Теплой весенней ночью в закрытом шарабане Тимофея повезли куда-то. Ему никто не говорил, куда его везут, но он сам догадывался, что конечная цель пути — Москва.
Отперев дверцу и приказав выйти наружу, конвоиры ввели Тимофея в дом, возле которого остановился шарабан.
Тимофей оглянулся, пытаясь рассмотреть постройки, чтобы по ним догадаться, в какой части Москвы он находится, но его быстро втолкнули в сени.
В большой полутемной комнате, освещенной сальной свечой, поручик, начальник конвоя, сдал Тимофея другому, и тот, задав несколько вопросов Тимофею и проверив документы, переданные конвоем, под охраной пятерых солдат отправил его в камеру, находившуюся в подземелье этого же дома.
Тимофей попытался заговорить с солдатами, но старший прикрикнул на него и сказал, что разговаривать с ним запрещено.
Камера оказалась небольшой, чуть пошире двери, по длине — равная топчану, стоявшему справа у стены.
Каменные стены — глухие, без окон. В камеру проникает свет
от фонаря, висевшего почти у самого потолка сводчатого коридора.
«Ничего себе, каменный ларец», — грустно усмехнувшись, подумал Тимофей. Дежурный надзиратель задержался у двери.
— Приказано, чтоб всегда была в камере тишина, — сказал он Тимофею. — И никаких вольностей, чуть что — велено оставлять без харча.
Тимофей заметил, что солдаты, сопровождавшие его, их поручик и этот надзиратель поглядывают на него как-то особенно, будто на редкостную вещь.
«Ну да, — решил сам про себя Тимофей, — им, наверное, известно, что я один из помощников страшного разбойника Емельки Пугачева и что я тоже злой разбойник».
— Будьте покойны, господин надзиратель, — ровным голосом ответил Тимофей. — Я не буду нарушать вашего порядка. Только скажите, пожалуйста: где я, в тюрьме?
Надзиратель с удивлением и некоторым сожалением взглянул на Тимофея.
— Нет, не в тюрьме, — ответил надзиратель. — Тюрьма, она что — спокойное место, а у нас Секретная комиссия. Слыхал небось?
— Кто же не слыхал о Секретной комиссии? — ответил Тимофей. — Об ней каждый знает.
— Вот она самая тут и есть. Здесь у вас и пытошная, и все чего надо. Все у нас есть. К нам какого-нибудь вора али татя-замухрышку не притащут. Здесь знатные господа бывают. Иной раз на важный допрос и сам генеральный прокурор князь Вяземский приезжают.
— Пытошная, это где пытки проводят, что ли? — спросил Тимофей.
— Вот-вот, она самая.
Словоохотливый надзиратель то и дело поглядывал в коридор: не видит ли кто, что он разговаривает с этим новым арестантом, подручным самого Пугача?
Надзиратель хотел что-то спросить Тимофея, но, услышав далекие голоса, торопливо выскочил из камеры и запер дверь.
Устав после долгой езды, Тимофей улегся на топчане.
Мысли скачут, путаются вокруг одной: что ждет его здесь? Добра не будет. Не надо тешить себя напрасными надеждами. Жаль, что рано оборвется жизнь. Но ты не настраивай себя на жалостливый лад. Знал, на что шел? Знал. Смерти не страшно. Ее не избежать, рано или поздно подберется. Все смертны... Еще раньше, будучи в Москве, Тимофей слышал много жутких рассказов о Тайной канцелярии и ее пытошной. Пытошной боязно. Тимофей перекрестился: «Господи, пошли мне силы пройти через тяжкие испытания. Ты видишь, не во имя своего блага поднял я меч, а в защиту сирых и обездоленных, помоги мне выстоять в тяжкую минуту. Боюсь я пыток, слабый человек, укрепи мои силы, не дай опозорить детей и товарищей. Пошли мне скорую и легкую смерть...»
Тимофей не заметил, как уснул. Разбудил его тюремщик. Это был уже не тот словоохотливый надзиратель, который разговаривал с Тимофеем ночью, а другой, пожилой, суровый и молчаливый.
— Тут вода, — сказал он и поставил на край топчана кувшин. — Это хлеб и соль, — добавил он и положил на узкое горлышко кувшина кусок хлеба и берестяную солонку. — Тут на день, — пояснил он и, не оглядываясь, пошел к двери.
— Уже утро? — спросил Тимофей. — Времени много?
— Время идет, как ему положено, — буркнул надзиратель и хлопнул дверью.
Нехотя Тимофей принялся за завтрак. Едва он успел съесть посыпанную солью небольшую краюху хлеба и запить водой, как дверь распахнулась и у входа появились солдаты.
— В пытошную! — сказал старший. — Живо.
Пытошная оказалась тут же, в подземелье. Чтобы попасть в нее, надо было пройти весь длинный коридор, свернуть вправо, спуститься вниз, к обитой войлоком двери. Всюду полумрак. Редкие фонари, заправленные жировыми коптилками, слабо освещают замшелые камни подземелья.
«Торопятся, — подумал Тимофей, — не успел приехать, а уже в пытошную».
Прошли первую комнату, просторную и пустую.
Перед Тимофеем открылась дверь, и солдат втолкнул его в такую же большую, угрюмую и полутемную комнату. В дальнем углу стоял стол, за ним виднелись две фигуры, вдоль двух противоположных стен стояли стулья и несколько скамеек.
Позади стола Тимофей увидел шеренгу солдат. Сколько их, человек десять? Больше?
— Тимофей Подуров, — позвал один из сидевших за столом. — Ну-ка, подойди ближе.
Тимофей подошел и узнал этого человека, он видел его во время заседания законодательной Комиссии, и не только видел, но неоднократно разговаривал с ним. То был главный прокурор сената князь Вяземский.
Тимофей подошел ближе, поклонился.
— Здравствуйте, князь.
— Здравствуй, бывший сотник, — беззлобно и даже с каким-то интересом разглядывая Тимофея, ответил князь Вяземский и, обернувшись к своему соседу, сказал: — Глядите-ка, Шешковский, против государыни осмелился руку поднять, а медаль, которую дала ее величество, так и не снимает с груди. Что вы об этом думаете, Степан Иванович?
— Я думаю, ваше сиятельство, он не настолько дурак, чтоб снять медаль, — ответил Шешковский.
Тимофей пристально глядел на Шешковского, раньше он слышал о нем, но не мог представить себе облик этого человека. О Шешковском рассказывали, что он сам придумывает наиболее жестокие пытки и не только присутствует при совершении их, но иногда и сам пытает подсудимых.
Вот, значит, с кем свела судьба, с Шешковским. Тимофею крепко врезалось в память худощавое лицо этого человека, с глубоко запавшими горячечными глазами, блестевшими недобрым огнем, запомнились его узкие губы, тонкий нос, похожий на птичий клюв, выпуклый островатый подбородок и громадные оттопыренные уши.
— Почему не снял медаль, дарованную ее императорским величеством? — хриплым голосом спросил Шешковский.
Тимофей не ожидал такого вопроса и чуть задержался с ответом.
— Отвечай сразу, — зло сказал Шешковский. — Тебя вызывают сюда не для того, чтобы играть в молчанки. Ну, говоря!
— Я ношу и до последней возможности буду носить эту медаль потому, — собравшись с мыслями, заговорил Тимофей, — потому, что она мне дорога. Мои товарищи в Оренбурге избрали меня своим депутатом в Комиссию, и я горжусь их доверием. Медаль эта подтверждает, что люди мне верили. Потому она мне и дорога.
— Храбер, храбер, — сказал Шешковский. — Вот так, ваше сиятельство, все они начинают, — обратился он к Вяземскому. — Храбрятся, пока не познакомятся с палачами да их орудиями. — Недобро хихикнув, он предложил: — Я хочу показать ему, ваше сиятельство, некоторые вещицы, с коими ему, я так разумею, придется в свое время знакомиться. — Не получив от Вяземского решительного ответа, он обратился к Тимофею: — Есть желание?
— Нет, — ответил Тимофей как можно спокойнее.
— В животе урчать начинает? — спросил Шешковский.
— Не испытываю желания видеть порождение жестокости и варварства, — ответил Тимофей.
— Ну, что ж, — еще раз усмехнулся Шешковский. — На нет и суда нет. Всему свое время. А есть очень забавные вещицы, например, перчатка. Стальная перчатка. Палач ловко надевает ее тебе на руку, а в ней для каждого пальца стальная иголочка, и все они попадают под ногти. Это очень, оч-чень больно. Моли господа бога, чтобы он отвел эту казнь от тебя.
— Я так думаю, господин Шешковский, что подследственный держит свою судьбу в своих руках, — отозвался князь Вяземский.
— Если бы не эта медаль, ваше сиятельство, — сказал Шешковский и пальцем постучал по крышке стола, — он уже сегодня был бы более разговорчив.
На допросе Тимофея продержали не очень долго. Почти все вопросы были о самозванце: как часто встречался с ним, доводилось ли наедине бывать и откровенно беседовать, о чем тот разговаривал с сотником? На вопрос, знал ли Подуров, кто в действительности самозванец, и в самом ли деле верил, что он государь Петр Федорович, Тимофей ответил: вначале действительно предполагал, что Петр Федорович жив и явился на Яик собственной особой, затем узнал, что это донской казак из станицы Зимовейской — Емельян Иванович Пугачев.
— Откуда это тебе стало известно? — торопливо спросил Вяземский, будто это было самым главным.
Оба следователя впились в него глазами и, казалось, готовы были вцепиться Тимофею в горло, чтобы заставить поскорее отвечать. И Тимофей понял, что этот ответ им очень нужен. И не просто любой ответ, а до конца разоблачающий Пугачева, сознавшегося одному из своих приближенных, кто он есть в действительности.
«Нет, господа следователи из Тайной канцелярии, такого ответа вы от меня не дождетесь!»
И он решил схитрить:
— Я читал манифест государыни императрицы о самозванце, там ясно сказано, что самозванец есть не кто иной, как казак Зимовейской станицы Емельян Иванович Пугачев.
Такой ответ пришелся следователям не по душе.
В тот день его больше не вызывали на допрос, не вызвали и на следующий.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |