Глава первая

Под утро ударил первый заморозок, хотя до зимы еще было далеко. Лес стоял по-прежнему зеленый, только на пустыре траву чуть запорошило инеем.

На самом заводе заморозок, точно заботливый хозяин, прибрал следы вчерашнего беспорядка. Грязь на площади, растоптанную тысячами ног, подсушило и присыпало сверху белым песочком. Шаги сторожей гулко раздавались в прозрачной предутренней тишине. Сторожа сами, без приказа, убрали с площади поломанные ящики и охапки соломы.

Словно и не бывало беспокойных гостей. Завод опять был такой, как всегда, и ждал только, чтоб началась работа, чтобы рабочие, как всякий раз после праздничных дней, снова вдохнули в него жизнь и движение.

Но рабочим вовсе не хотелось приниматься за работу.

«Что ж теперь будет? — думалось каждому. — Новый царь волю посулил. Неужто же работать по-старому? Какая ж, когда так, воля? Главное — и приказчик тот же остался».

Попросыпались все на другое утро — слушают. Ну, так и есть — колокол. Опять, стало быть, на работу. Вот тебе и новый царь!

Вылезали из домов все сердитые. И день холодный, хоть небо и ясное... Да ничего не сделаешь, надо плестись на площадь.

На конторском крыльце стоял Беспалов, прикрывая ручкой сизую щеку.

Этот запрягать мастер. Не опомнишься — хомут наденет. Хмурились все. Другие заводы, слышно, прикрыли, всех в казаки забрали, — житье! А им — опять спины гнуть.

Все медленно стягивались к крыльцу и хмуро глядели на Беспалова.

— Ребята! — крикнул он, как только собралось побольше народу. Голос у него тонкий, а слышный. Примолкли рабочие. — Государь-батюшка нашему заводу почесть оказал — на него работать велел. Уж мы для батюшки-царя сил не пожалеем. Правду я говорю?

— Истинная правда! — крикнул во весь голос Аким.

Но никто его не поддержал. Рабочие переминались с ноги на ногу и угрюмо смотрели в землю.

— Вот-вот, — продолжал Беспалов, глядя на толпу ясным глазом. — Так я и знал, что вы работать на царя рады, — продолжал он, точно крикнул не один Аким, а вся толпа. — Будем стараться, сил не жалеючи... — Он немного помолчал. — Ну, а наперед, — заговорил он, повысив голос, — как государь-батюшка волю всему народу пожаловал, праздник великий сделал, надо и нам волю почествовать. Вот я вам за это три дня праздника жалую. Погуляйте за здравие государя Петра Федоровича.

Сразу точно солнце взошло. Все лица расплылись. Словно живой водой всех спрыснуло.

— Здорово! Вот спасибо! — кричали со всех сторон. — То-то выпьем! Эх, ходи изба, ходи печь...

Чуть с места вприсядку не пошли. Зашумела площадь. Топот. Хохот.

Федька-подручный дернул Акима за рукав.

— Аким Федорыч! Ловко! Разноглазый-то наш. А?

— Обрадовался, дурень! — оборвал его Аким сердито. — А пушки кто будет лить государю?

— А неужто так и работать, как ране? — осклабился Федька. — Воля ж!

— У, дурень! — крикнул Аким. — Вот побьют Петра Федоровича бояре, как у него оружья недостанет, будет тебе воля.

— Царь же он, — не сдавался Федька. — У него, Чай, всего много.

— Говори с дураком! — совсем рассердился Аким. — Коли работать не будут, откуда ж возьмутся пушки?

— Про то не нам знать, — пробормотал Федька, — постарше есть... Може, выпьешь с нами, Аким Федорыч, за батюшку-царя? — прибавил Федька и, не ожидая ответа, побежал за другими.

Все рабочие торопились на пустырь, точно за ними там дело стояло. Так уж повелось на Воскресенском заводе. Хоть площадь перед конторой была просторная, а, как праздник, весь народ высыпал на пустырь перед заводской стеной. Точно там вольней всем дышалось.

Некоторые забежали на поселок рассказать бабам про свою радость, захватить сколько-нибудь грошей, сменить рубаху, коли была поновее, накинуть на плечи армяк и опять скорей за ворота.

Бабы, те не очень радовались празднику. Пойдет гулянка, пропьют рабочие последние гроши. Да уж тут не поспоришь. Все равно не удержать.

Ребята, как прослышали, тоже увязались за взрослыми и шумной ватагой помчались из поселка.

На пустыре сразу стало людно и весело. Откуда-то взялся сбитенщик и лоточник с орехами и пряниками. Кое-кто успел уже раздобыть и бутылочку. Ни дать ни взять — ярмарка.

Аким тоже вышел за другими и сел на завалинку рядом со сторожем. Сторож у их ворот был древний старик. Борода у него уже желтеть начала, глаза из-за морщин еле видны были. Он и сегодня, как всегда, ковырял лапоть, точно ничего и не случилось нового на заводе.

— Тоже вот, — заговорил он, не глядя на Акима и точно продолжая давнишний разговор, — башкирцы летось бунтовались... годов тому десятка два будет, али поболе... И-и, чего было. Вроде царь у их тоже был... Батыршей звали... Побили их — сметы нет.

— Какой же то царь, — проговорил Аким, — башкирец?

— Наши тоже, — не слушая, говорил старик, — не впервой шумят. У Демидова я в те поры жил, на Авзяно-Петровском. Ну, и скажи ты, чего делали! — Старик усмехнулся. — Не идут на работу — и ну. Казаков нагнали, солдатов... А они: коли, мол, стрелять почнете, не быть капитану живу. Да мы, мол, сами себя перережем али огнем сожжем, чем на завод идти. Тоже и в тот раз сказывали, — прибавил он погодя. — Указ, мол, есть — на заводе не работать.

— А от кого указ-то? — спросил Аким.

— А бог его ведает, — протянул старик, — царский будто тоже — сказывали.

Аким пощупал за пазухой. Там все еще лежал лист, что ему дал бродяга. А он так никому и не прочитал — не поспел. И не отдал. Ивану на другом заводе тоже надо. «Почитать хоть теперь, — подумал он, — покуда не перепились».

Он встал и замешался в толпу. Там уже веселье шло вовсю. Про вчерашнее и позабыли все. Тот сопелку новую показывал. Тот песню затягивал. Тот подбивал на три дня в Богульшаны закатиться — там татары хоть сами не пьют, а напоят за милую душу. Где-где кто-нибудь крикнет: «Вот спасибо новому царю — хоть спину разогнем да глотку прополощем».

— Ребята! — закричал высокий парень, выскочив из ворот. — В конторе деньги дают, у кого не все забрато.

Всех точно ветром подхватило.

— Ну и разноглазый! — кричали на бегу. — Чисто батька родной! Разодолжил, пес! На сороковку хоть...

Вокруг Акима сразу опустело. Только небольшая кучка рабочих стояла в стороне и переговаривалась. Заметив Акима, один из них, Силантий из сварочной, быстро пошел к нему, кивнув и остальным.

— Вот ты мужикам разъяснял, — заговорил он сразу, — им-то новый царь и волю, и землю, стало быть, сулит. А как нам, заводским? Хоть мы и вольные, а куда подашься? Всюду та же каторга. Как ты располагаешь — об нас-то имеет царь-батюшка заботу?

— А как же, — ответил Аким с убеждением. — Сказано же в указе: «землей царь жалует и денежным жалованьем». Это про нас и есть. Чтобы, значит, по совести платили.

— То-то, — сказал другой. — Вот тоже магазейны заводские. Одна обида. Забирай все у них. А сами втридорога продают. До чего ни довелись, — бабе платок, сказать, и то — в Богульшанах двугривенный, а у нас, гляди, четвертак. Уж про соль да про крупу сам знаешь.

— Что и говорить, — подхватил третий. — Заводские-то хозяева почище помещиков. Еще наш, сказывают, не самый злодей. У Демидовых, слышно, того круче.

— Зато авзянские-то все, слышно, и разбежались, чуть им указ объявили. А нам, вишь, работать от царя велено. Одно вот — почто он разноглазого оставил?

— Дело будто знает, — проговорил Аким. — А государю оружие требуется. Хлопуша-то его пристращал, Беспалова-то, так я полагаю. Сказал ему, что государь-батюшка работных людей в обиду не даст. Вот Иван — тот, с деревяшкой, видали? — его к нам царский полковник прислал, так он Петра Федоровича сам видал. Говорит — вот как царь-батюшка работных людей жалует.

— Сам видал, говоришь? — протянул Силантий. — Вот бы порассказал нам чего. Послушать бы.

— Ушел он, — сказал Аким, — его полковник на другой завод послал, на Белорецкий, чтоб он наперед разведал, есть ли там у заводских согласие до Петра Федоровича приклониться. Вот у нас по своей охоте приклонились, — с досадой прибавил Аким, — а чего делают! Государю оружье требуется супротивников воевать, а у нас, вишь, гулянка пошла. И чего разноглазый наш праздник надумал?

— Ничего, — сказал Дрон из отделочной, — погуляют, а там круче примутся. А вот обида — бродягу-то мы упустили, не расспросили про царя-батюшку.

— Я-то тоже не видал, как он уходил, — сказал Аким, — не отдал ему указ царя Петра Федоровича, что он мне дал.

— Тот, что ты с крыльца читал? — спросил Силантий.

— Нет, иной, — сказал Аким. — Больно хорошо написано. Слеза прошибает.

— Может, почитаешь нам? — сказал один из рабочих.

Акиму и самому давно хотелось этого, только он не знал, захотят ли рабочие слушать.

— Ладно, — сказал он. — Идемте коли в мою избу. Холодно тут чего-то. А там я к Беспалову схожу, попеняю ему на праздник.