Явившийся из тайного места

«Был де я в Киеве, в Польше, в Египте, в Иерусалиме и на реке Тереке, а оттоль вышел на Дон, а с Дону де приехал к вам» [89, № 4, с. 112]. — Примерно так говорил во время памятной встречи с представителями яицких казаков в конце августа 1773 г. Е.И. Пугачев, входивший в роль «Петра III». Рассказ о его скитаниях до «объявления» развивался преимущественно в устной форме — в манифестах и других официальных документах пугачевцев он почти не разработан. Если упоминания об этом здесь по необходимости и встречаются, то носят они лапидарный, самый общий характер: явился «ис тайного места». Именно так, например, говорилось в обращении «Петра III» — Пугачева к башкирам Оренбургской губернии 1 октября 1773 г. [48, с. 26]. Рассказ о странствиях, в том числе зарубежных, «чудесно спасшегося» героя легенды дошел в двух версиях — пространной и краткой.

Пространная непосредственно восходила к повествованиям самого Е.И. Пугачева, который, выступая в роли «третьего императора», объяснял, что после своего «чудесного спасения» путешествовал и за рубежом, и по России, чтобы узнать жизнь народа. Увидев его страдания, «царь» решил объявиться на три года ранее положенного срока «для того, что вас не увижу, как всех растащат» [101, с. 175]. В последующие месяцы этот рассказ, рассчитанный на широкую аудиторию, повторялся не только самим Пугачевым, но и людьми из его ближайшего окружения. Это приводило к некоторым разночтениям. Например, Т.И. Падуров на допросе в мае 1774 г. излагал эту часть легендарной биографии следующим образом: «...и был в Польше, в Цареграде, во Иерусалиме, у папы римского и на Дону... да еще и высидел под именем Донскова казака Пугачева в Казане в тюрьме месяцов с 8» [101, с. 187]. Наоборот, краткая версия бытовала в народной традиции и с рассказами самого Е.И. Пугачева была связана лишь косвенно, частично, на что специальное внимание обратил К.В. Чистов [123, с. 164]. По этой версии, Петр III, избежав смерти во время переворота 1762 г., уходит из России за рубеж — в Царьград, а затем в Рим — «для испрашивания помощи, дабы он был по-прежнему в России государем». Маршрут зарубежных скитаний «Петра III» — Пугачева, таким образом, выглядит здесь существенно сокращенным. Эти рассказы, особенно их пространная версия, могут быть отнесены к числу любопытнейших черт пугачевского варианта народной легенды о Петре III: в них вымысел сочетается с деталями, в основе которых лежали подлинные эпизоды из жизни самого Е.И. Пугачева.

Итак, детали, за которыми просматриваются исторические реалии. Они касались его действительного пребывания не только на Дону, где он родился и жил до середины 1771 г., на Тереке и в Казани, но и за рубежом, где Пугачев впервые оказался в 1759 г. как участник Семилетней войны. Вот, например, что можно прочитать об этом в записи допроса его в Яицком городке 16 сентября 1774 г.: «По выступлении с Дону пришли мы в местечко Познани, где и зимовали. Оной корпус, сколько ни было войск в Познани, состоял в дивизии графа Захара Григорьевича Чернышева. Потом из Познани выступили в местечко Кравин, где ночною порою напали на передовую казачью партию прусаки, хотя урону большаго не было, однакож, учинили великую тревогу... Из Кравина выступили в Кобылин. Тут или в другом месте, не упомню, пришло известие из Петербурга, что ея величество, государыня императрица Елисавета Петровна скончалась, а всероссийский престол принял государь император Петр Третий. А вскоре того и учинено с пруским королем замирение, и той дивизии, в коей я состоял, велено итти в помощь прускому королю против ево неприятелей. А недоходя реки Одера идущую ту дивизию, над коей, как выше сказано, шеф генерал граф Чернышев, встретили пруские войски, и чрез Одер вместе перешли. А на другой день по переходе сам его величество [Фридрих II] ту дивизию смотрел. Были у прускаго короля — сколько время, не упомню. Отпущены были в Россию. При возвращении ж в Россию, перешед реку Одер, пришло известие из Петербурга, что ея величество, государыня Екатерина Алексеевна, приняла всероссийский престол, и тут была в верности присяга, у которой и я был» [89, № 3, с. 132—133].

Участие в заграничных походах существенно расширило кругозор донского казака, обогатило его немалым жизненным опытом (а уж впитывать новые впечатления, запоминать мельчайшие детали и анализировать увиденное он умел хорошо) — об этом свидетельствовали и приведенные выше строки протокольной записи. Поскольку же часть маршей в 1759 — первой половине 1762 г. происходила и на территории тогдашней Речи Посполитой, Е.И. Пугачев имел возможность познакомиться также и с польским населением (часть, в которой служил молодой казак, останавливалась в Познани и в другом крупном польском городе Торунь). Спустя четыре года в отряде есаула Е. Яковлева он вновь оказался в приграничных районах Речи Посполитой: «Служба наша в то время состояла: выгонять из Польши российских беглецов, кои жили тамо в разных раскольничьих слободах» [89, № 3, с. 133]. А заодно Пугачев познакомился и с Малороссией, поскольку при выполнении этого задания его отряд побывал и в Чернигове.

Возможно, именно поэтому вспомнил он в 1772 г. об этих местах, лишившись «правильных» документов и обдумывая способ получения официального российского паспорта. Во всяком случае, в протоколе его допроса в Симбирске четко записано, что в Слободскую Украину Пугачев пробирался, «имея намерение итти в Польшу» [89, № 5, с. 110].

Позднее Екатерину II настораживало пребывание Пугачева в соседней стране. Уже в первом манифесте о его самозванстве 15 октября 1773 г. подчеркивалось, что Пугачев «бежал в Польшу в раскольничьи скиты..., возвратясь из оной под именем выходца». Сам по себе этот факт стал известен властям еще в декабре 1772 г., после ареста будущего предводителя Крестьянской войны в Малыковке. Но теперь их беспокоило другое: не было ли связано принятие им имени Петра III с подстрекательством со стороны конфедератов? Об этом, в частности, выпытывали у двоюродного племянника Пугачева — Федота, который носил ту же фамилию Пугачев, а донской полк И.Ф. Платова, в котором он служил, участвовал в «усмирении конфедератов». В конце 1774 г. Ф.М. Пугачева арестовали, и попал он в руки самого кнутобойцы С.И. Шешковского, возглавлявшего зловещую Тайную экспедицию. Делу, стало быть, придавалось значение чрезвычайное. Впрочем допрос ничего существенного не дал. Ф.М. Пугачев показал, что его родственник «в Польше против конфедератов не был». Воистину, у страха глаза оказывались велики [16, № 512, ч. 1, л. 461 об].

Что же известно о пребывании Е.И. Пугачева летом 1772 г. в Речи Посполитой? Прежде всего уточним: он перешел рубеж, направляясь к раскольникам на Ветку. Иначе говоря, Е.И. Пугачев находился не в собственно польских землях, которые его мало интересовали, а на белорусской территории, до 1772 г. входившей в состав Речи Посполитой. Но и здесь пробыл он недолго, нанимался на сенокосы, готовясь идти к Добрянску. Он общался главным образом с русскими старообрядцами и местным белорусским населением. В результате этого общения, а также бесед со встретившимися ему людьми на Добрянском форпосте у Е.И. Пугачева окончательно созрело решение, к которому он был психологически подготовлен своим жизненным опытом — принять имя Петра III. Но почему именно здесь?

«Не подлежит сомнению, — отмечает К.В. Чистов, — что Пугачев не только знал легенду, но и слышал о деятельности некоторых самозванцев» [123, с. 147]. И предшествующая традиция народного самозванчества, не обязательно даже связанного с именем Петра III, могла оказать на Пугачева определенное влияние: как ни как, а он и вождь Крестьянской войны XVII в. С.Т. Разин были земляками. И невозможно себе представить, чтобы будущий «Петр III» — Пугачев не слышал о своем знаменитом предшественнике, чье имя прочно вошло в фольклор. Но нельзя забывать и о другом: путь через Черниговщину, где Пугачев уже бывал в 1766 г., проходил через места, совсем недавно бывшие свидетелями выступлений первых самозванцев, использовавших имя Петра III: Н. Колченко и А. Асланбеков объявились в 1764 г. именно на Черниговщине, а Г. Кремнев и П. Чернышев действовали годом позже сравнительно недалеко, в Воронежской губернии. Кроме того, в этих малороссийских и южнорусских районах появлению первых самозванцев предшествовали упорные слухи, будто Петр III жив и разъезжает по округе. Трудно предположить, чтобы все это эхом не отозвалось в душе Пугачева, вообще очень внимательного ко всему, что он видел и слышал. Жребий был брошен, и выбор был сделан тогда же, в августе 1772 г., в Добрянске. И прав А.И. Андрущенко, который отметил, что возвращение Пугачева «в Россию, на Иргиз, поближе к яицким казакам было шагом преднамеренным и целеустремленным» [27, с. 149]. И неудивительно, что позднее, уже выступая в роли «Петра III», народный вождь с полным основанием называл Польшу одним из этапов своих зарубежных странствий.

Совершенно иной смысл имеет включение в этот маршрут Иерусалима, Египта, Рима и Царьграда — ведь в этих местах ни реальный Петр III, ни тем более носитель его имени заведомо никогда не бывали. Корни этой географии оказываются качественно иными. Они уходят в традиции русского фольклора, а отчасти и к таким жанрам древнерусской литературы, как «хожения», «жития святых» и повести: в них Царьград (именно Царьград, а не Константинополь и тем более не Стамбул), Египет и Иерусалим упоминаются многократно. Между этими традиционными мотивами, известными в народе, и сюжетом зарубежных странствий «Петра III» — Пугачева обнаруживается поразительное сближение, доходящее до почти полного отождествления. Вот лишь один пример.

В былине «Добрыня и Алеша», записанной выдающимся русским славистом А.Ф. Гильфердингом в 1871 г. на Онеге, Илья Муромец говорит:

Я ведь три года́ стоял под Царе́м под градом
Я ведь три года́ стоял под Еросо́лимом
Я двенадцать лет Ильюша на разъездах был.

[90, С. 120].

И почти текстуальное совпадение — слова Е.И. Пугачева в передаче М.А. Шванвича: «Вот детушки! Бог привел меня еще над вами царствовать по двенадцатилетнем странствовании: был во Иерусалиме, в Царьграде, в Египте» [123, с. 152]. Добавлен Египет, зато урочный срок — 12 лет назван тот же (правда, в ряде случаев Пугачев добавлял, что «объявился» раньше срока, чтобы помочь народу). В этом контексте и польская тема обретала особый, тоже в значительной мере не реальный, а фольклоризованный смысл, становясь одним из способов идейно-политической полемики с правительственными манифестами.

Кючук-Кайнарджийский мирный договор с Османской империей был подписан лишь в июле 1774 г. Внешнеполитические трудности порождали у Екатерины II подозрения о возможных контактах пугачевцев с иностранными силами или внутриполитической оппозицией. Неуверенность Екатерины II в своем положении (она даже намеревалась бежать из России, если бы повстанцы двинулись на Москву) усугубляла самые невероятные подозрения в отношении повстанцев. И вот во время трагического для Пугачева сражения у Солениковой ватаги в числе прочих трофеев царский полковник Михельсон захватил знамя гольштейнского полка барона Дельвига, расформированного после свержения Петра III. Узнав об этом, императрица снова заподозрила существование прямой связи пугачевцев с окружением либо ее покойного супруга, либо Павла Петровича. В письме 15 сентября 1774 г. она потребовала (повторив это 3 октября) от московского генерал-губернатора кн. М.Н. Волконского выяснить, как это знамя попало к Пугачеву. Но выяснилось, что наделавшее столько шума знамя повстанцы незадолго перед тем 15 августа отбили у правительственных войск. Глубокий знаток архивных материалов процесса Р.В. Овчинников справедливо отмечает, что намерение Екатерины II выдать «бунт» за акцию, якобы инспирированную враждебными ей внутренними или внешними силами, потерпело полный провал [89, № 3, с. 127]. И неудивительно: подлинные причины возникновения крестьянской войны заключались в коренных пороках феодально-крепостнической системы, представителем и олицетворением которой Екатерина II являлась. «Не Пугачев важен, важно общее негодование», — писал в то время Д.И. Фонвизину никто иной, как А.И. Бибиков [102, т. 9, ч. 1, с. 45]. Так думали многие трезвомыслящие представители российского дворянства, хотя неумолимая логика классовой борьбы и приводила их в ряды усмирителей пугачевского движения.

«...Я не ворон, а вороненок, а ворон-то еще летает», — гордо бросил П.И. Панину плененный, но не сдавшийся Емельян Пугачев, уже переставший быть «Петром III». На Болотной площади в Москве в присутствии многочисленных толп он был 10 января 1775 г. казнен. Вместе с ним на высоком помосте сложили свои головы его верные сподвижники Тимофей Иванович Падуров, Афанасий Петрович Перфильев, Василий Иванович Торнов и Максим Григорьевич Шигаев. В феврале того же года в Уфе был казнен еще один соратник Е.И. Пугачева — Иван Никифорович Зарубин — Чика.

Дворянская Россия торжествовала. А вместе с ней славили победу над восставшими монархи и правящие круги соседних европейских государств. Но ненадолго.

Скоро вновь понеслись во все концы дворянской Европы тревожные вести. На этот раз из Вены: в Чешских землях начиналось крестьянское восстание. И было в этих событиях нечто такое, что Екатерина II, узнай она тогда об этом, пришла бы снова в смятение: в северо-восточной Чехии, неподалеку от города Хлумец, весной 1775 г. объявился «русский принц».