Свой живот в руки отдал с самого начала... яицким казакам, почему никак он не смел противитца во всем их воле, и, чтоб оне... на совете положили, то б он делать и стал.
Из показаний Е. Пугачева на допросе 4 ноября 1774 г.
На первом привале у озера Белые Берега, в 20 верстах от Яицкого городка, умеренные предводители «непослушных» (или «старики») предложили Е. Пугачеву собрать круг для выбора военных начальников — старшин. При этом «старики», которые еще у Яицкого городка стали играть решающую роль в руководстве повстанческим войском, стремились теперь получить и формальное признание, официально занять руководящие посты. Пугачев вынужден был дать согласие на созыв круга. На этом круге атаманом, или военным предводителем войска, был избран казак Андрей Овчинников, полковником, иначе помощником атамана, — Дмитрий Лысов, есаулами — «послушный» старшина Андрей Витошнов, казаки Емельян Судачихин, Андрей Игошын, Федор Чумаков и другие, сотниками — казаки Василий Меркульев, Михаил Логинов, Тимофей Мясников, хорунжими — казаки Григорий Бородин, Яков Пономарев, Алексей Губанов, Зарубин-Чика и др. «Не доходя ж другаго фарпоста, — рассказал впоследствии об этом круге Пугачев, — остановился и сделал круг, где позволил я казакам по прежнему своему обыкновению выбрать атамана, а почему и выбрали они Овчинникова, полковником Лысова, есаулом Андрея Витошнова, также и других чиновных...». О том, что Пугачев действительно, «идучи до Илека, на дороге остановясь, приказывал зделать круг и выбрать самим себе старшин, а как оныя выбраны были, то... утвердил их», говорил также участник этого круга Кузьма Кочуров и другие очевидцы1.
После круга у Белых Берегов у руководства восстанием очутились самые умеренные и, отчасти, даже враждебные «непослушным» казакам люди, например: Дмитрий Лысов, через несколько месяцев после этого круга казненный Пугачевым как изменник; Андрей Витошнов — один из вождей «согласных» во время восстания 1772 г., командир отряда преследователей, посланных Симановым против Пугачева, спасшийся от грозного возмездия повстанцев только благодаря заступничеству умеренных; а также казак Федор Чумаков, который во время восстания 1772 г. имеете со своим братом подговаривал казаков встретить корпус генерала Фреймана не вооруженно, а «с честью», за что он и его брат были повстанцами «скованы и в тюрьму посажены». Схваченный повстанцами вместе с Витошновым, Чумаков едва не был повешен и уже, как он говорил, повели его «к виселице, но все казаки «непослушной» стороны, где был и Шигаев... о нем упросили, и ево, Чумакова, от виселицы избавили». Впоследствии он за это «отблагодарил» тем, что был одним из инициаторов выдачи Пугачева правительству. То же можно сказать о брате известного палача, яицкого старшины Мартемьяна Бородина, Григории Бородине, избранном на этом круге хорунжим2.
В результате выборов на кругу у Белых Берегов 20 сентября соглашательские, умеренные элементы из среды «непослушного» казачества («старики») получили решающее влияние в руководстве восстанием. Радикально же настроенные казаки, или «молодые», — И. Зарубин, Т. Мясников и другие, которые являлись фактическими инициаторами и организаторами восстания, — были окончательно отстранены от руководства, оттеснены на второстепенные позиции. Это обстоятельство, разумеется, не могло не вызывать недовольства «молодых», хотя, учитывая общее тревожное положение и интересы движения в целом, они проявляли свое недовольство скрыто, в осторожной форме. В беседе с Максимом Горшковым Т. Мясников, например, так отозвался об атамане Андрее Овчинникове и других новоизбранных старшинах: «Смотри, де, пожалуй, прежде сего Овчинникова и чорт не знал, а ныне... зделался над нами командиром, так что и слова уже не даст нам говорить и ни за что нас почитает, а вить, де, мы (чит. с И. Зарубиным-Чикой. — И.Р.) государя-та нашли и мы его возвели, а в те поры едаких Овчинниковых и в глазах не было, а ныне, де, он, то есть самозванец, изволит жаловать больше его и других, подобных ему, не знаемо даже за что, а нас оставляет»3. Изменения, происшедшие в составе руководства восстанием, не были, конечно, приятны Пугачеву, но предпринять что-либо он не мог, так как «умеренные» пока пользовались поддержкой большинства казаков.
Рост роли в руководстве восстанием представителей «умеренных» имел чрезвычайно важные последствия. Прежде всего это привело к изменению первоначального плана Пугачева и «радикалов» о походе через Волгу в центр страны — к Москве. Было ясно, что «умеренные» стремятся не на запад, а на восток — к Илеку и Оренбургу. Когда после круга у Белых Берегов Пугачев спросил у Овчинникова и Лысова, как у «главных своих... сообщников»: «Куда ж отсюда мы пойдем?», Овчинников и Лысов без колебаний ответили ему: «Отсюда, де, пойдем мы чрез все фарпосты нашего Яицкого войска, кои, де, с нами согласны, и их всех поберем за собою, а не доходя до Илецкого Городка Овчинников в городок поедит один наведатца, примут ли ево». Эта беседа Пугачева свидетельствовала о том, что раньше он никогда не допускал и мысли о походе от Яицкого городка на северо-восток, к Илеку, тем более к Оренбургу, и поэтому, как он говорил, «ни мало о сей дороге не ведал, равно и какие там города есть». Почиталин отметил, что при этом разговоре с Овчинниковым и Лысовым Пугачев особенно интересовался, есть ли на дороге, ведущей к Оренбургу, «фарпосты и на них пушки», и только после того, «как оказано было, что есть фарпосты и по них пушки, то он и поворотил и пошел к Оренбургу». Перед выступлением в поход повстанцы были приведены к присяге, разделены на сотни и переписаны Якимом Давилиным4.
20 сентября повстанцы достигли Гниловского форпоста, который охранялся 25 казаками. Форпост сдался без всякого сопротивления, и повстанцы заимели тут первую пушку. За два последующих дня, 21 и 22 сентября, также без сопротивления сдалось еще четыре форпоста — Рубежный, Генварцев, Кирсанов и Иртекский. В них к повстанцам примкнуло около 100 человек казаков с двумя пушками, небольшим количеством пороха и свинца.
Вечером 22 сентября повстанцы остановились в семи верстах от Илецкого городка — крупнейшего после Яицкого городка поселения в крае. Илецкий станичный атаман Лазарь Портнов, получив известие от Симанова о появлении «царя» и следовании его вверх по Яику, тотчас собрал круг для. оглашения ордера. Казаки угрюмо молчали, а один из них (Потап Дмитриев), выйдя в середину круга, сказал: «Что, де, вы это слушаете, — он, де, (Пугачев. — И.Р.) сказывают, точный государь и я, де, думаю, что он скоро будет с яицкими казаками». Жители Илека с нетерпением ожидали повстанцев. Зная об этом, атаман Портнов распорядился разрушить мост через Илек плотами, опущенными по реке. Когда к разрушенному мосту подъехал атаман А. Овчинников в сопровождении нескольких человек, на противоположном конце моста стали собираться илецкие жители. Сюда же приехал атаман Л. Портнов. Овчинников послал Портнову указ Пугачева с предложением сдаться без сопротивления, но Портнов не стал его читать и удалился в станичную избу. Тогда Илецкий казак Афанасий Новиковский, специально посланный в Илек повстанцами, обратился к станичникам со словами: «Вот те, братцы, теперь нам открывается свет! Сказали, де, что государь Петр Федорович умер, а он, де, жив и идет к нам на Илек, я, де, сам его видел!»5. Затем он призвал жителей, «чтоб ни мало не противились, встретили его (государя. — И.Р.) с честию». Ночью илецкие казаки во главе с Иваном Твороговым и Максимом Горшковым арестовали атамана Портнова и починили мост через реку.
Утром 23 сентября 1773 года в двух верстах от городка Пугачев был торжественно встречен илецкими казаками «со всякою, яко царю подобающей честью». В станичной церкви после богослужения Пугачев произнес краткую речь. Он велел впредь не упоминать имя Екатерины II «на ектенях» и заявил о своем решении повсеместно уничтожить крепостнические порядки. «Когда, де, — сказал он, — бог донесет меня в Петербург, то зашлю ее (Екатерину II. — И.Р.) в монастырь... а у бояр, де, села и деревни отберу». Затем все илецкие жители были приведены к присяге, а Пугачев и его окружение отправились в дом Ивана Творогова, что был одним из лучших в городке. На второй день состоялась казнь атамана Портнова. Осмотрев Илецкую крепость, Пугачев выбрал четыре пушки и приказал для них «зделать лафеты, ибо под ними оных не было, а валялись на земле».
23 сентября, оставив в Илеке «только старых да малых» и взяв с собой около 300 илецких казаков, повстанцы двинулись далее. Пройдя около 20 верст, они остановились. Был собран круг из одних илецких казаков и учрежден Илецкий полк, полковником которого, по рекомендации А. Овчинникова и других, был избран Иван Творогов — самый состоятельный Илецкий казак, а помощником его Максим Горшков. На низшие старшинские должности было поручено назначать людей самому Творогову. Утверждение на высоких постах И. Творогова и М. Горшкова еще более укрепило позиции умеренных, соглашательских элементов в руководстве восстанием. После занятия Илека избранные на круге у Белых Берегов предводители, в частности Д. Лысов, уже не остерегались говорить о своих планах в отношении похода на Оренбург и открыто заявляли о «намерении итти к Оренбургу и овладеть оным»6.
Оренбургский губернатор Рейнсдорп, который еще 22 сентября узнал о приближении повстанцев и Илеку, тотчас отправил туда специальный корпус из 410 пехотинцев и кавалеристов под начальством бригадира барона фон Билова. В распоряжении последнего было также 160 оренбургских казаков во главе с сотником и депутатом Комиссии 1767 года Тимофеем Падуровым и восемь полевых орудий. Билову было приказано повстанцев «всемерно догнать, разбить и... переловить». За поимку Пугачева было обещано награждение: «ежели бы кто живого, поймав, представил... пяти сот, а буде Мертваго, то двухсотпятьдесят рублев». Одновременно Рейнсдорп готовил удар по повстанцам также и с юга, со стороны Яицкого городка, приказав коменданту Симанову, «чтоб он оттоль... майора Наумова [с] пристойным из своих полевых команд и... казаков числом для преследования его, Пугачева, к Илецкому городку отправил». Симанов, еще ничего не знавший о занятии Илека повстанцами, 27 сентября отправил на «сикурс», то есть на помощь, бригадиру Билову майора Наумова с 246 солдатами и офицерами, 328 послушными яицкими и 50 оренбургскими казаками и четырьмя пушками. Ни Рейнсдорп, ни Симанов, разумеется, не сомневались, что повстанцы, очутившись в тисках между двумя корпусами, будут разгромлены наголову. Но вышло иначе.
Уже 24 сентября Рейнсдорп получил рапорт коменданта Татищевой крепости полковника Г. Елагина о занятии Пугачевым Илека, о намерении его штурмовать Рассыпную крепость и двигаться далее к Оренбургу. Это известие не на шутку встревожило оренбургского губернатора, и он тотчас же приказал оренбургскому обер-коменданту генерал-майору Валленстерну приготовить город к обороне. Через два дня Валленстерн доложил, что им «для непредвидимого случая, где по городу стоять и от неприятеля оборону иметь, распоряжение учинено... батальонным командирам... а сверх того, где... [в] крепости опасные места есть, тут достаточно артилерискими орудиями снабдено». В боевую готовность был приведен также оренбургский казачий корпус под начальством полковника Могутова, а атаману Сеитовой слободы А. Гардулину было приказано срочно прислать в Оренбург 300 «служилых» татар. 25 сентября Рейнсдорп отправил ордер башкирским старшинам Уфимского уезда, требуя от них срочно «башкирцов до пятисот человек, людей хороших, с исправным оружием и на добрых лошадях... командировать... к... Яицкому и Илецкому городкам прямейшим трактом... и стараться всемерно... изменническую толпу настичь, разбить, людей переловить, а особливо помянутого Пугачева, за которого... будет дано... в награждение денег пятьсот рублев»7.
Оренбургского губернатора неотступно тревожила также мысль о возможности похода повстанцев на запад, через Волгу, в центральные районы страны. Не было исключено, что Пугачев повернет к Волге, например, у Татищевой крепости, откуда шла дорога к Самаре, вдоль так называемой Самарской укрепленной линии. Еще 24 сентября Рейнсдорп предупредил об опасности коменданта Бузулукской крепости, крупнейшей из крепостей этой линии. Поскольку Самара находилась как бы на границе между Казанской и Астраханской губерниями, то Рейнсдорп 25 сентября уведомил о своих опасениях губернаторов этих губерний. При этом он писал: «Как слышно, намерение ево (Пугачева. — И.Р.) есть итти на губернию, вверенную Вашему превосходительству помещичьими жилами (селениями. — И.Р.), преклоняя на свою сторону крестьян, обольщая их дачею волности». В этот же день (25 сентября) Рейнсдорп отправил подробное донесение о восстании на Яике правительству. Не желая, однако, возбудить тревогу в столице, он на сей раз тщательно скрывал намерение яицких казаков поднять на борьбу крестьянство центра страны, превратить восстание в крестьянскую войну. Он всячески преуменьшал успехи движения, подробно перечислял «всевозможные меры», принятые им против повстанцев, успокаивал, обещал вскоре донести, «каков же успех произойдет». Действительно, Рейнсдорп старался изо всех сил локализовать восстание, пока удастся собрать воинские силы для его разгрома8.
Между тем вечером 23 сентября повстанцы подошли к Рассыпной крепости, расположенной на границе между землями Яицкого войска и Оренбургской губернии. Рассыпную, помимо казаков, населяли и крепостные крестьяне. Не оправдались надежды правительственных властей на то, что яицкие казаки не посмеют переступить черту своих земель. Еще по дороге к Рассыпной Пугачев отправил туда указ «всякаго звания людям», в котором обещал «жаловать... всех... вечною вольностью, реками, лугами, всеми выгодами, жалованьем... чинами и честью, а волность... навеки получите». Правда, указ этот попал в руки коменданта крепости Веловского, который, разумеется, и не думал его оглашать. Когда повстанцы подошли к крепости, Веловской велел открыть по ним огонь из ружей и пушек. Завязалась перестрелка, длившаяся примерно час. Затем повстанцы штурмовали крепость и ворвались в нее. Жители Рассыпной вообще не противились повстанцам, а солдаты сложили оружие. Веловской же, говорил Пугачев, «запершись в комендантском доме, из окошек отстреливался, и казаки хотели было зажечь его дом, но, как он, Емелька, в крепость въехал, то жечь, затем, чтоб не выжечь всей крепости... не велел, а приказал того коменданта достать так». Казаки выломали дверь дома и вытащили оттуда коменданта, двух офицеров и священника местной церкви, отказавшегося признать «царя». Все они были казнены, жители же объявлены вольными — казаками, а в Рассыпной введено казацкое самоуправление. Простояв тут несколько часов, повстанцы забрали с собой три пушки, пять бочонков пороха, ядра и двинулись к следующей крепости — Нижне-Озерной, или Столбовой. По дороге к ней, утром 25 сентября, повстанцы встретили роту солдат и сотню казаков, высланных премьер-майором Харловым на помощь Рассыпной. Весь отряд перешел на сторону повстанцев, а его командир капитан Сурин был повешен. Узнав об этом и о падении Рассыпной от своих разведчиков в 11 часов вечера, комендант Нижне-Озерной Харлов тотчас обратился за помощью к бригадиру Билову в Татищеву. Посланец Харлова встретил Билова и его корпус в 18 верстах от Нижне-Озерной. «Храбрый» бригадир тотчас повернул обратно в Татищеву, опасаясь, что «неприятель его в степи угробит». Засев в Татищевой, Билов; в свою очередь, попросил присылки подкрепления у Рейнсдорпа, чтобы «он (Пугачев. — И.Р.) еще и более не усилился и в губернии больших страхов не наделал». Но Рейнсдорп, всецело поглощенный организацией обороны Оренбурга, и не думал оказывать помощь ни Билову, ни вообще крепостям по линии. Тем временем утром 26 сентября повстанцы после краткого штурма заняли Нижне-Озерную крепость. Комендант ее майор Харлов, лично стрелявший из пушки, прапорщик Хабалеров, священник, писарь и капрал, оказавшие сопротивление повстанцам, были повешены. В Нижне-Озерной, как и в Рассыпной, все жители были объявлены вольными казаками и приведены к присяге. Затем, взяв с собой около 100 человек, несколько пушек и бочек пороха, повстанцы вечером того же дня выступили к Татищевой — крупнейшей из крепостей Яицкой линии (см. рис. 1)9.
Татищева крепость стояла на развилке двух дорог: одна из «их вела на северо-восток — к Оренбургу, другая же — на северо-запад — к Самаре и Волге. В этот период, как и раньше, среди руководителей восстания не было полного единодушия в вопросе о том, куда именно следовать — к Оренбургу, как этого хотели «умеренные», или к Волге, на чем настаивали «радикалы» во главе с Пугачевым и Зарубиным. Можно полагать, что одно время верх взяло мнение радикально настроенных казаков. Доказательством этого является то, что вперед по селениям Самарской линии повстанцами были отправлены гонцы, которые выясняли тут обстановку. Так, 26 сентября в Новосергиевской крепости (вторая по Самарской линии, начиная от Татищевой) появился Илецкий казак Иван Новоженин, который «ехав улицею, сняв с себя шапку, махал и кричал, чтоб люди радовались и веселились... Он (Петр III. — И.Р.) востал и сюда идет и тепере, де, находится во Озерной крепости с войском всякаго звания... и посланные, де, от него... разъезды уже близко!» Показателен и тот факт, что по дороге из Илецкого городка Пугачев купил у саратовского купца Уфимцева для повстанцев 300 лошадей за 3500 рублей и при этом «обещал ему заплатить, когда придет он... в Саратов». На основе допросов пленных повстанцев правительственные власти также пришли к выводу, что руководители восстания стремятся именно к Волге, а от нее — в центр страны. «И хотя он (Пугачев. — И.Р.), — докладывал 3 октября казанский губернатор в Москву, — угрожживает, что идет к Казани, однакож мнится, что он не оставит степи, и, конечно, будет, защищаясь с одной только стороны, стараться перейти через Волгу около Самары и пробраться к Дону..., почему я теперь все силы напрягаю... команды елико можно собрать, также дворян... приготовить: казанских у Камы, а симбирских у Волги, дабы не перепустить через них и наблюдать, в которую сторону кинется и туды все силы обратить». Экстренное заседание Государственного Совета при дворе, собранное 15 октября, также решило, что повстанцы, ввиду недостатка у них сил, не смогут «овладеть Оренбургом... и что чаятельно более пойдут они от Оренбурга не к Казани, как там опасаются, но к Дону, где, может быть, надеються усилить свое общество». Совет поэтому решил «умножить скорее на Дону число войск» и отдал соответствующие распоряжения. Действительно, в этот период, да и позднее, Пугачев почти не представлял себе возможность похода в центр страны, к ее столице, без помощи донского казачества — одной из главных сил во всех предшествующих крестьянских войнах в России — и, несомненно, стремился соединиться с донцами. По словам самого Пугачева, еще в период подготовки восстания он предлагал И. Зарубину и другим, что во время похода к Яицкому городку следовало бы выдавать часть повстанцев за донцов, и тем внушить мысль, что «государь» идет снизу с донским войском. И на самом деле, как рассказывал Тимофей Мясников, во время приближения повстанцев к Яицкому городку (18—20 сентября) «разнесся слух, что царь Петр Федорович с низу с донским и гребенским войском идет в город»10.
Таким образом, перед битвой за Татищеву вопрос о том, следовать ли от этой крепости на восток — к Оренбургу или на запад — к Волге, вероятно, еще не был окончательно решен руководителями восстания. Приближаясь к Татищевой, повстанцы встретили по дороге сотню солдат с одной пушкой, составлявших арьергард фон Билова. Солдаты сразу «положили ружья», начальник же отряда, приказавший стрелять, был убит на месте, а другой офицер, по прозванию Иван Иванович, пленен и принят в казаки. Это был уже третий с начала восстания случай принятия дворянина в казаки; первым был сержант Андрей Николаев, определенный в помощники писарю Ивану Почиталину. Все эти факты свидетельствовали о том, что уничтожение крепостнического строя руководители повстанцев вовсе не связывали с необходимостью поголовного истребления дворянства, как это стремилось представить самодержавие и его сторонники. Так, в своем указе (декабрь 1773 г.) Екатерина 11 писала, «что дворяне и чиновные люди, попадшиеся доныне по несчастию в руки мятежников, все без изъятия и без малейшей пощады преданы лютейшей и поносной смерти, котораго жребия, натурально, и они все один по другом ожидать долженствуют». Подобные утверждения имели целью восстановить все дворянство империи против повстанцев. Руководители восстания, наоборот, были заинтересованы в уменьшении степени сопротивления дворянства, особенно беспоместного, Они не упускали случая подчеркнуть, что «царь» намерен карать лишь тех дворян (и недворян), которые не признают его, остальных же, в зависимости от их заслуг, возведет в казацкие чины и т. п. Так и было на самом деле. Иван Почиталин, например, говорил, что хотя Пугачев по пути в Оренбург «людей разнаго звания за провинности вешал» и «большою частию офицеров и дворян, ибо... они... первые ему изменники», тем не менее «тех, кои никакого супротивления ему не делали и охотно приходили к нему в службу», он не только прощал, но «в чины производить намерения... имел». Для характеристики стремления руководителей восстания внести разложение среди дворянства весьма показательно письмо, отправленное молодым дворянином Дмитрием Кальминским своему брату поручику Лариону Кальминскому в Яицкий городок. Принятый в казаки в Илецком городке, Дмитрий Кальминский писал отсюда 23 сентября (разумеется, не без побуждения со стороны предводителей повстанцев) своему брату: «По милости всевышняго создателя, по жалованью великаго государя Петра Федоровича... я жив, здоров, благополучен, одет... от стола его величества из собственных рук пищу себе довольную получаю и всегда при нем, великом государе, нахожусь в большой чести и всеми по моему, мне пожалованному чину, почитаем и любим. Того ради... от нас не бегай, ибо великой государь Петр Федорович... тебя простит, пожалует и со всеми, кто с тобою великого государя истинно ожидать будет». Как известно, в дальнейшем действительно немало дворян, особенно офицеров, не только было принято в казаки, но и произведено в разные атаманские чины (многих из них использовали в лагере Пугачева как знатоков военного дела). Повстанцы же, в массе своей, конечно, дворянам не доверяли, видя в них причину всех своих страданий, относились к ним с подозрением и часто «нарушали» даваемые руководителями восстания предписания. Так, Пугачев отмечал, что когда под Татищевой он потребовал к себе писаря Андрея Николаева, то оказалось, что его нет в живых, «а по справке вышло, что яицкие казаки утопили его в воде для того, что он был дворянин, а этих людей они не терпят». Пугачев стал упрекать виновных в самовольстве. Но они свой поступок мотивировали так: «Этот, ваше величество, нас, де, отбивает прочь (отстраняет. — И.Р.), а дворян стал принимать»11.
Но вернемся к нашему изложению. Предстоящее взятие Татищевой было делом отнюдь не легким, и руководители повстанцев решили попытаться склонить Билова сдать крепость без боя. «С Пугачовой стороны, — вспоминал казак Б. Ниязов, — старались, чтоб переговорку зделать, однако ничего в крепости не слушая, палили беспрерывно». Тогда Пугачев, разделив свои силы, атаковал крепость одновременно с двух сторон. Под прикрытием пламени и дыма от загоревшегося сена повстанцы ворвались в Татищеву. Комендант ее Елагин и Билов, пытавшиеся скрыться в башне, были убиты. Выйдя из пылающей крепости, повстанцы расположились лагерем вблизи нее. Тут выстроили рядами пленных — 200 или даже 500 солдат и больше сотни оренбургских казаков. Объезжая их фронт, Пугачев спросил: «Станите ли, де, вы служить мне верою и правдою?» Те единодушно ответили: «Станем, ваше императорское величество!» Все они были записаны в казаки, соответственно пострижены и приведены к присяге, а командир оренбургских казаков, сотник и депутат екатерининской Комиссии 1767 г. Тимофей Падуров, вероятно по рекомендации Д. Лысова и других «стариков», «зделан был полковником». Присоединение оренбургских казаков к восстанию и «выбор» Т. Падурова на должность полковника, надо полагать, немало способствовали решению руководителей восстания следовать от Татищевой к Оренбургу. Не сворачивая влево, н» самарскую дорогу, повстанцы на второй день вместе с новым пополнением, захваченными пятью пушками и т. д. двинулись в путь к Оренбургу12.
В тот же день повстанцы захватили Чернореченскую крепость, которая оказала лишь незначительное сопротивление. Тут повстанцев, по словам И. Почиталина, уже «было множество», но сколько именно неизвестно, «ибо еще списков в то время не было», пушек же имелось «около тридцати». Хотя до Оренбурга оставалось приблизительно 28 верст, руководители восстания решили пока обойти его, чтобы еще увеличить свои силы. Они двинулись на северо-восток, к Каргалинской, или Сеитовой, татарской слободе, которая по числу жителей почти равнялась Оренбургу. Одновременно в Оренбург было отправлено несколько человек для ведения агитации среди населения. Вступление Пугачева в Каргалинскую слободу в полдень 1 октября 1773 года, по утверждению очевидцев, было триумфальным. Тут к Пугачеву явились посланцы башкирского старшины Кинзи Арасланова с заявлением, «что вся их башкирская орда, буде он пошлет к ним свой указ, приклонится к нему». Такой указ был тотчас же составлен и вручен посланцам. В нем «царь» призывал башкир «к себе на службу... и обещал за то жаловать... землями, водами и всякою вольностью». Разумеется, что если бы поход на Оренбург был твердо решен раньше, то Пугачев не преминул бы еще задолго до этого обратиться с воззваниями к живущим в Оренбургской губернии башкирам. В Каргалинской к повстанцам присоединилось около 500 татар. Не задерживаясь тут, повстанцы направились к Сакмарскому городку, основанному в свое время яицкими казаками. В ночь на 2 октября с воззванием ко «всякого звания людям» и обещанием наградить всех «вечною вольностию» в Сакмару с несколькими казаками отправился Максим Шигаев.
С этого времени М. Шигаев стал открыто играть все большую роль в руководстве восстанием, оттеснив Д. Лысова и А. Овчинникова. Сакмарцы с радостью приняли указ и на второй день вышли всей станицей встречать торжественно «батюшку-царя». 3 октября 1773 г., когда Пугачев в лагере за р. Сакмарой беседовал о чем-то с М. Шигаевым, все более уверенно исполнявшим теперь роль главного «советчика», к нему подвели оренбургского ссыльного Афанасия Соколова (Хлопуша). Последний был тайно послан Рейнсдорпом в лагерь повстанцев с заданием распространять тут его воззвания и убить Пугачева, но не желая делать этого, он «открылся» повстанцам. Хлопуша был зачислен в казаки и вскоре стал одним из самых известных вождей повстанцев. В тот же день к Пугачеву явился Кинзя Арасланов и привел с собой приблизительно 700 конных башкир. Вместе с ними повстанцев стало теперь уже около двух тысяч, пушек же около 30. Но для похода на Оренбург и этого было явно недостаточно. А. Овчинников с частью казаков тотчас отправился в Новопречистенскую крепость, находящуюся на расстоянии в 15 верст к востоку от Сакмары, занял ее без боя и вернулся оттуда в лагерь с несколькими пленными офицерами, 50—60 солдатами и тремя пушками. Офицеры за то, что «не противились», были возведены в старшинские чины, а один из них — Иван Иванович даже «зделан был над солдатскою пехотою атаманом»13.
Примечания
1. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 506, л. 392—395, 279, 331—332, 111—112.
2. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 506, л. 400—410, 331—332, 279; ЦГВИА, ф. 8, оп. 4/93, св. 492, д. 19, л. 141; ЦГАДА, ф. 1100, оп. 1, д. 1, л. 126; ф. ГА, Р. VI, д. 512, ч. I, л. 300.
3. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 506, л. 218—219.
4. Восстание Емельяна Пугачева. Сб. документов, док. 26, стр. 135—136; ЦГАДА, Ф. ГА, Р. VI, д. 506, л. 233—234.
5. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 506, л. 211—212.
6. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 506, л. 211—212; ЦГВИА, ф. 20, оп. 47, д. 2, л. 180; ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 506, л. 191, 112, 212, 400—415.
7. ЦГАДА, ф. 1100, оп. 1, д. 2, л. 78. 195—196, 215, 113, 196, 137, 147—148, 151, 152, 178.
8. 24 сентября он уведомил об опасности атамана Сакмарской станицы Донскова, 25 сентября — коменданта Илецкой Защиты капитана Вирачева, 26-го — воеводу г. Уфы, 28-го — сибирского губернатора Чичерина. (ЦГАДА, ф. 1100, оп. 1, д. 2, л. 71, 234, 193, 195—196, 153, 163, 227, 259).
9. История классовой борьбы в России. Сб. документов, т. I, Л., 1926, док. 2, стр. 220; ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 506, л. 83, 212, 279; ф. 1100, оп. 1, Д. 2, л. 103—106; ф. ГА, Р. VI, д. 505, л. 421.
10. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 433, л. 5; Дон и Нижнее Поволжье в период Крестьянской войны 1773—1775 годов. Сб. документов. Ростов, 1961, док. 103, стр. 182; Н. Дубровин. Пугачев и его сообщник (далее — Н. Дубровин. Пугачев), т. II, СПб. 1884, стр. 52; Архив Государственного Совета (далее — АГС), т. I. СПб., 1869, стр. 439; ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 506, л. 134.
11. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 506, л. 400—415; Сборник русского исторического общества (далее — Сб. РИО), т. XIII. СПб., 1874, стр. 370; ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 506, л. 192; Пугачевщина. Сб. документов, т. III, М.—Л., 1931, док. 102, стр. 207.
12. На это более чем странное решение руководителей восстания обратил внимание еще Н. Дубровин. «Положение Татищевой, — писал он, — давало возможность Пугачеву двинуться или к Оренбургу или к Казани (тут ошибка: надо — к Самаре. — И.Р.) и, конечно, если бы он обладал достаточным соображением, то видя к себе столь большое сочувствие, он двинулся бы не на окраину России, под Оренбург, а в центр, к Казани, и тогда, при отсутствии там войск, мог произвести такое замешательство, результат которого трудно и предвидеть». Но Пугачевым, полагал Дубровин, «не руководили никакие соображения: он шел куда вели его яицкие казаки, в понятии которых овладение Оренбургом как главным пунктом края, было первою и самою главною целью» (Н. Дубровин. Пугачев, т. II. СПб., 1884, стр. 28—29). Однако Дубровин не предполагал, что поход повстанцев к Оренбургу вовсе не был результатом отсутствия «сообразительности» у Пугачева, а являлся следствием глубоких противоречий среди руководителей восстания, преобладания умеренных, соглашательских элементов (Шигаев, Лысов, Витошнов и др.) над радикальными (Пугачев, Зарубин-Чика, Мясников и т. д.).
13. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 505, л. 486—487; Пугачевщина. Сб. документов, т. I, док. 8, стр. 32; ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 506, л. 84, 472.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |