Глава двадцать третья

О Тимофее словно забыли.

День от ночи он еще мог отличить — с утра приносили пищу, но какой нынче день недели, какая на дворе стоит погода, что делается на белом свете, он не знал. Он даже не знал, сколько прошло времени с тех пор, как его заключили в эту камеру.

Иногда Тимофею казалось, что после первого допроса его заочно осудили и заточили в подземелье, где ему придется сидеть до конца своих дней.

«Возможно такое? — думал Тимофей. — Вполне. Кто о том узнает? Никто. Никогда».

Но о нем, оказывается, помнили. Однажды в камеру явился неизвестный Тимофею человек и, протянув сверток, приказал немедленно переодеваться. В свертке оказалось чистое белье и новый мундир сотника оренбургского казачьего войска.

Тимофей спросил таинственного посетителя: к чему все это?

Тот ничего не стал объяснять, приказал следовать за ним и добавил, что им предстоит очень длинный путь.

И опять Тимофей едет в крытом шарабане. Но на этот раз не приходится на станциях ждать лошадей, наоборот, всюду поджидают ямщики о готовыми лошадьми.

Зная, что ему не скажут, куда везут, Тимофей не стал расспрашивать сопровождавших его конвойных, лишь прислушивался к их разговорам да, когда изредка доводилось выйти из шарабана, присматривался к дороге.

Леса, озера, топи. Знакомые места. Тимофей догадался — везут его в Петербург.

Шарабан крытый, но комарье набилось в шарабан, жужжит. И так день и ночь, всю дорогу.

В Петербурге Тимофея поместили в тюремную камеру-одиночку на третьем этаже. Хотя перед окном висел широкий деревянный щит, скрывающий от глаз все, что находилось перед зданием, в камеру проникал свет.

«Зачем меня привезли в Петербург?» — Тимофей не находил ответа на этот тревожный и назойливый вопрос.

Прошло несколько дней.

Однажды утром в камеру пришел цирюльник, старательно побрил, постриг Тимофея. Затем его сводили в тюремную баню, снова поменяли белье, казачье обмундирование, даже сапоги. Тимофей понял — неспроста ведется такая подготовка. Неспроста везли его сюда. Должно, предстоит встреча с очень важным и большим начальником.

И он угадал.

На следующий день, опять в крытом возке, Тимофея увезли со двора тюрьмы и доставили в летний царский дворец.

Встречи с императрицей Тимофей не только не ожидал, но и не хотел.

Проходя через анфиладу комнат, Тимофей заметил, что дворец пуст, за исключением охраны у входа и провожавших его гвардейцев.

Императрица приняла его, сидя за своим рабочим столом.

В кабинете, кроме нее, находилась молодая, красивая женщина. Тимофей раньше видел ее и знал, что это одна из фрейлин Екатерины. Дав знать, чтоб сопровождавшие Тимофея ушли, Екатерина сказала фрейлине несколько слов по-немецки, и та, подойдя ближе, села у стола, рядом со своей повелительницей.

Императрица жестом пригласила Тимофея подойти поближе.

Тимофей поклонился ей и с трудом вымолвил:

— Здравствуйте, ваше величество.

Екатерина пристально взглянула на Тимофея.

— Вы, сотник, были вместе с Пугачевым? — опросила она.

— Да, государыня, — ответил Тимофей.

— Кем вы у него были?

— Полковником, я командовал оренбургским казачьим полком.

— Я вас хорошо помню. — Она немного помолчала. — Как это могло случиться, бывший верный мой сотник Подуров, что вы пошел и рядом находился с вор, разбойник и самозванец Пугачев? Скажите мне.

— Ваше величество, — заговорил Тимофей, — разрешите мне быть откровенным и говорить то, что я думаю.

— Да, да, конечно, — закивала головой Екатерина. — Говорите. Мне это нравится. Я этого хочу. Вы хорошо знаете этого человека?

— Я мало с ним был, ваше величество, но кажется, что его все-таки узнал. Прошу простить меня, государыня, но он не вор и не разбойник. Он никого невинного не убил и не ограбил. За грабежи и мародерство, по его приказу, повешен яицкий полковник Дмитрий Лысов.

Екатерина не без удивления взглянула на Тимофея.

— Это было?

— Да, это было, государыня, — ответил он.

— Самозванец — есть позор русской истории!

— Пугачев очень тяготился, государыня, принятым на себя именем.

— О-ля! — насмешливо произнесла императрица, обратившись к фрейлине. — Самозванец тяготился своими поступками.

— Это так, государыня.

— Вы, сотник, знали, кто он?

— Да. Я узнал об этом позже.

— А сочли возможным остаться с ним, с самозванцем? Что вас привязало? Скажите. И других тоже. Самозванец обещал деньги, чины?

— Нет, ваше величество, он обещал новые законы и о них писал в своих манифестах. Он обещал такие законы, о каких шел разговор на заседаниях законодательной Комиссии.

— Нет, сотник, вы или наивный человек, или... как это... большой хитрец. Здесь скрыта какая-то тайна. Да, да, тайна, но мы постараемся ее раскрыть. Верные и благородные люди помогут... Великая Россия в огне. Ее дети, воины защищают честь своей родины — идет война, и в это время начинается бунт, гибельный для России. Нет, русские люди не могут предать свою судьбу, нет. Русский человек есть добрый человек, он любит свою землю, своих детей и умрет за русское отечество. У нас есть враги, у нас много врагов, они там, за границей. Это они послали к нам костлявую руку горя. Так и есть. Ах, бедная моя отчизна. — Екатерина поднесла к глазам уголок тончайшего кружевного платка. — Вы получали от него награды, деньги?

— Нет, — решительно сказал Тимофей и тут же поправился: — Да, государыня, я получил сто три рубля.

Екатерина взглянула на фрейлину.

— Иуда продавался и за тридцать сребреников. — Потом снова обратилась к Тимофею: — Пугачев умен?

— Не мне судить, ваше величество.

— Сотник не в состоянии понять, что есть человек?

— Он смел и неглуп, — коротко ответил Тимофей.

— Бывали у него послы?

— Какие? — спросил Тимофей.

— Мне неведомо какие: турецкие, английские...

— О послах я ничего не слышал. Никаких послов у нас не было.

Ответ Тимофея не понравился Екатерине, и она слегка нахмурилась.

— У вас? Ах, бедная, бедная Россия, враги купили твоих недостойных детей за тридцать сребреников. — Она вздохнула. — Предатель еще долго будет жить на земле.

Екатерина взяла со стола карандашик в массивной золотой оправе, нашла нужную страницу в записной книжке, сделала там какую-то пометку.

— Вы знаете о тяжести вашего преступления? — спросила она.

— Я готов отвечать за все свои поступки, ваше величество, — ответил Тимофей.

Екатерина снова взялась за карандаш.

— Я считала вас своим верным слугой и другом, вы когда-то сам говорил эти слова, вы тяжело оскорбил меня. Фи, я не склонна к мести, государям противна месть. Я не верю, что у вас дурное сердце. Я готова простить вас. И снова подарить жизнь. Но вы помогите, пожалуйста, найти правду, найти истинного виновника, пославшего Пугачева. О, нет, Пугачев подставная фигура, за ним прячется кто-то другой. Кто? Франция? Англия? Турция? Если вы не думали об этом, сотник, то подумайте. Постарайтесь вспомнить некоторые события, может быть, вначале они прошли незаметно для вас, вы даже внимания на них не обратили. Постарайтесь же по-новому все понять. Увы, мне, государыне великой России, горько читать письма моих друзей, живущих за границей, они называют мою и вашу милую Россию очагом разбоя и беззакония. Я надеюсь на ваше благоразумие.

Не дожидаясь ответа Тимофея, Екатерина позвонила в серебряный колокольчик, давая знать, что разговор окончен.

В комнату вошли знакомые Тимофею конвоиры.