Глава двадцать вторая

Во дворце поручик передал Тимофея другому гвардейскому офицеру.

В гвардии служили только рослые и сильные мужчины, а этот выделялся среди них. Тимофей знал его фамилию. За время пребывания в Петербурге он много слышал всяких рассказов об этом офицере, и трудно было разобраться, что среди них быль, а что небылица. Молва носила баснословные слухи о его храбрости: говорили, что во время войны с пруссаками, ведя своих солдат в атаку, он всегда был впереди, никогда не пытался укрыться от пуль, рассказывали, что он был много раз ранен и только чудом избежал смерти, а выздоровев после ранения, возвратился в строй; и еще слышал Тимофей об этом гвардейском офицере, что он большой выпивоха, скандалист и драчун. Шепотом поговаривали также и о том, что он в большом почете у государыни. При дворе было известно, что покойная императрица Елизавета Петровна насильно женила племянника, тогда еще великого князя Петра Федоровича, на Екатерине Алексеевне.

Хотя государыня и супруга помазанника божия, но, как и женщины, горевала из-за обидных проделок своего монаршего супруга. Затем успокоилась, утешилась, нашелся и утешитель — им стал гвардейский офицер-красавец, рядом с которым сейчас неожиданно оказался Тимофей.

— Здорово, сотник! — сказал гвардеец. Своей лапищей он хотел было сжать руку Тимофея, но тот понял, что великан собирается на нем испробовать свою силу, и ответил таким же крепким рукопожатием. — Ничего себе, силенка есть, — усмехнулся тот, отпуская руку Тимофея. И представился: — Григорий Орлов.

Тимофей обрадовался, что не ошибся, и почувствовал, как от сердца откатилась тревога. По поведению Орлова он понял, что тот относится к Тимофею доброжелательно.

— Шагай за мной, — сказал Орлов, направляясь к лестнице, ведущей наверх.

У Орлова — быстрый и размашистый шаг, не каждому удастся поспеть за ним, но у Тимофея шаг тоже широченный.

На втором этаже они прошли несколько комнат. Тимофею некогда было оглядываться по сторонам да ко всему присматриваться. В глаза бросалось множество свечей, излучавших яркий свет, картины в дорогих рамах, легкая, в позолоте мебель. Во всех комнатах встречались люди, но потому что их было мало, а комнаты большие, дворец казался пустым. Тимофею показалось, что все, кого они встречали с Орловым, хорошо знают друг друга, и не только знают, но связаны между собой чем-то другим.

Тимофей заметил также, что все встречные женщины не оставляют их без внимания: кто поглядывает искоса, а кто бросает прямой, чуть ли не вызывающий взгляд, но всегда доброжелательный.

Они вошли в полупустую комнату, и Орлов, слегка приглаживая белый пушистый парик, шутливо сказал:

— Видал, сотник, как придворные дамы поглядывают на тебя? Глаз не сводят. Знаменитостью, брат, стал, вот что я тебе скажу.

— Что вы, господин поручик, — немного смутившись, отозвался Тимофей. — Какая уж там из меня знаменитость.

Широко расставив ноги и бросив руки за спину, Орлов остановился перед Тимофеем и пристально взглянул ему в глаза.

— Послушай, сотник, кто ты есть на самом деле? Не совсем удачливый ловкач или простак?

— Не понимаю, господин поручик, что вы имеете в виду? И почему вы так меня аттестуете?

Орлов чуть передернул плечами.

— А ты не сердись. Я тоже не люблю кривляться. Знаешь, сотник, с кем у тебя была схватка? Кто есть этот самый голштинец, которого ты, можно оказать, к земле прижал?

— Никак нет. Первый раз видел.

— Так то был барон...

Орлов назвал фамилию, но Тимофей не расслышал, не то Килов, не то Жилов.

По тому, как было о нем сказано, Тимофей понял, что голштинец не совсем обычный человек, а в чем его заслуги или особенности, не мог догадаться.

Орлов заметил, что произнесенная фамилия не произвела на Тимофея никакого впечатления, вызвала лишь недоумение. Выходит, сотник не притвора, а, как говорят, сама простота.

— Значит, так-таки ничего не слыхал об этом немецком рыцаре? Знаменитость! Мало сказать, что барон — любимец государя, он ловкач преизрядный, смел и дьявольски силен. Этого у него не отнять. А злой, края не видно его злости. И завистливый тоже. Когда ты, сотник, кинулся на него, у меня даже в висках застучало. Думаю, ну, конец оренбургскому казацкому рыцарю. Даже покрестился тайком за тебя. Сбил ты с него спесь, гордости поубавил. Такого с ним еще никогда не бывало, только подумать, перед всем двором опозорился, перед самим государем. Скажу тебе откровенно, его императорское величество в такую ярость впал, что даже побелел весь. Думаешь, сотник, по чьему указу тебя в темницу бросили?

— Неужто-о... — сказал Тимофей, не смея выговорить остальных слов.

— Вот тебе и «неужто», — передразнил Орлов. — Кабы не матушка государыня Екатерина Алексеевна, не знаю, удержалась бы твоя голова на своем месте.

— Так за что? Вы мне хоть скажите, господин поручик.

— А за то самое, что умная голова да дураку досталась. Вот так, — заключил Орлов и весело рассмеялся. — Ну, ты не обижайся, я ведь в шутку все это. Государь страсть не любит, когда что-нибудь делается не по его указу, злой становится.

Тимофей слушал Орлова, верил и не верил его словам. Орлов сел на диван, жестом пригласил Тимофея.

— Этот самый твой крестник, — продолжал Орлов, — службу, конечно, знает. В бранном деле, можно сказать, уважения достоин. А я не терплю голштинца. Не люблю немчуру, вот что хочешь со мной делай. Обидно становится, голов, что ли, разумных нет, своих — российских, что кидаемся искать в неметчине? А? Как думаешь, сотник?

Тимофей неопределенно пожал плечами.

— А ты плечами не пожимай, а сказывай, если спрашивают.

Затевался разговор, какой бывает меж людьми близкими, разговор откровенный и задушевный, но Тимофей решил не встревать в него. Орлов — человек незнакомый, и никто не может сказать, что таится у него на душе.

— Не знаю, не думал о таком, — нехотя ответил Тимофей.

— Будто? — хитровато прищурившись, улыбнулся Орлов. — Так-таки никогда и не думал? Ну да ладно, допытываться не стану, хорошо уже и то, что отмалчиваешься, а не клянешься, что готов отдать голову за немчуру поганую. Есть такие, сколько угодно.

Откуда-то из соседних покоев доносились женские голоса.

— Т-с-с, — прошептал Орлов, приложив палец к губам. И тихо, будто речь шла о чем-то таинственном, спросил: — Государыню повидать хочешь?

— Я? — удивленно и растерянно спросил Тимофей.

— Экий же ты право! — недовольно бросил Орлов.

— Господин поручик, да я даже думать не смел...

— Это она велела тебя привести сюда, сотник...

Послышались совсем рядом женские голоса.

— Государыня! — шепотом сказал Орлов и стремительно сорвался с места.

Неслышно шевельнувшись, тяжелая шелковая портьера раздвинулась и пропустила в комнату двух женщин. В первой Тимофей узнал жену государя Екатерину Алексеевну, хотя одета она была сейчас проще и скромнее, чем на празднестве, только парик на ней был все тот же.

К ним метнулся Орлов.

Тимофей неподвижно стоял на своем месте, вытянув руки но швам, не сводя глаз с лица государыни.

— Вот он, государыня, сотник Подуров, — сказал Орлов.

— Вижу, Григорий Григорьевич. Спасибо, поручик.

На грустном лице Екатерины появилась добрая, ласковая улыбка, а в кротких голубых глазах — приветливость.

Екатерина направилась к Тимофею.

— Здравствуйте, оренбургский рыцарь. Сотник. Казак.

Она говорила не спеша, подбирая нужные слова, и хотя пыталась произносить их правильно, не могла преодолеть немецкого акцента.

А Тимофей, словно окаменев, все еще стоял без движения, не в силах справиться с непонятным ему состоянием, которое вдруг, сию минуту охватило его: в глазах все двоилось, ему казалось, что стены комнаты пошатываются, покачивается под ногами пол и к нему плывет бледно-голубое облако.

А кроткие и добрые глаза приближались к нему, и казалось, что-то спрашивают его и ждут ответа.

Но что, что он может сказать? Из книг, которые довелось ему прочесть ранее, Тимофей знал, что в высшем обществе из уважения женщинам целуют руку, а перед особами царствующего дома опускаются на колени. Ах, если бы государыня Екатерина Алексеевна приказала ему сейчас умереть за нее, он не стал бы ни о чем спрашивать, бездумно кинулся бы на вражеский штык, пошел бы под пулю.

Он так ничего и не ответил на приветствие. Правильно поняв, почему этот великан безмолвствует, она дружески кивнула ему головой и протянула руку.

Тимофею не доводилось целовать женщинам рук и падать перед ними на колени, и вообще на колени он становился только в храме по ходу богослужения да перед выносом войскового знамени.

А тут, не думая, как это будет выглядеть, он грохнулся на колени и рывком протянул свои сильные, загорелые до черноты руки, чтобы взять ту маленькую ручку в белой перчатке. Эти его резкие движения были для Екатерины настолько неожиданны, что она вздрогнула я чуть было не отдернула руку, но вовремя спохватилась и еще больше приблизила ее, но не к рукам, а к губам Тимофея.

Тимофей не стал целовать эту маленькую душистую руку, а осторожно взял ее в свои и, пристально рассматривая, держал бережно, словно это была драгоценность, которая при малейшем неловком движении могла рассыпаться и исчезнуть.

— Поднимитесь, мой друг, — сказала Екатерина.

Тимофею показалось, что она сделала чуть заметное движение, чтобы помочь ему подняться.

— Государыня, государыня, — торопливо прошептал Тимофей и встал рядом с Орловым, такой же могучий, такой же широкоплечий.

— Садитесь, сотник, — сказала Екатерина и сама опустилась в кресло.

Тимофей сел рядом.

Екатерина сказала несколько слов по-французски, и Орлов с фрейлиной государыни отошли и медленно зашагали по комнате.

— Ваше величество, — заговорил Тимофей. — Я немного знаю по-французски.

Екатерина бросила быстрый взгляд на Тимофея, и сотник уловил в нем не то тревогу, не то удивление, хотя с губ ее не сходила все та же добрая и ласковая улыбка.

— Это очень хорошо... Вас учили? — спросила она и поправилась: — Вы учились?

— Да, в Самаре. Там была казачья школа.

— У вас была хорошая птица, — сказала Екатерина. — Как она называется?

— Беркут, — ответил Тимофей.

— Из породы орлов. В наших степных местах это самые сильные птицы.

— Очень хороший беркут, очень хороший. Вы о нем жалеете?

— А как же не жалеть! Привык, ваше величество, — откровенно сознался Тимофей. — Умная была птица.

— Можно привыкнуть к такой птице. Можно полюбить ее. Мне тоже жаль ее. Она очень хорошо соколов рас-кле-ва-ла. — Екатерина не без усилия произнесла это слово.

— То были не соколы, — пояснил Тимофей, — а ястребы. У нас ястребов не любят, это хищники.

— Хищ-ни-ки? А орел? — спросила Екатерина. — Не хищ-ни-ки?

— Орел — богатырь, — уверенно ответил Тимофей. — Он смелый, сражается с врагом в открытом бою. Он редко нападает на мелких животных. А ястребы этим живут.

— Вы, сотник, тоже очень хорошо сражался. В открытом бою. Очень хорошо, — сказала Екатерина. — Вам нравится служить в казаках? — вдруг переменила она тему разговора.

Тимофей немного растерялся.

— Как вам сказать, ваше величество. Дело в том, что я с рождения казак, и отец мой казак, и дед тоже казаком был. У нас вся фамилия казачья. Весь род приобучен к казачьей жизни.

— Это очень хорошо, — одобряюще сказала Екатерина. — Очень хорошо.

Она задала еще несколько вопросов об Оренбурге, о казачьей службе. Затем попросила Тимофея рассказать, как он пленил джунгарского князька. Она, видимо, ожидала услышать интересный рассказ об опасных приключениях. Но Тимофей говорил коротко и лишь о главном. Екатерина продолжала его расспрашивать, и он с охотой, до мелких подробностей поведал ей о последнем походе и о житье-бытье оренбургских казаков. Тимофей не замечал времени.

Екатерина поблагодарила его за рассказ, взглянула на маленькие часики на руке и решительно поднялась. Она чуть заметно кивнула головой. Орлов и его спутница очутились рядом.

— До свидания, сотник, — с той же покоряющей улыбкой сказала Екатерина. — Желаю вам счастья.

Екатерина Алексеевна пошла к двери, за ней последовала фрейлина. Сомкнувшись, застыла в неподвижности портьера, а Тимофей продолжал смотреть вслед ушедшей государыне.

— Ну как, сотник, наговорился с государыней? — спросил Орлов. — Что можешь сказать об Екатерине Алексеевне?

Тимофей ответил не сразу.

— Она вся как будто добротой светится...

— Глаз у тебя зоркий, — усмехнувшись, одобрительно сказал Орлов. — Это ты верно подметил, сотник. У нее и душа ангельская. Ты только гляди, сотник, не загордись. Я тебе скажу, по нраву пришелся ты Екатерине Алексеевне. Не с каждым государственным сановником она столько беседует, сколько с тобой проговорила.

Лицо Орлова стало строгим.

— Приедешь к себе, ни от кого ничего не таи, всем казакам своим рассказывай, какую господь бог послал нам государыню.

Из царского дворца Тимофея повезли на квартиру, отведенную для постоя атаману оренбургского казачьего войска Могутову и прибывшим с ним казачьим командирам.

Карета мчалась по темным улицам сонного города, сопровождавший Тимофея гвардеец что-то рассказывал о веселой офицерской жизни, но Тимофей почти не слушал его. Мысленно он все еще находился во дворце.

«Эх, государыня Екатерина Алексеевна, — думал Тимофей, — голубушка, ваше величество! Не будь тебя, что случилось бы с сотником Подуровым? Быть может, уже Засыпали бы землей его казачьи кости, и никогда бы не увидел Оренбурга, своего родного края. Выходит, царь петлю ему на шею накидывал, а царица ту петлю сняла. Но как же оно на самом деле получается? Царь добрым человеком виделся, людям столько добра принес... О нем во все стороны добрая молва летит. Выходит, кому-то делает добро, а кого-то готов из-за пустяка в каземат заточить, а то и совсем жизни лишить? Нет, нет... Государь-то ведь русское коренное семечко, стебелек от корня Петра Великого, но к голштинцам, к немчуре тянется, а Екатерина Алексеевна хотя из немцев, даже говорит по-русски плохо, а за казака руку подняла. Здоровья тебе крепкого, государыня, счастья тебе, радости большой и долголетия. Сотник Подуров и детям и внукам своим накажет, чтобы вечно за тебя бога молили».

Появление Тимофея на квартире было для земляков так неожиданно, что атаман Могутов даже вскрикнул:

— Откуда ты явился?

— Из царского дворца, — ответил Тимофей.

— Был во дворце? — спросил атаман, не зная, верить или не верить сотнику.

— Был, господин подполковник. Мы оттуда сейчас. Могу засвидетельствовать, сотник отпущен с почетом, — сказал сопровождавший Тимофея гвардейский офицер.

— А во дворце что делал? — все еще допытывался атаман.

— Разговаривал с государыней Екатериной Алексеевной.

В комнате на мгновение наступила тишина. Затем кто-то выкрикнул здравицу в честь сотника, и к Тимофею потянулись дюжие руки, его схватили и стали подбрасывать под самый потолок. Затем Тимофея потащили к столу, где сразу же появились миски с едой и бутыли.

Атаман Могутов усадил Тимофея рядом с собой.

— У тебя, Тимофей Иванович, — сказал он, подавая Тимофею чарку, есть, видно, в роду кто-то больно счастливый да удачливый. Никто не надеялся, что в живых останешься, а оно, вишь ты, повернулось так, что пошел в знаменитости.

Началось веселое застолье.

Вскоре атаман ушел, и шуму-гаму за столом прибавилось. Наступило то время застолья, когда гуляки забывают, в честь кого они собрались, когда одни порываются что-то рассказывать, а сами никого не слушают, а другие пытаются запевать, но ни одна песня так и не складывается.

Лишь Тимофей не хмелел, хотя не пропускал ни одного ковша с брагой. Он все думал о том, что произошло с ним, произошло совсем недавно, но почему-то казалось уже воспоминанием из давно минувшего прошлого.

Тимофей стукнул по столу кулаком.

— Нет, все это было!

Он налил до краев ковш хмельной браги, встал во весь свой громадный рост и, постучав ложкой по оловянной тарелке, повелительно крикнул:

— Господа казаки! Помолчите малость, послушайте, чего сказать хочу!

Шум на короткое время утих.

— Мы все тут — оренбургские казаки, — заговорил Тимофей, — нам выпало счастье попасть на светлый праздник в столицу российскую. А я, как вам ведомо, только что вернулся из царского дворца. До этого в каземате был. Но меня оттуда по милости государыни выпустили, в царский дворец привезли, а из дворца сюда в карете доставили. Радость у меня на душе, господа казаки. И я прошу вас, земляки, налить в кружку браги и выпить за здравие супруги государя Петра Федоровича, за солнышко ясное, государыню Екатерину Алексеевну! — Тимофей поднял кружку вверх и крикнул: — Ура! Ура! Ура!

— Ура-а! — прокричали все, чокнулись кружками и опорожнили их до дна.