Кто виноват?

В тот же день, 5 сентября 1800 года, когда был наказан Евграф Осипович, Василий Петрович Орлов сообщил Павлу I, что суд приговорил старшину Афанасьева и казаков Касмынина, Попова и Колесникова к смертной казни путем отсечения головы за то, что они, услышав от Грузинова «хулительные изречения» на государя, не донесли о том «по долгу присяги» начальству¹. Император утвердил определенную комиссией меру наказания. В центре Черкасска снова вырос эшафот, наводя ужас на уже и без того напуганных обывателей.

27 сентября 1800 года священник Василий Рубашкин записал в дневнике: «Было наказание старшине Афанасьеву, одному уряднику и двум казакам на эшафоте отсечением голов. Давно такое действие в Черкасске происходило. Буди, Господи, воля Твоя»².

П.Х. Обольянинов — А.О. Миклашевичу,
13 октября 1800 года:

«...С какими именно обрядами происходила смертная казнь, велико ли было стечение народа, где именно она была учинена и какое впечатление произвела в умах жителей, какие последовали затем слухи и толкования — все сие с подробностями, с всею возможною тайною поспешнейше мне донести»³.

Атаман Василий Орлов получил высочайшее распоряжение 25 сентября. Показав его генералу Ивану Репину, он отказался ознакомить с ее содержанием войскового прокурора Антона Миклашевича. Однако на следующий день они пригласили его «для совета».

— Что делать? — спросил атаман. — Утвержденный государем приговор находится в явном противоречии с именными указами 1758 и 1799 годов, запрещающими казнь в России.

— Если даже высочайшее повеление последовало в точном соответствии с сентенцией суда, — сказал Миклашевич, — следует все-таки, не приводя ее в исполнение, обратиться за разъяснениями к его величеству. Перед всемилостивейшим монархом лучше сделаться преступником в милосердии, нежели в жестокости. К тому же учинение смертной казни может вызвать в народе нежелательные толки и умовоображения.

— Вот видите, Василий Петрович, и прокурор согласен с моим мнением, о котором я прежде вам говорил, — напомнил Репин.

— Хорошо, — буркнул атаман и, приказав разобрать эшафот, отпустил вызванную к месту казни команду казаков.

Репин и Миклашевич, «свято полагаясь на честь и слово господина генерала от кавалерии Орлова», ушли⁴.

Ночью, однако, застучали топоры. Сноровистые плотники быстро смастерили эшафот. Исполнительные командиры пригнали только что распущенных казаков, построили их в каре, поставили четыре пушки, заряженные картечью, и у каждой — канонира с зажженным фитилем. «В пятом или шестом часу пополуночи пришел войсковой атаман со многим числом генералов и штаб-офицеров, нарочито собранных». Привели осужденных. Подполковник Шамшев прочитал высочайше конфирмированную сентенцию. Над головой старшины Афанасьева переломили саблю. Приговоренные к смерти, «помолясь Богу, поклонились всем собравшимся зрителям, стечение коих на утренней заре было невелико». Несуетливый палач развел своих жертв по углам помоста, привязал веревкой к вбитым в настил кольцам. Потом деловито поплевал на ладони, взял топор... Через несколько минут все было кончено. Тела и головы казаков погрузили на повозки и под конвоем отвезли «к речке, называемой Протокой, и зарыли в землю». «Всех в одной яме», — уточнил в дневнике Петр Чеботарев⁵.

«При совершении сей страшной экзекуции, — писал Миклашевич генерал-прокурору Обольянинову, — некоторые из зрителей и три казака, стоявшие в строю, поверглись от страху в обморок и тот же час отведены были прочь»⁶.

Миклашевич, узнав о случившемся утром, обратился к Орлову:

— Ваше высокопревосходительство, я требую объяснить, почему вы в нарушение общих государственных узаконений распорядились произвесть в действо смертную казнь, отступив от данного вчера слова?

— Я решение свое переменил, — ответил атаман, — и исполнил в точности предписанную мне высочайшую волю. Может статься, государю императору угодно было обуздать тем здешние своевольства. Вот так-то, господин надворный советник.

«В таком случае осталось мне только молчать», — оправдывался позднее Миклашевич перед начальством, отвечая на вопрос, почему он не протестовал «против известного определения о смертной казни прежде, нежели оно было приведено в исполнение».

Войсковой прокурор, хотя сам и не был свидетелем казни, «но по тайному разведыванию получил достоверные сведения», они приведены почти с протокольной точностью в описании той страшной картины, которая повергла в обморок многое повидавших казаков⁷.

Павел I — В.П. Орлову,
13 октября 1800 года:

«Господин генерал от кавалерии Орлов, узнал от генерал-прокурора, что обвиненные по делу о преступнике Грузинове 1-м войсковой старшина Афанасьев, урядник Касмынин и казаки Попов и Колесников по суду комиссии наказаны отсечением голов без точной на то моей воли. Хотя и доносили вы мне 5 сентября о положенной на них смертной казни, но сие по общим государственным узаконениям должно было разуметь наказание нещадно кнутом. Если же в том усомнились или не вразумились, то почему прежде исполнения сентенции мне не донесли и не испросили точного моего разрешения?»⁸

Как помнит читатель, Евграф Грузинов был приговорен судом к четвертованию. По конфирмированной же императором сентенции его наказали «нещадно кнутом». В данном же случае государь не счел нужным менять формулировку. И Орлов не просто «в точности исполнил волю его величества», он, я полагаю, угадал тайное желание Павла I «обуздать тем своевольства» на Дону. Потому-то в отношении атамана и не последовало никаких санкций.

П.Х. Обольянинов — В.П. Орлову,
13 октября 1800 года:

«Исключенного из службы генерала Репина государь император высочайше повелеть соизволил прислать с сим же нарочным прямо в канцелярию генерал-прокурора. Сообщаю Вашему Высокопревосходительству сию высочайшую волю для точного исполнения»⁹.

Как видно, приведенные документы и указ Павла I об исключении Репина из службы и предании его уголовному суду датированы одним и тем же числом. И нет решительно никаких оснований связывать крутой поворот в его судьбе с событиями 5 сентября, когда был наказан нещадно кнутом Евграф Осипович Грузинов. Генерал был принесен в жертву видимости соблюдения законности, хотя именно он первый стал возражать против решения Орлова привести приговор в исполнение в точном соответствии с конфирмацией царя. Правительство все-таки побаивалось возмущения казаков.

11 ноября Репин прибыл в столицу. Там он узнал, что его жена, «девица Андриоли», спустя четырнадцать месяцев после последней встречи с ним родила младенца. Вряд ли это известие утешило генерала.