Кроме головомойки императрица прибегла к ряду высылок и судебных преследований, о которых сообщает Екатерина II в своих Записках и которые подтверждаются не только воспоминаниями современников, но и сохранившимися документами. Дела, хранящиеся в фонде «Тайной канцелярии» в РГАДА, содержат интереснейшие подробности придворной жизни, хорошо иллюстрируя те сведения, которые мы получаем из воспоминаний и других источников, дополняя и корректируя их. Нами обнаружено два таких дела: Густава Рунберга1 и Андрея Чернышева. Заметим сразу, что эти дела когда-то были связаны в одном деле, но, по-видимому, в связи с разрастанием расследования их разделили. Кроме того, сохранилось интереснейшее дело братьев Чернышевых, которое цитировал в свое время еще С.М. Соловьев. Дела Чернышевых особенно интересны нам в связи с исследуемой темой — письмом Петра Федоровича.
Екатерина II в своих воспоминаниях, говоря о болтливости Петра Федоровича, приведшей к наказанию некоторых людей, писала: «Я думаю, такая его болтливость или иногда таимое легкомыслие в речах были причиной, что поступали со всеми, кто служил ему, таким образом, как я только что рассказала; до сих пор я большего об этом не знаю, так как не видела еще их допросов, достать которые из архивов зависит лишь от меня» (105). Эти слова касаются прежде всего дел Рунберга и А. Чернышева.
О самом Рунберхе, как его называли в Тайной канцелярии, или, точнее (исходя из его собственной подписи — Gustav Runberg), Густаве Рунберге известно мало. Из Записок Екатерины II следует, что он был близок к Петру Федоровичу. «Кого он любил всего более в детстве и в первые годы своего пребывания в России, — пишет Екатерина II в третьем варианте, — так это были два старых камердинера: один — Крамер, ливонец, другой — Румберг, швед. Последний был ему особенно дорог. Это был человек довольно грубый и жесткий, из драгунов Карла XII» (204, 205). В другом месте Екатерина замечает: «Румберг, старый шведский драгун, говорил ему, что его жена не смеет дыхнуть при нем, ни вмешиваться в его дела, и если она только захочет открыть рот, он приказывает ей замолчать, что он хозяин в доме и что стыдно мужу позволять жене руководить собою, как дурачком» (228). Наконец, последнее упоминание Екатериной имени Рунберха связано с его арестом. Говоря об удалении от Петра Федоровича прибывших с ним из Голштинии лиц, императрица замечает: «Более всего великий князь сожалел о главном своем камердинере Крамере; это был человек аккуратный, мягкий, привязанный к князю со дня его рождения, очень рассудительный и способный давать ему разумные советы. Это удаление вызвало у великого князя очень горькие слезы. Другой его камердинер, Румберг, был посажен в крепость» (103, 104).
Упоминает о приезде в Россию вместе с «лакеем Румбергом» и Я. Штелин. Он же рассказывает об аресте Румберга в числе нескольких служителей великого князя и об его освобождении. Штелин пишет: «Некоторые из них были вдруг отосланы, между прочим камердинер Румберг сослан в крепость, а потом в Оренбург, откуда возвратил его Петр III в 1762 году (Сей последний по возвращении рассказывает императору чудеса об уничтожении им Тайной канцелярии)»2.
Несмотря на завесу секретности, об аресте Рунберга проведали и иностранные дипломаты. Французский посланник Дальон писал, характеризуя кадровые изменения в малом Дворе: «Этим переменам предшествовало заарестование одного старого камердинера великого князя, к которому он питал большую доверенность. Арестовали его в час пополуночи с женою и детьми и, верно, отвели в крепость, где, без сомнения, находится и секретарь Брюммера Весьма строго запрещено всем приближающимся к великому князю говорить ему об этом заарестовании. Постановлено, что лакеи великого князя будут еженедельно переменяться...»3
Начало дела
23 мая 1746 года в Канцелярии тайных розыскных дел генерал-лейтенант А.И. Шувалов объявил, что «сего числа Ея Императорское Величество именным своего Императорскаго Величества высочайшим указом изволила повелеть обретающагося в Санктпетербурге иноземца Густава Румберха за некоторые его продерзости, о которых известно Ея Императорскому Величеству, арестовав, с квартиры {...}* з будущими при нем отправить ево, Румберха, в Москву в Тайной канцелярии в контору под караулом и содержать ево во оной конторе до указу под надлежащим караулом же...» (л. 40 об.).
В Москве Рунберга и сопровождавших его предполагалось разместить «обще всех на особливой одной квартире, которая была бы поблизости к Тайной канцелярии конторе». Особо подчеркивалось, чтобы «никого к ним ни для чего отнюдь не допускать и видитца им ни с кем отнюдь не давать и смотреть над оным Румберхом накрепко, чтоб он или кто из будущих при нем не могли б учинить ис под караулу побег или над собою и караульными какова повреждения». Вместе с тем, чтобы сбить с толку тех, кто стал бы искать Рунберга, предполагалось дать ему возможность вести переписку, но под бдительным контролем. «Ежели же оной Румберх, — сказано в деле, — пожелает в Санкт Петербурх х кому писать какие писма, в том ему не возбранять, токмо сперва объявить ему, Румберху, указом Ея Императорскаго Величества под смертною казнию, чтоб он те свои писма писал по немецки и ни для чего б их на российском языке не переводил и кроме партикулярных дел о других ни о каких делах тако ж и об арестовании своем отнюдь ничего ни х кому не писал; буде же оной Румберх пожелает писать о оставших ево пожитках кому принять, то в том ему позволить; тако же, ежели пожелает писать, что он обретается в Москве и почему получает жалованье; и по написании оные писма брать у него, Румберха, в Тайную контору, а ис той Конторы, не запечатывая и не оставливая с них переводу, присылать в Тайную канцелярию в пакетах Тайной конторы, а окроме того других никаких писем ни х кому никуда отнюдь ему писать не давать, чего ради перо, бумагу и чернила давать толко ему, когда потребует объявленные в Санкт Петербурх писма писать, а окроме тех случаев пера, бумаги и чернил отнюдь {...} при нем не было, тако ж объявленных ево писем в Санкт Петербурх кроме конторского пакета ни на каких почтах отнюдь не посылать. Если ж ко оному Румберху чрез почту или чрез кого нибудь получены будут какие писма, то их приняв, не отдавая оному Румберху, и не распечатывая для разсмотрения присылать в Тайную канцелярию» (л. 42—42 об.).
Караульным солдатам с сержантом, доставившим Рунберга из Петербурга в Москву, предполагалось быть при арестованных «бессменно»; при этом с них взяли подписку «под страхом смертныя казни», чтоб они «об означенном Румберхе и о будущих при нем отнюдь нигде и никому ни под каким видом не объявляли и ни чрез что не разглашали и содержали об них в самом вышнем секрете» (л. 42 об. — 43). Тайной конторе настоятельно рекомендовалось «во всем в содержании оного Румберха против вышеписанного неослабно главное смотрение и наблюдательство иметь... и в каковом состоянии оной Румберх и будущие при нем находится будут», и о том в Тайною канцелярию «репортовать каждые две недели».
Все было сделано с огромной скоростью в один день: указы, деньги, выделение караульных солдат, написание инструкции; и в тот же день, 23 мая, Рунберг, которого окрестили как «некоторого арестанта», и его родные — жена, дети — и слуги были отосланы в Москву на двенадцати подводах (л. 43—43 об., 44). Кроме того, в Москву с пожитками хозяина был отправлен «бывший во услужении у Румберха иноземец Андрей Петров» да кормившая дочь Рунберга жена солдата Никиты Гаврилова, Матрена. Арестованный прибыл в Москву, но никаких допросов ему не устраивали. Только 4 августа 1746 года последовал указ о смене караула. Солдаты Астраханского пехотного полка заменялись шестью солдатами и капралом лейб-гвардии Московского батальона, которым также было объявлено о повышенной секретности арестанта. Прошел август, сентябрь; о Рунберге как будто забыли.
23 октября в Тайную канцелярию пришли графы Ушаков и Шувалов** и объявили о том, что 23 октября императрица повелела «содержащегося в Тайной конторе иноземца Густафа Румберха в той же Канторе разспросить в том: будучи он в Санкт Петербурге Его Императорскому Высочеству о том, чтоб от двора российской нации людей отрешить, а определить чужестранных, в каком имянно намерении представлял и каким имянно образом и чрез что он у Его Высочества совершенную ненависть к российской нации возбудить намерен был и с кем о том он советовал. Також о всем российском Императорском дворе и о генералитете и о многих знатных персонах и о всей российской нации какие и с кем имянно разговоры и {...} же он имел и в каком намерении, и притом оному Румберху объявить {...} о всем объявил сущую правду без всякого закрытия, а ежели об оном сущей правды не объявит и, ведая о чем, покажет что ложно, и в том будет изобличен, и за то по силе государственных прав будет он истязан, а ежели об оном сущую правду [объявит], то оная ево вина может быть упущена без всякого истязания, токмо отлучен будет от двора Ея Императорскаго Величества с ежегодною пензиею во иное отдаленное место или отпущен будет в отечество свое, и что оной Румберх покажет, о том доложить Ея Императорскому Величеству, а ево, Румберха, до указу содержать в той же Конторе под караулом же и для оного тому Румберху роспроса Ея Императорское Величество соизволила им генералом и кавалером отдать с реверсу*** онаго Румберха перевод, которой они при сем отдали ж в Тайную канцелярию подлинной за подписанием Их Сиятельств...» (л. 62, 63; курсив наш. — О.И.).
Обвинения Рунбергу были очень серьезные, если учесть, что основная линия Елизаветы Петровны была на устранение пролезших во все щели русского государственного аппарата иностранцев. А тут речь шла о наследнике престола. И опасаться было чего. Екатерина писала во втором варианте Записок: «Уже тогда великий князь выказывал очень сильное пристрастие ко всем иностранцам и начало отвращения ко всему, что было русским или тянуло к России. Это отвращение впоследствии все росло, но в то время Его Императорское Высочество имел еще достаточно здравого смысла, чтобы не выставлять эти чувства напоказ, хотя часто у него вырывались уже очень многозначительные проблески такого настроения» (176). Но в этом своем пристрастии великий князь натолкнулся на серьезное препятствие в лице императрицы.
Елизавета Петровна, всходя на престол, обещала, что она «освободит русскую нацию от притеснения ее иноземцами»4. С.М. Соловьев писал: «С первых же дней царствования Елисаветы было видно, что национальное движение будет состоять в возвращении к правилам Петра Великого, следовательно, согласно с этими правилами должен был и решиться вопрос об отношении русских к иностранцам, а правило Петра было всем известно: должно пользоваться искусными иностранцами, принимать их в службу, но не давать им предпочтения пред русскими, и важнейшие места в управлении занимать исключительно последними»5.
Мы уже видели, по рассказу Екатерины II, как реализовывал эту линию относительно иностранцев, окружавших Петра Федоровича, А.П. Бестужев. Прошло время, и она совсем по-иному взглянула на данную ситуацию. Еще будучи великой княгиней, Екатерина будто бы сказала английскому посланнику: «Вообще я считаю Россию для иностранцев пробным камнем их достоинств и что тот, кто успевал в России, мог быть уверен в успехе во всей Европе. Это замечание я считала всегда безошибочным, ибо нигде, как в России, нет таких мастеров подмечать слабости, смешные стороны или недостатки иностранца; можно быть уверенным, что ему ничего не спустят, потому что естественно всякий русский в глубине души не любит ни одного иностранца» (376, 377).
Рунбергу предлагалось подписать специально приготовленный для него реверс (по указу императрицы от 23 октября), в котором говорилось: «Понеже я нижеподписавшийся не токмо моими в присудствии многих достоверных персон и знаемых свидетелей произведенными безразсудными и безбожными речми и безстыдными разсуждениями как о всем Российской Империи дворе, генералитете и многих знатных персонах, так и о всей российской нации, но и моими ж Его Императорскому Высочеству великому князю противу разных при Его Высочестве находящихся служителей злостными и подозрительными внушениями и произведенными интригами, дабы у Его Высочества совершенную ненависть к российской нации возбудить, сей мой арест сам на себя навлек и тягчайшего и жестокого наказания виновным и достойным себя учинил.
Ея же Императорское Величество [императрица] всероссийская без определяемого о том предварительно справедливого изследования единственно толко ис природной всевысочайшей милости мне такие мои грубые и безответственные преступлении и поступки не токмо всемилостивейше простить, но и меня от всевысочайшего Ея Императорскаго Величества двора с ежегодною пензиею, состоящею в 350 рублях, отдалить от Санктпетербурга в иное место, куда высочайше заблагоразсудит {...} сослать соизволила...» (л. 63, 64).
Рунберг должен был признать решение императрицы за высочайшую милость и клясться на Евангелии, что никогда и ни с кем не будет допускать подобные «наказания достойные рассуждений», а также не будет делать попыток вступать в контакт с великим князем. Рунберг, однако, этот реверс не подписал****.
9 декабря 1746 года в Тайной канцелярии графами Ушаковым и Шуваловым был объявлен именной указ Елизаветы Петровны «о распросе содержащегося в Москве в Тайной канторе иноземца Густава Румберха о его противных делах и намерениях», на основании предшествующего указа и перевода так и не подписанного Рунбергом реверса. Для расспроса было приказано подготовить «вопросные пункты» и послать их в Москву в Тайную контору. А там рекомендовалось «присудствующему советнику Казаринову секретно чрез перевод иностранной конторы переводчика роспросить о всем обстоятельно с подлинною очисткою. И оной подлинной ево распрос за ево рукою, також и писанной начерно, не оставливая копии, и объявленных пунктов, не оставливая же с них копий, прислать в Тайную канцелярию с первою почтою...». А у переводчика, присутствовавшего при допросе Рунберга, взяли расписку о сохранении тайны — «содержал бы о том всем в самом вышнем секрете» (л. 101а — 102 об.).
Вопросные пункты
Первоначально, если верить делу, листы которого были в свое время перепутаны, а многие сильно испорчены влагой, было подготовлено три вопроса — «вопросных пункта»:
«1-й. Его Императорскому Высочеству о том, чтоб от двора Ея Императорскаго Величества российской нации людей отрешить и определить чюжестранных, для чего ты в противность государственных прав предлагал и с кем в том согласие ты имел?» (л. 104).
«2-й. О всем российском императорском дворе и о генералитете и о многих знатных персонах и о всей российской нации людех какие и с кем имянно разговоры и разсуждении имел и в каком намерении».
«3-й. Понеже видно, что оными представлениями у Его Высочества совершенную ненависть о российской нации возбудить ты хотел и какую имянно и для чего, и с кем о том ты советовал и с какими своими представлениями Его Высочеству представлял; сверх же того подлинно о вышеписанном изобличители имеютца, при которых ты о вышеписанном представлял Его Высочеству» (л. 81 об. — 82, 104 об.).
Допрос был произведен Василием Казариновым через переводчика Андрея Волкова, а записывал протокол канцелярист Федор Афанасьев (с двух последних была взята подписка о неразглашении). После этого все материалы — «тот белый и черной допросы и вопросные пункты» — были отосланы в Петербург (л. 105, 105 об.). К сожалению, этих первоначальных ответов нам найти не удалось; но существуют аналогичные по другим вопросным пунктам, и о них пойдет речь ниже.
26 февраля 1747 года в Тайной канцелярии граф А.И. Шувалов представил присланные из Москвы документы и объявил: «Оные вопросные пункты с показанием ево, Румберха, всеподданнейше от него, генерал лейтенанта, поданы были Ея Императорскому Величеству сего ж февраля... дня, и Ея Императорское Величество, слушав оного всего, соизволила разсуждать, что оной Румберх противу оных вопросных пунктов и в роспросе о происходящих от него, Румберха, Его Императорскому Высочеству государю великому князю Петру Федоровичу злостных и подозрительных внушениях и произведенных интригами представлениях и о протчем, показанном в тех пунктах, не показывает и скрывает вымышленно знатно, хотя закрыть противные свои намерении и отбыть от наидальнейшаго следствия; а понеже ужу на то на все достоверные обличители имеются, к тому же Ея Императорскому Величеству известно, что он кроме того будучи во дворце, идучи мимо гоф штап квартермистра Маркова и некоторого иноземца (о котором ему, Румберху, и объявлять не должно), говорил он, Румберх, слова такие: увидите де впред, что мы лутче вас будем. И того ради Ея Императорское Величество соизволила указать: онаго Румберха в Тайной конторе роспросить секретно, чтоб он доброволно и совестно признался и объявил, для чего подлинно и в каком намерении означенные слова он, Румберх, говорил или не говорил ли он других каких склонных к тому слов и с кем и когда о том о всем разсуждение он имел, також и о вышереченных происходящих от него Его Императорскому Высочеству внушениях и произведенных им интригами и о протчем, как о том в означенных вопросных пунктах явствует, и имянно доброволно ж и совестно истинную б он показал не дожидаяся на то на все себе обличителей, понеже ему об оных тако ж и о показанном иноземце никогда объявлено не будет, а ежели он ныне истинны показывать не будет и доброволно и совесно в том во всем не признаетца, тогда ему, Румберху, объявить, что уже по силе государственных прав неотменно имеет быть в том он розыскиван» (л. 113—113 об.; курсив наш. — О.И.).
Очевидно, что Елизавета Петровна была убеждена в виновности Рунберга, и ее сведения не ограничивались только показаниями «некоторого иноземца». 4 марта 1747 года в Тайной канцелярии был оглашен именной указ императрицы от того же числа, которым повелевалось доставить Рунберга из Москвы в Петербург «под крепким караулом в самой скорости» (л. 71—71 об.), оставив его жену и детей в Москве (л. 72). 15 марта «колодник иноземец Густав Румберх» был доставлен в Тайную канцелярию и отдан под присмотр «обретающегося в Тайной канцелярии на безсменном карауле лейб-гвардии Семеновского полку капралу Сергею Жилину». Последнему было велено обыскать Рунберга — «не имеетца ль при нем ножа и других каких орудий, повреждение человеку учинить могущих; и ежели оное найдется, то, отобрав все оное, объявить в Тайной канцелярии» (л. 73—73 об.). У Рунберга был найден серебряный вызолоченный знак и под рубашкою шелковый, украшенный золотом шарф (л. 74). Жилин потребовал их у Рунберга. Последний уперся и сказал, что «оных знака и шарфа ему не отдаст, понеже то пожаловано ему, Румберху, от Его Императорскаго Высочества». Тут пришел секретарь Тайной канцелярии Набоков и предложил Рунбергу отдать знак и шарф, на что тот повторил свои слова и прибавил: «Я в тех знаке и шарфе готов умереть». Но Набоков был, по-видимому, мужчина крепкий и быстро получил то, что ему было нужно. Об упрямстве колодника доложили Шувалову, а тот информировал о подобном поведении Рунберга императрицу. Елизавета Петровна приказала «помянутому Румберху за означенное ево упрямство учинить наказанье — бить батоги» (л. 116). 16 марта Шувалов отдал соответствующее распоряжение в Тайную канцелярию (л. 75 об. — 76). Что и было в точности исполнено.
В Записках Екатерины II упоминается обычай Петра Федоровича и его ближайшего окружения носить упомянутые атрибуты. «В это время (1754—1755 гг. — О.И.), — пишет императрица, — и еще долго спустя главной забавой великого князя в городе было необычайное количество игрушечных солдатиков из дерева, свинца, крахмала, воска... Он очень аккуратно праздновал придворные торжества, заставляя эти войска производить ружейные залпы; кроме того, каждый день сменялись караулы, то есть с каждого стола снимали тех солдатиков, которые должны были стоять на часах; он присутствовал на этом параде в мундире, в сапогах со шпорами, с офицерским значком и шарфом, и те из его слуг, которые были допущены к участию в этом прекрасном упражнении, были обязаны также там присутствовать» (378, 379; курсив наш. — О.И.).
В Тайной канцелярии началась работа над новыми «вопросными пунктами». Проблема состояла в том, чтобы не выдать лиц, донесших на Рунберга. В его деле есть несколько вариантов вопросов; к сожалению, их нельзя точно отнести к какому-то определенному допросу. Наиболее ранним является следующий черновик с правками, сделанными, возможно, по указанию самой императрицы:
«Вопросные пункты Густаву Румберху» [надписано над зачеркнутым: Румберха спросить]
1. Каким образом он подзывал Его Императорское Высочество во Швецию при Андрее [надписано:] Чернышеве?
2. Говорил ты при камор лакее Иване Николаеве, что будем и мы скоро велики и более вас?
3. Какия он разсуждения слышал о черкасах и когда надевались в полское платье5*, как бил Его Императорское Высочество?
4. Сам ты Его Императорскому Высочеству представлял, чтоб русских не жаловать и отогнать, а держать бы иноземцов?
[Далее зачеркнут вариант 5-го пункта: «Буде же оной Румберх сам чего не представлял, то кто имянно?» Вместо него написан новый другой рукой:]
5. Знак и шарф (которые у тебя взяты в Тайной канцелярии) для чего он, Румберх, из Москвы с собою взял и на себя надевал?» (л. 131).
Обвинения, содержащиеся в этих пунктах, были одно страшнее другого. Как можно было наследника русского престола агитировать за отъезд в Швецию? Как можно было намекать при живой и очень подозрительной императрице, что «будем и мы скоро велики и более вас»? Вспоминаются тут предупреждения прусского посла Мардефельда: «Следует также избегать тесных уз с великим князем или, по крайней мере, не показывать сего, ибо по прихоти своей к Его Императорскому Высочеству ревнует»6.
Из первого пункта становилось ясным, что тем упомянутым «секретным иноземцем», имя которого не должен был знать Рунберг, был Андрей Чернышев. Тот, кто вел следствие, вообще очень тесно связывал эти два имени. Так, сохранились следующие «вопросные пункты» (ответы на которые также отсутствуют в деле):
«1. В прошлом 1744-м году по прибытии Ея Императорскаго Величества и Его Императорскаго Высочества в Москву, Его Высочество камор лакея Андрея Чернышева призвав чрез тебя в уборную комнату, приказать тебе снять меру оного Чернышева росту изволил ли и для чего имянно. И по снятию тобою с того Чернышева росту, что ты имянно с Его Императорским Высочеством по-немецки говорил?
2. В бытность Его Императорскаго Высочества в Москве, Его Высочество тебе чтоб переписать имена всех комнат Его Высочества камор, гоф фурьров, муншенка, кофишенка, тафелдекаря, каморлакеев и лакеев, гайдуков, скороходов, истопников приказать изволил ли и для чего имянно, и ты оных людей переписал ли?
3. Во время Его Императорскаго Высочества забав солдатами, ты каким назван был чином?
4. От Его Императорскаго Высочества майором ты, Румберх, назван был ли и в каком случае?
5. В 1745-м году до сочетания Его Императорскаго Высочества брака, как Его Высочество изволил комнаты своей камор лакеев и лакеев, и пажей жаловать денгами, то тебе, Румберху, в то время Его Высочество сколко оных денег пожаловать изволил, и ис каких имянно денег Его Высочество тебя и протчих жаловать изволил?
6. В том же 745-м году в одно время, как Его Императорское Высочество изволил зделать латерею и в той латереи сколко имянно было штофов, грезету, шпажек, ефесоф и табакерок серебряных, и ис тех вещей ты сколко чего имел выиграть?» (л. 128—128 об.).
В результате этой работы возникли следующие «вопросные пункты», по которым 23 марта в Тайной канцелярии Рунберг в присутствии А.И. Шувалова через переводчика Семена Иванова был допрошен вновь:
«1. Каким образом ты подзывал Его Императорское Высочество во Швецию и при ком имянно [?].
2. Говорил ты при камор лакее Иване Николаеве, что будем и мы скоро велики и более вас [?].
3. Какие ты разсуждения слышал о черкасах и когда надевал полское платье как бил Его Императорское Высочество [?].
4. Сам ты Его Императорскому Высочеству представлял, чтоб русских не жаловать и отогнать, а держать бы иноземцов [?].
5. Знак и шарф (которые у тебя взяты в Тайной канцелярии) для чего ты из Москвы с собою взял и на себя надевал» (л. 77).
Ответы арестанта звучали так:
«На 1-е. Его Императорское Высочество во Швецию никогда ни при ком он не подзывал, и никаких разговоров о том никогда он, Румберх, не имел, токмо де Его Императорское Высочество с ним, Румберхом, да с Крамером изволил говорить неоднократно: лутче б де мне остатца в Голштиндии и я б де имел свою волю; и оной, Румберх, х Его Императорскому Высочеству предлагал, чтоб де Его Высочество о том говорить опамятовався, понеже де Всемилостивейшая Государыня Императрица Его Высотечеству матушка и в России де Его Высочеству жить лутче, и о наследствии Российском и Швецком может быть у Его Высочества разговоры и были, токмо де не в таком намерении, чтоб в действо произведены быть могли.
На 2-й. При камор лакее Иване Николаеве о том, что будем и мы скоро великими и более вас, ни для чего он, Румберх, не говаривал, токмо де он, Румберх (л. 129 об.), при Его Высочестве служить не желал, и у Его Высочества он, Румберх, просил, дабы отпустил ево, Румберха, во отечество ево; и когда де Его Высочество соизволит чинить эзерцицию и он де, Румберх, Его Высочество от того унимал и притом доносил, чтоб Его Высочество изволил от экзерциции отстать, понеже Ея Императорское Величество жаловать не изволит и за то изволит гневатца; и Его де Высочество более всех будущих при Его Высочестве служителей на него, Румберха, гневался, нежели бы был милостив.
На 3-е. О черкасах и когда надевались в полское платье Его Высочество никак по тому платью не бивал и никаковых разсуждений он, Румберх, от Его Высочества не слыхал, но Его де Императорское Высочество украинское платье изволит жаловать и хвалить.
На 4-е. Его Императорскому Высочеству, чтоб российских всех не жаловать и отогнать, а держать бы иноземцов, сам он, Румберх, ни для чего не представлял, а другие кто о том представляли ль, того он, Румберх, не знал; токмо де как свободно в спалню Его Высочества вхаживали иноземцы Дикер, Бредаль и Вилбои, и он, Румберх, Его Высочеству представлял, чтоб и российским кавалерам в спалню Его Высочества свободно входить было позволено, или б означенным Дикеру, Бределю и Вилбое было запрещено, понеже де российския в том возымеют ненависть.
На 5-е. Знак де и шарф он, Румберх, из Москвы с собою взял и на себя надевал потому, как де ево, Румберха, велено отправить в Санктпетербурх и тогда де пришед в квартеру ево, в которой он от Тайной конторы содержан бывал, караульной капитан да канцелярист, а он де, Румберх, в то время обедал, объявили, что де велено ему, Румберху, ехать в Санкт Питербург, и он де, Румберх, спросил: подлинно де ему, Румберху, велено ехать в Санкт Питербург, и оные де капитан и канцелярист ему, Румберху, говорили: Бог де и Всемилостивейшая Государыня до него, Румберха, милостивы, и потом де ево стали отправлять, и он де, Румберх, взял шарф при караульном капрале и опоясал по рубахе и тому де капралу он, Румберх, без всяких разговоров говорил, что де оной шарф пожалован от Его Императорскаго Высочества и Его де Высочество тот шарф изволил приказать ему, Румберху, иметь по смерть ево, и с тем де шарфом дорогою все ехал, а знак имел в камзоле в кармане и за пазухою, а как проехали Новгород на первой перемене лошадей надел на себя он знак под камзол, токмо де того посланной за ним капрал с салдаты не видали, а не себя де надел для того, что в кармане было вести ему беспокойно, и с тем де знаком и шарфом привезен он в Тайную канцелярию, где де у него и взят» (л. 77 об. — 78 об., 129, 130).
Что касается первого и самого серьезного пункта обвинения против Рунберга, то тут вспоминаются слова Екатерины II из третьего варианта Записок о том, что Петр Федорович «не раз давал почувствовать, по предубеждению ли, по привычке ли или из духа противоречия, что предпочел бы уехать в Швецию, чем оставаться в России» (207).
Пытка
27 марта в Тайной канцелярии Шувалов объявил повеление императрицы, данное ему в предыдущий день: «Содержащегося в Тайной канцелярии Густава Румберха, которой явился в некоторых важных винах, сверх же того оной Румберх в подзыве Его Императорскаго Высочества во Швецию, не признаетца и истины не объявляет, а понеже Ея Императорскому Величеству Его Императорское Высочество сам донес, что оной Румберх подлинно Его Высочество во Швецию подзывал, чего ради привесть его в застенок и ко изысканию в нем сущей правды разыскивать и притом спрашивать ево накрепко [для чего он] и в каком намерении Его Высочество в Швецию подзывал, и кто к тому сообщники с ним имелися, и Его Императорскому Высочеству еще другие каковые злост[ные и подозрительные] интриги представлял и что {...} окажется, о том доложить Ея Императорскому Величеству» (л. 79 об.; курсив наш. — О.И.). Итак, из этого текста совершенно очевидно, что Петр Федорович предал своего верного слугу.
В тот же день в Тайной канцелярии Рунберг в присутствии Шувалова был подвергнут еще одному допросу, но «утверждался на прежнем своем показании». Правда, арестант кое-что важное прибавил: «Да сверх того своего показания он, Румберх, в пополнение объявил: Его де Императорское Высочество, когда {...} [в поче]валне одеватца и тогда при нем, Румберхе, а других не помнит, изволил говорить... когда б де шведы меня к себе наперед взяли болше волность себе имел. [При] императрице де Анне Иоанновне Его Императорскому Высочеству будучи в Голштиндии {...} камординер Адлерфелт раз[суждал] о наследи российском и шведском, что де оба наследства принадлежат Его Высочеству, токмо из тех наследств которое нибудь одно Его Высочеству достанется. А он де, Рум-берх, будучи в Голштиндии и в России Его Высочеству о вышеобъявленном о всем представлял, а более де он, Румберх, представлял о российском наследстве»6* (л. 79).
Все это не удовлетворило следователей, и 27 марта, основываясь на повелении Елизаветы Петровны, А.И. Шувалов решил пытать Рунберга. Примечательно, что параллельно шло и дело А. Чернышева и некоторых дворцовых слуг. Сохранился черновик указа, в котором эти дела, сначала, по-видимому, объединенные, разделяются. В нем, в частности, о Рунберге говорилось: «Каковые злостные и подозрительные интриги представлял [далее зачеркнут следующий текст: а содержащихся по тому делу порутчиков Андрея Чернышева, Василия Неелова привесть же в застенок и по делу о чем надлежит роспросить накрепко] и что оной [зачеркнуто: помянутые] Румберх [зачеркнуто: Чернышев и Неелов] покажет [исправлено: покажут], о том доложить Ея Императорскому Величеству» (л. 117—117 об.; курсив наш. — О.И.).
28 марта Густав Рунберг был приведен в застенок и поднят на дыбу и в присутствии А.И. Шувалова «по силе онаго имянного Ея Императорскаго Величества указу распрашиван с пристрастием накрепко». Но и тут арестант стоял на своем: «Его Императорское Высочество во Швецию ни для чего он, Румберх, не подзывал», сообщников никого не имел, Его Императорскому Высочеству «ни каковых подозрителных внушений и интриг он, Румберх, не представлял». Пришлось спустить Рунберга с дыбы. Однако в деле имеется один пункт, которого нет в других ответах Рунберга и который мог появиться в пыточной камере: «Его де Императорское Высочество, когда изволил в почивальне одеватца, и тогда при сем, Румберхе, да при Краморе, а других не помнит, изволил говорить по немецки: когда б де шведы меня к себе наперед взяли, то б я болшее волность себе имел» (л. 83 об.).
2 апреля в Тайной канцелярии Рунберг рассказал через переводчика графу Шувалову о странном сне, который он будто бы видел еще в Голштинии. «В бытность де ево, Румберха, в Голштиндии, — повествовал арестант, — перед отъездом Его Императорскаго Высочества из Голштиндии в Санктпетербурх за три года видел он, Румберх, во сне на небе великое облако, ис котораго немалой свет вышел, и над замком Его Высочества стоял малой свет, наподобие свечи горящей, которой малой свет начал приближаться к тому большому свету, а за тем малым светом бежал зверь, а какой тот зверь того он, Румберх, разсудить не мог и когда оной малой свет к большому свету приближался, тогда онаго зверя не стало; и по причине де того сна разсуждал он, Румберх, собою, что может быть Его Высочество будет над неким государством государем; и после того на другой или на третий день рассказал он Его Высочеству, что де Ваше Высочество над великим государством будете и Его де Высочество на то изволил сказать, что де мне уже веру переменить надобно, и он де, Румберх, Его Высочеству на то донес: Бог де силен, что хощет, то делает, а великим государям не запрещаема веру переменять, а о помянутом де сне Его Высочеству он, Румберх, нигде не сказывал и Его де Высочество ево, Румберха, о том, что с чего он, Румберх, об оном, что Его Высочество над великим государством государем будет, говорил, спросить не изволил, а потом спустя несколько времени о помянутом сне своем сказывал он, Румберх, в Голштиндии этатс рату Тревалду, и оной Тревалд на то ему, Румберху, сказал: это де вещь хорошая и дай де Боже, чтобы государю нашему Бог дал доброе; и как де Его Императорское Высочество, будучи в Москве, соизволил принять веру греческого исповедания и тогда де он, Румберх, поздравляя Его Высочество со восприятием оной веры, говорил при голштинском министре Бухвалде, что де я Вашему Высочеству еще в Голштиндии сказывал, что Ваше Высочество будет государем над великим государством, то де правда моя, и Его де Высочество, оборотясь ко оному министру Бухвалду изволил тому министру сказать: это де правда, оной де Румберх еще в Голштиндии мне о том говорил и так де оная речь кончилась. И о вышеписанном де сне своем кроме помянутого Тревалда тако ж и что он будет великим государем он, Румберх, будучи {...} в Москве и в Петербухе никому, ни для чего не сказывал...» (л. 80, 81). Можно представить, с какими чувствами слушала эти описания снов суеверная и подозрительная Елизавета Петровна. В Тайной канцелярии, например, по этому поводу в то время были заведены следующие дела: «О жене майора Елеоноре Делувиз, осужденной за разглашение своих сноведений, касательно императрицы Елизаветы (1747)» и «О дьячке Константине Малицыне, осужденном за один рассказ о сноведении своем (1748)».
В это время в Москве развертывались печальные события. Жена Рунберга — Анна Ивановна, отправленная в Москву беременной (л. 25 об.), 19 июля 1746 года родила сына, но кормить его не смогла, почему взяли солдатскую жену, которой не разрешалось покидать квартиры (л. 28 об. — 29). Для крещения ребенка к арестантам был допущен пастор, а к жене Рунберга — врач. За крещением наблюдал караульный капитан Сырейщиков, который предупредил пастора и других, чтобы они молчали. Когда в Петербурге узнали обо всех этих вольностях, то направили в Московскую контору грозный запрос: почему не предупредили Канцелярию о допуске к арестантам посторонних (л. 31, 32)? Контора оправдывалась: младенец был болен и боялись, что он умрет без крещения (л. 33 об. — 34). Канцелярия в конце концов разрешила допустить «пастора и бабу» (л. 38), а при крещении должен был присутствовать или секретарь Конторы, или канцелярист. Сын Рунберга умер 2 октября и был погребен у немецкой кирхи (л. 39).
Ссылка
В мае был подготовлен проект Императорскаго указа, в котором соединялись дела Рунберга и А. Чернышева. В нем говорилось: «Указ Нашей Тайной канцелярии. Указали Мы содержащихся в Тайной канцелярии по известному Нам делу Густава Румберха, порутчиков Ревельского драгунского полку Андрея Чернышева, Кексголмского пехотного полку Василья Неелова, кофишенка Ивана Елагина, камор пажа Ава Воинова за вины их послать, а имянно: Румберха в Камчатку и производить ему в год по ... рублев, Чернышева в Оренбурх, Неелова в Астраханской гарнизон теми ж чинами, кофишенка Елагина, камор пажа Воинова в Казань {...} и повелеваем Нашей Тайной канцелярии учинить по сему нашему указу» (л. 118).
Примечательно, как шло редактирование этого варианта указа, в работе над которым, возможно, принимал участие и Бестужев7*: «Указ нашей Тайной канцелярии. Всемилостивейше указали Мы содержащихся в Тайной канцелярии [далее зачеркнуто: Густава Румберха] по известному Нам делу Густава Румберха [далее зачеркнуто: порутчика Ревельского драгунского полку Андрея Чернышева, Кексголмского пехотного полку Василия Неелова, пажей Дмитрия Олсуфьева, Василия Лаврова, кофишенка Ивана Елагина] [на полях зачеркнуто, кроме первого: камер пажа Ава Воинова, кофишенкского помощника Алексея Шишкарева, тафелдекарского помощника Семена Шишкарева] за вины их послать [далее зачеркнуто: а именно Румберха] его в Камчатку [приписано неизвестной рукой], производить ему в год по Ѱ, Чернышева в Оренбурх [приписано той же рукой], Неелова в Астраханский гарнизон [далее зачеркнуто: Елагина в Астраханский гарнизон и велеть их тамо определить в гарнизонные полки] теми же чинами [далее зачеркнуто: Олсуф., пажей Олсуфьева, Лаврова] кофишенка Елагина [далее надписано: камер пажа Воинова в полки] [далее зачеркнуто: в напольные полки, которы состоят, кроме Санктпетербурха, порутчиками] и повелеваем Нашей Тайной канцелярии по сему нашему указу... [на левом поле зачеркнуто: и Семена Шишкарева в Казанский гарнизон прапорщиком] Майя... дня 1747» (л. 119).
В это же время А.И. Шувалов готовил для Елизаветы Петровны «экстракт» по делу Рунберга, в котором говорилось: «Оной Румберх по имянным Вашего Императорскаго Величества указом в Тайной канцелярии и по подъеме на дыбу распрашиван был в том: Его Императорскому Высочеству о том, чтоб от двора Вашего Императорскаго Величества российской нации людей отрешить, а определить чюжестранных, и что он представлениями своими у Его Императорскаго Высочества совершенно ненависть к российской нации возбудить хотел и о том Его Императорскому Высочеству внушал и представлял также и в других некоторых весма до него непристойных поступках и разсуждениях о чем Вашему Императорскому Величеству при произведении о нем следствия всеподданнейше и донесено. Но он, Румберх, ни в чем не винился. Сверх же того показывал он, Румберх, якобы о бывшем ему сновидении о бытии Его Императорскому Высочеству Великим государем, и то свое сновидение уверяя разглашал он Его Императорскому Высочеству и обретающемуся в Голштиндии этатс рату Тревалду, в чем також и по протчим явно видимым в деле обстоятельствам и что он Его Императорскаго Высочества шарф и знак на себе носил от караульного скрытно и по усмотрению того от Тайной канцелярии упрямством своим не отдавал, не толко подозрителен, но и виновен остаетца.
По всенижайшему Тайной канцелярии мнению, разсуждается онаго Румберха з женою и з детми по вышепоказанным многовидным ево подозрительствам и дабы он в резиденции Вашего Императорскаго Величества не находился, послать в Астрахань, где содержать ево в пристойном месте под наикрепчайшим присмотром, дабы он оттуда утечки куда учинить не смог. Смотреть же того накрепко, чтоб он и писем никаких ни к кому ни о чем не писал А для пропитания ево з женою и з детми велеть ему, Румберху, из Астраханской губернской канцелярии выдавать по пятидесяти Рублев на год. Однако же все сие всеподданнейше [на] высочайшее соизволение предается Вашему Императорскому Величеству» (л. 1, 2).
Но и эта точка зрения, вероятно, не нашла одобрения у императрицы. Где Рунберг находился до 1754 года, трудно сказать. Известно только, что в 1753 году его дело затребовали в Тайную канцелярию (л. 40 об.). Скорее всего, для перемещения арестанта в Оренбург. Это следует из сохранившегося указа от 20 мая 1754 года. В нем сказано: «По указу Ея Императорскаго Величества и по определению Тайной канцелярии велено содержавшегося в Тайной канцелярии иноземца Густава Румберха по некоторому ево подозрителству з женою и з детми8* ево послать в объявленную губернскую канцелярию при указе, в котором написать, чтоб ево, Румберха, з женою и з детми, не давая о имени ево ни на словах, ни на писме никуда и никому знать, в Оренбурге содержать в пристойном доме под наикрепчайшим присмотром, дабы он из Оренбурга куда утечки учинить не мог. Смотреть же накрепко, чтоб он и писем никаких ни х кому ни о чем не писал, и для того бумаги, чернил, пера и протчаго, чем можно написать, отнюдь при нем не было. А для пропитания ево з женою и з детми велеть ему, Румберху, из доходов Оренбургской губернской канцелярии производить в год по сту рублев. А в каком состоянии он, Румберх, находитца будет, о том Оребургской губернской канцелярии репортовать в Тайную канцелярию. Чего ради оной Румберх з женою и з детми ис Тайной канцелярии в означенную губернскую канцелярию посланы при сем за караулом лейб гвардии Московского баталиона фурьера Ивана Филиппова на ямских десяти подводах» (л. 160—160 об.; курсив наш. — О.И.).
В марте 1758 года в Тайной канцелярии о Рунберге вспомнили вновь: туда пришел рапорт из Оренбургской губернской канцелярии. В нем говорилось: «Указом Ея Императорскаго Величества ис Канцелярии тайных розыскных дел от 10 мая, в Оренбургской губернской канцелярии полученным 17 июня 1754 году, велено о присланном при том сюда для содержания под наикрепчайшим присмотром з женою и з детми иноземце Густаве Румберхе, которой здесь для прикрытия ево назван и имянуется Карлом Ивановым сыном Лаухом, в Канцелярию тайных розыскных дел о том, в каком он состоянии находится будет, репортовать. Почему от 11 августа того ж году и репортовано, а к тому по силе того Ея Императорскаго Величества указу и ныне еще оной Канцелярии тайных розыскных дел Оренбургская канцелярия чрез сие репортует, что он, Румберх, з женою и з детми под таким как определено присмотром находится здесь спокойно и ведет себя порядочно и смирно. Токмо он, Румберх, приходя к действительному тайному советнику, кавалеру и Оренбургской губернии губернатору Неплюеву, объявляет, что производимыми ему кормовыми денгами {...} з женою и детми содержать себя весьма не может, представляя, что у него семья немалая — детей у него пятеро, от чего де и то, что при себе имел, распродать принужден был и для того неотступно докучает о прибавке ему на содержание ево еще что повелено будет. Того ради Оренбургская губернская канцелярия о том Канцелярии тайных розыскных дел в разсмотрение представляет и резолюции на то ожидать будет. Оренбург. Генваря 15 дня 1758 года» (л. 174—174 об.; курсив наш. — О.И.). По этому рапорту 12 июня 1758 года в Тайной канцелярии было решено дать Рунбергу по 200 рублей в год (л. 175 об. — 176).
Последние сохранившиеся документы по делу Рунберга относятся к 1762 году. 7 февраля Тайная канцелярия по повелению Петра III запросила у своей московской Конторы копию с дела Рунберга, которую требовала прислать «в самой крайней скорости». Получив 13 февраля этот указ, Тайная контора в тот же день сообщала, что «с означенного дела копия списывается, толко за множеством того дела еще не списана, зачем на сей четвертой почте та копия и не послана, а на будущей понеделник по почте оная копия в Тайную канцелярию прислана быть имеет неотменно» (л. 178).
Последним документом дела является челобитная полковника Рунберга в Правительствующий Сенат, поданная в апреле 1762 года (л. 179). Так завершилось это дело. Кроме того, нам удалось обнаружить указ Петра III от 16 февраля 1762 года, в котором говорилось: «Камердинера Румберга за долговременную и усердную службу [жалуем] в полковники. Жить [ему], где похочет; [а платить ему] по 1000 рулей в год по смерть его»7. Что стало потом с Рунбергом, нам неизвестно.
Примечания
*. Фигурными скобками отмечены испорченные или плохо читаемые части текста. Уже в начале XX века дело было в плохом состоянии; на л. 155 имеется карандашная надпись: «Отрывки таких же рапортов за 1847 и 1848 [ошибка Барскова], крайне ветхие, по распоряжению г. директора архива уничтожены 1909 27 апреля. Я. Барсков».
**. Весьма примечательно, что эти два деятеля, из которых второй сменил первого на посту главы Тайной канцелярии, в данном деле были вместе. Не говорит ли это за то, что дело Рунберга считалось Елизаветой Петровной очень важным?
***. Письменное обязательство.
****. Весьма примечательно, что во всем деле лишь одна подпись Рунберга, да и то относящаяся к 1762 году!
5*. 19 февраля 1743 года появился указ Елизаветы Петровны, согласно которого запрещалось носить «русские платья и черкасские кафтаны» (ПСЗ. М., 1830. Т. 9. № 8707). Петр Федорович, напротив, любил переодевания. Как замечает Екатерина II, он «постоянно играл со своими слугами в солдаты, делая им в своей комнате ученья и меняя по двадцати раз на дню свой мундир» (236).
6*. В другом месте этот пункт звучит следующим образом: «При императрице Анне Иоанновне Его Императорскому Высочеству {...} многие, а кто не упомнит, а более камор юнкер Адлерфелт, разсуждали о наследствах российском и шведском, что де оба наследства принадлежат Его Высочеству, токмо де ис тех наследств которое нибудь одно Его Высочеству достанетца, а он де, Румберх, будучи в Голштиндии, так и в России Его Высочеству о вышеобъявленном о всем представлял, а более де он, Румберх, представлял о российском наследстве» (л. 83 об. — 84).
7*. Причиной такого, не совсем обоснованного предположения является то, что Бестужев требовал направить на Камчатку Лестока (См.: Фурсенко В. Дело Лестока. С. 214, 215).
8*. У Рунберга было в ту пору четыре ребенка: дочери Христиана, Катерина, Маргарита и сын Густав.
1. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. № 1062.
2. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 88.
3. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 11. С. 401, 402.
4. Манштейн Г.Х. Записки о России генерала Манштейна. М., 1998. С. 214, 218.
5. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 11. С. 140, 141.
6. Лиштенан Ф.-Д. Указ. соч. С. 271.
7. РГАДА. Ф. 9. Оп. 5. № 45. Л. 7.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |