Глава двенадцатая

Едва Тимофей успел пообедать, как за ним явился гвардионец с приказом немедленно ехать к государю.

— У государя много народа? — спросил Тимофей у Давилина.

— Никого. Один.

Заложив руки за спину, Пугачев шагал по цветастой кошме, устилавшей пол комнаты.

— Явился? — сказал Пугачев, увидев Тимофея, и опустился в кресло.

— Так точно, ваше величество.

— Думаешь, зачем я тебя позвал? Чтобы сказать тебе мое спасибо.

— За что, государь?

— От дурного поступка остерег, — ответил Пугачев. — Голова у тебя ясная, сразу смикитила, что к чему. А я за Лысовым подался. Вишь ты как иной раз бывает? Ну, да хорошо, что все обошлось. — Прищурив левый глаз, Пугачев добродушно улыбнулся. — Сила у тебя в характере, полковник, лютая, непоборимая. Я было взъярился на тебя, чуть было этому поганцу, Лысову, не отдал. Он уже и кушак стал снимать. Не по душе ты ему, полковник, словно поперек дороги лежишь. А я тебя уважаю. Мысли у тебя хорошие. И душа чистая.

— Ну, что вы, ваше величество...

— Вижу и разумею, — прервал его Пугачев, — А касаемо моих приказов, не все их выполняешь.

— Быть того не может.

— По одеже вижу, как она тебя облегает, не носишь кольчугу.

— Тяжело в ней ходить. И если откровенно сказать, нету ее у меня, куда-то запропастилась.

Пугачев пристально взглянул на Тимофея.

— Нашлись умельцы, подхватили, так?

— Похоже на то, государь.

Пугачев подошел к небольшому кованому сундуку, покрытому ковром, достал из кармана ключ и, щелкнув замком, приоткрыл крышку. Затем достал из сундука кольчугу и бросил ее Тимофею со словами:

— Бери, чтоб она завсегда была на тебе.

— Спасибо, государь. А вы носите кольчугу?

— Я-то? — переспросил Пугачев и ухмыльнулся. — Мне чего бояться, я государь, меня ни пуля, ни нож не возьмет. — Он хитровато взглянул на Тимофея. — Так я сказываю али нет?

Тимофей тоже не сдержал улыбки.

— В истории, государь, есть немало случаев, когда на императоров совершались покушения.

— Это какая же история, о ком?

— История, ваше величество, наука. Она повествует о том, как раньше жили люди, и не об одном человеке, а о разных государствах и людях.

Пугачев вздохнул.

— Хорошо человеку, когда он много знает. Я слушаю тебя и дивуюсь: как это только у тебя в голове вмещается, Тимофей Иванов, а?

— Я не так уж много знаю, ваше величество, — ответил Тимофей.

Пугачев опять вздохнул.

— А мне на переворот души хотя бы половину твоего запаса. Вот веришь, иной раз кто-нибудь начнет талалакать про то, что мне неведомо, я и сижу, будто пень березовый. Хоть сквозь землю провались.

Пугачев задумался.

— Так, стало быть, история эта подсказывает, что иной раз и государей пришпиливают?

— Да, есть такие случаи. За примером ходить долго нечего, государь, — сдержанно сказал Тимофей.

Пугачев понял его намек.

— Вот какая змеища оказалась Екатерина-государыня. Меня пока бог миловал. Но, окажу тебе, полковник, одному, на ухо: вчерашний день, кабы не кольчуга, не сидеть бы нам сегодня вот так друг против дружечки.

— Или что случилось? — забеспокоился Тимофей.

— Обошлось. Когда ехали в Берду, — Пугачев недобро усмехнулся, — Дмитрий Лысов ненароком пикой ширнул меня в спину...

— Государь!.. — вскрикнул Тимофей.

— Вот тебе и «государь». Ну-ка примерь, примерь мой подарочек.

Тимофей разделся до нательной рубашки, натянул кольчугу.

— Тесновато? — спросил Пугачев.

— Нет, кажись, впору.

— Вот и носи себе с богом. — Пугачев опустился в кресло, задумался. — Ты, Тимофей Иванович, у меня главный советник. Так? Двое вас, ты да еще Максим Григорьич Шигаев. Он тоже верный человек. Как думаешь?

— С ним, ваше величество, я согласился бы идти в поход.

— Потому с вами и я иду в открытую. У меня иной раз в башке такое бывает, будто рой жужжит, думки одна наперед другой рвутся, и я не успеваю их в порядок выстроить. Как же те цари, а? Может, головы у них из другого теста? Ладно, полковник, хватит нам в мечту далекую забираться. Давай о том, что поближе. Генералов у нас пока нет, и высоких чиновников тоже, и выбрать их на кругу не можем. Что, ежели сотворить военную коллегию? А? Как ты усматриваешь?

— Я уже думал об этом, ваше величество. Мне кажется, что без министерии вам не обойтись. Пока идет война, ее можно назвать военной коллегией.

— Я уже Максиму Григорьичу Шигаеву говорил. Он тоже за коллегию. Как бы люди не обиделись, скажут: у Екатерины Военная коллегия, будь она проклята, и у нас военная коллегия.

— Ваше величество, суть не в названии, а в делах.

— Дела мы ей найдем важнецкие. А пушечку мы сегодня затащим к Георгиевской церкви, пусть господь бог простит нас. Завтра я сам пальну по Оренбургу, у меня глаз твердый, только ты мне подскажешь, где там губернское правление, а может, и по складам соляным шарахнем.

Снаружи донеслись громкие голоса, кто-то горячо спорил. Пугачев прислушался.

— Ну-ка, выйдем, глянем, — сказал Пугачев и пошел к выходу. Тимофей последовал за ним.

У дома, выстроившись в два ряда, с обнаженными саблями стояли гвардионца! во главе с Якимом Давилиным.

Молодой стройный башкир с черными и быстрыми глазами, с чуть пробивающимися усиками что-то говорил Давилину. За ним, немного поодаль, окруженные яицкими казаками и гвардионцами, столпились башкирские всадники; все они были вооружены: у кого сабля, у кого ружье, но почти у всех лук со стрелами. У молодого башкира, стоявшего перед Давилиным, слева висела сабля, вложенная в ножны, оправленные серебром.

— Что за шум, господин дежурный? — обратился Пугачев к Давилину.

— Ваше величество, неподалеку наш разъезд повстречал конницу башкирскую, сказывают — шли к нам. Им велено оставаться за лагерем. Вот он назвался ихним начальником и домогается к тебе.

Пугачев пристально взглянул на молодого командира и неспеша пошел к нему, а тот, чуть сдвинув густые брови, не менее пристально вглядывался в чернобородое лицо Пугачева.

— Кто ты есть? — горячо, звонким голосом спросил тот.

— Это государь, Петр Федорович Третий, — сказал Подуров.

Лицо молодого башкира посветлело, и он, не отводя от Пугачева восторженного взгляда, воскликнул:

— Здравствуй!

— И ты будь здоров, батыр, — ответил Пугачев.

— Батюшка царь, — заговорил молодой воин. — Принимай башкир! — Он выхватил из ножен саблю и положил ее к ногам Пугачева, на саблю положил шапку и встал на колени. — Я башкир, Салават Юлаев. Я конницу к тебе привел, батюшка царь. Люди говорят — ты хороший царь. Здравствуй, хороший царь! Принимай нас, башкир. У моих джигитов и кони есть, и копья, и луки, и стрелы. Все есть. Принимаешь мою конницу, батюшка царь?

— Да как же не принять! — радостно сказал Пугачев. — А сколько вас всего-то?

— Больше тысячи, — ответил Салават. — Воевать за тебя пришли, государь.

— Эх, брат ты мой, Салават Юлаев! — Пугачев крепко обнял Салавата. — Служите мне, будет вам и правда, и защита будет. Тебе, Салават, быть полковником над башкирским воинством.

Пугачев заметил, что эти слова не пришлись по душе Творогову и Лысову. Лысов недовольно хмыкнул, а Творогов чуть заметно подмигнул ему.

— Так ты сказываешь, Салават, что у тебя тысяча джигитов?

— Тысяча, государь.

— Видали, честной народ, какой силушкой наливаемся? — восторженно сказал Пугачев. — Подумаешь — вроде бы и дорога на Москву вдвое короче становится. Ты, полковник Салават, саблю свою отправь в ножны и держи ее всегда наготове, ворогам нашим головы рубать будем.

— Будем рубать головы, — восторженно ответил Салават.

— Давай, входи ко мне в дом, гостем будешь. И вы, господа полковники да старшинство.

— Государь, погодь маленько, — послышался из толпы хрипловатый голос.

Сквозь толпу пробирался Хлопуша, ведя за руку незнакомца с непокрытой головой, одетого в лохмотья, с деревянными котами на истертых ногах.

— Ты, Хлопуша? Айда, айда! На ловца и зверь бежит. Я было хотел посылать за тобой, а ты сам явился. Кого же ты за руку препровождаешь? Или знакомца встретил?

— Истинно, ваше величество, знакомца. Он к тебе сюда пробирается.

— А кто же он и откудова? — поинтересовался Пугачев.

— Работный человек с Алдарского завода, — не без гордости пояснил Хлопуша.

— Работный?! С завода? — словно вдумываясь в эти слова, протянул Пугачев. — Слыхали, господа старшинство? У нас работных пока что не было. А зовут тебя как, работный?

— Андреем, а прозвище Сильнов.

— Так из-за чего ты ко мне пожаловал?

— Поговорить надо с тобой, государь, — спокойно ответил Сильнов.

— Ну, так айда в избу, со всеми моими старшинами. Давай, давай. И ты входи, Хлопуша. Ты мне очень занадобился. Айда, господа старшинство, входите.