2 сентября 1707 года князь Юрий Владимирович Долгорукий прибыл в Черкасск. Под его началом числилось до двухсот вооруженных солдат и казаков азовского гарнизона. Этих сил было достаточно, чтобы решить поставленную царем задачу — отыскать «тех беглецов... и с женами их и детьми выслать в те места, откуда кто пришел»1.
Войсковой атаман Лукьян Максимов не позволил подполковнику Юрию Долгорукому «чинить розыск о пришлых людях» в самом Черкасске, поскольку царскою указа, запрещавшего принимать на Нижнем Дону беглых из России, якобы не было, но посоветовал поискать их в отдаленных верховых городках и по «запольным рекам», где они могли укрываться. Больше того, для оказания помощи карателям он отправил своих старшин Абросима Савельева, Ефрема Петрова, Никиту Алексеева, Ивана Машлыкина и Григория Матвеева — активных проводников политики московского правительства на Дону2.
Долгорукий оставил Черкасск и устремился на север. Поначалу «улов» его исчислялся единицами, потом десятками и, наконец, сотнями беглецов, в разряд которых определялись не только новопришлые, но нередко и старожилы донских станиц. Так, в Обливенском городке он нашел всего шесть «природных казаков», из которых трех самых «лутчих» приказал отодрать кнутом за попытку обмануть его. Как оказалось, двести человек проживали там незаконно и подлежали возвращению3.
В Новоайдарском городке на двенадцать старожилых казаков пришлось человек сто пятьдесят новопришлых. А встречались и такие станицы, все обитатели которых были недавними беглецами из России4.
Слухи об экспедиции опережали движение отряда и вызывали недовольство населения огромного края. Клокотала и сама донская столица. Не успел князь скрыться за горизонтом, как собрался войсковой круг, на котором казаки высказались за то, чтобы «побить бояр и немцев... за их злое дело»5.
Почему волновались «пришлые люди» в верховых городках, понятно: не хотели возвращаться в крепостное рабство и на корабельную воронежскую каторгу. А вот чем были недовольны жители Черкасска, где даже сыск беглых не производился? В донской столице собирался круг, решавший важнейшие проблемы Войска. Главную роль на нем играли зажиточные казаки. За какое такое «злое дело» надумали эти вполне благополучные люди «побить бояр и немцев»? Вот вопросы, от ответа на которые во многом зависит определение движения, возглавленного Кондратием Афанасьевичем Булавиным.
Как мы убедились, беглых на Дону искали и раньше, но это никогда не вызывало всеобщего недовольства. Больше того, всего через год после последнего вывоза «пришлых людей» в Россию казаки, выполняя решение войскового круга, не только отказались поддержать восставших астраханцев, но и приняли участие в их усмирении и конвоировании пленных бунтовщиков в Москву, за что ожидали награду. А теперь вот поднялись сами. Что же произошло?
А произошло то, что никак не укладывается в оценку этих событий как проявление классовой борьбы. Летом 1707 года по Донской земле и ближайшим к ней уездам поползли слухи, что Петр I и его сын Алексей пали жертвой заговора, организованного «боярами и немцами». В эту молву поверила даже значительная часть старшин во главе с бывшим атаманом Ильей Григорьевичем Зерщиковым. Поэтому и прозвучал на собрании войскового круга призыв наказать убийц царя и царевича за «их злое дело». Гнев казаков обрушился на отряд князя Долгорукого, который, как считали донцы, только потому и явился на Дон «чинить розыск о пришлых людях», что преступники захватили власть в государстве.
А Долгорукий между тем продолжал продвигаться на север. Действия отряда вызывали возмущение не только «новопришлых людей», но и «природных» донцов, обвинявших князя и сопровождавших его старшин в том, что они «многие страницы огнем выжгли, старожилых казаков кнутом били, губы и носы резали и младенцев по деревьям вешали», а девиц и замужних женщин «брали к себе для блудного помышления на постели»6. Несмотря на то что показания об этом были даны значительно позднее, вряд ли следует считать их преувеличением, вызванным желанием пробудить сочувствие к себе и ненависть к представителям власти.
8 октября 1707 года Юрий Долгорукий с частью своего отряда, ибо остальные шли по другим маршрутам, прибыл в Шульгинский городок. Сам подполковник, офицеры Семен Несвитский, Иван Дурасов и около десяти их людей устроились на ночлег в станичной избе, выставив в караул до двадцати солдат. Другие расположились на ближайших казачьих подворьях. Черкасских старшин приютил у себя местный атаман Фома Алексеев7.
Сразу после отъезда Юрия Долгорукого из Черкасска состоялась встреча Кондратия Булавина с войсковым атаманом Лукьяном Максимовым, на которой было решено убить князя, после чего первый поспешил домой в Трехизбянскую станицу, а второй развернул энергичную агитацию, отправляя «от себя письма в верховые донские и хоперские городки»8 с призывом «к бунту и к умерщвлению князя»9.
Согласованность действий Кондратия Булавина и Лукьяна Максимова на этапе созревания заговора подтверждается по меньшей мере тремя источниками: показаниями казака Леонтия Карташа, донесением английского посла Чарлза Витворта и письмом князя Василия Долгорукого, брата руководителя карательной экспедиции. И все-таки советские историки настойчиво отрицали возможность такого согласия. В самом деле, могли ли найти общий язык «классовые враги»? С точки зрения «самой передовой методологии» — вряд ли. Ведь один из них «борец за народное счастье», а другой — представитель высшей власти на Дону и, значит, эксплуататор. Ан нет. Сумели договориться. Но союз оказался непрочным.
Уже вечером 8 октября, когда отряд располагался на ночлег, в станичную избу вошел шульгинский атаман Фома Алексеев и, обращаясь к Долгорукому, спросил:
— Господин подполковник, передал ли вам старшина Савельев мое донесение, касающееся дела особой важности?
— О каком деле ты говоришь, атаман?
— Писал я старшине Савельеву, что вор Кондрашка Булавин из Трехизбянской станицы собрал в Ореховом буераке близ Новоайдарского городка человек с полтораста, а то и больше и замышляет убить вас, князь.
— Я о том ничего не слыхал, — сказал Долгорукий и приказал привести старшину Абросима Савельева.
Через несколько минут явился старшина и, уставясь на командира, спросил:
— Чего изволите, господин подполковник?
— Чего изволю, спрашиваешь! Тебе писал атаман Фома, что вор Булавин с товарищи решил убить меня, а ты не объявил мне о том. Почему?
— Истинный Бог, никакого письма от Фомы не получал, потому и объявлять было нечего.
Оказалось, письмо то атаман Алексеев послал с казаком Панькою Новиковым, который, вернувшись, сказал Фоме, что поручение его выполнил, вручил конверт старшине Абросиму Савельеву и тот «велел ему кланятца».
Бросились искать казака Паньку, но того и след простыл.
Не потому ли и успокоился станичный атаман Фома Алексеев, что поверил казаку Паньке и спросил у князя о письме лишь за час до наступления ночи, когда времени на серьезное расследование уже не осталось. А может, тянул сознательно?
Похоже, этот вопрос интересовал и Долгорукого.
Когда казака Паньку сыскать не удалось, князь Юрий спросил атамана Фому, от кого он выведал о намерениях вора Кондрашки. Алексеев назвал безымянного котельных дел мастера, которого повстречал по пути из Трехизбянского городка, куда тот шел в поисках олова.
— И что же сказал тебе тот котельник? — поинтересовался князь.
— Сказал, что вор Булавин собрал людей, чтобы убить князя Долгорукого, да только напал на них страх, и все разбежались.
Казака-котельника нашли в Новоайдарском городке и доставили к Долгорукому. Он подтвердил слова, сказанные шульгинским атаманом Алексеевым10.
Над казачьей станицей опустилась ночь.
Как видно, Долгорукий вполне серьезно воспринял предупреждение атамана Алексеева. Подполковник действовал энергично: гонял курьеров за несколько верст, искал и допрашивал всех, кто что-либо знал о Булавине и его замыслах. Возможно, показание котельника, подтвержденное атаманом Фомой, который тоже «слышал» от одного казака, «что те воры разбежались», несколько успокоило князя, но вряд ли настолько, что он смог сохранить слишком большую уверенность в прочности своего положения. Ведь последний его прапорщик, ускакавший в сопровождении трех солдат в темную ночь за «лутчими людьми» из Новоайдарской станицы «для расспросу их», так и не вернулся. Это должно было насторожить опытного воина.
Думаю, не мог князь не ожидать нападения. Вот только сил в его распоряжении было очень мало — не более пятидесяти человек. Потому-то и не принял он каких-либо мер предосторожности, понадеявшись на Бога. А Господь оставил его.
Очень вероятно, что не только безымянный новоайдарский котельник, но и Фома Алексеев сознательно вводили Юрия Долгорукого в заблуждение рассказами о том, что булавинцы «разбежались». Действовали-то они по предписанию атамана Лукьяна Максимова, который «посылал от себя письма в донские и хоперские городки» с призывом «его, князя, убить, где изъедут», то есть встретят11.
«Изъехали» в Шульгинском городке, над которым нависло черное небо. Ночь — время для великих дел и злодейских свершений.
Под покровом осеннего леса собрал Кондратий Булавин до двухсот человек с «излишком». Полковниками у него были Григорий Банников, Федор Беспалый, Никита Голый, Семен Драный и другие. Особым авторитетом среди них пользовался Иван Лоскут, который еще «при Стеньке Разине лет семь» был, чем немало гордился и на многое претендовал. Что за имена! Будто сошли со страниц классической трагедии. Но трагедии русской. Фамилии-прозвища просто кричат о социальном положении их носителей: все, как один, — убогие, нищие, оборванцы.
В ночь с 8 на 9 октября булавинцы вошли в Шульгинский городок, точно зная, где остановился подполковник Юрий Долгорукий со своими людьми...
Сведения о том, что произошло в том городке в ту темную ночь, очень скудны и основаны главным образом на рассказах непосредственных участников, записанных теми, кто был на периферии событий. Ближе всех к эпицентру трагедии оказался Ефрем Петров, которого вместе с другими черкасскими старшинами приютил у себя станичный атаман Фома Алексеев. Он-то и дал самые полные показания об этом нападении повстанцев в Посольском приказе в Москве, куда прибыл в ноябре 1707 года в составе легкой станицы от Войска Донского.
«В полночь учинились в том городке у станичной избы крики и ружейная стрельба», и он, Ефрем, со своими товарищами, проснувшись от того шума и взяв оружие, побежали к Юрию Долгорукому. По пути черкасские старшины встретили некоего сержанта Карпа и трех конных казаков, испачканных кровью, которые рассказали, что булавинцы уже убили князя, искали его, Петрова, и посоветовали им «поворотитца». Они, испугавшись, вскочили на подводных лошадей без седел и, как «были в одних рубашках», помчались в степь в разные стороны, не успев даже договориться о месте встречи12.
Офицеры Афанасий и Яков Арсеньевы дополнили описанную картину некоторыми деталями. В частности, сообщили азовскому губернатору Ивану Толстому, что нападающие, в основном новопришлые люди, войдя ночью в Шульгинский городок, разъединили солдат и казаков из отряда, стоявших в карауле, подступили к станичной избе и начали стрелять в окна и двери, чтобы убить князя Юрия Долгорукого и черкасских старшин Ефрема Петрова, Никиту Алексеева и других13.
В том ночном налете на станичную избу были убиты сам командир отряда Юрий Долгорукий, князь Семен Несвитский, солдаты и казаки — всего семнадцать человек. Их изуродованные тела побросали в какую-то «волчью яму». Многих позднее опознать не удалось14.
Офицеров отряда Василия Арсеньева и Матвея Булгакова взяли в плен, в лагере повстанцев забили до смерти кнутом, а их тела сбросили в речку Айдар. У казаков и солдат отобрали лошадей и оружие и с миром отпустили в Троицкую крепость15.
Черкасские старшины, ночевавшие у атамана Фомы Алексеева, бежали в степь. Восставшие пытались найти их, особенно Ефрема Петрова и Никиту Саламату, но «за темностью ночи не нашли»16.
Несколько дней спустя Кондратий Булавин, оценивая результаты того ночною нападения на отряд Юрия Долгорукого, говорил:
— Жаль, ушел Никита Алексеев-Саламата. Придет в Черкасскую, скажет казакам, чтоб за мною не шли — и не пойдут. Убей мы его — все Войско ко мне бы преклонилось17.
Похоже, влиятельным старшиной был Никита Алексеев-Саламата, коль предводитель восстания опасался его обращения к казакам.
Разгром отряда положил начало, может быть, самому опасному для правительства выступлению казаков, в котором Кондратий Афанасьевич Булавин заявил о себе как вождь, способный повести за собой массы обездоленных людей, тысячи голых и драных, едва прикрытых лоскутами беглецов из России, готовых на все, лишь бы отстоять свое право на вольную жизнь на Дону.
Не стоит, однако, преувеличивать значение победы Булавина. В военном отношении оно равно нулю. Долгорукий заведомо был обречен. В ночь с 8 на 9 октября 1707 года в Шульгинском городке произошло массовое убийство, санкционированное казачьим кругом и войсковым атаманом, от имени которых действовал Кондратий Афанасьевич.
В психологическом плане значение этой расправы неоспоримо. Авторитет Булавина поднялся не только на Верхнем, но и на Нижнем Дону. А вместе с ним выросла численность его отряда до тысячи человек, поскольку в городках по рекам Деркулу и Айдару «многие люди к тому воровству и к измене пристали»18.
Теперь важно определить позицию атамана Лукьяна Максимова, хотя она не была сколько-нибудь оригинальной...
Смерть буквально распростерла свои крыла над Юрием Долгоруким. Он мог быть убит еще в Черкасске. Помешало этому лишь опасение за судьбу низовых казаков, находившихся на «государевой службе» в Польше.
Потом, когда он двинулся с отрядом в верховые городки, то вслед за ним Лукьян Максимов послал «от себя письма в донские и хоперские городки», в которых призывал «вольницу убить князя», советовал «пришлым казакам от усмирения Юрия Долгорукого уходить и хоронитца по лукам». И они следовали «ево велению»19.
Эти сведения извлечены из расспроса донского казака Леонтия Карташа.
О том, что Максимов своими «письмами подстрекал к бунту и умерщвлению Долгорукого, обещая поддержать его всеми силами», сообщал также своему правительству и английский посол Чарлз Витворт20.
Известные советские исследователи истории восстания Е.П. Подъяпольская и В.И. Лебедев поставили под сомнение показания Л.К. Карташа, объяснив их появление «обидой» на атамана. Оговорил, мол, да и только. Но мог ли позволить себе такое человек, призвавший в свидетели более десятка казаков и две станицы? Вряд ли.
А что Витворт? Да он же не был на Дону. Поэтому можно ли серьезно воспринимать его сообщение своему правительству, основанное, по-видимому, на слухах. Конечно, какая-то логика в этом скептицизме есть. Но ведь не ошибался английский дипломат.
Много лет спустя журнал «Исторический архив» опубликовал письмо Василия Владимировича Долгорукого к Петру I, в котором брат погибшего в Шульгинском городке князя настаивал, что убийство подполковника «умыслили атаман Лукьян Максимов с товарищи». Мотивы этого преступления старший майор гвардии обосновывал стремлением закрыть «воровство» свое — прием многих тысяч беглых людей вопреки запрету его величества21.
Большие знатоки истории крестьянских войн с участием казаков А.П. Пронштейн и Н.А. Мининков считают, что документ этот «заслуживает доверия».
Основная часть старшин была очень недовольна решительностью царских властей в борьбе с бегством на Дон и готова была идти на все, чтобы положить конец походам по казачьим городкам правительственных войск. На этой почве заговор против Ю.В. Долгорукого с участием Л.М. Максимова был вполне возможен22.
Да, возможен!
Убийство Юрия Долгорукого нельзя связывать только с выступлением беглых, которых он разыскивал и отправлял к прежним владельцам и на корабельные работы в Азов и Воронеж. Документы буквально пестрят сообщениями об «общем согласии» между казаками, в том числе и старшинами, против московского правительства, представителем которого на Дону считали князя. Об этом писали очень многие осведомленные современники:
— киевский воевода Дмитрий Голицын: «Все донские казаки находятся в общем согласии с оным вором» Кондратием Булавиным;
— «птенец гнезда Петрова» Александр Меншиков: «Все они, казаки заодно; ежели все соберутся, то немалой опасности от них надо чаять», то есть ожидать;
— командующий карательной армией Василий Долгорукий: «В Черкасске и во всех станицах первые люди — все сплошь воровству причастны... и готовы к бунту всегда»23.
Убийство Юрия Долгорукого и само восстание виной всех считал также бывший и будущий атаман Илья Зерщиков24, а в его осведомленности вряд ли можно сомневаться.
Виноваты были все, ибо всерьез восприняли легенду о смерти Петра I и его сына Алексея. Потому и решили «побить бояр и немцев... за их злое дело» и одновременно защитить свои сословные интересы — отстоять право приема беглых, которые по мере перехода казачества к земледелию приобретали значение дешевой рабочей силы.
Войсковой атаман Лукьян Максимов не выпадал из «общего согласия», хотя сам вряд ли верил слухам. Орудием борьбы с московским правительством он избрал Кондратия Булавина.
Расправившись с «сыщиками» Юрия Долгорукого, булавинцы покинули Шульгинский городок, перешли реку Айдар и двинулись вверх по Донцу. По казачьим станицам отправлялись письма с призывом «побить до смерти» другие карательные отряды, посланные князем перед смертью по другим маршрутам. По пути следования атаман бахмутских солеваров проводил мобилизацию казаков по два человека из трех по жребию. Уже через два дня он собрал до тысячи новых воинов. Правда, половина из них не имела ни лошадей, ни оружия, ни одежды25.
12 октября повстанческое войско вошло в Старый Боровск на Донце. Все жители городка встречали своих избавителей от репрессий карателей хлебом-солью, вином и медом. Самого Булавина, его полковников и сотников угощали в станичной избе, а остальных разместили вокруг нее. После обеда созвали круг, и местный атаман, как видно человек не из робкого десятка, прямо спросил:
— Скажи, Кондратий, что нам делать, если придут войска из Руси? Тогда и сами пропадете и нам пропасть будет26.
Зашумели казаки, закричали:
— Скажи, скажи нам, вож, всю истину!
Булавин встал, окинул взглядом майдан и решительно начал:
— Казаки, не боитесь. Я не просто такое дело затеял, а прежде побывал и в Астрахани, и в Запорожье, и на Терках. Все тамошние жители под присягой мне обещали прийти к нам на воспоможение, в товарищи. И уже скоро будут.
Похоже, обманывал Кондратий Афанасьевич староборовцев, успокаивал. Вряд ли довелось ему побывать в Астрахани, которую недавно усмиряли низовые казаки. В это время он всецело был поглощен конфликтом с Изюмским полком, претендовавшим на солеварни и земли по речке Бахмут. Но какой же народный бунт обходился без пропагандистской лжи?
Далее Булавин поделился с казаками своими планами на будущее:
— Ныне пойдем мы вверх по Донцу на Новый Боровск, Краснянск, Сухарев, Кабанье, Меловый Брод, Сватовы Лучки и далее на Бахмут. Будем казаков к себе приворачивать. И горе тому, кто отвернется от нас: на возвратном пути всех сожжем и животы пограбим.
Не правда ли, очень доступный для разумения пропагандистский прием использовал атаман, вставший на защиту донской автономии?
Булавин говорил долго. В этом походе он надеялся не только склонить на свою сторону верховых казаков, но и рассчитаться с изюмцами, пройтись по городкам Слободской Украины, обзавестись лошадьми, оружием и одеждой, чтобы потом двинуться на Азов и Таганрог, освободить ссыльных и каторжных и получить в их лице «верных товарищей».
— А весной, — кончил свою речь атаман, — пойдем мы на Воронеж и до Москвы...27
Здесь, пожалуй, надо остановиться, чтобы подумать-поразмышлять над фактами.
В литературе, и литературе очень добротной по качеству исследования, высказывалась мысль, что «угроза восставших овладеть Азовом и Таганрогом (опорными пунктами правительства на Донской земле) вовсе не противоречила желанию старшин избавиться от усилившегося контроля центральной власти над их действиями»28.
С этим мнением нельзя не согласиться.
«Но едва ли старшины могли быть довольны высказанным в круге намерением повстанцев «на весну, собравшись» идти «на Воронеж и до Москвы», продолжают авторитетные историки. С точки зрения защиты донской автономии такой поход ничего не давал. Напротив, его осуществление вызывало опасность вторжения на Дон большого царского войска. А антикрепостнические мотивы такого похода, выражавшиеся булавинцами, не могли разделяться богатыми казаками и старшинами»29.
Процитированный отрывок представляет интерес в трех отношениях.
Во-первых, еще в Черкасске после отъезда Долгорукого казаки собрали круг и высказались за то, чтобы «побить бояр и немцев... за их злое дело». На Дону, как известно, не было ни тех ни других. Следовательно, без похода «на Воронеж и до Москвы» решить эту задачу не представлялось возможным. Противников этой затеи, как мы выяснили, было немного. Самых влиятельных из них войсковой атаман определил в помощники к князю-карателю.
Во-вторых, опасность вторжения на Дон «большого царского войска» очень преувеличена, поскольку Россия втянулась в изнурительную войну со Швецией. К тому же государство сотрясали локальные взрывы народного недовольства.
Наконец, неизвестно, откуда в нашу литературу вошел тезис об «антикрепостнических мотивах похода». Документов, подтверждающих его, нет. А вот сведения противоположного характера есть.
Житель Тамбова Афанасий Полухин, посланный драгунским полковником князем Григорием Волконским на Верхний Дон «для проведования в тамошних городках о намерениях» повстанцев, сообщил о тайной беседе с самим «Кондрашкою Булавиным», из которой вынес убеждение, что «до черных людей дела им, ворам, нет». Все их заботы касаются только бояр, прибыльщиков, немцев, подьячих и ябедников, которых надо побить. «И для того итить им до Москвы»30.
Афанасий Полухин сообщил князю Григорию Волконскому еще много интересного, но пока оставим его и вернемся на староборовский майдан, где закончил свою речь Кондратий Булавин. После него в середину круга вошел старик Иван Лоскут. Он начал говорить:
— Не бойся, Кондратий. Я прямой Стенька, да не тот, что свою голову без ума потерял. Я буду вам вож (вожак, вождь) удачливый. Мы возьмем верх над боярами и немцами31.
Речи авторитетных атаманов произвели впечатление на староборовских казаков. Все они вместе со своим станичным начальником перешли на сторону повстанцев и двинулись с ними по Донцу.
В тот же день «и новоборовский атаман с казаками ему, Булавину, стретя, склонились и передались и пошли за ним же»32.
Таким образом, под властью повстанцев оказались Трехизбянский, Шульгинский, Новоайдарский, Беляевский и Боровские городки, в которых числилось двести девяносто жителей.
В эти первые дни Кондратий Булавин действовал энергично, писал и отправлял с нарочными письма в казачьи городки вниз и вверх по Дону, Северскому Донцу, Хопру, Медведице, сообщал об убиении Юрия Долгорукого, призывал расправляться с «сыщиками», посланными князем для переписи беглых. Думаю, что под влиянием этой агитации в конце октября произошли волнения в Алексеевской, Федосеевской и Усть-Бузулукской станицах, сопровождавшиеся истреблением офицеров и старшин...
После убийства Юрия Долгорукого старшина Ефрем Петров ускакал на неоседланной лошади в степь, отсиделся сутки в буераке, опасаясь выйти к людям. На следующую ночь повстречал на дороге своего товарища по экспедиции Никиту Алексеева, и тот предложил ему идти в Староайдарский городок, где, как он выяснил, находилась небольшая команда «сыщиков» под началом братьев Афанасия и Якова Арсеньевых.
Пришли, собрали казаков Старого Айдара, Закотного, Краснянска и Осиновой Луки. Те выбрали Ефрема атаманом, а Никиту — полковником; с целованием креста поклялись «друг друга не выдавать и великому государю не изменять». Уже 11 октября они двинулись в поход против «тех воров». Встретились в степи, но в бой вступить не решились из-за явного численного превосходства повстанцев: сто девяносто против четырехсот, а то и тысячи человек. Поэтому сначала отступили в лес, а под покровом темноты вернулись в станицу.
Воинственный пыл у старшины Петрова, полковника Алексеева и армейских офицеров Арсеньевых пропал. Оставив своих казаков и солдат в Старом Айдаре, все они «тайно в ночи побежали в Черкасск»33.
Вскоре к Старому Айдару подошли повстанцы и потребовали выдать им Афанасия и Якова Арсеньевых, но те уже приближались к Черкасску. Однако станичный «атаман и казаки к нему, Булавину, не склонились и в городок к себе не пустили»34. На штурм же засевших в осаде Кондратий Афанасьевич не решился, очевидно из опасения пролить кровь казачью. Простояв двое суток, он поднял свои войска и двинулся вверх по реке на Закотный.
Таким образом, первая попытка организовать отпор восставшим не удалась. Но и Булавин не добился тогда успеха. Думаю, не случайно: заговор-то был против «бояр и немцев», интересы которых на Дону представляли московские сыщики беглых.
На ярочке, на ярочке, на Айдаре на реке,
На Айдаре на реке, во Шульгинском городке,
Появился невзначай удалой наш Булавин,
Булавин не простак, он лихой донской казак,
Храбрый воин и донец, он для всех родной отец,
Он на турчина ходил, много нехристей побил,
Зипун, шитый серебром, сабля в золоте на нем,
Глаза горят его огнем, шапку носит набекрень,
Не затронься, не задень.
По майдану он идет, шапки он своей не гнет,
Своей шапочки не гнет, своим усом не ведет.
На девчат орлом глядит, подарить казной велит.Казачья песня
Похоже, песня эта, полная оптимизма, проникнутая верой в атамана, откровенным восхищением и гордостью за человека, ставшего лихим казаком, храбрым воином-донцом, заботливым и щедрым отцом, появилась в начале восстания, в пору первых побед над карателями князя Долгорукого.
Авторитет Кондратия Булавина поднялся на небывалую высоту. Он стал опасным соперником войскового атамана Лукьяна Максимова.
Примечания
1. Там же. С. 113.
2. Там же. С. 131.
3. Там же. С. 137—138.
4. Там же.
5. Там же. С. 163.
6. Там же. С. 461.
7. Там же. С. 131, 134, 138, 145.
8. Там же. С. 162.
9. Чаев Н.С. Булавинское восстание. Предисловие к указ. сборнику документов. С. 37.
10. Булавинское восстание. С. 138—139.
11. Там же. С. 162.
12. Там же. С. 139—140.
13. Там же. С. 127.
14. Там же. С. 128.
15. Там же. С. 143.
16. Там же. С. 131.
17. Там же.
18. Там же. С. 134, 140.
19. Там же. С. 163.
20. Чаев Н.С. Указ. соч. С. 37.
21. Исторический архив. 1955. № 4. С. 194.
22. Пронштейн А.П., Мининков Н.А. Крестьянские войны в России... С. 231.
23. Булавинское восстание. С. 37, 232, 298.
24. Там же. С. 304.
25. Там же. С. 128—130.
26. Там же. С. 130.
27. Там же.
28. Пронштейн А.П., Мининков Н.А. Крестьянские войны в России... С. 232.
29. Там же.
30. Булавинское восстание. С. 203.
31. Там же. С. 130.
32. Там же.
33. Там же. С. 140—141.
34. Там же. С. 132.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |