Куда подевался Лаптев, неизвестно, а вот Пугачев опять вернулся на родину, в Зимовейскую. Софья, встретив мужа, отвела детей к жене его старшего брата Дементия, который в это время был на войне, «для тово, чтоб они о приходе ево домой не разболтались». Емельян стал ей рассказывать, что был на Тереке и что тамошние казаки хотят принять его к себе.
— А как у них теперь нет атамана, а я — человек честной, то оне меня и атаманом выберут.
Жена, однако, не поверила Емельяну и только плакала. Он в сердцах присоветовал:
— Ну, ин, кали так, так поди и скажи про меня, што я пришол.
По словам Пугачева, Софья сообщила о его приходе «братниной жене», а та, в свою очередь, поставила в известность казаков, «кои тот час пришли и, взяв, отвели ево к атаману». Правда, из показаний самой Софьи получается, что не «братнина жена», а она сама донесла на мужа1.
На следующее утро Пугачев был отправлен в станицу Чирскую «в розыскную команду», которая занималась поиском и высылкой «беглых всякого звания людей»2. В Чирской, если довериться пугачевским показаниям, возглавлявший разыскную команду Михаил Макаров, оставшись с ним наедине, предложил:
— Ну, Пугачев, дай мне сто рублев, так я напишу тебя в службу, чтоб ты вину свою заслужил, и в Черкасск тебя не пошлю.
На это Емельян ответил:
— У меня ста рублев нет, а пятьдесят рублев дам.
За недостающей суммой Пугачев под конвоем был препровожден к старшине Чирской станицы Карпу Денисову и по приходе обо всём ему рассказал.
— На, возьми и отнеси, — протянул ему деньги старшина. — Это хорошо, кали он тебя запишет в службу.
Когда вернувшийся Пугачев стал отдавать деньги Макарову, тот поинтересовался:
— Где ты деньги эти занял?
Емельян отвечал, что у Денисова.
— Нет, — сказал Макаров, — кали ты занел у нево, то я у тебя их не возму. Он свой брат — полковник, так как он о этом сведает, что я с тебя взял, то он на меня донесет, и меня за это разжалуют.
Пугачев отнес деньги обратно, однако Денисов принял только «сорок рублев, а десять рублев дал ему, Емельке».
— На, тебе в Черкаском згодятца3.
В этот же день Пугачев под охраной четырех казаков был послан в войсковую столицу Черкасск. Имеются сведения, что по дороге его завезли в Зимовейскую4. Последний раз в жизни он увидел родную станицу. Было это приблизительно в марте 1772 года.
Пугачев и его конвоиры были в пути уже «с неделю», когда приехали в станицу Цимлянскую. Здесь арестанта посадили «в станишную избу», куда через некоторое время пришел повидать его тамошний казак Лукьян Иванович Худяков, его сослуживец по Семилетней войне.
— Я, сведав про тебя, што ты привезен сюда... ходил к атаману и выпросил тебя у него на свои руки, чтоб тебя отвести в Черкасск.
Худяков повел приятеля к себе домой, где затеял неожиданный разговор:
— О, Пугачев, жаль мне отца твоего хлеба-соли, погиб ты, а хочетца мне тебя спасти вот как: я пошлю с тобою своего сына и велю, отъехавши отсюда несколько, тебя отпустить.
Разумеется, Емельян не отказался от такого предложения, а потому на следующий день поутру отправился с Прокофием Худяковым в дорогу. Прокофий проехал с Пугачевым «верст со ста, а затем простился с ним» и вернулся обратно5.
Так излагал эту историю самозванец на большом московском допросе в ноябре 1774 года. На других допросах некоторые ее детали разнятся, но суть остается неизменной — именно Худяков подбил Пугачева на побег и сам его организовал6. Однако исследователи этой версии не доверяют — уж больно сомнительно выглядит рассказ, в котором Пугачев вновь является жертвой чужих подговоров. Более достоверными представляются откровения самого Лукьяна Худякова, сделанные 2 декабря 1774 года на допросе в Москве. Тот показал, что Пугачев сам пришел к его куреню, жаловался на своего земляка Романа Пименова, который его «раззорил» и «пограбил», и «клялся Богом», что сам он ни в чем не виноват. Пугачев просил бывшего сослуживца взять его на поруки, посулив за это шесть рублей. Лукьян согласился, пошел в станичную избу и пообещал атаману, что «Пугачева в Черкасск отвезет за своею порукою», на что и получил разрешение. На следующий день Худяков отправил Пугачева в Черкасск верхом в сопровождении своего сына. Впоследствии Лукьян уверял дознавателей, что вопреки показаниям самозванца не давал сыну указания отпустить Пугачева, но, впрочем, не приказывал и караулить его, поскольку верил, что тот не убежит. На третий день Прокофий вернулся домой и рассказал отцу, что Пугачев бежал и «лошадь, на которой он ехал, увел». Поскольку Прокофий был «малолетком», то наказали Лукьяна — высекли плетьми. Досталось и атаману, отдавшему Пугачева на поруки, — его на месяц посадили под караул на хлеб и воду7.
Однако побег, кто бы ни был его инициатором, был совершен. Беглец направился на реку Ковсуг («Койсуха», как называл ее сам Пугачев), «где поселены выгнанные ис Польши беглые раскольники». В слободе Черниговке (Валуйский уезд Белгородской губернии) Емельян спросил у встречного мужика, «не наймется ли кто из оного селения отвести ево х каманде» полковника Краснощекова. Этот отряд направлялся на фронт. Пугачев назвал себя казаком краснощековской «команды», «чтоб не подумали о нем, что он — беглец». Мужик отвел Пугачева на двор крестьянина Ивана Каверина. Тот приказал своему пасынку Алексею проводить Пугачева в село Протопоповку, прельстившись обещанными за помощь тремя рублями с полтиной (этот конечный пункт путешествия и сумму назвал на допросе в Москве Иван Каверин, в показаниях же самозванца фигурируют село Царево и «два рубли»8).
По дороге, когда путники «остановились в поле начевать и варили кашу», Емельян открылся своему проводнику, что едет «не для догнания Краснощокова». Якобы не ратные, а духовные подвиги звали его в путь:
— Мне хочитца пожить для Бога, да не знаю, где б сыскать таких богобоязливых людей.
На следствии Пугачев признавался, что говорил это, «зная... что оной Алексей — раскольник», а те, как ему было известно, «беглым дают пристанище и им вспомоществуют»9.
На счастье Емельяна, его провожатый знал такого «набожнова» человека. Им был некий Осип Иванович Коровка. Жил он относительно недалеко, в Кабаньей слободе (ныне село Краснореченское Луганской области Украины)10.
На следующее утро они отправились в путь. Вечером, «по приезде на хутор» Коровки, Пугачев послал Алексея к хозяину разузнать, «пустит ли он» его к себе. Через некоторое время Алексей вернулся вместе с каким-то старым мужиком и указал тому на Пугачева:
— Вот, Осип Иванович, этот человек, которой желает пожить Бога ради.
Это и был тот самый Коровка. Пугачев, встав с телеги, обратился к нему:
— Пожалуй, Осип Иванович, прими меня к себе Бога ради.
— Милости прошу, поди, брате, за мной11.
Разумеется, живя в доме у Коровки, Пугачев продолжал уверять хозяина в том, что он благочестивый старовер, который бежал с Дона «из усердия к Богу, потому што-де в службе никак Богу угодить неможно». Осип Иванович рад был принять единоверца, правда, сетовал на то, что от беглых ему одни хлопоты. В разговорах он жаловался гостю, что «здесь нашей братье, староверам, жить нельзя», и рассказывал ему, как «страдал» «за крест и бороду», был под следствием за неуплату двойной «раскольничьей» подушной подати*. «Да, дай Бог здоровье милосливой государыне, — заканчивал свой рассказ Осип Иванович, — она дала свой о кресте-та и бороде указ, так меня освободили»12.
Прожив некоторое время у Коровки, Пугачев снова засобирался в дорогу. Сначала он решил заехать в какую-то слободу, находившуюся за Кременчугом, где он, возвращаясь с фронта на Дон, оставил военную добычу — как он рассказывал Осипу Ивановичу, «много пожитки, серебра и платья». Затем Емельян намеревался отправиться в недавно завоеванные у турок Бендеры, где, по слухам, было разрешено селиться «всякому без разбору». Однако ему не удалось добраться даже до Кременчуга — помешали карантинные посты, выставленные по случаю чумы. Тем не менее, вернувшись в июне в Кабанью слободу, Пугачев сообщил Коровке, что слух про Бендеры оказался правдивым. Старик обрадовался, ибо и сам собирался там поселиться, а потому отрядил с Емельяном в Бендеры своего сына Антона «выправить указ», разрешавший жить в тех местах13.
Итак, под чужим именем (неизвестно, пользовался ли он поддельным паспортом или паспортом Осипа Ивановича) Пугачев, получив от Коровки 50 рублей, вместе с его сыном отправился в путь. По прибытии в Кременчуг путники узнали, что слухи насчет Бендер оказались ложными. Что же касается пугачевских богатств, оставленных в местечке за Кременчугом у тамошнего жителя Усачова, то «оной... дал ему за всю ево пажить только дватцать рублев да два толковых кушака»14.
Раз уж с Бендерами не повезло, было решено ехать в Польшу. Правда, селиться там навсегда в планы Пугачева не входило. По совету некоторых «раскольников», встреченных по пути, он намеревался пройти между форпостами в Польшу, пожить там некоторое время, а потом вернуться в Россию, сказавшись на границе «польским выходцем», то есть старообрядцем, родившимся в Польше. Пугачева уверяли, что таким «выходцам» на границе «дают билеты (паспорта. — Е.Т.) в те места, куда кто пожелает, на поселение», а там уже можно будет «жить целой век спокойно» (если верить пугачевским показаниям, данным в Яицком городке, впервые об этом он услышал еще от Коровки)15. На сей раз это были не просто слухи. В связи со смягчением отношения властей к раскольникам вышедшим из Польши староверам разрешалось селиться по желанию при крепости Святой Елизаветы (город Елизаветград), в Оренбургской губернии (в том числе на реке Иргизе), в Сибири (при Усть-Каменогорской крепости, в Барабинской степи) и некоторых других местах16. Таким образом, у Пугачева появился бы шанс начать новую жизнь.
На допросе в Москве 18 ноября 1774 года самозванец показал, что в местечке Крюково под Кременчугом они с Антоном «наняли того ж местечка жителей трех человек за шесть Рублев, чтоб проводить за границу мимо заставы, кои их в Польшу в один день и проводили». Впрочем, он не был бы самим собой, если бы поведал только одну версию своего перехода через границу. Согласно его показаниям на другом допросе в Польшу их проводил раскольничий монах старец Василий17.
Так или иначе, но в июне 1772 года Емельян и Антон перешли польскую границу. В Польше с ними произошла неприятная история: их арестовал русский офицер (он находился в Польше в составе российской армии, введенной туда при первом разделе Речи Посполитой), отнял лошадей и деньги. Однако приключение всё же закончилось для путников благополучно: офицер, «подержав» их «двои сутки, отпустил». Затем они уже без всяких приключений добрались до «раскольничьей» слободы Ветка (ныне город Гомельской области Белоруссии). У Антона здесь были свои дела, а потому он задержался в слободе. Пугачев же, прожив там недолго, отправился обратно в Россию и через некоторое время вышел на Добрянский форпост (ныне поселок Добрянка Черниговской области Украины на границе с Белоруссией)18.
Там увидел Емельян множество беглых русских, которые, как и он, хотели перейти на легальное положение. Эти люди уже были опрошены тамошним комендантом и выдерживались в противочумном карантине, а потому Пугачев решил получить у них консультацию:
— Как, братцы, здесь являютца на фарпост?
— Ты, как придешь х камандиру, — давали ему советы, — и он тебя спросит, откуда ты и што за человек, так ты скажи: «Я родился в Польше, а желаю итти в Россию», — так больше тебя и не станут спрашивать, а кали ты скажешься чьем из России, то делают из этова привлеки19.
Пугачев последовал полученным рекомендациям, и всё сошло благополучно. Расспросив Емельяна, комендант «послал его в карантин», где лекарь осмотрел его и вынес вердикт:
— Ты здоров, но надобно тебе высидеть в карантине шесть недель.
От лекаря Пугачева отправили «в карантинной дом, где он был трои сутки безвыходно». Кстати, именно там Емельян познакомился с беглым солдатом Алексеем Логачевым, которого впоследствии называл одним из главных виновников своего самозванства. Новый товарищ нашего героя был уроженцем Курска. Примерно в 1770 году его забрали в рекруты и определили в Первый гренадерский полк, дислоцировавшийся в Киеве. Затем Алексей бежал в Польшу и в конце концов также объявился на Добрянском форпосте20.
Через три дня Пугачева и Логачева «стали выпускать из "карантинного дома"», чтобы они могли заработать себе на жизнь (они строили то ли сарай, то ли баню). А по окончании шестинедельного карантина, 12 августа 1772 года, Емельян и Алексей опять пришли к коменданту «и объявили желание свое иттить поселитца на Иргис в дворцовую Малыковскую волость» (ныне город Вольск Саратовской области). Как вспоминал сам Пугачев, он остановил свой выбор на Малыковке, потому что «везде сказывали, что сие место к поселению для такого сорта людей, какого я, способно»21.
Приятели получили паспорта, позволявшие им беспрепятственно добраться до нового места жительства. К счастью для историков, паспорт Пугачева сохранился:
«По указу ея величества, государыни императрицы Екатерины Алексеевны, самодержицы Всероссийской и прочая и прочая и прочая.
Объявитель сего, вышедшей ис Польши и явившейся собою при Добрянском фарпосте веры разкольнической Емельян Иванов сын Пугачев, по желанию ево для житья определен в Казанскую губернию, в Синбирскую правинцию, к реке Иргизу, которому по тракту чинить свободной пропуск, обид, налог и притеснения не чинить, и давать квартиры по указам. А по прибытии ему явитца с сим пашпортом в Казанской губернии в Синбирской правинциальной канцелярии, також следуючи и в протчих правинциальных и городовых канцеляриях являтца; празно ж оному нигде не жить и никому не держать, кроме законной ево нужды.
Оной же Пугачев при Добрянском фарпосте указанной карантин выдержал, в котором находился здоров и от опасной болезни, по свидетельству лекарскому, явился несумнителен.
А приметами оной: волосы на голове темнорусые, ус и борода черныя с сединою, от золотухи на левом виску шрам, от золотухи ж ниже правой и левой сиски две ямки, росту дву аршин четырех вершков с половиною, от роду сорок лет (на самом деле тридцать. — Е.Т.). При оном, кроме обыкновенного одеяния и обуви, никаких вещей не имеетца.
Во верность чего дан сей от главнаго Добрянского фарпостнаго правления за подписанием руки и с приложением печати моей в благополучном месте 1772 году августа 12 дня.
Майор Мельников.
Пограничный лекарь Андрей Томашевской.
При исправлении письменных дел
каптенармус Никифор Баранов»22.
Однако прежде чем покинуть Добрянку, Пугачев и Логачев навестили купца Петра Кожевникова — тот «нашивал в карантин милостыню». Потому и сейчас путники рассчитывали получить от него припасы на дорогу. Кожевников «дал им целой хлеб» и поинтересовался, куда они держат путь, а узнав, что на Иргиз, попросил:
— Кланяйтесь отцу Филарету, меня на Иргисе все знают23.
Впоследствии, будучи привлечен по делу Пугачева, Кожевников наверняка не раз пожалел об этой мимолетной встрече, тем более что самозванец и ему отвел немаловажную роль в своем предприятии.
По дороге к новому месту жительства Пугачев решил посетить своих старых знакомых. Сперва они с Логачевым намеревались зайти в Черниговку к Кавериным. Как вспоминал на следствии Логачев, его спутник, подходя к Черниговке, вдруг обратился к нему с предложением:
— Как мы придем в эту слободу, то ты потакай по мне. Я скажу, што я — человек богатой и у меня много оставлено денег и тавару на границе.
Логачев согласился. И когда в каверинском доме Емельян рассказывал, что он побывал в Царьграде и Египте, что на границе ждет его множество товаров, Алексей поддакивал товарищу24. (Как мы увидим далее, это вранье помогло Пугачеву поживиться за счет некоторых доверчивых людей.)
Гости предъявили Алексею Каверину свои паспорта, и тому «пашпорты показались», то есть понравились. Он велел своему знакомому по имени Василий, находившемуся у него в доме, написать «такой же пашпорт» на его имя. Пугачев же попросил этого человека сделать подобные документы для Коровки и его родственников, которые и отдал старику при встрече. По всей видимости, ему вспомнились разговоры с Осипом Ивановичем, который был не прочь вместе с ним уйти в Бендеры, чтобы начать там другую, вольготную жизнь. На следующее утро, оставив Логачева в каверинском доме, Пугачев и Алексей Каверин поехали в Кабанью слободу. Коровка попенял Пугачеву за длительное отсутствие, а потом спросил, где его сын. Пугачев, памятуя о том, что и в первый приезд к Коровке, и в доме Кавериных он рассказывал о своих несметных богатствах, видимо, решил и далее врать в том же духе — заверил Осипа Ивановича, что оставил Аштона в Ветке: «наняв ему лавку, посадил торговать серебром»25.
Зашел у них разговор и о староверческих поселениях на Иргизе, куда направлялся Емельян. Пугачев предложил: если «на Иргизе жить худо будет, то можно оттуда уехать на Кубань, куда ушли некрасовцы». Подобные же разговоры, по его собственному признанию, он вел и в доме Каверина; по сообщению Логачева, он заговаривал об этом и по дороге на Иргиз26. Некрасовцы — это донские казаки (по всей видимости, преимущественно старообрядцы) во главе с атаманом Игнатом Некрасовым, которые в 1708 году во время подавления Булавинского восстания ушли на Кубань под защиту крымского хана и турецкого султана. Причем, по всей видимости, под «бусурманским» владычеством некрасовцы жили неплохо27. Слухи об этом, скорее всего, доходили и до Пугачева, раз он завел разговор об уходе на Кубань. Заметим, что эти речи впоследствии сыграют весьма важную роль в судьбе Пугачева и не только его.
На следующий день, получив на дорогу от Коровки «пять Рублев», Пугачев с Кавериным вернулись в Черниговку, откуда через некоторое время, уже с Логачевым, Емельян направился на Иргиз. Покидая Черниговку, путники в придачу к своей лошади наняли еще одну у местного жителя Алексея Родионова — до села Казанки, где ее надлежало возвратить хозяину, который для этого поехал вместе с ними. На следствии Иван Каверин рассказывал, что Родионов вернулся в Черниговку в тот же день и рассказал ему, его пасынку, а также местному сотскому: «...оный Емелька и Логачев, отъехав от их слободы верст тридцать, с телеги его, Родионова, столкнули и лошадь у него увели». Из слободы была выслана погоня, однако похитители лошади ушли уже далеко и догнать их не удалось28.
Через несколько дней, по словам всё того же Ивана Каверина, к нему домой приехал Осип Коровка, отправившийся на поиски сына, поскольку не поверил пугачевским россказням.
— Вот с твоим пасынком, — начал Коровка, — приезжал ко мне казак Емелька Иванов Пугачев. Да видно, что он недоброй человек.
Осип Иванович рассказал, что Емелька обещал привезти указы о поселении под Бендерами, но «только выманил у него денег пятьдесят рублей», а теперь вот и сына «незнаемо куда запропастил».
— Он прямо недоброй человек, — согласился Иван, — ибо он и у здешняго жителя лошадь отнял.
Затем Коровка вместе с Алексеем Кавериным поехал искать Антона, который и был ими найден на Добрянском форпосте29.
Емельян же с Логачевым по дороге на Иргиз побывали на Дону у казаков Степана Вершинина и Андрея Кузнецова, с которыми познакомились случайно в поисках ночлега. В гостях у Вершинина, а затем и у Кузнецова Пугачев опять выдавал себя за богатого купца, уверял собеседников, что жил «в Цареграде двенатцать лет и тамо построил русской монастырь», а кроме того, выкупал русских полоняников «и на Русь отпускал». «Купец» также поведал казакам дивную историю о том, как он «ехал морем» и «занесло» его «во Египет». Там ему «принесли 3 вязанки соболей», из которых две он продал, «а третью к государыне во дворец отдал, и меня де государыня за это жаловала». Да и ныне у него много товара, который на границе «лежит запечатан». Возможно, Емельян и здесь говорил о своем намерении отправиться на Кубань, если ему не понравится житье на Иргизе30. На одном из допросов Андрей Кузнецов показал, что свою нынешнюю бедность Пугачев объяснял тем, что его ограбили разбойники31.
Покидая кузнецовский дом, Емельян обменял свою «худую кобыленку» на «хорошую» хозяйскую лошадь. Если верить показаниям Кузнецова, то на этот обмен он согласился, ибо Пугачев «клялся ему распятием Христовым», что приведет лошадь обратно, когда поедет с Иргиза за товаром. К тому же «купец» обещал построить на Иргизе «раскольничий» монастырь, а это не могло не понравиться староверу Кузнецову32.
С Дона приятели отправились на Камышенку, а оттуда в Саратов. Там их арестовали, но, выяснив, что они «польские выходцы», отпустили. Покинув Саратов, они уже без всяких приключений примерно в начале ноября 1772 года добрались до Малыковской слободы. Напомню, именно в Малыковской волости на реке Иргиз и собирались поселиться Пугачев и Логачев, а потому и явились со своими «пашпортами» к местному управителю. По словам самозванца, управитель намеревался направить их «в симбирскую провинциальную канцелярию для записки в назначенное место». Однако им удалось добиться отсрочки и, воспользовавшись ей, посетить настоятеля «раскольничьего» скита близ Мечетной слободы (ныне город Пугачев Саратовской области) отца Филарета Семенова, того самого, которому передавал поклон добрянский купец Кожевников33.
О чем говорили Пугачев с Филаретом? На допросе в Казани 8 февраля 1774 года последний уверял следователей, что приехавший к нему человек показал паспорт и «изыскивал место, где б ему удобнее было поселиться». Логачев, в свою очередь, на следствии заявил, что поскольку он сам не был старообрядцем, Филарет и Пугачев его за стол с собой не сажали, да и вообще большую часть времени он находился «в кибитке» (крытой телеге, на которой они приехали), а потому никаких разговоров не слыхал. Что же касается самого Пугачева, то он на допросах по-разному рассказывал о своем общении с Филаретом. Не исключено, что именно у Филарета Пугачев впервые заговорил о своем намерении увести яицких казаков на Кубань34.
Пробыв у Филарета дня три, Пугачев и Логачев вместе с ним возвратились в Малыковку. По всей видимости, здесь приятели расстались. Как вспоминал на следствии Логачев, Емельян сказал ему:
— Алексей, пойди ты таперь, куда хочешь. А я стану здесь стоять с отцом Филаретом.
После этого Логачев, «не имев никакого пропитания», пошел в солдаты вместо одного крестьянина и был направлен на службу в Симбирский гарнизон35. Получилось, что он вернулся к той же солдатской службе, от которой ранее бежал.
Но зачем в Малыковку поехал Филарет? Если верить показаниям Пугачева (Филарет на допросах вообще умолчал об этой поездке), раскольничий настоятель надеялся упросить малыковского управителя еще какое-то время не отправлять Емельяна в Симбирск. Отсрочка была получена, причем, по словам Пугачева, она стоила ему пуд меда, специально приобретенный в селе Терса недалеко от Малыковки для подкупа чиновника. Уже на следующий день после возвращения в скит Пугачев отправился в Мечетную слободу, где остановился у крестьянина-старовера Степана Косова. Сам он объяснял свой отъезд тем, что «в монастыре, хотя я и раскольником уже назывался, жить было неблагопристойно»36.
Емельян Иванович хотя и пробыл в Мечетной всего «с неделю», успел близко сойтись с приютившим его Косовым и даже стал крестным его ребенку, а значит, кумом самому Степану. Узнав, что тесть Косова Семен Сытников собирается по делам в Яицкий городок, Пугачев попросился поехать вместе с ним «для покупки себе и Филарету рыбы», на что взял деньги у того же Филарета. Кроме того, он уверял Сытникова, что едет в городок «якобы для взыскания в Яике по векселю с брата своего... денег ста рублей»37.
Нужно ли говорить, что никакого брата на Яике у Пугачева не было? Да и поездка за рыбой была для нашего героя только предлогом. А вот зачем он в действительности ехал в Яицкий городок?
Примечания
*. Согласно указу Петра I от 8 февраля 1716 года, приверженцы старой веры должны были платить в казну подушную подать в двойном размере. (Прим. авт.)
1. Емельян Пугачев на следствии. С. 136. См. также: Дон и Нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773—1775 гг. С. 36, 40.
2. Дон и Нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773—1775 гг. С. 36, 40; Емельян Пугачев на следствии. С. 61, 136.
3. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 136, 137, 362; Дон и Нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773—1775 гг. С. 36.
4. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 137; Дон и Нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773—1775 гг. С. 36.
5. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 137, 138.
6. См.: Там же. С. 61, 106.
7. См.: Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 2. С. 77, 78; Буганов В.И. Указ. соч. С. 17; Емельян Пугачев на следствии. С. 248. Материалы допроса Худякова см.: РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 425—428 (частично опубликованы: Пугачевщина. Т. 2. С. 184, 185).
8. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 138; РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 2. Л. 427 об.; Ч. 3. Л. 60, 60 об.
9. Емельян Пугачев на следствии. С. 106, 138, 223.
10. См.: Там же. С. 138, 223.
11. См.: Там же. С. 138, 139; РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 336 об., 337.
12. Емельян Пугачев на следствии. С. 139, 223; РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 337—338 об.
13. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 139, 223, 224; РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 337 об. — 339 об.; Ч. 2. Л. 428; Ч. 3. Л. 60 об.
14. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 61, 106, 107, 139, 224; РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 339, 339 об., 340 об. — 341 об.
15. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 61, 62, 139, 140.
16. См.: Полное собрание законов Российской империи (далее — ПСЗРИ). СПб., 1830. Т. 15. № 11420; Т. 16. № 11683, 11720, 11725.
17. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 140, 224, 241.
18. См.: Там же. С. 62, 107, 140, 224; РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 340 об.
19. Емельян Пугачев на следствии. С. 140, 141.
20. См.: Там же. С. 62, 107, 141, 224; РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 2. Л. 429, 429 об., 431.
21. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 62, 107, 141, 224, 225; РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 2. Л. 431, 431 об.
22. Емельян Пугачев на следствии. С. 250, 251.
23. См.: Там же. С. 224—225; РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 371, 371 об., 373 об., 430, 430 об.; Ч. 2. Л. 431 об.
24. См.: РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 2. Л. 431 об., 432; Ч. 3. Л. 61.
25. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 225; РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 339 об., 340; Ч. 2. Л. 432; Ч. 3. Л. 60 об. — 62.
26. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 225; РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 340; Ч. 2. Л. 432 об.
27. См.: Сень Д.В. «Войско Кубанское Игнатово Кавказское»: исторические пути казаков-некрасовцев (1708 г. — конец 1920-х гг.). 2-е изд. Краснодар, 2002.
28. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 225; РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 340; Ч. 2. Л. 432; Ч. 3. Л 62, 62 об.
29. См.: РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 340, 340 об.; Ч. 3. Л. 62 об. — 63 об.
30. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 225, 226; РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 405 об., 406, 418—424; Ч. 2. Л. 432.
31. См.: РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 405 об.
32. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 144, 226; РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 405 об., 419 об., 420; Ч. 2. Л. 432.
33. См.: РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 2. Л. 432, 432 об.; Емельян Пугачев на следствии. С. 62, 144, 145, 242.
34. См.: РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 26; Д. 512. Ч. 2. Л. 432 об.; Емельян Пугачев на следствии. С. 226.
35. См.: РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 2. Л. 432 об.; Емельян Пугачев на следствии. С. 62, 110, 145, 149.
36. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 62, 146.
37. См.: Там же. С. 62, 63, 108, 146, 228, 229, 242; РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 450, 450 об.; Д. 506. Л. 10 об.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |