На следующий день после получения сообщения о пугачевском бунте в район восстания были направлены войска под командованием генерал-майора Василия Алексеевича Кара. Напутствуя его, Екатерина II говорила:
— Василий Алексеевич, некий донской казак Пугачев дерзнул принять имя покойного императора Петра III, произвел грабежи и разорения в некоторых крепостях по реке Яик, к стороне Оренбурга, и сим названием маломысленных людей приводит в разврат. Повелеваю вам, генерал-майор, наискорее отправиться туда и учинить лад оным злодеем поиск. Постарайтесь переловить разбойников.
Поблагодарив императрицу за доверие, Кар спешно выехал из Петербурга. Он повел за собой не более пятисот солдат. На месте к нему должны были присоединиться войска, вызванные из Москвы, Сибири и Казахстана, соседних губерний.
В начале ноября Василий Алексеевич Кар был уже в Оренбургской губернии. В Бугульминской слободе он узнал, что почти все жители окрестных селений покинули свои дома и ушли к Пугачеву. Здесь под его началом состояло около полутора тысяч человек при пяти орудиях — сила немалая. И генерал-майор, опасаясь бегства самозванца в Яицкую или Киргизскую степь, приказал полковнику Петру Матвеевичу Чернышеву, следовавшему из Симбирска, как можно скорее занять Татищеву крепость, чтобы преградить мятежникам путь к отступлению. В то же время в донесениях в столицу он жалуется, что никак не может получить подробных сведений «о злодейской толпе», поскольку солдаты, посылаемые в разведку, «прямо к изменникам являются» и о состоянии своих «войск все сказывают».
Василий Алексеевич Кар не имел сведений не только о силах мятежников, но не знал даже, что к Оренбургу из Верхне-Озерной крепости идет отряд бригадира Алексея Алексеевича Корфа численностью в две с половиной тысячи человек при двадцати девяти орудиях, а у Орска стоят сибирские войска генерал-поручика Ивана Александровича Деколонга. Как он собирался выполнять повеление императрицы, одному Богу известно.
Пугачев же узнал о движении Кара к Оренбургу, когда тот выступил из Казани. Сообщил об этом добровольный информатор, «незнамо откудова» явившийся «приезжий мужик». Он сказал Овчинникову:
— К Сакмаре идет генерал Кар с командою.
— Велика ли команда? — спросил атаман.
— Не добро велика, однако и не мала1.
Овчинников доложил Пугачеву. Получив столь неопределенные сведения, он выслал навстречу «генералу» казаков, которые определили численность войск противника и запросили «на подмогу людей»2.
В это же время «полковник» Хлопуша, подняв работных людей Петровского завода, возвращался вместе с ними под Оренбург. 7 ноября Кар узнал об этом и выслал вперед полутысячную команду с двумя орудиями, чтобы перехватить мятежников. Пройдя несколько верст, она заняла деревню Юзееву, куда на исходе ночи подтянулись и основные силы генерал-майора.
В свою очередь «государь», получив донесение разведчиков, отправил против наступающего неприятеля «графов» Овчинникова и Зарубина, подчинив им тысячу казаков и полторы тысячи башкир. В деревне Викуловой, близ Юзеевой, к ним присоединился Хлопуша со своими заводскими крестьянами и шестью пушками.
Теперь противники знали друг о друге все или почти все, но у пугачевцев сведений было чуть-чуть больше. Они задержали полкового квартирмейстера, и тот сообщил, что следом за ним на соединение с Каром идет рота гренадеров — сто восемьдесят солдат под началом четырех офицеров. Овчинников поднял казаков и устремился в ночь по Казанской дороге. Четырех выстрелов из пушек оказалось достаточно, чтобы не только разбудить спящих, но и убедить их сложить оружие.
Выстрелы, прозвучавшие морозной ноябрьской ночью, лишили сна Василия Алексеевича Кара. Опасаясь быть отрезанным от Казани, он спешно поднял свои войска, оставил Юзееву и двинулся на соединение с гренадерской ротой, уже не существовавшей. За деревней на отступающих обрушился огонь из девяти орудий. Восемь часов пугачевцы преследовали неприятеля. Но генерал, отстреливаясь, ушел, потеряв-то всего 123 человека, если верить его донесению3.
Оправдываясь перед Военной коллегией, Кар писал:
«Сии злодеи ничем не рискуют, а чиня всякие пакости и смертные убийства, как ветер по степи рассеиваются, артиллериею своею чрезвычайно вредят; отбивать же ее атакою пехоты также трудно, да почти невозможно, потому что они всегда стреляют из нее, имея для отводу готовых лошадей и как скоро приближаться пехота станет, то они, отвезя ее... далее на другую гору, снова стрелять начинают, что весьма проворно делают и... не так, как бы от мужиков ожидать должно было»4.
От мужиков — возможно. А казаки умели воевать. И грабить — тоже.
Отряд Кара не был разбит. Однако отступил. Выходит, признал себя побежденным.
Пленных привели в лагерь мятежников. Настроение у победителей — приподнятое, у Емельяна Ивановича — исполненное гордости. Сидя в кресле, он принимает присягу от солдат, пожелавших служить «великому государю», допускает к руке, платочком вытирает слезы умиления:
— Вот, детушки, после стольких лет странствий Бог снова привел меня над вами царствовать.
Искусство перевоплощения актера достигло совершенства: два солдата тут же признали в нем императора Петра Федоровича, которого когда-то им посчастливилось видеть в городе Святого Петра.
Состоялся торжественный обед. Пили, как всегда, много. Захмелевший «государь» не скупился, жаловал всех землями и лесами, крестом и бородою, всякою вольностью и даже морями. Вчера еще пленные, а сегодня свободные воины «хорошего царя», солдаты были довольны.
«Это хорошо, — подумал Емельян Иванович, — мужики верят более солдатам, чем казакам»5.
Среди пленных оказались два офицера, пожелавших служить «великому государю», — поручик Семен Волжинский и подпоручик Михаил Шванвич. Первого из них Пугачев сделал атаманом, второго произвел в есаулы.
Через несколько дней Пугачев вызвал к себе Михаила Александровича Шванвича и спросил:
— Откуда ты родом, есаул?
— Из Петербурга, государь. Я крестник вашей покойной тетушки Елизаветы Петровны.
— Умеешь ли говорить на чужих языках?
— Умею, ваше величество.
— Напиши-ка по-шведски. — И протянул подпоручику перо и бумагу.
Шванвич, не знавший шведского, написал по-немецки и вернул «государю» лист, ибо знал, что тот и по-русски читать не умеет.
— Напиши еще на каком-нибудь языке, на каком можешь.
Михаил Александрович написал по-французски: «Ваше Величество Петр III».
— Мастер! — сказал Пугачев, держа лист перед глазами, — будешь ведать составлением бумаг на чужих языках, — и наградил Шванвича шубой и шапкой.
Кар, потерявший веру в себя и своих людей, после отступления из Юзеевой отправил повеление Чернышеву оставаться в Переволоцкой и ожидать дальнейших распоряжений. Но курьер, посланный им, был перехвачен пугачевцами, а полковник двинулся по дороге на Чернореченскую, ведя за собой шестьсот гарнизонных солдат, пятьсот ставропольских калмыков и сто казаков при пятнадцати орудиях.
Пугачев, узнав о движении Чернышева, направил в отряд к нему сотника Падурова. Он явился к полковнику как человек, бежавший из стана мятежников, заверил в преданности ее величеству, представив в доказательство медаль депутата Уложенной комиссии, и посоветовал немедленно идти к Оренбургу, обещая провести его безопасным путем. Петр Матвеевич поверил Тимофею Ивановичу, поднял войска и тут же двинулся за проводником, растянувшись в длинную цепочку: впереди — конница, за нею — артиллерия, пехота и огромный обоз. На рассвете 13 ноября по льду перешли реку Сакмару и начали подниматься на Маячную гору, что в четырех верстах от губернского города.
Здесь Чернышева встретил Пугачев со своим двухтысячным войском. Полковник был окружен. Калмыки и казаки сразу перешли на сторону восставших, а солдаты — после нескольких выстрелов. Весь отряд карателей попал в плен. Потери оказались ничтожными — всего семь человек с обеих сторон.
Пленных привели в Бердскую слободу. Рядовых разоружили, офицеров посадили под арест. Их было тридцать два человека.
Мимо пленных солдат проходил «дежурный» Яким Давилин. Он обратил внимание на «странного», как ему показалось, возчика в старом армяке, сидевшего на козлах, «непохожего на простого мужика» — руки у него были «не рабочие», по-видимому, холеные6.
— Кто ты? — спросил наблюдательный казак.
— Извозчик.
— Братцы, скажите правду, точно ли он извозчик?
— Это наш полковник Петр Матвеевич Чернышев, — признались солдаты.
Полковника посадили к офицерам под караул. Вскоре всех привели к самозванцу7.
— Как вы осмелились вооружиться против своего государя? — с искренним возмущением спросил Пугачев. — На солдат пенять нельзя: они простые люди, а вы офицеры и законы знаете.
Потом, вперив взгляд в Чернышева, с презрением сказал:
— Полковником называешься, а вырядился мужиком! Ты мог бы попасть в Оренбург, ежели бы шел в порядке. Всех велю повесить, чтобы знали своего государя!8
Пугачев был смешон, но и ужасен.
Емельян Иванович слов на ветер не бросал. Действительно всех повесил.
На этот раз по случаю победы пили больше обычного. Впрочем, мало никогда не пили. И пропили, просмотрели отряд бригадира Алексея Алексеевича Корфа, подходивший к Оренбургу. Сообщение об этом принес курьер из дозора. Хмельной «государь» взревел:
— Казаки, на кони!
Все бросились к своим коням. Но одно дело — вскочить в седло трезвому, другое — пьяному. Корф вошел в крепость, усилив ее гарнизон почти двумя с половиной тысячами солдат и двадцатью двумя пушками. Рейнсдорп воспрял духом. Это был успех после ряда неудач.
На следующий день, 14 ноября, Рейнсдорп бросил прибывший отряд в атаку на лагерь мятежников. Однако они были начеку. Пугачев двинул против неприятеля десятитысячную рать при сорока орудиях, установленных на заранее подготовленных позициях. Плотным огнем из пушек по флангу гарнизонных войск и стремительным ударом конницы противник был приведен в замешательство. Генерал Валленштерн, командовавший вылазкой, построил своих солдат в каре и приказал отступать. Восставшие тоже отошли.
После этого столкновения гарнизон Оренбурга недосчитался более ста человек, в том числе тридцати двух убитыми. Потери мятежников были незначительны.
Рейнсдорп отказался от активных действий, засел в обороне и стал ожидать подхода правительственных войск из центра России. В то же время и Пугачев решил не бросать своих мятежных «подданных» на приступ, ибо и без того «много потерял людей хороших», рассчитывая взять город измором9.
Блокировав Оренбург, Пугачев решил взять Ильинскую и Верхне-Озерную крепости, чтобы перекрыть пути, ведущие к городу из Сибири, и уже 18 ноября отправил туда восемьсот казаков и заводских работных людей...
А что же Кар? Он избежал участи Чернышева только потому, что у восставших не хватило «картузов», то есть зарядов для пушек. Генерал-майор сник. От прежней уверенности не осталось и следа.
В донесении в Военную коллегию Кар писал, что весь здешний край находится в «генеральном колебании», что «куда бы злодей ни пошел, везде принят будет», потому необходимы большие военные силы. В противном случае придется много «трудиться», чтобы «возгоревшееся сие пламя утушить»10.
18 ноября Василий Алексеевич Кар самовольно передал командование Федору Юрьевичу Фрейману и уехал в Казань. Попытка убедить его в том, что он поступает «неосмотрительно», «против военных регул», то есть правил, не имела успеха11. Генерал-майор прибыл в Москву, где одни обвиняли его в трусости, другие требовали суда над ним, третьи хотели послать на виселицу12.
Правительство не желало допустить распространения правды о событиях на Южном Урале, чтобы не поднимать панику, поэтому запретило Кару являться в Петербург. Генерал-майор ослушался. Последовал указ Екатерины II об исключении его из службы:
«Минувшего 30-го ноября Ее Императорское Величество, усмотрев из рапортов отправленного отсюда для некоторых поручений... экспедиции генерал-майора Кара, что он самовольно от оной удалился, не находит прочности в нем к ее службе и высочайше указать соизволила Военной коллегии его уволить и дать абшид, почему он из воинского стата и списка выключен»13.
«С того времени, — писал А.С. Пушкин в «Истории Пугачева», — жил он в своей деревне, где и умер в начале царствования Александра»14.
Ошибся Александр Сергеевич: не умер Василий Алексеевич — был убит крепостными крестьянами, выведенными из терпения жестокостью своего барина.
Оренбургскую «казацкую историю» не удалось сохранить в тайне, как не удалось и представить ее как «глупый фарс». Вести о восстании распространились по Петербургу. О нем шушукались в салонах, открыто говорили в представительствах иностранных государств. Английский посол Ричард Оакс доносил своему правительству:
«Все касающееся до возмущения Оренбургского края по возможности еще сохраняется в тайне, но известно, что вести, полученные оттуда, все более и более неблагоприятны»15.
По большому-то счету Василий Алексеевич Кар не был трусом. Он стремился в столицу, чтобы убедить военное ведомство в том, что пугачевский бунт уже вышел за рамки «глупого фарса» и перерос в настоящую войну, чрезвычайно опасную для государства. Его позорили мятежники, называя «мошенником», сделанным «из б...». Теперь вот на него накинулась императрица. Конечно, у нее был свой резон: хотела развязать себе руки перед назначением нового командующего и оправдаться за допущенные просчеты — «глупый фарс». И надо признать, что выбрала лучше прежнего — генерал-аншефа Бибикова.
Александр Ильич Бибиков, умный и образованный военный инженер и артиллерист, герой многих кампаний в Пруссии, Турции и Польше, усмиритель крестьянских волнений в Казанской и Симбирской губерниях, председатель Уложенной комиссии. Он получил неограниченную власть на территории, охваченной восстанием, и умело ею пользовался.
Бибиков был из числа генералов, понимавших, что «не Пугачев важен, важно всеобщее негодование»16. А оно нарастало, охватывая все новые и новые районы необъятной Российской империи. Зарубин с десятитысячным войском осадил Уфу. Между Уфой и Казанью действовали отряды Белобородова, Давыдова и Ульянова.
Генерал-поручик Иван Александрович Деколонг, в то время командующий войсками Сибирской линии, доносил начальству:
«Башкирский народ, в Оренбургской губернии обитающий, весь генерально... взбунтовался. Разъезжая большими партиями, не только по линии состоящие редуты выжигают... на крепости набеги делают, но уже и внутри Исетской провинции несколько жительств выжгли и немалое число людей побили...»17
Под Челябой собрался отряд купца Ивана Грязнова. Емельян Пугачев вызвал его в Берду, нарек «полковником» и, благословив на ратные дела, отправил назад. На Самарскую линию он послал Дмитрия Лысова, где и до него уже нагнали страху на местных помещиков ставропольский калмык Федор Дербетов и бузулукский хуторянин Илья Арапов.
Примечания
1. Допрос Е. Пугачева в Москве... С. 200—201.
2. Крестьянская война в России... С. 174.
3. Там же. С. 176.
4. Трот Я.К. Материалы для истории Пугачевского бунта. Бумаги Кара и Бибикова. СПб., 1862. С. 29.
5. Буганов В.И. Емельян Пугачев. М., 1990. С. 87.
6. Допрос Е. Пугачева в Москве... С. 199—200.
7. Анучин Д. Первые успехи Пугачева и экспедиция Кара // Военный сборник. 1869. № 6. С. 167.
8. Там же.
9. Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 1.4.1. С. 253.
10. Трот Я.К. Указ. соч. С. 31.
11. Там же. С. 30—35.
12. Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 161.
13. Сальников Ю. «...И вольностью жалую!» М., 1974. С. 59.
14. Пушкин А.С. Соч. Т. 7. С. 41.
15. Сальников Ю. Указ. соч. С. 61.
16. Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 246.
17. Сальников Ю. Указ. соч. С. 60.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |