Глава тринадцатая

Опустившись в кресло и велев садиться, где кто может, Пугачев обратился к Сильнову:

— Так, сказываешь, работный?

— Работный, государь.

— И чего же ты мастеришь на этом самом Алдарском заводе?

— А мы пушки царице робим, — ответил Сильнов.

Пугачев даже приподнялся в кресле.

— Пушки? — сказал он не то удивленно, не то радостно. — Эх, начальник артиллерии, Чумаков, ты слыхал, чего сказывает этот человек? Пушки робит. Видали, господа старшинство, какой он этот самый Сильнов? А? Чай, царица таких умельцев, как ты, на руках носит?

Поняв, что Пугачев намекает на ветхую одежду Сильнова, Хлопуша рассмеялся.

Сильнов не принял шутки Пугачева и не обратил внимания на смех Хлопуши.

— Носит, это правда, — сказал он, все так же серьезно и строго. — Только кто чего. — Он неспеша тряхнул правой рукой, и из рукава выскользнул железный браслет и обрывок цепи на нем.

Наступила тишина.

— Не нас на руках носят, государь, — продолжал Сильнов, — а мы носим вот такие побрякушки. Я в кузне роблю, так и живем, цепями прикованы.

Пугачев в два прыжка очутился рядом с Сильновым, обеими руками схватил обрывок цепи и побелевшими глазами уставился на нее.

— Руки покажи, — сказал он Сильнову. — Ну, жизнешка у вас, заводские мастера... — Он судорожно потер горло, словно пытаясь избавиться от удушья. — Какого же вы черта сидите да помалкиваете? Гляньте-ка сюда, господа старшинство. — Пугачев поднял вверх руки Сильнова. — Ведь у него на руках мясо до мослов ободрано. Пушкари! Зарядили бы пушки да по волчьему гнездовью.

— Такое сказать просто, государь, подняться не трудно, да куда потом деваться, — отозвался Сильнов.

— Вы ко мне, ко мне всем скопом. Всех таких, как ты, жалую. И жаловать буду!

— Наслышаны мы про тебя, государь, — все так же спокойно заговорил Сильнов. — Слухи разные об тебе и до нашего завода докатились, вот дружки мои и послали к тебе, вызнать все.

— Так ты не у меня вызнавай, — сказал Пугачев. — А у своих знакомцев, вон у того же Хлопуши повыспроси.

— Он мне много насказал, государь, — в раздумье продолжал Сильнов. — А только меня мысль такая держит: а не случится ли, государь, так, что коли мы вот эти побрякушки сымем, а ты другие, покрепче наденешь, а?

— Зря не вякай, — прикрикнул на него Чика. — Не смей так говорить про государя.

— Не спеши, Чика, — остановил его Пугачев.

— Ежели я какое слово не так скажу, — обратился к Пугачеву Сильнов, — ты не серчай — оно от души.

— А я и не серчаю, мастер. Не на тебя у меня душа кипит, а на тех, кто вот так с людьми. Не хочу, чтоб у людей на руках побрякушки звякали. У нас закон будет. Так, Тимофей Иванов?

— Закон, государь, и ныне есть, — сказал Сильнов. — Люди никогда не жили без закона. Только в народе не для красного слова говорится: закон что дышло, куда повернул, туда и вышло. Мои браслеты не беззаконные, и на каторгу людей гонят не просто так себе, и дворянам мужиков в крепость отдали тоже по закону. Вся суть, государь, в том, кем и для кого закон придуман.

— Мы сами, — потрясая кулаками, заговорил Пугачев, — ты да я, господа старшинство и все людство порешим, как жизню нашу повернуть, чтоб кандалы не звякали. Не будет так больше! Только вы все подымайтесь, подымайтесь во всю силушку, чтоб подпереть меня плечиком своим. Так и дружкам передай мои слова, государевы.

— Благодарствую, государь, — сказал Сильнов. — Кланяюсь тебе. А работные люди, коли к ним по совести, не подведут. Пушки нужны — дадим. И ружья дадим, и порох, все дадим, что спонадобится.

— А людей заводских поднять сумеешь, чтоб в войско ко мне, в казаки государевы? Из ваших людей полк будет. Вот полковник Салават привел башкирский полк, тысячу джигитов. Ты поднять тысячу сумеешь?

— Не только тысяча, больше людей прибудет, — пообещал Сильнов.

— Так вот, Андрей Сильнов, — поднявшись с кресла, сказал Пугачев, — соберешь полк, быть тебе моим государевым полковником.

Не сдержавшись, Лысов скривил губы и сказал:

— Государь, уж больно много у нас полковников получается. Гляди-ка, словно летом грибы подосинники.

— А ты чего, полковник Лысов, ощерился, или тебе это не по духу? Людям на радость — ежели гриб настоящий, а не поганка вонючая.

— Вот об том и я речь держу, — нагло вставил Лысов.

Пугачев нахмурился, но не стал спорить с Лысовым.

— Соколов-Хлопуша, как выйдешь от меня, забирай своего дружка и веди его, чтоб выдали ему мундир отменный и все, что понадобится, а эти самые тряпки — в костер.

Хлопуша поклонился:

— Будет, как велишь, ваше величество. А он, Сильнов, государь, знаешь какой? Его знают на заводах, он и пушки и все, что надо, добудет.

Все еще тая где-то в усах нагловатую усмешку, заговорил Лысов:

— Государь, а не велишь трапезу для старшинства? Сегодня у нас столько удач: полковников прибавилось, башкиры привалили, выпить бы надо за удачу, а, государь?

— Потрапезовать можно, — согласился Пугачев. — Я велел дежурному Давилину собрать в той моей палатке. Вон он, Яким Давилин, знак подает. Чего? На обед зовешь, что ли? — спросил он у вошедшего Давилина.

— Изволь, ваше величество.

— Прикажешь идти, государь? — спросил Лысов.

— Обед не волк, в лес не убежит. Погоди малость. Господа старшинство и полковники, послушайте, что я сказывать буду. От того, что мы выпьем за удачу, она сама не придет.

— Позвольте, ваше величество, — угодливо вмешался бородач Чумаков. — По правде говоря, с тех пор, как поднялись, удача от нас ни на шаг.

— Можно сказать, половину крепостей по Яику захватили, — поддержал Чумакова Чика.

— Верные слова, это тоже удача, — согласился Пугачев. — Малая. А нам такая удача нужна — чтоб гром во все стороны. Посчитайте, господа старшины да полковники, сколько может государыня Екатерина выставить войска против нас, а? Думали над этим? То-то! А я думал. Сто тысяч! Может, и двести! А коли приналяжет — все триста! Триста тысяч солдат, ученого воинства и все — при оружии. А мы? Чего у нас имеется? Пока что десятка тысяч не наскребем. Вот теперь сами и разумейте, какие это наши удачи. — Пугачев поднялся с кресла, лицо — решительное, строгое, глаза из-под нахмуренных бровей смотрят прямо, в упор, медленно переходя от одного лица к другому. — Опять вам сказываю, господа полковники и старшины, большая удача сама не придет, а потому повелеваю: завтра рано утром разъезжаться вам, господа полковники и старшины, в разные стороны.

Сейчас в голосе Пугачева звучали уверенность и требовательность.

«Хорошо, очень хорошо, ваше величество!» — подумал Тимофей, видя, как подтянулся даже Лысов, все время старавшийся показать, что он никому не подчиняется, в том числе и Пугачеву.

— Тебе, Чика, — продолжал Пугачев, — по Яику удариться. Слышь, Андрей Сильнов, будешь служить мне верой и правдой?

— Приказывай, государь.

— Быть по сему. Ваш путь, твой, Хлопуша, и Сильнова, — на заводы лежит, мастеровой люд поднимайте. Просите от моего царского имени, нет, вы не просите, просить царю не положено, велите пушки лить для нашего царского войска, бомбы и другое оружие, что умеют делать на уральских заводах. Передайте работным людям: надеемся мы на них и перед ними в долгу не останемся. Ты, Чумаков, ударишься вниз по Яику, аж до самого города Гурьева, а то и пониже. Тебе, Творогов Иван Александрович, надобно ехать по степям и крепостям Самарской линии. А тебе, Салават Юлаев, придется скакать к своим — к башкирам, сможешь?

— Государь, Петр Федорович, я готов скакать, — заговорил Салават Юлаев, — только мне нужно разговор с тобой держать.

— А разговор такой, джигит, будет. Погодь малость. И еще за Яик надо бы удариться, в киргиз-кайсацкую орду. Я так полагаю, туда надо бы полковнику Лысову удариться. Что скажешь, Дмитрий?

— Государь, а я чего там забыл? — возмутился Лысов. — У меня тут полк яицких казаков. Как я его брошу?

— Полковник Дмитрий Лысов, — строго сказал Пугачев, — у нас самое главное сейчас — собирать войско.

— А без меня и так охотников много на такое дело найдется, — недовольно сказал Лысов.

— Ваше величество, можно Лысову возразить?

— Ну-ка, давай, давай, мудрствуй, полковник Подуров.

— Полковник Лысов, — сказал Тимофей, — разве у тебя в полку твой приказ выполняют только те, кто захочет?

— Тебе чего надо? Чего суешься не в свои дела? — взъярился Дмитрий Лысов.

— Дмитрий, — окликнул Лысова почти все время молчавший Максим Григорьевич Шигаев. — Нехороший у тебя разговор получается. Может, выпил?

— Про то я сам знаю, — огрызнулся Лысов.

— Или забываешь, кто тебе приказ отдает? — продолжал строго Шигаев.

— Государь, — обратился Чика. — С Лысовым такое бывает: иногда шибанет дуринка, он и качнется в какую-нибудь сторону. Ты, полковник Дмитрий Лысов, не дури.

— Так я что, я ничего, — вдруг смягчился Лысов. — Ехать так ехать. Поеду куда угодно, когда приказано будет.

— Поедешь, полковник Лысов, в киргиз-кайсацкую орду. Надо, чтоб повсюду наши полки стояли, чтоб повсюду, куда не ткнется Катерина, мы ее по лбу били.

— Дозволь, государь, спросить: ехать в одиночку аль можно захватить с собой с десяток казаков? — спросил Лысов.

— Отчего не взять? Бери казаков. Одному неспособно.

— Государь, — обратился Тимофей, — разрешите и мне выехать?

— Придется малость погодить. Тут надобно будет письма написать губернатору. А ты куда заохотился?

— Тоже в киргиз-кайсацкую орду.

— Вместе с Лысовым? — спросил Пугачев.

— Нет, зачем же, государь. Киргиз-кайсацкая орда очень большая, места всем хватит.

Снова появился Яким Давилин и еще раз напомнил, что в палатке стынет обед.

Лысов подошел к Тимофею и по-свойски положил руку на плечо, словно позабыв о давешней стычке:

— Айда, пошли, полковник Подуров, выпьем. За новые полки. Можно, государь, тяпнуть за новые полки?

— Не забывайте, господа полковники, что завтра в путь-дорогу, — сказал Пугачев и позвал Тимофея: — Тимофей Иванов, задержись, и ты, Салават Юлаев, тоже.