Даже непродолжительное отсутствие Пугачева вызвало сбои в работе штаба восстания — Государственной военной коллегии. Оставшиеся за него Шигаев и Лысов, опасаясь ослабления Главной армии, в сущности, отказались поддерживать все другие центры движения. В результате правительственные войска добились немалых успехов: полковник Юрий Бибиков освободил Заинск, Мензелинск и Ногайбак; генерал-поручик Иван Деколонг вошел в Челябинск, премьер-майор князь Дмитрий Гагарин разбил под Кунгуром Салавата Юлаева и двинулся на Красноуфимск. Территория, охваченная бунтом, значительно сократилась. Сжималось кольцо вокруг Уфы и Оренбурга.
В трудных условиях войны с Турцией императрица направила в Казань значительные силы и, обращаясь к главнокомандующему, потребовала:
— Пора кончать!
Удар по десятитысячной армии Зарубина, осаждавшей Уфу, должен был нанести подполковник Михельсон. А на Оренбург двинул свои войска князь Голицын.
Пугачев вернулся в Берду. По слободе и по лагерю мятежников разнесся слух: государь женился. Здесь, как и в Яицком городке, к этой вести отнеслись по-разному. Выросло число сомневающихся в подлинности «Петра Федоровича». К этому добавилась ревность старых соратников к новым, приобретенным «государем» во время поездки.
Из показаний Максима Горшкова на следствии:
«...Я и мыслил тогда о нем иначе, нежели прежде, потому что прямому царю на простой казачьей девке жениться казалось мне неприлично...
На Масленице ж пришел ко мне в квартиру самозваной толпы сотник, яицкий казак Тимофей Мясников и, будучи несколько пьян, зазвал меня к себе, где потчевал пивом, и как тут с ним понапились, а он уже и гораздо сделался пьян, тогда зашла у нас, не упомню к чему, речь об атамане Овчинникове. Мясников зачал его бранить, сказывая: «Смотри-де, пожалуй, — прежде сего Овчинникова и черт не знал, а ныне в какую большую милость вошел к государю и сделался над нами командиром, так что и слова уже не даст нам выговорить, и ни за что нас не почитает. А ведь мы государя-то нашли, и мы его возвели, а в те поры эдаких Овчинниковых и в глазах не было; а ныне-де он, то есть самозванец, изволит жаловать больше его и других, подобных ему, не знаемо за что, а нас оставляет...»1
В стане мятежников пили не только по праздникам и по случаю побед. Пили постоянно и много. Часть приведенного документа о выпивке не вызывает вопросов. Здесь важно понять, почему Пугачев охладел к старым соратникам, с которыми всего полгода назад пустился на столь опасную авантюру? Все они, в том числе Мясников, с самого начала знали, с кем имеют дело, поэтому на многое претендовали. Ни с одним казаком из Яицкого городка он не был так откровенен, никому не раскрыл свое подлинное лицо. Его поддержали те, кто поверил в легенду о чудесном спасении Петра Федоровича, даже депутат Уложенной комиссии старшина Перфильев, который и после женитьбы «государя» на «простой девке» не усомнился в нем. Больше того, и капитана Крылова убеждал в необходимости покориться ему — может, простит и генералом сделает.
Другие усомнились. Сомнения все более усиливались после каждой неудачи повстанцев в столкновениях с правительственными войсками. Мало-помалу слабело и усердие казачьего люда к общему делу.
Пугачев, оценив подступающую опасность, надумал устроить смотр Главной армии: проверить пушки, подсчитать запасы зарядов и ядер к ним, пороха, провианта и фуража, восстановить пошатнувшуюся дисциплину и почтение к командирам, которые тоже распоясались, особенно Дмитрий Лысов. Он пил с утра до вечера, пил все, что ни попадет, и, панибратски хлопая Емельяна по плечу и хитро хихикая, предлагал:
— Надежа-государь, отведай! Не обижай отказом друга старого.
— Митька, хватит! — зло прохрипел Пугачев. — Сколько можно бражничать?!
— Пока душа просит, — ответил пьяный Лысов. — Выпей, надежа-государь, со мною во здравие императорского величества... Устиньи Петровны. — И омерзительно осклабился.
— Юродствуешь, окаянный! — не выдержал Пугачев. — С г... смешаю.
Казаки поспешили увести Лысова.
— Пьяный, — успокаивали они «государя», — проспится — человеком будет.
— Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, — сказал Емельян и удалился, чтобы успокоиться.
Из показаний Алексея Зверева на следствии:
«При Пугачеве ближние наперсники, никого не пуская, производят советы, а секретов их прочим слышать не можно. И все, кроме яицких, удалены и в страхе находятся. Напротив того, яицкие дерзновенны и вольны... По малым прицепкам бьют, а в случае и колют, — старается каждый им угодить, чтоб не прогневать. И так не только чернь, но и хороших людей, да и всех военных, имея для дела, а содержали в презрении»2.
Закончив смотр своих войск, стоявших в Каргале, отобедав и изрядно выпив у давних друзей, Пугачев приказал возвращаться в Берду и вскочил в седло. Неожиданно из толпы провожающих вывалился русский крестьянин, обнажил голову и рухнул в снег на колени:
— Выслушай раба своего, надежа-государь!
Мужика хотели оттащить, но Емельян остановил расторопных телохранителей:
— Не трогать! Какая беда случилась? Сказывай, старик.
— Была у нас в деревне твоя казачья команда. Привел ее полковник Лысов и учинил разбой, убивал, вешал, грабил и в ледяную воду сажал наших крестьян. А за что, неведомо...
Не дослушав старика, Пугачев повернулся к Лысову и неистово закричал:
— Правду ли говорит старик?
Полковник, побелевший от страха, ничего не ответил. Разъяренный Пугачев поднял коня на дыбы, круто развернул его и осадил перед командой Лысова. Добившись признания, поскакал по дороге на Берду. За ним пустились и все остальные. Лишь тщедушный старик крестьянин, покинутый всеми, стоял в снегу на коленях и заливался слезами.
Митька Лысов догнал Пугачева и, ерничая, заговорил:
— Ну, шо за беда, государь, не казаки ведь.
— Люди они! Паскуда!
— Такие же люди, как ты — царь, — не унимался хмельной Лысов.
— Что? Убью! — И, вынув из ножен саблю, замахнулся...3
Похоже, вино, выпитое за обедом в Каргале, лишило полковника рассудка и придало ему смелости. «Лысов наскакал сзади на Пугачева и ударил его копьем». Он «упал с лошади, но панцирь, который» был у него под платьем, спас ему жизнь4.
— Хватайте злодея! — рычал обезумевший от гнева и унижения Емельян.
Лысова обезоружили.
Чем все это кончилось? Пушкин писал, что товарищи помирили их, и «Пугачев пил еще с Лысовым за несколько часов до смерти».
Емельян Иванович примчался в Берду, призвал Михаила Александровича Шванвича и велел ему сочинить приговор. Секретарь думал недолго — привычное дело. Документ получился выразительный:
«Божиею милостью мы, Петр III, император, самодержец всероссийский и прочая, и прочая, и прочая. Объявляем во всенародное известие... Ныне, усмотря чрезвычайно оказанную от казака Дмитрия Лысова несносную высокообладающей особе нашей обиду, за которую по всем правам и узаконениям подверг он себя публичной и поносной смертной казни. На что смотря, каждый не отважился бы нас понесть и всегда возмог признавать и почитать за действительного и природного своего чадолюбивого монарха...»5
Шванвич поставил под приговором дату: «Марта 3 дня 1774 года».
За Лысова вступился Шигаев:
— Пощади, пресветлейший, державный государь. Казак ведь он наш добрый, спьяну наговорил, теперь сам кается.
— Нет, не будет ныне по-вашему! — твердо сказал Пугачев. — Нельзя простой народ забижать. Грабительства безвинных людей я не терплю. Объявить казнь всенародно.
— Государь, войско заропщет6.
Емельян не простил, но, подумав, приказал привести полковника. Пил с ним, пока над заснеженной Бердой не опустилась ночь. Потом на шею огрузшего Митьки накинули петлю, вывели во двор и задушили. Он умер, не пережив даже страха, ибо не осознавал, что с ним происходит.
Тело Дмитрия Сергеевича Лысова бросили в овраг. Закружившая ночью метель укрыла его от людских глаз.
«Не за свою персону мстил он сейчас, хотя и отписал так в указе для верности подданным, — убеждал советский биограф Пугачева. — На самом же деле изливал всю свою злость-досаду, на яицких накопленную, — за худую их службу неверную, за хитрость с женитьбою учиненную, за помышление ставить себя превыше других людей российских»7.
Может быть, и так. Только ведь в назидание другим наказывают обычно прилюдно. В этом же случае привели, посадили за стол, вселили надежду на помилование, напоили до бесчувствия и не повесили даже — «тайно задавили», по выражению Александра Сергеевича Пушкина8.
Так за свою персону мстил изувер или ради общего дела, во имя светлого будущего? Кто скажет?
Да, бывало, Пугачев диктовал указы с требованием «не забижать» простой народ, но сам ненавидел и презирал его никак не меньше своих яицких сообщников, если не больше.
Метель усиливалась. Волком выл ветер в печной трубе. Пугачев сидел у стола, обхватив голову руками и погрузившись в свои тяжелые думы. В комнате было пусто...
Как поднялся царь Емеля:
«Гей вы, бражники-друзья!
Или силой оскудели,
Мои князи и графья?»
Как он гаркнул: «Где вы, князи?!»
Как ударил кулаком,
Конь всхрапнул у коновязи
Под ковровым чепраком...Давид Самойлов9
Наступило утро. Пугачев и Овчинников, взяв тысячу доброконных казаков и десять пушек, двинулись по направлению к деревне Пронкино, куда, как стало известно накануне, подходили войска князя Голицына. Преодолев за два дня сто семьдесят верст, отряд добрался до Сорочинской, соединился с Араповым и после короткого отдыха снова пустился в путь сквозь ночную метельную мглу.
Сняв караулы, повстанцы ворвались в Пронкино, напали на спящих солдат, убили их командира Василия Елагина и завладели пушками. Учинили допрос пленным и выяснили, что одержали победу всего лишь над частью авангарда войск. В то же время другая его часть во главе с майором Львом Пушкиным, обойдя деревню, ударила с тыла. Емельян Пугачев вынужден был отступить в Сорочинскую крепость. Оставив в ней атамана Андрея Овчинникова с двумя тысячами казаков, он приказал ему не ввязываться в бой, беречь людей, а в случае необходимости отходить к Илецкой Защите. Сам же помчался в Берду, чтобы поднять всю Главную армию.
На обратном пути Емельян Иванович отказался от намерения идти к Илецкой и повернул к Татищевой крепости, у которой решил дать сражение неприятелю, имея под своим началом до девяти тысяч человек и тридцать шесть пушек.
Татищева «крепость, в прошлом году взятая и выжженная Пугачевым, была им исправлена. Сгоревшие деревянные укрепления заменены снеговыми» и облиты водой10. Вал обледенел. На замерзших его куртинах он установил орудия, измерил расстояния до мест вероятного подхода противника, обозначил их колышками, пристрелялся. К пушкам приставил самых проворных солдат из числа пленных. Эти приготовления самозванца «удивили князя Голицына, не ожидавшего от него таких сведений в военном искусстве»11.
Из показаний Максима Шигаева на следствии:
«По неустрашимости своей он всегда был впереди и подавал собою пример прочим. Также знал он... как палить из пушек, из других орудий и указывал всегда сам канонирам»12.
В четыре часа утра 22 марта Голицын привел шесть с половиной тысяч человек к Переволоцкой. Выделив в авангард под командованием полковника Бибикова три эскадрона кавалерии, по батальону гренадер и егерей и двести лыжников, он отправил их к Татищевой крепости и скоро выступил сам.
В Татищевой неприятеля ждали. Пугачев заранее собрал свою многотысячную толпу, едва поместившуюся внутри крепости, призвал послужить ему со всею храбростью. Потом потребовал соблюдать тишину, не высовываться, покуда корпус Голицына не подойдет на пушечный выстрел.
Полковник Бибиков не кинулся на штурм сломя голову. Он выслал в разведку трех казаков. Они подъехали к Татищевой. Из ворот вышла женщина, подговоренная Пугачевым, Овчинниковым и Араповым.
— Кто в крепости? Есть ли злодеи? — спросили разведчики.
— Злодеи были, да два дня тому уехали, узнав о подходе ваших войск, — ответила женщина и протянула казакам хлеб-соль. — Милости просим, входите без опасения.
Казаки последовали было за женщиной, но, приметя в открытые ворота, что крепость полна вооруженных людей, повернули коней и пустились назад. Пугачев бросил своих в погоню; одного из разведчиков удалось схватить. Его товарищи убежали и рассказали обо всем Голицыну. Князь двинул против мятежников две колонны: правую возглавил Мансуров, левую — Фрейман.
Войска наступали. Мятежники молчали. Голицын занял две господствующих высоты, установил на них батареи и открыл огонь. Из крепости ответили пальбой из тридцати орудий. Артиллерийская дуэль продолжалась несколько часов, после чего князь бросил на штурм войска Фреймана. Пугачев сам возглавил контратаку и решительным ударом расстроил ряды неприятеля. Но к тем и другим подошли подкрепления, и бой закипел с новой силой. В самый напряженный момент полковник Бибиков пустил во фланг повстанцам своих лыжников. В то же время две роты и четыре эскадрона Мансурова перекрыли им пути отступления на Оренбург.
Положение стало критическим. Овчинников предложил:
— Уезжай, батюшка, чтоб тебя не захватили.
Пугачев в сопровождении четырех казаков ускакал в Берду. В погоню за ними пустились чугуевцы. Но кони у Емельяна «и его товарищей были самые хорошие»13. Не догнали.
А.И. Бибиков — М.Н. Волконскому,
26 марта 1774 года:
«...Преодолев все трудности, одержали 22-го марта при крепости Татищевой, в 52-х верстах от Оренбурга совершенную и полную победу над самим самозванцем. Сей злодей имел сонмище свое в девять тысяч изменников, которое по шестичасовом огне разбито — и крепость взята с 36-ю большими орудиями. На месте побито изменников около 2000. Положено 3000 с лишком, в том числе более 600 яицких казаков... Неизвестно еще, жив ли сам злодей или нет»14.
Главнокомандующий Александр Ильич Бибиков сообщил московскому генерал-губернатору Михаилу Никитичу Волконскому слишком приблизительные данные об исходе того боя под крепостью Татищевой. При точном исчислении оказалось, что повстанцы потеряли 2500 человек убитыми и 5000 ранеными и пленными. Все пушки действительно достались победителям. Ну а «сам злодей» остался жив, убежал...
В тот же день, 22 марта, Пугачев прискакал в Берду. Ничего не тая, он рассказал о поражении под Татищевой. Всех охватило уныние. Чтобы взбодрить людей, приказал дать вина. Едва выкатили бочки, началась невообразимая свалка. Всем хотелось отведать согревающей душу жидкости. Каждый пустил в дело локти, кулаки и подручные средства, чтобы пробиться к заветному источнику национальной радости.
— Прекратить! Разбить бочки! Вылить вино! — распорядился «государь» и удалился прочь15.
Вино полилось рекой. Его собирали пригоршнями вместе со снегом и жадно глотали.
Люди метались по улицам слободы, толкая друг друга; паковали награбленное добро, бежали по дороге на Оренбург. Караульные задерживали переметчиков и убивали. По признанию Хлопуши, «множество было переколото»16.
Пугачев, собрав пять тысяч доброконных казаков и взяв с собой десять пушек, двинулся по дороге на Каргалу. По пятам за ним неотступно шла команда Голицына.
26 марта Бибиков писал жене: «То-то жернов с сердца свалился. Сегодня войдут мои в Оренбург. А сколько седых волос прибавилось в бороде, то Бог видит. А плешь на голове еще более стала»17. Очень впечатлительным человеком был Александр Ильич.
Самозванец еще не знал, что премьер-майор Гагарин нанес поражение атаману Белобородову на Урале, а подполковник Михельсон в пух и прах разгромил десятитысячную армию «графа» Зарубина. Он спешил оторваться от преследования. Не удалось.
1 апреля правительственные войска нагнали мятежников под Сакмарским городком. Люди Пугачева не выдержали натиска, побежали. Четыре сотни полегли на месте боя, около трех тысяч попали в плен, остальные рассеялись. Каратели потеряли всего восемь человек ранеными.
На следующий день Мансуров вошел в Яицкий городок. «Всеавгустейшая императрица» Устинья Петровна была арестована и отправлена сначала в Оренбургскую, а потом в Казанскую секретную комиссию.
Таким образом, Яик почти на всем его протяжении очищен был от мятежников. В руках властей оказались первые, самые верные сподвижники самозванца: Зарубин, Почиталин, Подуров, Мясников, Кожевников, Толкачев, Горшков, Хлопуша — все те, с кем он начал свое великое дело. Но движение отнюдь не было разгромлено, Пугачев с отрядом в пятьсот человек ушел на Урал. «Тритий император» не унывал.
С нарочитой бодростью «государь» говорил:
— Народу у меня, как песку, и я знаю, что чернь меня с радостью примет18.
Желающих вступить в армию «Петра Федоровича» и в самом деле было много. Не хватало только оружия. Уже через три недели после поражения под Сакмарским городком он имел до двух тысяч человек.
Емельян Пугачев думал идти на Челябинск, но дошел только до крепости Магнитной, где, узнав о падении города, решил изменить маршрут. Но куда податься? Близ уральских заводов действовали правительственные войска. Салават Юлаев потерпел поражение в столкновении с подполковником Иваном Михельсоном. Двинулся по Оренбургской линии, сметая на своем пути крепости, включая в ряды повстанцев казаков и солдат, забирая пушки, запасы пороха, провианта, деньги.
21 мая войска генерал-поручика Ивана Деколонга под Троицкой крепостью разгромили восьмитысячную армию Емельяна Пугачева. Многие бунтовщики попали в плен. Но самозванец с частью своих сторонников убежал, оставив на поле боя четыре тысячи трупов и двадцать восемь пушек. Пленных было немного — всего семьдесят человек.
На следующий день Пугачев столкнулся с полком Михельсона и в бою у деревни Лягушиной из двух тысяч своих конников потерял еще шестьсот человек убитыми и четыреста пленными. Сам и на этот раз ускользнул и скоро соединился с большим отрядом Юлаева.
Распускались самые невероятные слухи, способствовавшие росту численности повстанческой армии. Говорили, например, что генерал-аншеф Бибиков, который якобы встретился с «государем», опознал его и, шибко испужавшись, принял яд и умер.
Если опознал генерал, то почему бы не опознать кому-то еще.
Пугачев принял правильное решение — идти на Казань, где он мог рассчитывать на поддержку многих тысяч крепостных Поволжья. На пути к столице Татарии находилась Оса.
18 июня Емельян Иванович расположился лагерем перед крепостью. Четыре попытки штурма ничего, кроме потерь, не принесли. Но в городе произошел раскол: одни советовали сдаться, а другие требовали стоять до последнего. Мятежники, склоняя осажденных к покорности, предложили им прислать своих людей посмотреть на «Петра Федоровича».
В осажденной крепости проживал отставной сержант гвардии Петр Треногин, которому приходилось когда-то видеть императора. Его и отправили на «смотрины».
Емельян Пугачев, по свидетельству Ивана Треногина, переоделся в простое платье и, «поставя в ряд казаков человек с двадцать, сам стал между ними и приказал привести посланца из крепости»19.
Треногина привели, поставили перед шеренгой казаков. Он переводил взгляд с одного на другого, потом подошел к Пугачеву, «уставил глаза свои на злодея и смотрел пристально». Опознание затягивалось. Емельян решил помочь старику.
— Что, дедушка, узнаешь ли ты меня?
— Бог знает, как узнать! В то время ты был помоложе и без бороды, а теперь с бородой и постарее.
— Смотри, дедушка, хорошенько смотри и узнавай, коли помнишь.
Треногин ходил вдоль шеренги и всякий раз останавливался перед Пугачевым:
— Мне кажется, что ты похож на государя Петра Федоровича.
— Ну, так, поди и скажи своим, чтобы не противились мне, а то ведь я всех вас предам смерти.
Треногин вернулся в Осу, но ничего определенного сказать не смог: и похож — и не похож. На следующий день, 20 июня, сержанта послали еще раз, и он «признал» его, поклонился «императору»:
— Теперь узнаю, ты подлинно наш надежа-государь.
— Так ступай и скажи господам офицерам, чтобы не противились, и не проливали крови напрасно, и встречали бы меня с честью.
Отставной сержант вернулся в город и, вступая в крепость, стал кричать:
— Господа офицеры! Он — подлинно наш государь Петр Федорович!
Не сразу, но согласие было достигнуто. 21 июня все жители города и защитники крепости во главе с комендантом под звон колоколов вышли со знаменами, иконами и хлебом-солью встречать «государя Петра Федоровича». Подъехал Пугачев. Все опустились перед ним на колени20.
Путь на Казань был открыт.
Примечания
1. Сальников Юрий. Указ. соч. С. 97.
2. Там же. С. 98.
3. Там же. С. 99.
4. Пушкин А.С. Соч. Т. 7. С. 60.
5. Документы ставки Е.И. Пугачева... С. 42.
6. Сальников Юрий. Указ. соч. С. 100—101.
7. Там же.
8. Пушкин А.С. Соч. Т. 7. С. 60.
9. Самойлов Давид. Т. 1. С. 138.
10. Пушкин А.С. Соч. Т. 7. С. 61.
11. Там же.
12. Сальников Ю. Указ. соч. С. 102.
13. Буганов В.И. Указ. соч. С. 139.
14. Сальников Ю. Указ. соч. С. 105.
15. Там же. С. 104.
16. Там же. С. 105; Буганов В.И. Указ. соч. С. 142.
17. Сальников Ю. Указ. соч. С. 105.
18. Мавродин В.В. Указ. соч. С. 62.
19. Буганов В.И. Указ. соч. С. 157.
20. Там же.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |