Глава шестнадцатая

В тот вечер, когда в доме оренбургского губернатора генерал-поручика и кавалера Ивана Андреевича Рейнсдорпа шел веселый и шумный бал, в форштадтском доме Тимофея собрались несколько казаков, хорунжие и полусотники, кого Тимофей собирался взять с собой в поход против самозванца. Здесь были все люди, которых Тимофей знал, как свои пять пальцев, а главное, каждому верил. Разговор был короткий. Тимофей предупредил, что через день надо будет выступать против самозванца в направлении Илецкого городка, попросил оповестить казаков и проверить их готовность к походу. Он предполагал, что ему зададут вопросы, похожие на те, с которыми приезжал к нему на хутор Кузнецов, и, опережая события, сам спросил, что собравшиеся думают о самозванце.

После недолгого молчания заговорил Кузнецов:

— Вы, господа казаки, не сумневайтесь и не бойтесь. Не для того Тимофей Иванович спрашивает, чтобы головы нам посечь. Ежели бы он о том думал, то мы бы сейчас и не собрались у него в доме. Так я говорю, Тимофей Иванович?

— На мой вопрос, господа казаки, отвечать совсем не обязательно. Мне просто хотелось узнать: совпадают ли наши мысли? Впереди — поход.

— Пускай Кузнецов говорит, — подал кто-то уверенный голос. — Он все знает.

— Я могу сказать, — согласился Кузнецов. — Так вот какое дело, Тимофей Иванович. Я так думаю, что казаки за тобой повсюду пойдут. Хотя приказа еще не было, но в Форштадте каждый уже знает, куда предстоит полку двигаться. И против кого. Знай, Тимофей Иванович, нету желания у казаков выступать против самозванца. Люди верят, что государь живой остался и никакой то не Пугачев, а подлинно он и есть Петр Федорович Третий.

— А кому присягу давали? — спросил Тимофей. — Разве не государыне императрице?

— Так и Петру Федоровичу тоже присягали, — возразил Кузнецов. — И потому среди людей смута — дескать, какая же присяга верная? Греха бы не взять на душу.

— А тут никакой смуты быть не может, — возразил Тимофей. — Насчет присяги я вам вот что скажу, господа казаки. Сегодня я был у протопопа отца Иоанна. Не впрямую спрашивал, а окольным путем. Вот он и пояснил мне, что обманная присяга грех накладывает на душу того, кто заставил принимать ее, а так же на душу того, кто знал и не воспротивился, не встал на защиту истинного господня благословения. Тот и будет предан геене огненной, как соучастник действа дьяволова. Понятны ли вам, господа казаки, эти слова Протопоповы?

Кузнецов и десятник Соболев переглянулись.

— Очень даже понятны, господин сотник.

— Правильные слова Протопоповы: вина на том, кто с толку сбивает.

— Надо все казакам пояснить, — сказал Соболев. — Дай господи, чтобы он государем оказался, Петром Федоровичем. Не для одних яицких он явился, всему честному миру, должно быть, несет вольности.

— Языки не распускать, — строго приказал Тимофей. — С казаками, ребятушки, поосторожнее. И лучше с такими разговорами не в городе, а в пути, когда из крепости выступим. И то помаленьку, с надежными, кому верите, чтоб не долетело до чужих недобрых ушей.

Кто-то из казаков вздохнул.

— Эх, господи, пошли нам удачу.

— О какой удаче молишься? Не торопись, — сказал Тимофей. — Теперь, господа казаки, будьте здоровы. Готовьте отряд. Ты, Кузнецов, будешь у меня за помощника. И вот еще мое слово, можно сказать, заветное и решительное. Что бы там ни было, без моей команды ни-че-го! Ни шагу! Ни вперед, ни назад. Перед нами такой поход, возможно, такие бои, что не каждому и во сне привидится.

Тимофей проводил казаков за ворота, и они, еще раз пожелав доброй ночи, разошлись в разные стороны.

Тимофей не хотел идти в избу и опустился на лавочку у калитки.

Стояла тишина, только изредка хохотал сыч, приютившийся на церковной колокольне, да на нижней улице сонно тявкала собака. Со стороны тракта чуть слышно доносились конское ржанье, поскрипывание телег, редкий человеческий голос.

«Должно быть, едет обоз в Оренбург, — подумал Тимофей. — Наверное, везут мужики и башкиры свои немудрые товары, торопятся, чтоб раньше других попасть к воротам и первым въехать на торжище.

Всюду живут люди, и каждый мечтает о хорошей жизни, о счастье, по-разному понимая его, это самое счастье, а иные даже и слова такого не знают и думают лишь о том, как бы избавиться от голода и холода, им хотя бы маленько ослабить проклятую удавку, стягивающую горло.

Оренбургские казаки надеются и хотят, чтобы самозванец и вправду оказался императором Петром Федоровичем Третьим. Казаков тянет не любовь и сочувствие к обиженному императору, а слухи о его добрых делах.

К сожалению, чудес не бывает. А почему «к сожалению»? Еще не известно, кому на радость пришел бы Петр Федорович настоящий... Этот же человек щедр на обещания. В манифесте он не просто заявляет о своих претензиях на трон и просит поддержать его, а обещает своим сторонникам именно то, чего они хотят, чего ждут. Но каким же смелым надо быть, чтобы решиться на подобный шаг? Смел и не глуп».

К Тимофею подошла Лиза.

— Тимошенька, — окликнула она.

— Ну? — отозвался Тимофей, с трудом отрываясь от своих мыслей.

— Половина ночи прошла, в Заяицкой степи уже светлеть начинает, ты бы отоспался маленько перед походом.

— Больно ночь хороша, даже сон не подступает.