Глава пятая

Тимофей сидел у стола, опустив голову на руки. В комнате было тихо.

Тимофей поднялся из-за стола и подошел к окну. Отсюда был виден Кремль, почти все Зарядье, Москва-река с остановившимися на ней баржами, груженными мешками и березовыми поленьями. За Москвой-рекой вдоль берега раскинулся громадный посад, за ним — сосновый бор, без конца и края. Смотрит в окно Тимофей, но пасмурно у него на душе. Тревожно. Проводил в дальний путь дорогих сердцу людей, а неизвестно, какая погода их ждет: налетит буран, закружит метель, недолго и с дороги сбиться. Правда, обоз — не одна подвода, но и с обозами всякое бывает... Сказывают, в подмосковных лесах пошаливают разбойники. А может, тягостно на душе у Тимофея еще и оттого, что в Комиссию больше ходить не хочется, что почти изверился в ней?

В голову лезут нехорошие мысли, он упорно отгоняет их, а они становятся все назойливее и не дают ему ни минуты покоя.

Как узнали в Комиссии о том обещании, что дал Тимофей яицким депутатам? Неужто предательство? Они тогда говорили со всей сердечностью, как братья, раскрылись друг перед другом. Не без спору и не без горячих слов шел тогда разговор, но был он душевным. Может, казалось только? Если бы тогда Тимофея спросили: верит ли он каждому из присутствующих, он не задумываясь сказал бы — да! И если бы потребовалось вступиться за любого из них, немедля выхватил бы из ножен шашку. Так было тогда. А теперь? Нет доверия. Кто виноват? Василий. Больше некому. Подумаешь, а вслух не скажешь, не пойман — не вор.

Тимофей решил спуститься в трактир, выпить сбитня и посидеть среди людей, чтобы отогнать неотступную думу.

В дверь постучали. Вошел Шигаев.

— Куда собираешься? — спросил он, увидев на Тимофее кафтан.

— В трактир.

— Ужинать?

— Нет, малость развеяться.

— Там сейчас такая духотища, не продохнешь.

— Так давай у меня посидим, — пригласил Тимофей. — Вот только велю половому, чтоб браги принес.

— А ну ее к чертям собачьим, эту брагу, — поморщившись, сказал Шигаев.

— Вот тебе на! — удивился Тимофей. — Не любитель?

— Башка болит, — сознался Шигаев, — не знаю с чего. Голландка теплая?

— Только недавно истопили.

— Чего-то зябко мне.

— Хворь идет по Москве.

— Вот, вот, и я слышал. Кости поламывает. И в озноб маленько кидает. Так бы и сидел возле теплого.

— Ну и садись, грейся.

Тимофей пододвинул к печке стул. Шигаев уселся поудобнее, притулившись спиной к печке.

— Тимофей Иванович, — тихо заговорил он. — Я к тебе зашел по важному делу. Разговор, конечно, секретный. Согласен на такое?

— Давай, Максим Григорьич, говори.

— Как думаешь, Тимофей Иванович, кто смог? — круто повернувшись на стуле, резко спросил Шигаев.

— Ты о чем, Максим Григорьич?

Шигаев удивленно взглянул на Тимофея.

— Неужто не понимаешь? — спросил он.

Тимофей помолчал.

— Да нет, конечно, понимаю. А ответить на твой вопрос не берусь.

— Почему?

— Оговорить любого человека не трудно. Ну, а ты сам как думаешь?

— У меня голова болит, может, от тех самых думок. Я одно знаю, в тот вечер нас было только пятеро. Стало быть, один из нас. Не сидел же лиходей под столом. Тот постарался, кому наше дело — нож вострый у горла.

— Тамбовцев?

— Больше некому, — хмуро ответил Шигаев.

Дверь распахнулась, и в комнату вошли Василий Тамбовцев, Иван Анкундинов, Василий Горский.

— Отправил гостей? — подавая руку Тимофею, весело опросил Василий Тамбовцев.

— Сами уехали, — нехотя ответил Тимофей. — Давайте раздевайтесь, в горнице тепло, кафтаны можно вот сюда, на стул, — по-хозяйски пригласил он.

— Ты, Тимофей Иванович, сегодня какой-то смурной, — сказал Василий Тамбовцев и, подмигнув Тимофею, достал из-под полы кафтана две плоские бутылки. — Мы тебя сейчас развеселим, песни играть станешь.

Иван Анкундинов положил на стол сверток и достал оттуда куски пирога, печеные яйца, вареное мясо.

— Это что такое, господа казаченьки? — напустился на них Тимофей. — В гости со своим угощением?

Но его уже обнимал Василий Горский.

— Душечка ты моя, Тимофей Иванович, надобно нам выпить сейчас за счастливую дорожку твоей женки. Так я говорю, Анкундиныч?

— Затем шли, — пытаясь казаться веселым, ответил Иван Анкундинов.

— Мы без всякого опросу ввалились — извиняй. А ежели не согласный с нашим приходом, напрямки скажи. Мы люди не гордые, в один момент смоемся, будто нас и не было.

— Пустое мелешь, Василий, — прервал Тамбовцева Тимофей. — А весь этот припас принесли ни к чему. У меня и своего кое-что найдется.

— А ты не беспокойся, подчистим это, и до твоего дойдет черед, — сказал Тамбовцев.

Человек общительный, Тимофей всегда охотно принимал гостей; сейчас же, понимая, что может произойти неприятный разговор, а то и потасовка, он даже позабыл пригласить их сесть. К тому же будет выпивка. Надо бы сначала поговорить, а потом браться за чарки.

— Хозяин, присесть-то можно? — напросился Иван Анкундинов. — Ноги прибаливают.

— А вы особого приглашения и не ждите, — вмешался Горский. — Чай, свои, будьте как дома.

— И вправду, господа старшинство, не чваньтесь, — сказал Тимофей. — Садитесь, где кто может. К столу поближе.

Он достал из дубового шкафчика тарелки, деревянные миски, вилки, выложил на тарелки сочные куски пшенной кулебяки с мясом.

— А посудина, чем поют лошадей, имеется? — посмеиваясь, спросил Тамбовцев.

— И это добро найдется.

Тимофей поставил перед каждым серебряную чеканную чарку.

Максим Григорьич, ты, никак, прилип к печке. Подавайся к нам, — пригласил Тимофей.

— Что-то не тянет сегодня, ребята, — поежившись, сказал Шигаев и нехотя подсел к столу.

Он был хмур, задумчив. Тимофей заметил его неприязненный взгляд, брошенный на Тамбовцева.

«Быть буре», — решил Тимофей.

Он смотрел на зеленоватую бутыль в руке Тамбовцева, следил, как она спешила от одной чарки к другой, как, булькая, из узкого горлышка лилась тонкой струей бесцветная жидкость. Уже налита чарка Горского, Анкундинова, доверху налита чарка его — Тимофеева.

Шигаев взял свою чарку в руку, другой прикрыл ее.

— Ну-ка поставь, не задерживай, — шутя, прикрикнул Василий Тамбовцев.

Шигаев взглянул на Тимофея, словно спрашивая совета, поставил чарку на середину стола, а когда Тамбовцев наполнил ее, придвинул к себе. Лицо у него стало совсем белым. Ни кровинки.

Василий Тамбовцев поднял чарку.

— Ну, господа старшинство, за чего пить станем? — спросил он.

— Ты бы в чужом дому не хозяйничал, — чуть шевельнув сухими губами, оборвал его Шигаев.

Тамбовцев удивленно взглянул на Шигаева и недоуменно пожал плечами.

— Да ты что, земляк, бог с тобой? — сквозь смех сказал он и, бойко взглянув на Тимофея, добавил: — Ты не обижайся, смотри, Тимофей Иванович, я ведь ничего дурного и в мыслях не держал. А ты, Максим Григорьич, зря на меня налетел. Я хотел здравицу сказать на добрую дорожку женки Тимофея Ивановича.

— Больно тороплив, — прервал его Шигаев. — Может, кто другой найдется.

Тамбовцев пристально взглянул на Шигаева. Поставил чарку. Переглянулись Анкундинов с Горским. Всем стало ясно — Шигаев затевает ссору с Василием Тамбовцевым.

— А по-твоему, шабер, я не достоин и здравицу сказать в честь супружницы Тимофея Ивановича, так, что ли?

Тимофей понял: Тамбовцев вызов Шигаева принял. Теперь они будут, словно иголками, колоть друг друга, будут насмешничать один над другим, вышучивать друг друга, пока один из них не взорвется и открыто не пойдет на скандал. Потом неизвестно что будет. Тимофей не хотел, чтобы эта ссора вспыхнула, когда спорщики будут пьяны. Этого допустить нельзя. Все должны быть трезвыми, чтоб каждое слово было понято, чтоб каждое обвинение выслушано и принято или же опровергнуто. Кулаками ничего не докажешь, так же пьяными слезами никого не умоешь, лишь себе и другим напакостишь.

Надо тушить огонь, тушить, пока не разгорелся.

Тимофей поднялся во весь свой рост, кулаками опершись о крышку стола.

— Господа старшинство! — спокойно заговорил он. — Я — хозяин. Так? И буду говорить, как хозяин. А вы слушайте, потому что в чужом дому хозяина слушают.

— А кто не слушается, тому шапку на уши, — пошутил Иван Анкундинов.

— Я заговорил не к тому, чтоб меня слушались, а чтоб выслушали, чего я хочу сказать... Прошлый раз, когда приехал Максим Григорьич Шигаев, мы сидели внизу, в этом же доме, и так же были впятером. Помните?

— Забыть еще некогда, — отозвался Василий Тамбовцев.

— А об чем шел разговор, помните? — продолжал Тимофей.

— И это в памяти, — сказал Иван Анкундинов.

Шигаев сорвался с места, в упор уставился на Василия Тамбовцева и заговорил:

— Кто-то за порог вынес наш тайный разговор. Кто? Пускай скажется.

— Ты чего удумал? — закричал Василий Тамбовцев. — Слыхали, господа старшинство, чего удумал этот сумасшедший?

— Да нет, Шигаев не сумасшедший, — возразил Тимофей. — Ведь чиновники из Комиссии откуда-то узнали о нашем разговоре? Узнали! Не святой же дух им весть подал.

Шигаев все еще не отводил своего горячечного взгляда от Василия Тамбовцева.

— Ты что на меня глаза выпучил? — обращаясь к Шигаеву, сказал Василий Тамбовцев.

— А ты лучше не юли, — резко сказал Шигаев.

— Максим Григорьич, не горячись, — попытался сдержать Шигаева Тимофей. — Садись-ка на свое место.

Василий Тамбовцев только сейчас понял, на что намекает Шигаев. И никто не возражает, значит — согласны с ним? В висках у него застучало.

— Да вы что, вы что, ребятушки? Да я любую клятву...

— Мы не священники, чтоб отбирать клятвы, — остановил его Тимофей. — Впрямую тебя никто не обвиняет.

— Впрямую не обвиняют? А как?

— Понимай, как совесть подсказывает, — нетерпеливо выкрикнул Шигаев.

Тамбовцев задохнулся.

— Вы что, сговорились мое имя опозорить? Нет, господа старшинство, так не выйдет.

— Людям другой заботы нет, только тобой заниматься, — возмутился Шигаев. — Яик наш пропадает, войско яицкое на погибель дадено! Может, одна надежда оставалась, что на Комиссии об нашем войске заговорят, скажут доброе слово и оно до государыни дойдет. А его, то самое доброе слово, удавкой захлестнули.

— Я захлестнул? — зло бросил Василий Тамбовцев. — Больше некому?

— А кто? — вмешался Иван Анкундинов.

— Больше некому, — сказал Шигаев.

Василий Тамбовцев схватил полную чарку, выпил одним духом, налил еще и опять выпил.

— И вы все так думаете? — спросил он.

— Будто сам не видишь, — после короткого молчания сказал Шигаев.

— Ну и спасибочко. Угадали, господа старшинство. Право слово, угадали. — Он выпил еще рюмку, затем еще...

— Не пей, — остановил его Горский.

— Отстань, господин сотник. — Тамбовцев отстранил руку Горского. — Мое вино, хочу пью, хочу на землю лью. Кто хочет со мной выпить? — опросил он. — Никто?!

— Ты не подзуживай себя, — прикрикнул на него Тимофей.

— Будь спокоен, Тимофей Иванович, все обойдется хорошо. Не велишь пить? Не буду. А теперь послушайте, чего я говорить стану...

Василий Тамбовцев заметно хмелел, его руки беспокойно блуждали по столу, а правая то и дело опускалась на рукоять шашки.

— Завтра закончим разговор, — решительно сказал Тимофей.

— Нет, — категорически возразил Тамбовцев. — Этого я не могу. Давайте зараз. Анкундиныч! Втолкуй ты беспонятному Максиму, что Василий Тамбовцев не ходит потайными тропами. А что яицкому атаману я родня, меня оттого не знобит и не греет. Я сам себе старшина и атаман.

— А прошлый раз ты что говорил? — вскипел Шигаев. — Высмеивал рядовое казачество. Дома за кого руку тянул? За старшин!

— Про ваших старшин весь белый свет знает, — не выдержал Горский.

— А ты чего суешься не в свои дела? — снова вскипел Тамбовцев. — Твое дело — Астрахань, а Подурову — Оренбург. Нету вам до нас никакого дела.

— Нету? Моего дядьку в гроб вогнали старшины в Яицком городке, — сказал Горский.

— Они немало сгубили, — горестно махнув рукой, подтвердил Анкундинов.

— Я вот чего тебе скажу, Василий Тамбовцев, — заговорил Тимофей. — Дело яицкого войска — и наше дело. Лишится яицкое войско своих вольностей, никогда ни одно казачество их не получит. Понял?

— Понять не трудно, — сказал Тамбовцев. — На меня поклеп возводят. Василий Тамбовцев, ежели понадобится, шашкой докажет, на чьей стороне стоит. А я вот могу сказать, кто постарался. Как звать, не скажу. Собой казак видный. Не яицкий. Богатенький. В сотниках ходит. С губернатором и атаманом за ручку здоровкается. Клянется и божится, что из-за непокорных казаков жизнюшки своей не пожалеет. А живет тот благодетель в Оренбурге. А зовут того сотника и депутата Комиссии...

— Паскудник! — крикнул Шигаев и бросился к Тамбовцеву.

— Зряшные слова говоришь, Василий, — сказал Горский. — Зачем обижаешь человека?

Тимофей поднялся было со стула, затем тяжело опустился на свое место.

— Зряшные? — протянул Тамбовцев. — А чем ты докажешь? Как, Тимофей Иванович, по нутру пришлась тебе моя побасеночка?

— Я с тобой сегодня не буду разговаривать, — сдерживаясь, сказал Тимофей. — Потому что ты пьян.

— Ну нет, господин сотник, Тимофей Иванович. Я тверезый, и угару в моей голове ни дыминки.

— Давай завтра встретимся, — сказал Тимофей. — И я при людях говорю, что такой обиды никому не прощу.

— А я знаю, — сказал Тамбовцев. — И не боюсь.

— Черт бы тебя унес, смутьяна, — сказал Иван Анкундинов.

— А сейчас он кого-нибудь и унесет. — Тамбовцев шагнул на середину комнаты и решительно положил руку на эфес шашки. — Господа казаки, я низко кланяюсь всей честной компании и прошу того, кто первый возвел на меня поклеп, одеться и пройтиться со мной на берег реки Москвы.

— Не выдумывай, Василий, — попытался образумить его Иван Анкундинов. — Еще убийство в Москве не затевали.

— Не выдумывай, говоришь? Тимофей сказал — никому не простит, я тоже прощать не собираюсь. Каково мне жить на белом свете? Кто? Выходи.

— Я пойду, — сказал Шигаев и направился к стулу, где были сложены кафтаны.

— Нет, Максим Григорьич, ты не пойдешь. — И, остановившись перед Тамбовцевым, Тимофей оказал: — Я первым назвал твою фамилию. Давай одеваться.

— Господа! Вы же депутаты, одумайтесь! — воскликнул Горский. — Это же скандал.

— А никто ни о чем и не узнает, — сказал Тимофей. — Был несчастный случай. И все.

— Выпьем на дорожку, — совсем по-дружески предложил Василий Тамбовцев. — А то на улице мороз трещит. Наливай, Анкундиныч.

Иван Анкундинов налил. Выпили молча.

— Айдате! — сказал Тимофей и первым направился к двери.

И тут случилось неожиданное: Василий Тамбовцев метнулся к порогу и, опередив Тимофея, загородил собой дверь.

— Может, чего-нибудь скажешь людям? — обратился он к Тимофею.

— Иди! Мне нечего говорить.

— Вот так и мне сказать нечего. Господа старшинство, я зря наплел на него. Чтоб хоть один человек уразумел, как тяжко мне, что вы облыжно обвиновачиваете в таком поганом деле.

Горский неторопливо подошел к двери и встал рядом с Тамбовцевым.

— Послушайте, что я скажу, господа депутаты. Мы вдосталь перемыли косточки своим товарищам. Особливо Тамбовцеву досталось. Чего легче — обвиноватить человека, даже совсем неповинного.

— Непонятные твои речи, — недовольно сказал Шигаев. — Ведешь, а куда — и сам не знаешь.

— Может, еще и не знаю, а догадываюсь, что вина на всех нас поровну ложится, кроме Тимофея Ивановича.

И Горский напомнил, как в памятный вечер, после ухода Тимофея, они вчетвером долго сидели в той комнатенке, бражничали. К ним в компанию пристали невесть откуда взявшиеся двое городских мещан. Они выставили от себя закуску и выпивку и все заводили разговоры про казацкое житье-бытье, особенно выспрашивали, как живется в яицком казачьем войске и в Яицком городке.

— Помните, как один все толмычил, что слухи ходят, будто конец войску яицкому, помните?

— Было такое, — подтвердил Иван Анкундинов.

— Верные твои слова, Горский, — сказал Шигаев, напряженно вспоминая. — Иван Анкундинов тогда язык распустил на целый аршин.

— Ты что, Максим Григорьич? — недовольно вскрикнул Анкундинов.

— Тогда только один сотник Горский помалкивал, — сказал Василий Тамбовцев. — А мы друг перед дружкой свою жизнь расписывали. И о сотнике Подурове.

— Те люди совсем незнакомые, — возразил Иван Анкундинов. — И нечего их приплетать.

— Погодите, погодите, господа старшинство, — заговорил Шигаев. — Я сегодня видел одного, из кремлевского дворца выходил. Меня небось туда не пустили, а ему доступ за какие-то заслуги. Я не сразу узнал его и все думал: где видел этого человека? И только сейчас вспомнил.

— Вот она и развязка, — сказал Горский и отошел к столу. — Налей, Тамбовцев — конец ссоре.

— Погоди, так ты что же думаешь, что за нами шпионничают? — тихо спросил Иван Анкундинов.

Горский молча кивнул головой.

— Нет, Горский, такого не может быть, — убежденно сказал Тимофей. — Ты ошибаешься. Да ты подумай, что говоришь? Государыня в наши руки вложила судьбу всей России. Значит, доверила, так?

— Выходит, потеряли мы то доверие! — сказал Василий Тамбовцев.

Тимофей стукнул по столу кулаком.

— Чиновники в Комиссии не то делают, что велела государыня. Я на днях слыхал, будто в Петербург переведут Комиссию.

— Есть такой слух, — подтвердил Анкундинов.

— Вот тогда ничего не скроется от глаз государыни, — произнес Тимофей.

— Дай-то бог, — неуверенно промолвил Шигаев.