17 сентября 1773 года на хутор к Толкачевым съехались около восьмидесяти человек, вооруженных пиками, саблями, ружьями, пистолетами. Из дома вышел Пугачев и приказал Почиталину прочитать манифест, написанный на привале в степи двумя днями раньше. Иван развернул бумагу и с чувством продекламировал запавший в память текст:
«Самодержавного ампиратора, нашего великого государя Петра Федоровича всероссийского и прочая, и прочая, и прочая.
Во имянном моем указе изображено яицкому войску: как вы, други мои, прежним царям служили до капли своей до крови, дяды и отцы ваши, так и вы послужити за свое отечество мне, великому государю ампиратору Петру Федоровичу. Когда вы устоити за свое отечество, и ни истечет ваша слава казачья отныне и до веку и у детей ваших. Будити мною, великим государем, жалованы: казаки и калмыки и татары. И которые мне, государю ампираторскому величеству Петру Федоровичу винные были, и я, государь Петр Федорович, во всех винах прощаю и жаловаю я вас: рякою с вершины и до устья и землею, и травами, и денежным жалованием, и свинцом, и порохом, и хлебным провиянтом.
Я, великий государь ампиратор, жалую вас, Петр Федорович»1.
— Што, хорошо ли? — спросил Пугачев.
— Хорошо! — ответили дружно собравшиеся. — Мы всё слышали и служить тебе готовы. Веди нас, государь, куда угодно.
«Хорошо». Вот и Александру Сергеевичу манифест понравился.
Спустя шестьдесят лет Пушкин написал:
«Первое возмутительное воззвание Пугачева к яицким казакам есть удивительный образец народного красноречия, хотя и безграмотного»2.
«Веди нас, государь, куда угодно...» Неужели же казаки пребывали в таком невежестве, что так вот, сразу, не сомневаясь, поверили в неожиданно явившегося «ампиратора», не разгадали в нем своего брата-мужика и готовы были идти за ним в огонь и воду, даже на смерть? Совсем не просто ответить на этот вопрос.
— Скажи мне, батюшка, сущую правду про себя, точно ли ты государь? — спросил его как-то Иван Зарубин. — Караваев поведал мне, что ты казак донской.
— Врешь, дурак! — взъярился Пугачев.
— От людей-то утаишь, а от Бога? Я Караваеву клятву дал, что о том никому не скажу, так и тебе теперь обещаю. Не все ли нам равно, кто ты таков. Мы приняли тебя за государя, значит, так тому и быть.
— Если так, держи в тайне. Я подлинно казак Емельян Иванов и был на Дону. По всем тамошним городкам и станицам молва идет, что государь Петр III жив и здравствует. Под его именем я возьму Москву, но прежде наберу силу...3
Знали правду и другие казаки — Максим Шигаев, Денис Пьянов, Иван Пономарев, Петр Кузнецов, Илья Ульянов...
Зарубин не удержался от искушения, рассказал о разговоре с Пугачевым Тимофею Мясникову.
— Нам какое дело, государь он или нет, — ответил тот, — мы из грязи сумеем сделать князя. Если он не завладеет Москвой, то мы на Яике создадим свое царство.
Денис Степанович Пьянов, которому Пугачев впервые поведал тайну своего царского достоинства, прожил долго. Его повстречал Александр Сергеевич Пушкин во время путешествия по местам грозных событий. Между ними состоялся интересный диалог.
— Расскажи мне, как Пугачев был у тебя посаженым отцом? — спросил поэт старика, давно пережившего свою золотую свадьбу.
— Он для тебя Пугачев, — сердито ответил Денис Степанович, — а для меня он был великий государь Петр Федорович4.
А ведь Пьянов чуть ли не самый первый узнал правду.
Приближенные к Пугачеву знали, с кем имеют дело, но продолжали выдавать Емельяна Ивановича за Петра Федоровича. В общем-то, им было «все равно», настоящий или ненастоящий он царь, лишь бы с ним «быть в добре», «восстановить прежние обряды», «истребить всех бояр» — «всему войсковому народу то было надобно»5. Те же, кто стоял подальше от ставки самозванца, рядовые повстанцы, «они верили, хотели верить», по выражению Пушкина. Со временем игра в «ампиратора» зашла так далеко, что хотели верить, жили в придуманном мире уже все, в том числе и сам он, «великий государь».
Однажды после баньки Пугачев, разомлевший и подобревший, приказал подать всем вина. Встал, вытер расшитым полотенцем дышащее жаром лицо, взял со стола чарку и, обращаясь к своим «графьям», провозгласил:
— Здравствуй, я, надежа-государь!
Все осушили чарки за здоровье «государя» и готовы были выпить за императрицу.
— Нет, — закричал Пугачев, — за нее не пейте, я не велю! Извольте кушать за здоровье Павла Петровича!
Казаки безмолвно повиновались.
— Здравствуй, наследник и государь Павел Петрович! — сказал Емельян и выпил.
Выпили и все присутствующие.
Захмелевший «государь» вполне вошел в эту роль. Глядя на портрет великого князя, он продолжал сквозь слезы:
— Ох, жаль мне Павла Петровича, как бы окаянные злодеи не извели его.
Казаки, по их же признанию на следствии, смотрели на самозванца с умилением и верили в искренность его родительских чувств.
По свидетельству Александра Сергеевича Пушкина, «не только в простом народе, но и в высшем сословии существовало мнение, будто князь Павел Петрович долго верил или желал верить» слухам, что отец его жив.
Емельян Иванович повел свой отряд по Яику, преследуя цель взять Оренбург. Сам — впереди, под сенью развернутых знамен, в окружении свиты. По Южному Уралу закружил смерч народного бунта. И начался он в тот же вторник, 17 сентября 1773 года, когда Екатерина II отказалась «кушать вечернее кушанье».
Примечания
1. Пугачевщина. М.—Л., 1926. Т. 1. С. 25.
2. Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. М., 1962. Т. 7. С. 150.
3. Пугачевщина. Т. 2. С. 130—131; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 1. С. 220.
4. Пушкин А.С. Соч. Т. 7. С. 154.
5. Пугачевщина. Т. 2. С. 130.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |