И.И. Репин — П.Х. Обольянинову,
13 августа 1800 года:
«Милостивый государь Петр Хрисанфович!
Присланные сюда под присмотр от государя императора служившие в лейб-казачьем полку и исключенные из службы полковник и подполковник Грузиновы, родные братья, удалясь от всего здешнего собрания, жили весьма тихо, но вчера вечером, при захождении солнца...»1
Последний луч заходящего солнца сверкнул и погас за прибрежными вербами. Белые барашки кучевых облаков окрасились багровым светом ушедшего за горизонт светила. На затихший после дневных трудов город опустились вечерние сумерки.
Петр Грузинов вышел из дома, легко вскочил на коня, подведенного Федотом, и рысцой поскакал к устью Протоки, намереваясь переправиться через нее вброд, чтобы обойти пикет у моста при главном выезде из Черкасска. Но и там оказался караул, «поставленный по удобности положения сего места» на другой стороне речушки. Часовой крикнул:
— Стой! Кто таков?
«Грузинов о звании своем умолчал, не дав ему знать о том».
— Ты что, оглох? Куда едешь? — не унимался часовой.
Петр, узнав в нем урядника Алентьева, попытался шуткой выйти из затянувшейся паузы:
— Да вот еду на Задонскую сторону открывать неприятеля...
— Какого еще неприятеля? — не понял юмора казак. — Вернись! Не видишь — караул!
«Ну и дурак же ты, голубчик», — подумал Грузинов и снова заговорил:
— По какому повелению поставлен караул?
— По повелению главной команды, — ответил урядник.
— Врешь ты. А ну-ка покажи бумагу о поставленном карауле! — «повелительным образом потребовал» Грузинов.
Но Алентьев знал службу и был настроен решительно.
— Я тебе покажу, — сказал он и, выругавшись, направил лошадь в воду.
Петр взял вправо и вплавь переправился на левый берег Дона, где был остановлен подполковником Иловайским2.
В это время атаман Орлов, извещенный уже о попытке Грузинова прорваться за город, отправил казака Василия Пастухова «спросить в доме его, куда он поехал» и у кого взял лошадь.
Посыльного встретил мальчик Федот. На крыльцо вышел Евграф Осипович. Спросил:
— Чего тебе надобно, казак?
Пастухов объяснил.
— Какое дело войсковому атаману до того, куда уехал мой брат? — ответил вопросом на вопрос и «азартно сбранил Орлова самыми поноснейшими словами... а также приехавших в Черкасск по воле государя императора» генералов Кожина и Репина, назвав их «лытством».
— Не знаю, господин полковник, только мне велено...
— Вот пойди и скажи все сие, пусть они донесут на меня своему высочайшему... — И выдал Пастухову столь выразительный оборот, что казак не решился повторить его начальству3.
С.А. Кожин — Павлу I,
13 августа 1800 года:
«...После рапорта о сем пришедшего казака Пастухова я, войсковой атаман Орлов, и генерал Репин пошли к нему, Грузинову, в дом, где он был стащен подполковником Иловайским 8-м с чердака, по здешнему полатями именуемым, и взят. Мы его при себе раздели и яко важного преступника заковали как можно крепче и повергли в преисподнюю темницу...»4
Генералы, пришедшие арестовать Евграфа Грузинова, обшарили чердак, перетрясли книги, возможно, в одной из них нашли записку, написанную на двух листах бумаги белого и голубого цвета. Двести лет пролежала она в известном уже читателю доме на берегу Невы. Она-то и стала тем барьером, который так и не смогли преодолеть биографы братьев.
В тот же вечер был «посажен в ножную колодку» и Петр Грузинов, которому поначалу выпал лишь домашний арест.
Спешно была составлена комиссия военного суда, приступившая вскоре к столь же торопливому следствию. 13 августа 1800 года «с приличным караулом и конным конвоем» Евграфа Осиповича привели на первый допрос. Ему задавали вопросы, он отвечал:
— От роду мне тридцать лет...
Выходит, девятнадцать из них «был в службе его императорского величества».
— Чинами происходил: сотником... есаулом... войсковым старшиною... подполковником... полковником...
И все это с точными датами, а по ним получается: пять ступенек за восемь лет.
— За службу мою пожалован я от государя императора орденами Святой Анны 2-го и 3-го классов...
Награда же не за подвиги — за принадлежность к гатчинцам.
— Собственного имения не имею, а имею пожалованных мне от государя крестьян...
И от тех, как известно, отказался.
— У исповеди и святого причастия прежде ежегодно бывал, а последние лет шесть уже не бывал...
Значит, лишь в первый год пребывания в Гатчине и заглянул в церковь. А потом уж не до того было. Как ни поверни, а все началось там, во владениях наследника престола.
— В верной его императорского величества службе я присягал, высочайшие законы и вся строгость оных к тем преступникам, кои дерзнут изрыгать поносительные слова против помазанника Божия и своего самодержавного государя, мне известны...5
Уж не потому ли Грузинов и высказал вполне определенное отношение к Павлу I в разговоре с казаками, что разделял убеждение Мишеля Монтеня: царь — «это обыкновенный человек и, может статься, даже более ничтожный, чем самый жалкий из его подданных»6. А французского вольнодумца Евграф Осипович, как известно, читал.
Допрос продолжался. Евграф Осипович, перебирая годы своей короткой жизни, вспомнил о первом аресте «за упущение по службе», освобождении из Ревельской крепости и зачислении в свиту, исключении из нее «за ложное рапортование себя больным» и высылке в Черкасск. Он не только подтвердил показания Василия Пастухова, но и рассказал о том, что еще раньше, когда приходили к нему «Луганской станицы казаки Попов и Касмынин, разгорячась, сругнул скверноматерно государя». Создается впечатление, что Грузинов сознательно затягивал на себе петлю, смотря «на смерть безбоязненно, потому что всегда ее предвидел», начитавшись «Философии нравоучительной» Тезауро.
Как видно, до сих пор Евграф Грузинов был откровенен, давая показания во вред самому себе. Но вот от него потребовали «открыть самую сущую истину; не утаивая ничего, объявить прямой предмет намерений» и назвать соучастников в замыслах «противу всемилостивейшего монарха и самодержца»7. На это он ответил:
— Я против государя императора ничего не имел.
Казалось бы, на этом стоило и остановиться. Но нет, Евграф Осипович погружался все глубже и глубже и сказал даже сверх того, что интересовало его следователей, очевидно, чтобы погасить их интерес к «соучастникам в замыслах»:
— Что касается до найденных у меня в доме бумаг, в которых заключаются разные противные и дерзкие замыслы, то все оное писано самим мною в Великий пост нынешнего года, и я думал со временем все то произвести в действо; но в сих замыслах ни с кем соглашения я не имел, никому об оном не открывался и сам в делопроизводстве ничего не начинал.
На этом допрос окончился. Составили протокол. Члены комиссии военного суда приложили к нему руку, и только арестованный решительно отказался, хотя и признал «все написанное в нем справедливым»8.
Итак, в чем же, по определению комиссии военного суда, состояла вина Евграфа Осиповича Грузинова? Прежде всего в оскорблении государя «зловредными и ругательными словами», затем во «вредных замыслах, обнаруженных по сысканным у него бумагам» и, наконец, в отказе подписать протокол допроса.
На основании изложенного Грузинова приговорили:
«Лиша чинов и дворянского достоинства, отобрав патенты и ордена, наказать смертью, а именно четвертовать; пожалованных же ему государем императором крестьян обратить в казенное ведомство»9.
Приговор отправили на утверждение Павлу I. Но до получения ответа из Петербурга решили еще раз допросить и, «ежели он зло какое мыслил на священную особу его императорского величества, то исторгнуть из него сие признание, разные употребя средства, и нет ли у него сообщников»10.
Суд над Евграфом Грузиновым завершился, следствие — продолжалось. В центре внимания комиссии оказалась записка, изъятая у него при аресте.
Примечания
1. Там же. Ф. 1345. Оп. 98. Д. 525. Л. 30.
2. Там же. Л. 11.
3. Там же. Л. 16—16 об.
4. РГВИА. Ф. 26. Оп. 2/152. Д. 82. Л. 337 об.
5. РГИА в Петербурге. Ф. 1345. Оп. 98. Д. 525. Л. 18.
6. Монтень М. Опыты. Кн. I. Изд. 3. М.—Л., 1960. С. 325.
7. РГИА в Петербурге. Ф. 1345. Оп. 98. Д. 525. Л. 19—20.
8. Там же. Л. 23, 29.
9. Там же. Л. 28 об.
10. Там же. Л. 31.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |