Глава пятнадцатая

Тимофей знал, что недавно прибывший в Оренбург бригадир барон Билов принадлежит к тем чиновникам, которых поддерживала и о ком проявляла заботу государыня. Слышал он и о том, что барон Билов, подобно губернатору Рейнсдорпу, не очень-то жалует русских, относится к ним свысока, а казаков и их командиров считает неразумной чернью. Был он горд и заносчив. Служба под началом такого командира не обещала ничего приятного.

Барон Билов был высок, худощав, нос с горбинкой, кончики рыжеватых усов по-немецки закручены кверху, почти бесцветные брови, над розовым лбом глубокие залысины. Он напоминал Тимофею голштинца, убившего Карая.

Барон Билов принял Тимофея, к его удивлению, не только приветливо, но даже любезно. Говорил он, с трудом подбирая нужные русские слова и безжалостно коверкая их. Сообщая Тимофею о его назначении, барон Билов старался изобразить на своем лице радость в связи с тем, что «воевать Емельку Пугача придется вместе с доблестным казачьим сотником господином Подуров». Он сказал, что с нетерпением ждет Тимофея и что послал К нему домой нарочного с просьбой незамедлительно прибыть в крепость.

— После праздника в честь императорского величества вы срочно должны приступить к формированию казачьего отряда. Мы будем с вами забирать этот Емелька — подлый бандит, — потирая руки в белых перчатках, сказал он. — Мы будем его в клетке доставлять господин губернатору. Нам надо много радоваться, что нам пришла такая большая честь послужить государыне императрице Екатерине Алексеевне.

Бригадир говорил еще и еще, но сотник слушал его не очень внимательно.

Едва Тимофей встретился со взглядом барона Билова, как что-то всколыхнуло его память, и ему снова показалось, что он раньше где-то видел этого человека, слышал этот голос. Все время, пока говорил Билов, эта мысль держала его в плену, и он не столько слушал, что говорил бригадир, сколько, напрягая память, пытался вспомнить: действительно ли раньше он видел барона, или он поразительно с кем-то схож? Но с кем?

Затем барон Билов повел Тимофея к обер-коменданту Оренбурга генерал-майору Валленштерну. Вытянувшись перед генералом, он отрекомендовал Подурова. На письменном столе перед Валленштерном лежала развернутая карта Оренбургской губернии, и он сосредоточенно рассматривал ее.

Появление Тимофея и барона Билова в данный момент было не очень желательным для обер-коменданта. Его глаза холодно взглянули на нежданных посетителей.

— Я знаю сотника и все прочее знаю, — сказал Валленштерн, прерывая барона Билова.

Валленштерн и Билов заговорили по-немецки. Валленштерн поглядывал на Тимофея и довольно кивал головой. Не зная их языка, Тимофей чувствовал себя неловко. Ему казалось, что он здесь лишний. Тимофей стоял, опустив глаза, и думал о том, что больно много немчуры развелось на русской земле. И не в том беда, что они живут рядом с тобой, а в том, что захватывают все видные посты, измываются над российским народом, обогащаются его трудом, жиреют, чувствуют себя господами и, конечно же, считают себя хозяевами Российского государства.

В большинстве крепостей оренбургской линии коменданты-немцы превращают служилых казаков в своих батраков, крепостных. Советуются вот эти двое на своем языке, как прикончить вольницу восставших казаков... А ведь это не ваше дело, пруссаки, ступайте-ка в свою Пруссию и там наводите порядки. Эх, взять бы их сейчас, этих двоих, схватить за грудки, тряхнуть... Интересно, что думает об этой немчуре новый Петр Федорович? Тот, настоящий, тоже голштинцев приваживал, и, пожалуй, останься он на троне, немцам не было бы хуже, чем ныне. Ну, а этот как? Барон Билов и Валленштерн то и дело повторяют: Пугач, Емелька. Стало быть, говорят о Пугачеве, советуются, как разбить и взять его, а может, и торжествуют, представляя и предвкушая легкую победу...

Тимофей почувствовал неукротимую ненависть к ним.

Выйдя от обер-коменданта, Тимофей направился домой. К Орским воротам он подъехал, когда уже совсем стемнело. Тимофей толкнул стременем коня в бок и поскакал к Форштадту. Неожиданно пришла мысль, показавшаяся ему очень важной и серьезной, и он на всем скаку осадил коня.

Да, ему обязательно надо побывать у отца Иоанна, обязательно. С этим человеком он может посоветоваться, задать вопрос, мучавший его и не дававший покоя вот уже несколько дней. Но сейчас уже поздно. Неловко в такое время булгачить людей.

Тимофей нисколько не удивился, когда увидел на лавочке у своих ворот согбенную фигурку.

— Ты чего здесь, Никиток?

— Да все тебя поджидаю, мамка ужинать звала, а я говорю, вот уж батя приедет, тогда все вместе, она даже ругаться стала, а сама, вишь ты, не садится, ждет.

Никита отобрал у Тимофея коня и охотно повел его под навес, ласково разговаривая со своим любимцем.

Со ступеньки крылечка навстречу Тимофею поднялся человек.

— Здравствуй, дорогой Тимофей Иванович, — сказал человек.

— Это кто?

— Я, Альметь. Прослышал, что ты, Тимофей Иванович, домой вернулся и прибежал навестить тебя.

Тимофей обнял его за плечи, уселся рядом на ступеньке.

— Где же ты пропадал все это время?

— Далеко отсюда большая верста, многая верста, — поправился Альметь.

Тимофей заметил, что Альметь стал говорить по-русски намного хуже.

— Ты что же, работал или как-то промышлял?

— Конечно, работал. Жить не работать невозможно. Человеку кушать надо. Даром никто кормить не станет.

Тимофей понял, что Альметю не хочется рассказывать о своей жизни.

— Ты на меня обиделся, Тимофей Иванович? — спросил он.

— За что мне на тебя обижаться?

— Ушел я из твоего дома, когда тебя не было, бросил хозяйство на женщин и мальчишку.

— Вот что, Альметь, вспоминать того не будем. Тут дело полюбовное. Хотел — жил, захотел — ушел. Ты не крепостной холоп.

— Верно, Тимофей Иванович, и спасибо тебе за эти слова. Я не хочу, чтоб ты на меня сердился.

— Ну, пустое. Даже говорить не стоит.

— У меня просьба к тебе, Тимофей Иванович: можно мне у тебя остановиться на день, а может быть, на два?

— Ну, конечно, — охотно отозвался Тимофей.

— Я тебе, Тимофей Иванович, много могу рассказать о своей жизни, только не сейчас. Можно?

— Ну и чудак ты, Альметь, сам видишь, я ни о чем тебя не спрашиваю. Хотя один вопрос задам. Всего один.

— Я знаю о чем спросишь. О лошадях?

— Да.

— Не спрашивай, Тимофей Иванович, ты и без того понимаешь.

— Твоя работа?

— Моя.

Помолчали.

— Я так думаю: не собираешься снова у меня остаться?

— Не серчай, Тимофей Иванович, остаться не могу. Другие у меня дела.