по два-три человека, а то и больше»7.
Толстой писал не только царю, но и к Долгорукому. Он просил князя прислать в Азов хоть «один полк государевых ратных людей», заверяя, что с приходом их «казаки ево, Булавина, [своими] руками выдадут»8.
Конечно, Булавин осознавал серьезность своего положения. Теперь он мог рассчитывать лишь на отряды, посланные им на север «для бережения верховых городков». Предводитель был убежден, что Семен Драный, Никита Голый, Игнат Некрасов его не предадут. Поэтому настойчиво писал к ним, призывая вернуться в Черкасск.
А в Москву между тем уже мчались курьеры с донесением Долгорукого о разгроме повстанцами Сумского полка на берегу Уразовой и письмом Толстого об угрозе Булавина взять Азов и «побить до смерти» губернатора и его офицеров.
Проследим за развитием событий на Верхнем Дону, куда наш атаман только что отправил свои грамоты с повелением казакам верстаться в десятки и из каждого выслать в Черкасск по семь человек «со всеми войсковыми припасами».
Василий Долгорукий, не смея нарушить указа Петра I, по-прежнему стоял у Валуйки, избегая конфликтов с мятежниками. В донесении к царю от 25 июня он выразил беспокойство, как бы бездействие правительственных войск не позволило Кондратию Булавину «войти в силу» и предпринять поход на Азовскую и Троицкую крепости, «от чего Боже сохрани».
Булавин пока не имел сил идти на Азов. Но казаки, выполняя повеление атамана, потянулись в Черкасск. Однако на сбор войска требовалось время. Поэтому губернатор Толстой и князь Долгорукий недели две могли быть спокойны.
Наконец до царя дошло донесение Василия Долгорукого о разгроме Сумского полка на берегу У разовой, и он сейчас же предписал князю немедленно выступать на Донец против бунтовщиков Семена Драного, Никиты Голого и Сергея Беспалого. 2 июля командующий двинулся на Изюм, чтобы соединиться с полками Федора Шидловского, Андрея Ушакова и Гавриилы Кропотова и быть поближе к Троицкой крепости, прикрывавшей Азов с севера.
А Семен Драный в это время уже стоял под Тором, убеждая тамошних жителей, что казаки поднялись за правду, а ныне идут к Москве, чтобы узнать, где государь, и искоренить всех бояр. Слова не подействовали. Атаман приказал стрелять по городу из пушек. Впрочем, и защитники ответили тем же и положили на месте до ста пятидесяти мятежников.
Таким образом, снова возник вопрос о «благочестивом государе» и «злых боярах». Похоже, его все-таки извели. Будь он жив, не нарушил бы своего царского слова — такова мужицкая логика повстанцев.
Под Тором собралась сила немалая: пять тысяч донских казаков Семена Драного и полторы тысячи запорожцев Сергея Беспалого. Однако, увидев приближающиеся правительственные войска, повстанцы отошли к урочищу Кривая Лука и закрепились в лесу близ Донца. 2 июля произошел жестокий бой, продолжавшийся одиннадцать часов. Мятежники не выдержали натиска и обратились в бегство.
Семен Драный погиб. Повстанцы потеряли около полутора тысяч человек, не считая раненых, увязших в болотах и утонувших ночью в Донце. Несколько сот бунтовщиков, «оставя жилища свои, побежали» вниз по реке к Айдару. Уцелевшие после того боя запорожцы, ограбив вчерашних своих соратников, ушли через степь восвояси. А победители «разорили и выжгли Бахмут», место сбора донских и украинских мятежников, и двинулись по пути на Таганрог9.
Сначала до Петра I дошло известие о разгроме Сумского полка. Через несколько дней издал крик о помощи азовский губернатор Толстой, внесший свой вклад в нарушение мира с Булавиным. 28 июня царь отправил Долгорукому указ с повелением идти на Черкасск. Он рекомендовал ему гуманно отнестись к низовым казакам, посоветовать им выбрать войсковым атаманом «доброго человека», а на обратном пути опустошить верховые городки и учинить расправу над их жителями. По приложенной «росписи» истреблению огнем и мечом подлежали все станицы по Хопру, Северскому Донцу, Бузулуку, Айдару и по другим запольным рекам10.
5 июля князь Долгорукий соединился с Шидловским и другими «полководцами» и двинулся по дороге на Таганрог. В Черкасске Булавин, отпустив казаков «косить сено», ожидал подхода своих людей из верховых городков, чтобы заставить губернатора Толстого вернуть отогнанных в Азов лошадей.
Взять Азов было нелегко. Он имел мощную систему укреплений: ров, вал, каменную стену с раскатами и бастионами, на которых стояли сорок пять медных и чугунных дробовиков и сто тридцать семь пушек. Кроме того, полоса вероятного наступления на крепость простреливалась с кораблей, стоявших на рейде близ новой твердыни царя Петра Алексеевича. Правда, была надежда на местных жителей. Известно, что незадолго до подхода повстанцев человек двадцать из них приезжали в Черкасск и обещали подсобить.
За месяц, истекший после отгона лошадей, Кондратий Булавин, по свидетельству Ивана Толстого, собрал в Черкасске до пяти тысяч человек и отправил их под Азов, где 5 июля на них наткнулся казачий разъезд. Воевода Степан Киреев послал против повстанцев войска под командованием полковника Николая Васильева, чтобы не позволить им переправиться через Каланчу и подойти к крепости. Но сил у него не хватило, «тех воров сдержать» не удалось, и он вернулся под защиту стен цитадели.
На следующий день повстанцы переправились через Каланчу и, подойдя к Дону, закрепились на лесном складе «близ Делового двора». Воевода Киреев бросил против них четыре роты пехоты. Оживленная перестрелка продолжалась три часа. В ходе боя на казаков обрушился артиллерийский огонь с Алексеевского, Петровского и Сергеевского раскатов и кораблей Азовского флота булавинцы обратились в бегство. Если не преувеличивал губернатор Толстой, они потеряли четыреста двадцать три человека убитыми, более четырехсот утонувшими во время отступления и шестьдесят пленными11. В Черкасск вернулись «немногие»12.
У защитников Азова погиб один солдат и десять казаков были ранены13.
Разительная разница в потерях! Толстой нарочито удивлялся: «Какими малыми силами такое великое воровское собрание побито!» Может быть, в донесении царю он преувеличил численность мятежников, подступивших к Азову? Бесспорно. Резон-то у него был: ведь за победу над заведомо слабым противником трудно рассчитывать на награду.
Петр Алексеевич не обманул ожиданий Ивана Андреевича. Непосредственным участникам разгрома повстанцев он выдал жалованье за три месяца вперед, а на мундире губернатора появился миниатюрный портрет царя.
Если при таких потерях назад вернулись «немногие», то куда исчезли остальные? А это около четырех тысяч человек. Иван Толстой обманул Петра I. Щедрость государя была неоправданной. По свидетельству участника трагедии запорожца Трофима Верховира, Кондратий Булавин отправил под Азов не более тысячи пеших казаков, подчинив их преданному Луке Хохлачу14. Да Карп Казанкин имел под своим началом до пятисот всадников. И это все. Могли ли командиры отважиться на штурм столь мощной крепости с такими ограниченными силами, не пообещай им перебежчики сдать город? Вряд ли.
В Черкасске в это время остались лишь местные старшины, которые давно уже решили убрать Кондратия Булавина со своего пути. Медлили только потому, что опасались возвращения Семена Драного, не зная еще, что он погиб.
Известно, что Булавин послал войска «к Азову для возвращения лошадей, а не для взятия и разорения» его. Решение штурмовать крепость возникло у походных атаманов Хохлача и Казанкина «своею волею»15. Вполне возможно, что, понадеявшись на восстание в городе, они ринулись на приступ, попали под губительный огонь артиллерии и понесли большие потери.
Лука Хохлач, бежавший в Черкасск после поражения на берегу Кур-лаки, был предан идее восстания и его предводителю. Карп Казанкин, входивший в окружение Кондратия Булавина, если и не являлся агентом Ивана Толстого, как упомянутый уголовник Тимофей Соколов, то к числу заговорщиков, бесспорно, принадлежал.
Как правило, конницу на штурм крепостей не бросают. И Казанкин наблюдал за истреблением пеших казаков со стороны. Когда они обратились в бегство, он приказал схватить Хохлача и отправить его в Черкасск. Выходит, уже не опасался ответственности за предательство.
Тем временем в Черкасск прискакал сын Семена Драного Михаил с известием о гибели его отца под Тором. Это развязало руки заговорщикам во главе с Ильей Зерщиковым. Первый есаул Кондратия Булавина Степан Ананьин установил тайный надзор за атаманом, чтобы тот не ушел из города16.
7 июля остатки побитого походного войска Хохлача вернулись в Черкасск и стали «кричать гвалтом»:
— Атаман! Ты послал нас под Азов на погибель! Многих из нас перестреляли до смерти! Многих утопили в воде! Ты не выручил нас! Ты изменил нам!
Булавин пытался что-то сказать, но его голос растворился в общем гуле озверевшей толпы.
— Хватай вора! Бей его! — разжигали казаков заговорщики17.
Под защитой охраны и группы единомышленников Булавин отступил и укрылся за дверями атаманского куреня.
В заговоре против Булавина нельзя обвинять только черкасских старшин. Их поддержали рыковские и верховые казаки, которые еще вчера были опорой атамана. Неудачи все перевернули с ног на голову. Он лишился почти всех своих сторонников, за исключением тех, что ушли на север с Голым и Некрасовым.
Не прошло и часа, как подвезли пушки, пришли казаки с топорами и ружьями. От обстрела содрогнулись мощные стены куреня Максимова, в котором заперся Булавин со своими единомышленниками. Нападающие «учали двери рубить». Заговорщики ворвались в убежище атамана, оставив на подступах к нему тела трех своих товарищей18. Небольшое число жертв свидетельствует о том, что ответный огонь из окон дома был очень редким.
О последних минутах жизни Булавина нам практически ничего не известно. До нас дошли две версии о гибели атамана. Согласно одной из них, Кондратий Афанасьевич, стремясь избежать плена и допросов с пристрастием в Преображенском приказе, покончил с собой. В соответствии с другой, он был убит заговорщиками во время штурма дома Максимова.
В этой истории проворнее всех оказался Зерщиков. В тот же день, 7 июля 1708 года, казачий круг избрал его войсковым атаманом. Онто и дал жизнь версии о самоубийстве Булавина, написав азовскому губернатору Толстому, что «вор, видя свою погибель, застрелил сам себя из пистолета до смерти»19.
Разновидностью этой версии является сообщение упомянутого выше запорожца Верховира, сказавшего на допросе, что Булавин убил «сам себя ножом, разрезав брюхо»20. Но она не прижилась в нашей литературе.
В то же время Василий Долгорукий, сославшись на сообщение казака Сухоревской станицы Ивана Семенова, уже в первом донесении Петру I писал, что Кондратия Булавина «убили в Черкасске», через несколько дней он назвал царю и имя убийцы — есаула мятежного атамана Степана Ананьина21.
Впрочем, и Зерщиков не настаивал на версии о самоубийстве предводителя восстания. Уже в конце июля он разослал по донским городкам грамоту, скрепленную войсковой печатью, с известием об убийстве Булавина. Что заставило атамана сказать правду? Официальные источники не дают ответа на этот вопрос. А что, если обратиться к фольклору?
После подавления восстания, может быть, еще по пути на чужбину, в среде казаков-некрасовцев родилась песня, исполненная глубокой печали:
У Игната-сударя в армеюшке несчастье случается:
Как убили в его полку что ни главного инаралушку,
Что ни главного инаралушку, по прозванию Булавина.
Ой, как не до смерти его убили, да больно ранили.
Да как не смог, не смог он, инаралушка, на коню сидеть,
Ой, не смог-то он, раздобрый молодец, за узду держать.
Как упал, упал он, брат-некрасовец, да упал с коня,
Как упал он, братцы, инаралушка, да коню под ноги,
Да коню под ноги, раздобрый молодец, на сырую землю.
Эта песня-плач содержит ряд превращений, выходящих за пределы реального. Для казаков-некрасовцев их Игнат-сударь — командующий армией, а Булавин в ней — главный генерал, который погиб, но не хочется верить в это: а что, если его не убили, а только «больно ранили»?
Задумались некрасовцы, ушедшие на чужбину; могли усомниться в гибели Булавина и казаки, оставшиеся на Дону. Надо было развеять эти иллюзии. Вот и отправил атаман Зерщиков грамоту во все низовые и верховые городки с известием об убийстве предводителя восстания, но не объяснил за что.
И все-таки официальной стала версия о самоубийстве Булавина. Почему правительство предпочло заведомую ложь правде? Думаю, чтобы опорочить вождя в глазах казаков как человека, не заслуживающего даже христианского погребения с отпеванием.
Люди смертны. Была надежда: постепенно уйдут из жизни участники восстания и свидетели расправы над Булавиным — и образ предводителя рассеется в тумане лет. Версия о самоубийстве стала господствующей. Ее безоговорочно приняли дореволюционные историки. Позднее она перекочевала в советскую научную и художественную литературу и надолго закрепилась в ней, пока ее не опровергла известная исследовательница Е.П. Подъяпольская.
Лука Хохлач, назначенный атаманом походного войска, отправленного под Азов, был убит Карпом Казанкиным если не сразу, то по пути в Черкасск. Остальных арестовали и посадили на цепь после гибели предводителя восстания. Среди них Иван и Никита Булавины, Богдан Некрасов, Михаил Драный, Кирилл Курганов, Иван Гайкин и другие — всего «человек с пятьдесят»22.
8 июля 1708 года смердящее тело Булавина привезли в Азов и, отрубив голову, простреленную «знатно в левый висок», повесили за ногу на месте боя между Доном и Каланчей23.
Князь Долгорукий, сообщив государю о «казни тела» Булавина, особо отметил «работу» Василия Фролова: «Он так вашему величеству служит, что лучше того быть не может... удивительно, что из этого народу такой правдивый и верный человек вышел; тако ж и все, которые при нем, зело изрядные люди»24.
Чем так отличился «Василий Фролов с товарыщи»? Вряд ли только тем, что отогнал табун у повстанцев. Вероятно, это он спровоцировал нападение на Азов казаков Луки Хохлача, отправив в Черкасск под видом «переметчиков» человек двадцать своих людей, которые обещали сдать крепость мятежникам. Те поверили и попали в ловушку.
Василий Фролов называл войскового атамана дураком, возлагавшим надежды на Семена Драного. Он считал, что казаки, узнав о поражении последнего, «конечно, Булавина убьют»25. Теперь важно было лишить предводителя восстания последней опоры — Луки Хохлача. И мнимые перебежчики увели его из Черкасска, а потом и увлекли заманчивой перспективой отличиться — взять Азов. Чем это кончилось, известно.
Возможно, и даже наверняка, Булавин не отличался талантом военачальника, но вряд ли он был настолько безрассуден, чтобы тешить себя надеждой овладеть Азовом силами тысячи казаков.
Князь Долгорукий был прав: атаман Булавин отправил своих людей не для того, чтобы взять и разорить царскую твердыню. Он хотел лишь вернуть лошадей, отогнанных из-под Черкасска по приказу губернатора Толстого уже после высочайшего прощения мятежников. «Повстанцы усмотрели в этом не только кражу, — пишет историк постсоветского времени, — а «измену» государю. В сознании казаков поход на Азов был акцией в защиту чести и достоинства Петра»26.
Советские историки, желая показать масштабы классовой борьбы в это время, писали даже о подготовке сторонниками мятежного атамана восстания в Азове, которое губернатору Ивану Толстому якобы удалось предотвратить арестом его руководителей... Все это выдумка чистейшей воды. Нет документов, подтверждающих наличие заговора в городе. И никто из его жителей не пострадал. А те, так называемые «переметчики», обещавшие Луке Хохлачу сдать крепость, благополучно вернулись назад, когда артиллерия начала методично истреблять казаков.
При соответствующих условиях мир между властью и повстанцами мог быть сохранен. Но неспособность Булавина подчинить себе предводителей отдельных отрядов, чтобы предотвратить столкновение их с правительственными войсками, откровенное стремление Толстого к конфронтации с «ворами» сорвали достигнутое соглашение.
Лишь Долгорукий действовал в строгом соответствии с предписанием царя. Его упрекнуть не в чем. Он до последнего момента держал свои полки в «удобном месте» под Валуйками. И только после разгрома повстанцами сумских казаков на берегу У разовой князь двинул войска в наступление. Противники сошлись под Тором. В том бою Драный погиб. Путь на Черкасск был открыт.
Между тем грамота Зерщикова с известием об убийстве Булавина достигла верховых городков и подняла казаков. Они снялись с места и потянулись в Паншин, откуда от имени всего «соборного войска» послали в Черкасск отписку с требованием к атаману ответить, почему и за что без общего согласия был убит предводитель восстания, арестованы и посажены на цепь в погребах его «старики», верные соратники. В случае отказа дать «отповедь» пригрозили прийти в город для «подлинного розыску», расследования27.
Угроза не на шутку обеспокоила Зерщикова. Судя по всему, именно после получения этой отписки он стал «слезно» просить Долгорукого послать в донские городки «указы» с призывом к казакам быть «надежными», покаяться и переловить «воров и заводчиков». Князь Василий Владимирович и без совета атамана Ильи Григорьевича так и сделал28.
Примечания
1. Там же. С. 465—466.
2. Письма и бумаги Петра Великого. Т. XVII. Вып. 1. С. 186.
3. Булавинское восстание. С. 258.
4. Там же. С. 264.
5. Там же.
6. Там же. С. 269—270.
7. Там же. 271.
8. Там же. С. 260, 271, 275.
9. Там же. С. 290—291.
10. Там же. С. 281.
11. Там же. С. 292.
12. Там же. С. 297.
13. Там же. С. 293.
14. Там же. С. 297.
15. Там же. С. 296.
16. Там же. С. 298, 309.
17. Там же. С. 297.
18. Там же.
19. Там же. С. 293.
20. Там же. С. 297.
21. Там же. С. 298; Письма и бумаги Петра Великого. Т. VIII. Вып. 2. С. 589.
22. Булавинское восстание. С. 293.
23. Там же.
24. Там же. С. 302.
25. Там же. С. 298.
26. Усенко О. Указ. соч. С. 69.
27. Булавинское восстание. С. 467.
28. Там же. С. 301.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |