Пятого октября 1773 года началась осада Оренбурга, которая продлилась почти полгода. В этот день Пугачев со своим войском «показался» вблизи города «в великих толпах». В Оренбурге была объявлена тревога и, как вспоминал очевидец событий священник Иван Осипов, «все себе жители представляли смерть, и быв великой плач и неутешное рыдание». Однако город хорошо подготовился к нападению повстанцев. Прежде всего было решено перевести жителей загородной Егорьевской слободы в Оренбург, а саму слободу сжечь, чтобы бунтовщики не смогли укрепиться на ее территории, прилегавшей «к самому городскому валу и к главной соборной церкви». «А дабы злодеи в близость города не шли, — писал П.И. Рычков, — для того выпалено в них с городского отсель вала из пушек ядрами и картечами 88 зарядов и брошены три бомбы тридцатифунтовые...» Этот обстрел заставил пугачевцев отойти на Казачьи луга, находившиеся в пяти верстах от Оренбурга, где они еще утром устроили свой лагерь1.
На следующий день около полудня из города увидели, что Пугачев зажег заготовленное на зиму сено. Из Оренбурга был выслан отряд под началом майора Наумова, «состоящий в 1500 человеках регулярных и нерегулярных людей с пристойным числом артиллерии». Перестрелка продлилась часа два, после чего майору, заметившему «в подчиненных своих робость и страх», пришлось увести отряд в город2. Не исключено, что на исход боя повлияла военная хитрость, примененная повстанцами. Оренбургский священник Иван Полянский пишет, что Наумов, выйдя из города, открыл артиллерийский огонь по пугачевцам, расположившимся «за горою в одной не с большим версте»; пугачевцы же, несмотря на обстрел, «с места своего отнюдь не трогались» и не открывали ответного артиллерийского огня, чтобы противник не мог обнаружить спрятанных ими под горой орудий. И только когда у правительственного отряда снаряды были на исходе, «Емелька с сообщники вдруг залпом почти из всех пушек стали по наших палить, и больше часа беспрестанная пальба со обоих сторон продолжалася»3.
Впрочем, «страх» и «робость» подчиненных Наумова могли объясняться еще и тем, что они, как уже неоднократно бывало ранее, просто не желали сражаться с мятежниками. Вечером пугачевцы обстреливали Оренбург из пушек, а некоторые, «отважнейшие, подъезжая близко к городским валам, палили из ружьев и причинили тревогу». Целью артиллерийского обстрела было поджечь город и, воспользовавшись паникой, ворваться внутрь, как это было в Татищевой крепости. На первый взгляд, устроить пожар было нетрудно, поскольку «осень... тогда была около Оренбурга очень ведреная, а оттого и засуха такая сделалась, что река Яик и Сакмара пересохли так, что в иных местах по колено только воды было; а сена, привезенного в город, у жителей было немало». Но, хотя «жители были все в великом и неописанном страхе», «тое ночь вреда никакого не причинено городу». Во многом, конечно, это была заслуга оборонявшихся, отбивших наступление бунтовщиков. А по мнению священника Ивана Полянского, неудача попытки поджечь Оренбург объяснялась тем, что канониры из команды Билова, попавшие в плен к самозванцу, портили снаряды: «...много наши в городе гранат находили таких, в которых дырочки деревянными гвоздьми заколочены были»4.
За весь день осажденные потеряли лишь одного человека убитым и несколько ранеными, в то время как потери бунтовщиков, по некоторым сведениям, составляли до семидесяти убитых, а еще несколько повстанцев были взяты в плен или перешли на сторону правительственных войск. Тем не менее неудачная атака Наумовского отряда свидетельствовала о том, что в стане обороняющихся отнюдь не всё благополучно. Губернатору, и не только ему, были ясны причины этой неудачи. На военном совете, созванном 7 октября, Рейнсдорп говорил «о колеблющемся здешнего народа состоянии»: «...вчерашняя вылазка доказывает крайнюю на казаков и татар безнадежность». По его мнению, наблюдалась «в оренбургских и яицких казаках к сражению с злодеями некоторая неохотность». Все участники совета, кроме вице-губернатора В.Я. Старово-Милюкова, высказались за то, чтобы отказаться от активных действий против самозванца, «поступать оборонительно» и дождаться подкрепления. На это решение повлияли «усмотренное у злодеев людство» (многочисленность) и наличие у них мощной артиллерии. Впрочем, Рейнсдорп не оставлял надежды разбить Пугачева в открытом полевом сражении. Однако это сражение, произошедшее 12 октября, не принесло желаемого результата, а потому губернатор решил окончательно отказаться от крупных вылазок до подхода помощи5.
Пугачев же намеревался во что бы то ни стало взять Оренбург раньше и неоднократно пытался сделать это. Наиболее решительный штурм города был предпринят 2 ноября. Утром по сигналу — выстрелу вестовой пушки — повстанцы открыли по городу артиллерийский огонь, который продолжался «до самой ночи». Этот обстрел был весьма опасен, ибо батареи располагались «вкруг всего здешнего города». Пугачевцы «завезли несколько пушек своих к самой Егорьевской церкви... от городского вала не далее двухсот сажень». Оборонявшиеся, в свою очередь, отвечали пушечной пальбой. Как вспоминал очевидец, «от такого происходящего с обеих сторон грому не только человеки трепетали, но и здания тряслись». Но одним артиллерийским огнем крепость не возьмешь, а потому около тысячи пеших повстанцев под командованием самого «Петра Федоровича» пытались ворваться в город. Говорили, что «государь» обещал соратникам «сверх того, что они грабежом могут получить, по 10 руб. на человека деньгами и по хорошему кафтану, а потом отпустить их на волю, куда кто желает».
Легко можно представить, как подобные обещания вдохновляли бунтовщиков. Но неменьшее воздействие на них оказывало личное участие «царя» в этом штурме. Один из ближайших пугачевских сподвижников Тимофей Мясников вспоминал: «...все были поощряемы ево смелостию и проворством, ибо когда случалось на приступах к городу Оренбургу или на сражениях каких против воинских команд, то всегда был сам напереди, нимало не опасаясь стрельбы ни из пушек, ни из ружей. А как некоторыя из ево доброжелателей уговаривали ево иногда, чтоб он поберег свой живот, то он на то говаривал: "Пушка де царя не убьет! Где де ето видано, чтоб пушка царя убила?"»6. (А.С. Пушкин в «Истории Пугачева» приводит диалог, якобы состоявшийся вблизи Нижнеозерной крепости между старым казаком и Пугачевым, ехавшим впереди войска. «"Берегись, государь, — сказал ему старый казак, — неравно из пушки убьют". — "Старый ты человек, — отвечал самозванец, — разве пушки льются на царей?"»7.) О бесстрашии Пугачева во время боя и о том, что оно вдохновляло других восставших, говорил во время следствия и казак Максим Горшков. При этом, правда, и он, и некоторые другие повстанцы отмечали, что самозванец выходил на сражение в «худом» платье, чтобы его не узнали8.
И вот повстанцы, ведомые Пугачевым, приблизились к городскому валу, и началась перестрелка. Поскольку ружейные выстрелы с вала не приносили вреда залегшим за горой пугачевцам, Рейнсдорп приказал егерям 6-й легкой полевой команды перейти Яик и обстрелять бунтовщиков. Восставшим пришлось отступить. Солдаты, бросившись с вала на отступавших, «порубили и покололи из них человек до 30». Многие бунтовщики думали спастись, перейдя по льду на другой берег Яика, «но за тонкостию льда, проломившись, утонули». Говорили, что и сам их предводитель чуть было не погиб, да был спасен яицкими казаками.
Итак, штурм Оренбурга не удался. Впрочем, определенный урон городу нанести всё же удалось: были повреждены некоторые здания. Правда, число погибших было невелико — по всей видимости, их было семеро. По некоторым данным, столько же было и раненых. Среди убитых были не только защитники города, но и обыватели, например богатый купец и депутат Уложенной комиссии Илья Лукьянович Кочнев. У него в доме священник служил молебен, хозяин стоял возле окна, «имея правую руку прижату к левой». В это время ядро, пробив оконное стекло, ранило Кочнева в правую руку, оторвав средний палец, «а потом разбило кость у левой руки выше локтя», так что «рука осталась на одной только мясной части». Решено было провести ампутацию, но купец скончался то ли во время операции, то ли после, а может, и вовсе не дождавшись ее. Среди мирных жителей, убитых в этот день, была также некая баба, ходившая по воду9.
После этого штурма и осаждавшие, и осажденные на время прекратили активные боевые действия. Наступившие сильные морозы заставили Пугачева с войском перебраться из лагеря, находившегося между Бердской слободой и Маячной горой, в саму слободу в семи верстах от Оренбурга, которая до конца марта 1774 года стала своеобразной повстанческой столицей. Там «Петр Федорович» с комфортом устроился в теплом доме — не то что прежде. До переселения в Берду самозванец жил в походных условиях, ночевал или в палатке, или в кибитке, захваченной на хуторе советника Мясоедова. Как вспоминал писарь Полуворотов, побывавший в то время в плену у самозванца, в кибитку эту никто не имел права входить, кроме двух казаков (одним из них был Чика) и вдовы майора Харлова — той самой, которую Пугачев захватил в Татищевой крепости и сделал своей любовницей. Когда мнимый царь выходил из кибитки, то ему ставили кресло, сидя на котором он выслушивал и вершил «всякие дела». Приходившие к самозванцу люди кланялись ему в землю и целовали руку, а называли его «ваше величество», а порой просто «батюшка». Причем почтение это было вполне искренним, поскольку, по словам того же Полуворотова, повстанцы заочно продолжали почтительно величать своего предводителя «отцом».
Что же касается самих бунтовщиков, то до переезда в Берду они располагались в шалашах и балаганах, покрытых «для тепла» сеном, а также в землянках; лишь небольшая их часть разместилась по домам и сараям, когда 18 октября пугачевцы перешли в новый лагерь между Бердской слободой и Маячной горой. Однако обилие съестного и хмельного, как думается, вполне компенсировало все эти неудобства. Провиант в пугачевское войско свозили «из тех мест, коими он (самозванец. — Е.Т.) завладел». И, как отмечал очевидец, «скотины ж, отогнанной из разных мест, весьма у него много». Если же кому-то и этого не хватало, то он мог потребное прикупить себе, потому что в пугачевском лагере была разрешена торговля.
Разумеется, и в это время Пугачев делал всё возможное, дабы походить на взаправдашнего императора, а потому решил учредить гвардию, командиром которой стал Тимофей Мясников. С этой же целью и, видимо, примерно в это же время самозванец приказал некоторым своим приближенным взять фамилии виднейших екатерининских сановников: Чика стал Чернышевым, Чумаков — Орловым, а Шигаев — Воронцовым (в дальнейшем из всех этих новых фамилий прижилась только фамилия Чернышев). Думается, излишне пояснять, что «екатерининские орлы» и гвардейцы из яицких казаков, одетые в казачьи кафтаны, мало напоминали свои петербургские прототипы. Впрочем, это относилось и к самому «императору», носившему казачью шапку, плисовую малиновую шубу «да и шаровары такие ж».
Однако даже со стороны тех, кто понимал, что это маскарад, Пугачеву ничего не угрожало — до тех пор, пока ему улыбалась удача. Правда, самозванец, по всей видимости, понимал, что в любой момент она могла от него отвернуться. Поговаривали, что он выбрал 30 «самых лучших и резвых» лошадей, которых всегда содержал «на хорошем корму у себя», видимо, чтобы при необходимости ускакать со своим окружением от преследователей10.
Уже в октябре восстание охватило большую часть Оренбургской губернии. Зачастую небольшие отряды пугачевцев, пользуясь сочувствием местного населения, легко овладевали крепостями и населенными пунктами11. Помещики, заслышав о восстании, бежали из своих имений. Так, например, поступили отец историка Н.М. Карамзина и его соседи, чьи имения располагались в Ставропольском уезде (Ставрополь-Волжский — современный Тольятти) в 250 верстах от Оренбурга. В середине октября в деревню Карамзиха приехали 11 яицких казаков и, собрав здешних крестьян, объявили, «что они посланы из армии от государя Петра Федоровича разорять помещичьи домы и давать крестьянам свободу», при этом строго предупредили собравшихся: «Смотрите жа-де, мужики, отнюдь на помещика не работайте и никаких податей ему не платите, а естьли де мы вперед застанем на помещичьей работе, так всех переколем». После этого казаки разграбили помещичий дом и уехали из деревни. Недоверчивые мужики, «желая осведомиться о подлинности сей сказанной им вести», отправили своих депутатов под Оренбург к самому «Петру Федоровичу». «Государь» принял карамзинских крестьян и вручил им свой указ, в котором говорилось, что крестьяне, ставшие теперь казаками, награждаются, помимо прочего, «вечною вольностию». Разумеется, указ был зачитан крестьянам Карамзихи и близлежащих деревень. Кроме того, один из побывавших у «царя» мужиков, Леонтий Травкин, рассказал священнику соседней деревни Ляховка Петру Степанову об устном наставлении, будто бы полученном им от «Петра Федоровича»: «Ежели кто помещика убьет до смерти и дом ево разорит, тому дано будет жалованья — денег сто; а кто десять дворянских домов разорит, тому — тыща рублев и чин генеральской». Однако «чин генеральской» Травкину получить не удалось, как и собрать отряд из крестьян, поскольку в скором времени он с товарищами был арестован командой, присланной симбирским комендантом Чернышевым12.
Мятежные казаки появлялись и в других деревнях и селах, где также запрещали мужикам работать на помещиков, а порой вместе с этими же мужиками грабили господские дома, а то и убивали самих господ, не успевших скрыться. Так, опять же в октябре в деревне Пополутове Оренбургского уезда была ограблена, а потом и зверски убита местная барыня: сначала в нее стреляли из ружья, потом кололи копьями, били дубьем «и после, накинув на шею петлю, стащили ее под гору». Когда же увидели, что и после стольких мучений помещица была жива, сын местного старосты, «прибежав с топором, ударил ее обухом в голову, от чего она и умерла». Однако с убийством барыни эта страшная история не закончилась. По свидетельству пополутовского крестьянина Гурьяна Феклистова, «как тело ее отвезли в лес и оставили по совету Старостина сына без погребения, то собаки иногда руку, а иногда ногу таскали по деревне, и крестьянские бабы, отнимая у собак, похоронили потаенно». У помещицы остались три малолетние дочери. Казаки приказали местным жителям взять девочек к себе «вместо детей», а когда они вырастут, выдать замуж «за крестьян же»13.
В октябре 1773 года пугачевские посланцы, указы от имени «Петра Федоровича», а также слухи о восстании подняли на бунт и часть заводских работных людей на Урале. В октябре к восстанию присоединились 13 из 129 действовавших там металлургических заводов14. Заводы эти были нужны Пугачеву, помимо прочего, потому, что имели боеприпасы и орудия, а также людей, которые могли их отливать. Так, на Авзяно-Петровский завод Пугачев отправил в середине октября уже известного нам бывшего каторжника Соколова-Хлопушу. Как вспоминал на следствии сам Хлопуша, тамошние мужики, выслушав «царский» указ, закричали: «Рады ему, государю, послужить!» — и «выбралось охотников к Пугачеву в службу пятьсот человек», причем эти добровольцы, «взяв своево приказчика Набатова и протчих расходчиков, всего сем человек, сковали», а затем отправили их в Берду к Пугачеву, где они и были повешены. Покидая завод, пугачевский атаман захватил с собой шесть пушек, «сто двадцать лошедей со всеми приборами, а в конторе сем тысячь денег, в том числе по скаскам заводских крестьян было две тысячи рублей подушных, кои расходчик тут же раздал крестьянам. Еще взято: триста баранов, семдесят сем быков, посуды сребряной пуда два, столовые часы, медную и ловянную посуду, пороху два пуда и всякой господской одежды множество». Напоследок «приказал тут Хлопуша вылить шесть пудов ядер»15.
Всего на сторону Пугачева во время восстания перешло 64 уральских завода. При этом нужно отметить, что зачастую заводские крестьяне восставали только тогда, когда к ним приходили пугачевцы. Так, по данным советского историка А.И. Андрущенко, 30 из 44 заводов, присоединившихся к восстанию в декабре—январе 1773/74 года, примкнули к «Петру III» после появления в их округе повстанцев. Руководителями повстанческих органов власти на заводах, как правило, становились начальники прибывших пугачевских отрядов. (Мы уже видели, что похожим образом к восстанию присоединялись и помещичьи крестьяне, то есть зачастую инициатива принадлежала не им, а опять-таки казакам-пугачевцам.) С другой стороны, отнюдь не все горнозаводские рабочие присоединились к восстанию. 28 заводов держали оборону против пугачевцев, а еще 15 заводов, находившихся вне территории восстания, посылали людей в правительственные отряды, сражавшиеся с бунтовщиками. К тому же и работные некоторых заводов, примкнувшие к восстанию, впоследствии колебались или отходили от Пугачева. Сопротивление отрядам «Петра III» было обусловлено не только тем, что хозяева и управители подкупали и запугивали своих работников, но и бесчинствами, чинимыми в отношении местного населения повстанцами, в особенности башкирами: грабежами и убийствами, сожжением домов и пр.16
Нападения башкир на заводы начались уже в октябре 1773 года — почти сразу после того, как они стали присоединяться к «Петру Федоровичу». Впрочем, многие башкирские и мишарские старшины в это время еще не сделали окончательный выбор, на чьей они стороне, и по-настоящему пугачевщина запылает здесь несколько позже17. В октябре 1773 года к самозванцу примкнули ставропольские калмыки (они были подняты на восстание пугачевским полковником Дмитрием Лысовым), а также отдельные отряды киргиз-кайсаков (казахов), в то время как другие казахи, воспользовавшись беспорядками, уже с сентября того же года начали совершать набеги в пределы Оренбургской губернии18.
Примечания
1. См.: Документы ставки Е.И. Пугачева, повстанческих властей и учреждений. С. 28, 29; Дубровин Н.Ф. Манифесты и указы Е.И. Пугачева. С. 44—46, 169—171; Записки священника Ивана Осипова. С. 555, 556; Известие о самозванце Пугачеве. С. 590; Записка полковника Пекарского... С. 602; Летопись Рычкова. С. 222, 224, 225; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 72, 73; Крестьянская война 1773—1775 гг. в России. С. 20; Емельян Пугачев на следствии. С. 85, 178; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 272, 472 об.; РГВИА. Ф. 20. Оп. 1. Д. 1231. Л. 185 об., 186.
2. См.: Летопись Рычкова. С. 222, 223, 225; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 74; Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 2. С. 127; Записки священника Ивана Осипова. С. 556; Известие о самозванце Пугачеве. С. 590; Крестьянская война 1773—1775 гг. в России. С. 20, 21; Емельян Пугачев на следствии. С. 85, 86; РГВИА. Ф. 20. Оп. 1. Д. 1231. Л. 186.
3. Известие о самозванце Пугачеве. С. 590. См. также: Летопись Рычкова. С. 225; Записки священника Ивана Осипова. С. 556.
4. См.: Записки священника Ивана Осипова. С. 556; Известие о самозванце Пугачеве. С. 590, 591; Летопись Рычкова. С. 225, 226; Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 2. С. 127, 128.
5. См.: Записки священника Ивана Осипова. С. 556, 557; Известие о самозванце Пугачеве. С. 591, 592; Летопись Рычкова. С. 223—229; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 75—77; Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 2. С. 128—130; Тоёкава К. Указ. соч. С. 134—136, 139, 140; Записка полковника Пекарского... С. 602, 603; Крестьянская война 1773—1775 гг. в России. С. 21; Крестьянская война 1773—1775 гг. на территории Башкирии. С. 28; РГВИА. Ф. 20. Оп. 1. Д. 1231. Л. 187—188 об.
6. Показания командира пугачевской гвардии. С. 100.
7. Пушкин А.С. История Пугачева. С. 18.
8. См.: Пугачевщина. Т. 3. М; Л., 1931. С. 214, 215; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 208, 208 об., 220 об., 221; РГВИА. Ф. 20. Оп. 1. Д. 1239. Л. 104.
9. См.: Записки священника Ивана Осипова. С. 559; Известие о самозванце Пугачеве. С. 593, 594; Летопись Рычкова. С. 239—243; Крестьянская война 1773—1775 гг. в России. С. 22, 23; Емельян Пугачев на следствии. С. 87, 88, 178, 179; Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 2. С. 132, 133; Записка полковника Пекарского... С. 603, 604; РГВИА. Ф. 20. Оп. 1. Д. 1231. Л. 190, 190 об.
10. См.: Известие о самозванце Пугачеве. С. 592, 593; Летопись Рычкова. С. 231—235, 237, 238, 244; Допрос пугачевского атамана А. Хлопуши. С. 165, 166; Емельян Пугачев на следствии. С. 179; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 85 об., 194, 473; РГВИА. Ф. 20. Оп. 1. Д. 1231. Л. 214.
11. См.: Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 79—82.
12. См.: Пугачевщина. Т. 3. С. 5—9; Документы ставки Е.И. Пугачева, повстанческих властей и учреждений. С. 31, 32; Дубровин Н.Ф. Манифесты и указы Е.И. Пугачева. С. 53—55.
13. См.: Пугачевщина. Т. 3. С. 9—12.
14. См.: Андрущенко А.И. Крестьянская война 1773—1775 гг. на Яике, в Приуралье, на Урале и в Сибири. С. 241.
15. Допрос пугачевского атамана А. Хлопуши. С. 165; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 193 об. См. также: Документы ставки Е.И. Пугачева, повстанческих властей и учреждений. С. 30, 31.
16. См.: Андрущенко А.И. Крестьянская война 1773—1775 гг. на Яике, в Приуралье, на Урале и в Сибири. С. 234—293, 339, 340.
17. См.: Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 2. С. 133—156.
18. См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 108; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 322 об. — ЗЗЗ; Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 2. С. 158—160.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |