Глава седьмая

Наутро чуть свет к Акиму в избу вбежал Федька подручный.

— Аким Федорыч, — зашептал он, косясь на башкиренка, — братан мой, что на Белорецком жил, прибежал. Чего сказывает... И-и! Беды что было-де. Напали на них казаки с башкирцами. Народу что побили — страсти. Весь-де завод башкирцы выжгли. — Он кивнул на башкиренка, лежавшего с закрытыми глазами. — И виде остерегайтесь, говорит. Башкирцы не приведи бог что делают. Кто им ни попади, и мастеровые, и женской пол. По, всем заводам грабят. А к ним-де, на Белорецкий, сам Амелька приходил...

— Какой Амелька? — оборвал его Аким.

— Да который... прозываемый... анператор сам.

А только, — заторопился Федька, — его-де побили сильно. Еле-де ноги унес.

— Брешешь ты всё! — сердито крикнул Аким. — Нечего тебе лясы точить. На работу иди. А братана своего гони, пустобрёха. Чего ему тут околачиваться.

— Не он один, — обиженно пробормотал Федька. — Вон Иван прохожий тоже сказывал... Поберегайтесь-де. И вздернут, недолго.

— Какой Иван? С деревяшкой? перебил его Аким. — Да разве он всё тут?

— А как же? — крикнул Федька, выскакивая из избы. — У меня тотчас с братаном говорил.

Аким пошел следом за Федькой. И чего тот бродяга все у них околачивается?

Только что из ворот вышел, как раз Иван от Федьки уходит.

Аким окликнул его.

— Ты чего, Иван, не идешь на Белорецкий? — проговорил он с укором.

— А он, слышно, долго жить приказал.

— Брешут все, — оборвал его Аким. — Сам же ты сказывал — у Петра Федоровича войск сила.

— Мало что! Времена ноне шатки, береги шапки.

— Ты тут работных людей не мути, Иван. Пушки скорей лить надо.

— Совок ты, Аким, да не ловок. И чего бьешься? Ну, стало малость полегче, и на том спасибо.

— Так ведь оружия не станет у Петра Федоровича, что мы тогда...

— А ты не накликай беды. Сама придет. А покуда — чем не житье?

Аким схватил бродягу за рукав.

— Да ты что, Иван? Как заговорил? — сказал он, глядя в глаза бродяге. — Уж ты не переметнулся ли?

— Где потеплей, там брюхо и грей, — пропел Иван. — Ишь тут у вас пригрело — ну и сижу покуда.

Он засмеялся и быстро заковылял к воротам.

Аким хотел было за ним — поговорить, пристращать, — недаром не лежало у него сердце к тому бродяге, — да сейчас времени не было. Надо было уговорить заводских рабочих идти ломать уголь на просеку. Работа трудная, непривычная им. Испокон веку угольщиками были крепостные крестьяне. Наемные работали на заводе. Работа тоже не легкая, но повыгоднее и привычней.

Как раз колокол звонил. Рабочие собирались на площадь и расходились по своим мастерским.

Аким велел сторожу еще позвонить, вошел на конторское крыльцо и замахал руками.

Рабочие стали подходить поближе.

— Ребята! — крикнул Аким. — Слыхали вы — мужики-то наши, угольщики, сбежали? Понятия у них нет. Бросили завод. А угля малость совсем осталось. Как кончится, станет наш завод. С соседних заводов — спрашивал я — тоже все мужики разбежались. Не найти угольщиков.

— Не одни мужики! — крикнул кто-то. — Вон с Авзянского все рабочие в казаки ушли!

— С Новоторского тоже! — крикнул кто-то.

— Так те и заводы прикрыли, — перебил Аким. — А нам царь Петр Федорович пушки лить приказал. Вот я вам сказать хотел. Без угля как работать?.. Вы, стало быть, которые с мельниц, с кузниц тоже, ступайте пока на просеку уголь ломать, как кучи прогорят.

Аким замолчал, и сразу на площади тихо стало. А потом вдруг в разных концах поднялись громкие крики:

— Это как же так? В угольщики, стало быть? С заводу-то? Не пойдем! Нет нашего согласу! Ишь подъехал! Приказчик! Думаешь, холопы мы?

Кое-где раздались голоса в защиту Акима, но недовольных было больше и кричали они громче. Они уже забыли, как накануне обещали Акиму работать, что он велит. Да и не думали они, что он пошлет их угли ломать.

Аким оглядывался во все стороны, не зная, кому отвечать.

Наконец, он замахал обеими руками и закричал что было сил:

— Ребята, да послушайте вы меня! Я вам все скажу...

— И то, дайте ему сказать! — крикнул Силантий из сварочной.

Понемногу крики стали стихать, и Аким мог заговорить.

— Ребята, — начал он опять. — Вы не мне сулили работать, что я велю. А теперь что ж? Сам бы я рад, кабы угольщики были. Не пускал я мужиков. Не послушали. А без угля как?

— Нам что! — закричали из толпы. — Доставай уголь. На то ты и приказчик. Не угольщики мы!

— Где он достанет? Помочь надо, — пытался сказать Силантий, но его не слышно было.

— Дурни вы! — крикнул Аким рассердясь. — Где ж я достану? А не будет угля, и пушек лить нельзя.

— Ну их к бесу, пушки те! — крикнул кто-то и сам осекся.

Аким весь побелел.

— Кто такое слово сказать мог! — крикнул он. — Али у вас, как у мужиков, толку в голове вовсе нет? Али по плетям соскучились? Не будет пушек, не пробиться на Москву Петру Федоровичу. Не видать и нам воли. Побьют его царицыны войска.

— И так, слышно, побили! — крикнул Федька.

— Поймали, слышно! — подхватил другой. — Еще и нас за него вздернут!

— Брехня то! — закричал во всю силу Аким. — Вот почтарь-башкиренок из Берды указ везет. Каждый день полки приклоняются к Петру Федоровичу. Это вас Федькин братан намутил, пустобрёх. На Москву идет Петр Федорович. А как вы работать не станете, Петр Федорович вас не помилует. СлЫхали, что в указе: «От сильныя моея руки никто не укроется».

— Да мы что, — послышались отдельные голоса. — Мы работать завсегда... Чего ж?.. Платили бы лишь.

— Ну вот, — обрадовался Аким. — Стало быть, первое дело — угли ломать...

Но тут опять как с цепи все сорвались. Вея площадь загалдела.

— Нет нашего согласу! — вопили кругом. — Не угольщики мы! На заводе хотим! Не пойдем на просеку!

На крыльце рядом с Акимом вдруг очутился Беспалов.

Он велел сторожу звонить и, когда крики немного стихли, заговорил ласковым голосом, повернувшись к рабочим чистой половиной лица.

— Что это вы шум подняли, работные люди?

— На просеку гонит! Не крепостные мы! Царь волю дал! — раздалось в толпе. — В угольщики оборотил Аким.

Беспалов обернулся к Акиму.

— Ты что ж это, Наборщиков? — сказал он. — Обиду делаешь заводским? Государь-батюшка не велел работных людей обижать.

— Мужики сбежали, Петр Ефимыч, — заговорил Аким. — Уголь ломать некому.

— Ты чего ж мужиков-то не уговорил, Аким? Ты ж им сам указ толковал. Заводские не на то нанимались, чтоб уголь ломать.

— Кому ж ломать-то? — спросил с досадой Аким.

— Поищем. Как не найти. А ты покуда уголь поберегай. Сказывал я тебе. Не думал, не гадал я, что ты работных людей обижать станешь, Аким. Государь-батюшка тебе б не спустил того. Ну а я на первый раз милую. А вы, работные люди, ступайте по своим мастерским.

* * *

Беспалов следил левым глазом, как Аким, не глядя на него, сошел с крыльца и, не оборачиваясь, пошел к воротам.

Аким хотел сам сходить на просеку посмотреть, курятся ли кучи. Но по дороге вспомнил про башкиренка и зашел домой. Надо было послать Захара отвезти Кызметя на заводской лошади в кочевье. Там, небось, ждут ответа от Арасланова.

Кызметю сегодня было гораздо лучше, ухо совсем присохло, и голова почти не болела. Только на ногу он еще не мог ступить. Он молча прижал руки к груди, когда Захар привел из конюшни маленькую лошаденку — у них на заводе половина лошадей были башкирские.

Аким посадил башкиренка в седло и помог Захару влезть сзади.

Когда Кызметь тронул лошадь, Аким остановил ее за узду и сказал Захару:

— Попроси-ка ты там, Захар, башкирцев, — пускай тебе Кызметь поможет, — не пойдут ли они к нам на завод угли ломать. Зима подходит. Они скоро к нам сюда поблизости на зимовье придут.

Захар был очень рад. Первый раз еще Аким давал ему такое важное поручение.

Кызметь только кивнул головой, и они выехали за ворота.

Аким прошел на просеку. Там было пусто. Валялись обгорелые поленья, головни, растоптанный дерн. Вся трава была прибита и засыпана золой. Но уцелевшие кучи, по счастью, не загасли. Все восемнадцать штук курились понемногу.

«Скоро уж ломать можно, — подумал Аким. — Кабы две кучи не сгинули, на всю зиму угля бы хватило. Да и эти надолго. Неужто так и пропадут?»

Аким повернул назад на завод, радуясь, что кучи не загасли. Только очень он сердился на рабочих. Ведь этакие дурни — хуже мужиков: те хоть за землей гонятся. А эти сами своей выгоды не понимают. И все этот Беспалов проклятый — прикинулся лисой, дьявол разноглазый, и всех сбил. Без него Аким бы наверно сговорился с рабочими. Есть же, которые понимают. Силантий хотя бы, Дрон, да и другие. Надо еще бродягу этого гнать с завода. Чего он тут околачивается? Только людей мутит.

Аким уже подходил к заводу, как сзади застучали лошадиные копыта.

Аким оглянулся — какой-то едет в высокой шапке, с ружьем за спиной. Казак, должно быть? Откуда? Неужто, правда, прогнали Петра Федоровича из-под Белорецкого завода и все войско разбежалось?

Казак подъехал и придержал лошадь.

— Это Воскресенский горный завод, что ли? — спросил он Акима густым, охрипшим с дороги голосом.

— А ты что, из-под Белорецкого? — ответил Аким вопросом.

— С Берды я. От государя Петра Федоровича на Воскресенский завод к приказчику Петру Беспалову.

У Акима от радости дух захватило. «К нам от самого государя!»

— Здесь, здесь, — заговорил он. — Въезжай в ворота, я провожу.

Аким шел по заводу рядом с казачьей лошадью и так посматривал кругом, точно он взял в плен казака и вел его к командиру получать за него награду.

Мальчишки из рабочего поселка сразу же высыпали и, не отставая, бежали за лошадиным хвостом. Из мастерских выглядывали рабочие. Даже писчик из конторы бог весть как услышал и выскочил на крыльцо.

Все окликали Акима, но он только отмахивался, а казак ни на кого не глядел и правой рукой крутил длинный ус.

Во дворе управительской усадьбы Аким кликнул работника и передал ему казачью лошадь, а сам с казаком взошел на крыльцо.

Когда подбитые гвоздями казачьи сапоги застучали по управительским сеням, Беспалов выскочил из своей спальной; левая щека его побелела, а глаз совсем ушел под нос. Сказать он ничего не мог, только уставил на казака широко раскрытый правый глаз.

Казак не спеша снял Шапку, прижал ее к животу, перекрестился, потом вынул из шапки сложенный вчетверо лист и сказал густо, точно в бочку, подавая Беспалову лист и даже не кланяясь ему:

— От государя Петра Федоровича, третьего ампиратора, коли ты есть Петр Беспалов, приказчик Воскресенского заводу.

Беспалов закивал головой и забормотал чуть слышно:

— Я, я самый, Беспалов, верный слуга государя-батюшки, Петра Федоровича. Что царь-батюшка изволит приказать своему верному рабу?

— Почитай, тут написано, — коротко прогудел казак.

Беспалов захлопотал.

— Тотчас, тотчас прочитаю, а только ты — не знаю, как по имени и по изотчеству? — он приостановился, но казак молчал. Беспалов боязливо посматривал на него. — Приустал с дороги, напоить, накормить тебя... поспать, может, с дороги? Баньку?.. Аким Федорыч, вели-ка ты... да нет, сам я.

Он подбежал к поставцу, вынул большую чарку и бутылку водки, налил и подал казаку.

— С устатку-то.

Казак выпил, крякнул и ладонью обтер усы. Он все время поглядывал сверху вниз на Беспалова, и левый ус его чуть подрагивал.

— Я пойду лошадь догляжу, а ты читай покудова, — прогудел он, наконец, более милостиво.

Когда казак вышел, Беспалов развернул дрожащими руками лист, потом поднял на Акима глаз и спросил:

— Много их там, Аким Федорыч?

— Вперед один приехал, — ответил Аким, — а там не знаю.

Беспалов вздохнул.

Он поглядел на лист, но лист дрожал у него в руках, и буквы незнакомого почерка прыгали.

— Ты, может, Аким Федорыч, прочитаешь, что государь-батюшка изволит приказать.

Аким взял у Беспалова лист, подошел к окну и стал читать:

— «Дан мой имянной указ в Воскресенской старой завод бывшему приказчику Петру Беспалову:

Исправить бы тебе великому государю 5 голубиц и тридцать бонбов, и которая из дела выдит голубица, и представить бы тебе в скором поспешении к великому государю и не жалеть бы тебе коний государевых...»

Пока Аким читал, лицо Беспалова точно полнело, наливалось кровью, здоровая щека становилась румяной, а левая — сизой, с багровым рубцом. Он кивал головой, видимо успокаивался.

«И казны сколько потребно давай...»

Беспалов поморщился.

— «...А и я тебя за это, великий государь, буду жаловать. И как можно исправляй, маево государева ни жалея. И никто же бы Беспалова с командою не обидил ни встрешнай, ни папирешнай. А ежели кто онаго обидит, тот примет великого государя гнев.

Великий государь Петр третий всероссийского».

Когда Аким сложил лист и посмотрел на Беспалова, тот разглаживал бороду и глядел на Акима ясным, радостным глазом.

— Вот как великий государь своего верного слугу жалует, — сказал он ласковым голосом и глубоко перевел дух.

— Государь голубиц требует в скором поспешении, — сказал Аким, — а мы и не начинали лить.

— А мы тотчас и начнем, Аким. Как государев приказ не сполнить?

— Меди, я глядел, чистой нет вовсе, — сказал Аким, — а руду плавить угля не хватает.

— Как меди не быть! Да ты где смотрел?

— В подвале, под домом.

— Недолго ты в приказчиках ходишь, Аким. Не знаешь еще, где что хранится. Медь Семен Ананьич в особом амбаре держал, где олово, чтоб не разворовали... Выдам медь, выдам, не сомневайся... Вели штыковой горн почистить, хорошенько за ним гляди — один он у нас справный. Да опоки приготовь. А ко мне вели шихтмейстера послать. Накажу ему, чтоб хорошенько за отливкой глядел. Казака еще покормить надо посытей. Завтра и начнем отливать.

На заводе уже все знали про царский указ. Мальчишки облепили забор управительской усадьбы и глядели, как казак чистит забрызганную грязью гнедую лошадь и задает ей корму. Тут же во дворе около казака крутился бродяга.

«И тут ему надо», — подумал Аким, но не сказал ничего.

Он торопился приготовить все для отливки пушек.

Аким велел работнику послать к Беспалову немца-шихтмейстера, зашел в свой штыковой сарай, забрал Федьку и пошел с ним в амбар, где хранились опоки, выбрать три формы получше для гаубиц. Велел Федьке поставить их в чаны перед горном на место узких опок для дворцовых шандалов, которые оставались там бог знает с какого времени, и хорошенько обложить землей.

На мостике он встретил Захара. Тот только что отвел в конюшню лошадь.

— Захарка! — крикнул Аким. — Ну как башкирцы? Придут кучи ломать?

— Не, не придут, — сказал Захар. — Время им нету. В Берду к Петру Федоровичу сбираются.

Аким не очень огорчился. Ему казалось, что теперь всё само устроится. А сейчас понужней дело было.

— Ладно, — сказал он. — Бери-ка тачку, иди в сушильню да навози ко мне в штыковой сарай сухих дров тачек десять. Живо!

Захар почесал в затылке. Сколько времени он гулял, — с самого приезда Хлопуши. Приниматься за работу ему вовсе не хотелось. Но Аким такой вдруг крутой стал, что с ним не поспоришь.

Аким зашел в сверлильню спросить Цыгана, в порядке ли у него сверлильный станок. Скоро пушки сверлить придется. Зашел в точильню и во все мастерские, где работают над пушкой.

Потом Аким заглянул в свой сарай, поглядел, как Федька зарывает в землю перед жерлом горна опоки, и наказал ему кликнуть его, Акима, чуть медь или олово привезут.

Заглянул он также и в плавильную мастерскую и наказал сейчас же затоплять. Угля не жалеть. Надо руду плавить, медь очищать. Меди надо много.

Рабочие сидели в холодном сарае и разговаривали про казака. Но с Акимом, как и Захар, спорить не стали. Совсем иначе он заговорил. Сразу видно, что дело понимает и от своих слов не отступится.

Аким шел к себе, когда навстречу ему попался бродяга. Веселый. Поглядел на Акима и усмехнулся, точно поджидал его.

— Ну, Аким-простота, не поминай лихом, — сказал он, подмигнув Акиму.

— Что, или уходишь? — спросил Аким, сразу повеселев.

— Ишь, я тебе, ровно чирей на губе. А еще приятели.

Аким только головой мотнул.

— Вон казачок в компанию берет. Едем с нами, поделюсь пирогами.

— Язык у тебя, Иван, что балалайка бесструнная. У нас теперь самая работа, а ты...

— Работа не волк, в лес не убежит, а с леса другой раз волк набежит.

— Болтаешь, сам не знаешь чего. Куда едешь-то? Хлопуша, чай, с Белорецкого завода давно ушел.

— Не одна во поле дороженька... Была б догадка, а на Москве денег кадка, — пропел бродяга.

— Ты что ж, на Москву разве собрался?

— А что ж? Куда конь с копытом, туда и рак с клешней.

— Стало быть, вновь Петра Федоровича повидаешь, — сказал Аким помолчав. — Ну, путь добрый. Спасибо на помоге. Я твое добро помню.

Бродяга посмотрел на Акима, повернулся идти, потом остановился и проговорил с усмешкой:

— Эх ты, Аким-простота! Ну, чего прирос к заводу, что поп к приходу? Кабы мне да грамота... Ну, хочешь, я тебя к самому царю представлю? Айда живей!

— Да ну тебя, — отмахнулся Аким. — Мне-то? К самому царю! Вздумал тоже. Вот я пушек здесь Петру Федоровичу поболе наготовлю, чтоб ему злодеи на Москву дорогу не загородили.

— Ну, вольному воля, — сказал бродяга. — Потчуй, да не приневоливай.

Он быстро заковылял к управительской усадьбе, а Аким пошел домой.

Ведь этак все хорошо сошлось. Беспалов выдаст медь и олово, горн вычистили, Аким сам его осмотрел. Дрова Захар навозил самые сухие. С утра затоплять можно. А тут еще Иван уезжает. Болтает он, может, и не со зла, да иной раз глупое слово вымолвит, а дураки уши развесят. Теперь уже заработает завод на славу.

* * *

Когда Аким пришел опять к Беспалову спросить, скоро ль можно прислать за медью и оловом, во дворе у того стояли две оседланные лошади. Казак, красный, повеселевший, вытирал ладонью усы, похлопывал по шее своего коня, норовил даже обнять его. Тут же стоял бродяга, веселый тоже, хоть и не пьяный.

— Смотри ж, Митрий Терентьич, — говорил Беспалов с крыльца, — скажи батюшке великому государю, что мы для него жизни не жалеем. Работаем не покладая рук. А голубиц и бонбов предоставим ему, как я в письме отписал, в самой скорости.

Казак важно кивал, но лицо его невольно расплывалось в пьяную улыбку, и он пошатывался, хватаясь за седло.

— А ты, Иван, — заговорил Беспалов торопливо, не глядя на бродягу, — до Богульшан проводишь казака, а там мне батюшка от цесарки яичек обещал десятка два. Под куру я положу — не перебей, смотри. Войди, я тебе корзину с отрубями припас.

Аким с удивлением посмотрел на Беспалова. Нашел время об яичках думать. Птицы у самого девать некуда. Да и Иван тоже, говорил — на Москву к Петру Федоровичу сбирается, а тут, вишь, за яйцами его Беспалов посылать вздумал. Чудно.

Беспалов между тем уже опять вышел на крыльцо с бродягой. Он суетливо топтался, руки у него дрожали, и он совал бродяге корзину, приговаривая:

— Ты смотри, не побей мои яички, Иван... цесарки больно хороши у батюшки... Ночью-то не езди. Заночуй у отца Силантья... Ну, с богом, дотемна, — повернулся он к казаку. — Спасибо, Митрий Терентьич. Кошель не потеряй. Я туда велел кое-что покласть. На дорогу тебе.

Казак с усилием взгромоздился на лошадь. Работник подвел другую лошадь к крыльцу, бродяга всунул одну ногу в стремя, деревяшку выставил вперед и ухватился обеими руками за повод. Кругом посмеивались.

Казак поклонился и тронул лошадь.

Пустая корзина подскакивала на локте у бродяги, и весь он подскакивал в седле, стараясь не отстать от казака.

Беспалов повернулся и быстро вошел в дом, Аким так и не успел спросить его про медь.

«Завтра пораньше пошлю», — подумал он.