Известие о том, что Пугачев оставил позади себя большую часть войск, высланных для его преследования, и приближается к реке Каме, было крайне неприятно императрице. «Ее величество, — писал Г.А. Потемкин к графу З.Г. Чернышеву1, — из рапорта г. Брандта с неудовольствием изволила усмотреть, как Пугачев, столь грубый разбойник, умеет, однако же, отыгрываться от наших генералов».
Приписывая прорыв самозванца в Казанскую губернию оплошности и бездеятельности главнокомандующего князя Щербатова, императрица приказала отозвать его ко двору, а вместо него был назначен 8 июля главнокомандующим князь Петр Михайлович Голицын2. Князю Щербатову приказано было прибыть в Петербург для изустного донесения «о настоящих того края обстоятельствах»3.
Отсутствие войск в приволжских губерниях и опасение, что Пугачев может свободно дойти и до Москвы, заставили правительство, «для избежание всякого нечаянного случая», отправить в распоряжения князя М.Н. Волконского Великолуцкий пехотный полк из Петербурга, донской Краснощекова из Новгорода и Владимирский драгунский — из Вязьмы4.
«Уповая, — писала при этом императрица князю Голицыну5, — что указ мой, о принятии начальства над войсками, к вам уже дошел, потому и уведомляю вас, что я, получив известие, что злодей с его толпой впал в пределы Казанской губернии, приказала нарядить полки: пехотный Великолуцкий, донской казачий и драгунский Владимирский — последние два скоро в Москву прибудут. Командир оным назначен от меня генерал-майор Чорба. Сие войско будет в окружности Казани, как обсервационное, которому, по усмотрению пользы, действовать согласно с вами.
Вам же предполагаю я за полезное учредиться так, чтобы деташементы генерал-поручика Деколонга сочиняли кордон ради охранения границ сибирских, куда бы злодеям вход заградили. Такой же кордон нужен и к стороне башкирцев, на что пехоты вашей достаточно будет.
Обеспечив таким образом проходы неприятелю, удобно вы можете обращаться на поиски, имея при себе главную часть конницы и небольшое число облегченной пехоты, которая нужна вам ради прикрытия артиллерии. И с сим легким корпусом, следуя по пятам злодеев, не трудно будет прижать их к которому ни есть неподвижному пехотному вашему посту или к деташементам, расположенным на кордоне. Ежели вы, на месте будучи, не предусматриваете чего неудобного в сем моем предположении, то, соображаясь оному, снеситесь с г. Деколонгом и начинайте с Богом.
Я ожидаю от усердия вашего ко мне полезных следствий».
Волнения, возникшие в Нижегородской губернии, были причиной того, что указ и рескрипт были получены только в конце июля и князь П.М. Голицын мог вступить в командование войсками лишь 1 августа6.
Первой заботой главнокомандующего было увеличить число войск за Волгой и сформировать отряды для уничтожения шаек, бродивших по Казанской губернии. Для действий за Волгой был составлен отряд из 500 гренадер и егерей, двух эскадронов изюмских и одного бахмутских гусар, 250 донских и 100 малороссийских казаков. Приняв над ними личное начальство, князь Голицын намерен был следовать за отрядами, преследовавшими самозванца, и служить им резервом. Для уничтожения же бродивших шаек был сформирован особый небольшой отряд и направлен прежде всего по реке Вятке. Отряд этот был подчинен генерал-майору П.С. Потемкину, принявшему на себя командование войсками, как находившимися в окрестностях Казани, так и имеющими прибыть туда впоследствии.
Быстрота, с которой двигался самозванец, заставила главнокомандующего приказать всем начальникам отрядов, чтобы они покупали лошадей, не стесняясь числом их, а в случае нежелания жителей продать брали безденежно и выдавали квитанции7.
Все эти распоряжения внушали надежду на лучший исход дел. «Я уповаю, всемилостивейшая государыня, что дела возьмут другой оборот, — писал П.С. Потемкин8. — По дозволению вашего величества откровенно доложить осмелюсь, сколь ни оскорбительно, что злодей успел выжечь Казанский форштадт, однако же сравниться сие не может с тем, что ежели бы сей изверг со всей своей многочисленной толпой, коснувшись Казани, перешел р. Волгу и шел далее [?]. Дерзаю молвить, что следствия тогда были бы тысячу раз ужаснее [?].
Весьма ослабно пекся губернатор [Брандт] о соблюдении города, но столько же слабо командир воинский [князь Щербатов] пекся соблюсти пространство империи, в которую теперь впустили злодея. Я с отчаянием нашел [прибыл] на таковые обстоятельства, и, не имея возможности помочь к пользе дел и службы вашего величества, имею вечное сокрушение, что был в числе [тех], кои не могли спасти Казань, хотя сам Бог свидетель, что я не щадил жизни моей, но сего не довольно было, [чтобы] соблюсти город и поправить дела».
Так, желая оправдать себя, П.С. Потемкин обвинял больного и на другой день скончавшегося казанского губернатора фон Брандта. Нам известна деятельность последнего, и справедливо напомнить здесь, что Брандт сделал все, что было возможно в том положении, в котором он был поставлен.
7 августа отряд, назначенный для действий под личным начальством князя Голицына, переправился через Волгу, а на следующий день князь Петр Михайлович получил приказание сдать начальство над войсками вновь назначенному главнокомандующим графу Петру Ивановичу Панину.
После переправы Пугачева через Каму правительство стало получать все более и более тревожные известия. 16 июля было получено в Москве донесение о разорении Казани и просьба нижегородского губернатора о помощи. Не имея в своем распоряжении свободных войск, князь М.Н. Волконский приказал Владимирскому гарнизонному батальону следовать немедленно в Нижний Новгород. «Здесь, в городе, — писал он императрице9, — о сем несчастий не ведают. Я сие и таковые известия весьма тайно содержу, дабы город в робость не пришел, а всякий час известий о Казани ожидаю, не подоспеют ли войска вашего императорского величества10 к избавлению Казани и к сокрушению сего злодея».
Письмо это, полученное в Петербурге 21 июля, произвело на всех большое впечатление: явилось опасение за внутренние губернии и даже за Первопрестольную столицу. Екатерина II собрала Государственный совет и объявила ему, что для спасения империи намерена сама ехать в Москву и принять на себя все распоряжения по усмирению восстания. Императрица требовала, чтобы члены совета высказали свое мнение относительно ее намерений. Все молчали, молчал и граф Н.И. Панин. «Я оное [молчание] выдерживал и для того одного, — писал он брату11, — что при всяком оттуда известии я всегда сказывал, что дело сие бедственное и что не одними вооруженными руками оное поражено быть может, а надобен человек с головой».
Видя всеобщее молчание, Екатерина II обратилась тогда прямо к графу Н.И. Панину и требовала, чтобы он сказал, хорошо или дурно она это делает?
— Не только нехорошо, — отвечал Панин, — но и бедственно в рассуждении целости империи. Такая поездка увеличивает вне и внутри империи настоящую опасность, более нежели есть она на самом деле, может ободрить и умножить мятежников и повредить даже дела наши при других дворах.
Императрица старалась выяснить ту пользу, которая может произойти от ближайшего ее прибытия к театру действий, и была поддерживаема в этом Г.А. Потемкиным. Князь Г.Г. Орлов, писал Панин, «с презрительной индифферентностью все слушал, ничего не говорил и извинялся, что он не очень здоров, худо спал и для того никаких идей не имеет. Окликанные дураки Разумовский и Голицын твердым молчанием отделались. Скаредный Чернышев трепетал между фаворитами, в полслова раза два вымолвил, что самой ей ехать вредно, и спешил записывать только имена тех полков, которым к Москве маршировать вновь повелено. Вице-канцлер один, по своей способности, мои рассуждения открыто подкреплял. Забыл сказать о дураке Вяземском. Ему полюбились манифесты и казанских дворян вооружения, и потому представлял только, чтоб то и другое на Москве сделано было».
Как ни глупы и молчаливы были, по словам графа Н.И. Панина, все собравшиеся, но они, отклонив поездку императрицы в Москву, постановили: 1) послать в Первопрестольную столицу сверх отправленных уже туда войск еще два полка пехоты, один гусарский, один казачий и одну легкую полевую команду с несколькими орудиями; 2) возбудить московское дворянство к набору на свои средства конных эскадронов по примеру казанского, и 3) отправить в Казань для командования войсками знаменитую особу, с такой же полной мочью, какую имел покойный генерал Бибиков12.
Вопрос, кто будет этой знаменитой особой, крайне интересовал графа Н.И. Панина, и ему хотелось примирить своего брата с императрицей и назначить его главнокомандующим. Желание это было настолько сильно, что в тот же день после обеда, во дворце, он отвел в сторону Г.А. Потемкина и объявил ему, что для отвращения бедствия, угрожающего империи, он сам решился ехать против Пугачева или же ручается за брата своего графа Петра Ивановича, что он, при всей своей дряхлости, возьмет на себя труд спасать отечество даже и в том случае, если бы его необходимо было нести на носилках (?).
Граф Никита Панин просил Г.А. Потемкина доложить немедленно о том императрице, если она того желает и никого лучшего избрать не может. Потемкин понял, что Панины дают ему средство привлечь на себя их внимание, склонить на свою сторону и впоследствии могут быть ему полезны для борьбы с противной ему партией. Согласившись на просьбу министра иностранных дел, Потемкин пошел в кабинет Екатерины, а вслед за ним вошел туда же и Н.И. Панин. Положение императрицы было нелегкое. Тяжело и горько ей было призывать к деятельности «персонального своего оскорбителя», но обстоятельства требовали жертвы, и великая женщина для пользы дела пошла на уступку. «Излишне будет, — сообщал граф Никита Панин брату, — подробно описывать все те разговоры, которые при том происходили, а довольно только сказать, что государыня, будучи весьма растрогана сим моим поступком, божилась предо мной, что она никогда не умаляла своей к тебе доверенности, что она совершенно уверена, что никто лучше тебя отечество не спасет, что она с прискорбием тебя от службы отпустила, что она не отважилась тебя призвать к настоящему делу по тому одному, что ты уже вышел из службы, и что, наконец, с чувствительной радостью теперь слышит мое обнадеживание, что ты не отречешься в сем бедственном случае еще служить ей и отечеству».
Такое заявление императрицы было принято Никитой Паниным за окончательное решение «жребия» его брата, и он на другой же день отправил в Москву родного племянника Г.А. Потемкина, гвардии поручика А.Н. Самойлова13. Последнему было передано письмо графа Н.И. Панина и словесно поручено Г.А. Потемкиным убедить графа Петра Панина, чтобы он «просил государыню всеподданнейшим отзывом о желании его служить и быть полезным государству, для укрощения беспокойств»14.
Граф Н.И. Панин также советовал брату прислать письмо императрице, с выражением полной готовности посвятить остаток своих дней на службу ей и отечеству, и обещал промыслить (придумать) те основания, на которых ему должно быть поручено командование войсками, и позаботиться о той помощи, которая может быть ему необходимой.
Между тем по окончании совета и в тот же день, 21 июля, было приказано немедленно и на подводах отправить в Первопрестольную столицу: из Петербурга — Воронежский пехотный и донской Платова полки с 12 орудиями; из Новгорода — Ладожский пехотный полк и четыре эскадрона Венгерского гусарского полка. Взамен их направлены в Петербург: из Финляндии Кексгольмский пехотный и из Дерпта — Казанский кирасирский полки15.
Через день, 23 июля, было получено в Петербурге донесение фельдмаршала графа П.А. Румянцева о заключении мира с Турцией. Известие это обрадовало и ободрило правительственных деятелей. «Время, в которое произошло это событие, — писал сэр Роберт Гуннинг16, — придает ему еще большее значение, ибо за два дня до получения этих известий здесь преобладало общее уныние».
Императрица считала день сей счастливейшим в своей жизни, потому что мир доставил покой, столь нужный для империи17, и был заключен на таких условиях, которых «ни Петр Великий, ни императрица Анна за всеми трудами получить не могли».
«Теперь, — прибавляла Екатерина II в письме П.С. Потемкину18, — осталось усмирить бездельных бунтовщиков, за коих всеми силами примусь, не мешкав ни единой минуты».
«С неизреченным восхищением радости, — отвечал П.С. Потемкин19, — имел я счастье получить высочайшее вашего императорского величества уведомление о совершении толь славного с Портой мира. Не только Петр I, императрица Анна не имели сего счастья и славы, но с самого начала возвышение блистательной Порты не имел никто из воюющих с оной державой таковой поверхности над турками20.
Позвольте, всемилостивейшая государыня, принося всеусердное подданническое мое поздравление, вернейшему рабу осмелиться перед лицом вашего величества открыть мысли мои. Сей мир не одну только славу оружия возвышает, но перед целым светом доказывает премудрость владеющей монархини Российской державой и великость ее духа. Кто чувствует прямо и видит обстоятельства по положению дел, тот совершенно разберет, коль неизреченно мужество и твердость души вашей. Когда страшная война с Портой, разделяя силы российского оружия, объемля круг от Кавказских гор до Белого моря, тогда Европа чаяла видеть Россию на краю падения. Премудрые учреждения вашего величества и высокие предприятия явили всем державам, что может сделать государыня, имея дух столь великий! Следственная монархиня, может быть завидуя славе вашего императорского величества, оставила продолжать войну двух империй, льстяся, не тратя ни войска, ни денег, возвратить потерянные земли несчастной войной, но весьма обманулась.
Совершенный с Портой мир возвысил славу пресветлого вашего имени, укротил надменность завидующих держав, обрадовал народ и преподает ближайшие средства к искоренению внутреннего врага. Колико твердости надлежит иметь к преодолению всех трудностей и находить на исправление каждого приключения новые способы!
Наконец, всемилостивейшая государыня, дерзну я сказать пример: Август Кесарь дал мир врагам своим, но воюющие с ним страны были все малы в рассуждении Рима. Ваше величество даруете мир такой державе, которая страшной казалась всему свету. Петр I, имея войну с шведами, был утружден внутренним замешательством, но замешательство тогда было между особ единой крови, и каждая сторона имела настоящий предмет (?). Враг, волнующий ныне Россию, яко исчадие самого ада, обольстил невежество народа коварно мнимой льготой и вольностью, — несравненно тягостнее, но верные войска вашего величества преодолеет буйство народа и дерзость самозванца. Имея ныне более свободы к истреблению его, уповать должно, что сие скоро кончится. Бог благословит высочайшее намерение вашего величества ко излиянию в народе совершенного спокойствия и блаженства. Сие есть дело великого духа вашего величества, чтоб наказать неблагодарный народ и миловать врагов своих».
Опасаясь более всего за Москву и под влиянием первых радостных впечатлений о заключении мира и освобождении находившихся за границей войск, Екатерина II намерена была отправить из обеих действующих армий всех генералов тех дивизий, которые имели постоянные квартиры в губерниях: Казанской, Нижегородской и Московской. Каждый генерал должен был взять с собой небольшой конвой и по дороге распускать слух, что за ними идут войска. Впоследствии, успокоившись, императрица отменила свое предположение и приказала отправить только одного Суворова.
Вместе с тем решено было сосредоточить небольшой отряд в Касимове, как в пункте, из которого было весьма удобно действовать на Москву и Нижний Новгород21. С этой целью главнокомандующему 2-ю армией предписано было командировать из Воронежа в Касимов два гусарских и два пикинерных полка, под общим начальством генерал-майора Аполлона Волкова22, а из Новгорода отправить в Москву на подводах Лейб-кирасирский полк23 и Смоленский конный ландмилицкий полк24.
«Сверх того, советую вам, — писала императрица князю Волконскому25, — призвать к себе московских дворян или, по крайней мере, таковых из них, кои надежны быть могут на своих людей или же вооруженных имеют, и предложите им от себя, чтобы они, по примеру предков своих, вооружили колико могут надежных людей, для общей от злодеев обороны. Можайские дворяне, во время последнего московского мятежа, готовы были во время язвы идти к Москве. Я чаю, они и ныне не откажутся от сей службы. На Москве, чаю, найдется много и таковых, кои служат и служили: ваше дело разбудить ревность везде тут, где она быть может, и, чаю, никто не откажется ее в сем случае оказать. Употребите всех тех, кои способны быть могут, где б употреблены ни были для общей обороны. С моей стороны же ничего не оставлю, чтоб злу сему сделать конец. Неужели, чтоб с семью полками вы не в состоянии найдетесь Пугачева словить и прекратить беспокойствие? Я надеюсь, что Чорба к вам приехал. Я фельдмаршалу приказала генерал-поручика Суворова прислать к вам наискорее. Боже дай, чтоб все сие в скором времени прекратилось, в чем и надежду имей на святую Его волю.
Я надежду имею на Петра Дмитриевича Еропкина, что он вам весьма хороший и усердный помощник будет в сем случае. Скажите ему сие от меня. Я уверена, что делом и советом он вас не покинет».
Уставив орудиями всю площадь перед своим домом26, князь Волконский усилил разъезды по городу, приказал полиции зорко следить за всеми сборищами и предполагал, в случае опасности, разделить город на части и поручить каждую одному сенатору, а для содержания внутренней тишины вооружить дворян с их людьми. 25 июля московский главнокомандующий объявил московским департаментам Правительствующего сената, что Пугачев двинулся на Курмыш и намерен сделать покушение на Москву. Сенат постановил разослать приказание по всем городам Московской губернии, чтобы денежные суммы были отправлены в Первопрестольную столицу и все сведения о действиях самозванца были сообщаемы в тот же день с нарочными. Сенат призывал к самозащите как дворян, так и мещан, присовокупляя, что всего «пространно предписать не можно, но благоразумный воевода найдет случай и способы показать тем знаменитую отечеству услугу»27.
Получивши это распоряжение, провинциальные канцелярии просили прислать им порох, ружья, орудия и войска. Князь Волконский отвечал, что пока не предвидится в этом надобности, и как вся злодейская толпа «состоит из одной сволочи невооруженных крестьян без артиллерии и ружей, то всякий градоначальник, с содействием дворянства и мещан, все его [Пугачева] стремление без дальнего вооружения отразить может».
Между тем через день после собрания Сената было получено письмо нижегородского губернатора Ступишина, в котором он сообщал, что мятежники вступили уже в Нижегородский уезд и разделились на две части: одна направилась к селу Лыскову, а другая — к Мурашкину. Оба селения отстояли от Нижнего не далее 80 верст, на двух больших дорогах: первое — на нижегородской, а второе — на алатырской. 23 июля нижегородский губернатор еще не знал, куда направится сам Пугачев, и, считая себя не в силах предпринять что-либо к умиротворению губернии, решил защищать только крепость и просил помощи.
«Ваше сиятельство, — писал он князю Волконскому28, — примите труд в таковом опаснейшем случае защитить и избавить многих невинных от его варварства». Московский главнокомандующий тотчас же отправил в Нижний 200 человек донских казаков с подполковником Архаровым, вызвавшимся добровольно командовать этой летучей командой, и сформировал отряд из 300 человек Нарвского пехотного полка, всего Владимирского драгунского и донского казачьего Краснощекова полков, с несколькими орудиями. Поручив этот отряд генерал-майору Чорбе, князь Волконский приказал ему выступить из Москвы и, остановившись в 50 верстах от нее, выслать разъезды по владимирской, коломенской и касимовской дорогам. В таком положении Чорба должен был дождаться прибытия к нему Великолуцкого полка и тогда возвратить команду Нарвского полка обратно в Москву, а с остальными войсками перейти в наступление для истребления мятежников и усмирения края29.
Независимо от этого тотчас после получения вышеприведенного нами письма императрицы князь Волконский собрал к себе 3 августа всех дворян, живших в Москве и, объявив им о появлении мятежнических шаек в Нижегородской губернии, предложил сформировать на свой счет гусарский корпус и выбрать шефа. Дворяне приняли предложения единодушно и избрали шефом графа Петра Борисовича Шереметева. Собрание постановило, чтобы каждый дворянин поставил столько гусаров, сколько может, но из людей вполне надежных, хорошо вооруженных и доброконных. Гусары должны были жить в домах своих господ и собираться для обучения по приказанию шефа, на обязанность которого возложено разделить их на эскадроны, обучить их и снабдить офицерами и унтер-офицерами30. При этом князь Алексей Хованский, имевший суконную фабрику, пожертвовал на обмундирование гусар 6 тысяч аршин сукна безденежно31.
«Здесь, — писал князь Волконский32, — за раскольниками недреманным оком через полицию смотрю, но еще никакого подозрения найти не могу; впрочем, всемилостивейшая государыня, здесь все тихо и страх у слабых духом уменьшается».
Не так смотрел на спокойствие Первопрестольной столицы граф Петр Иванович Панин, уже предваренный братом, что императрица имеет в виду назначить его главнокомандующим всеми войсками, употребленными для усмирения восстания. В его интересах было представить состояние дел в более печальном положении, чтобы получить более обширные полномочия и усилить свои заслуги. Граф П.И. Панин уверял своего брата, что жители Москвы и «весь род всего дворянства терзаются внутренне и обливаются слезами, ужасаясь и ожидая с собой жребия, случившегося в Казанском форштадте; что они, видя обширный город обнаженным от войск, не знают, что делать, куда и когда отправлять свои семейства»33. Граф П.И. Панин просил брата пасть к ногам государыни, вместо него, омыть их слезами благодарности за возобновление доверенности и уверить ее, «что никто никогда в ненарушимой моей верности и усердии собственно к ее величеству и к отечеству не превосходил и не превзойдет, потому что я не притворством, но существом службы на оное готов был и есмь всегда посвящать мой живот».
«Повелевайте, всемилостивейшая государыня, — писал он в тот же день Екатерине34, — и употребляйте в сем случае всеподданнейшего и верного раба своего по вашей благоугодности. Я теперь мысленно пав только к стопам вашим с орошением слез приношу мою всенижайшую благодарность за всемилостивейшее меня к тому избрание, и дерзаю всеподданнейше испрашивать той полной ко мне императорской доверенности и власти, в снабжениях и пособиях, которых требует настоящее положение сего важного дела и столь далеко распространившегося весьма несчастливого приключения».
Доверенность и власть, о которых мечтал граф П.И. Панин, были весьма обширны. Он желал, чтобы ему были подчинены не только войска, но все гражданское население, судебные места, правительственные учреждения, городское управление и чтобы над всем подчиненным ему населением он имел власть живота и смерти; чтобы он имел право избирать себе сотрудников, ставить правителей и удалять их; чтобы он, не испрашивая каждый раз повеление, мог по своему произволу и усмотрению распоряжаться всеми войсками, находящимися внутри империи; чтобы к нему было прислано тотчас же из каждого полка гвардии по 8 человек обер- и унтер-офицеров и по 50 человек из каждого гренадерского полка. Из них он намерен был составить себе конвой, как доказательство «строгого попечения о злодейском пресечении ее императорского величества». Сверх того, граф П.И. Панин просил, чтобы ему была отпущена достаточная сумма денег, но не ассигнациями, а золотом и серебром; чтобы ему было прислано подробное расписание войск, употребленных для усмирения бунта, и список генералов.
«Вот, любезнейший друг, — прибавлял он в письме брату35, — по первым моим соображением все те пункты, которые мне теперь предсказывали единственные истинные верность и усердие к возлагаемому на меня делу, без помещение отнюдь ни в чем никакого собственного вида и прихоти, в том будьте вы за меня порукой и предстателем в исходатайствовании мне оных, так как и вперед лучшим нежели прежде о защищении меня и подчиненных моих от завистников и клеветников, дышащих и живущих в своих званиях не прямыми действиями службы, но единственными ухищрениями происков, на превозмножение власти своей над истинными заслугами».
Ревностный защитник интересов брата, граф Н.И. Панин с своей стороны представил императрице полученное письмо и записку, в которой предлагал сообщить графу Петру Панину все сведения о секретных комиссиях и подчинить их ему, а также разрешить вопрос о содержании как самому главнокомандующему, так и находящимся при нем лицам36.
Письмо и записка ясно указали императрице на непомерное властолюбие обоих братьев. «Увидишь, голубчик, из приложенных при сем штук, — писала она Г.А. Потемкину37, — что господин граф Панин из братца своего изволит делать властителя с беспредельной властью в лучшей части империи, т. е. Московской, Нижегородской, Казанской и Оренбургской губерниях, а sous-entendu есть и прочие; что если сие я подпишу, то не токмо князь Волконский будет и огорчен и смешон, но я сама ни малейше не сбережена, но пред всем светом первого враля и мне персонального оскорбителя, побоясь Пугачева, выше всех смертных в Империи хвалю и возвышаю. Вот вам книга в руки: изволь читать и признавай, что гордые затеи сих людей всех прочих выше».
Уступая навязчивости графа Н.И. Панина и отчасти мнению его партии, императрица 29 июля назначила графа Петра Ивановича Панина главнокомандующим войсками38. Пожаловав ему 5 тысяч рублей на подъем и 5 тысяч на чрезвычайные расходы, Екатерина подчинила ему только те войска, которые были уже назначены для истребления мятежа и находились на театре действий, и гражданское управление в губерниях Казанской, Оренбургской и Нижегородской, «яко такие три губернии, в которых разврат и неустройство духов уже открылось». Предоставляя графу П.И. Панину замещать только те военные и гражданские должности, которые остались вакантными, лицами по его выбору и хорошо ему известными, императрица не подчинила ему ни секретных комиссий, ни предоставила власти «живота и смерти» в подчиненных ему губерниях. Напротив того, зная характер графа П.И. Панина и его взгляды относительно так называемой черни, Екатерина II старалась указать ему, что всякая жестокость ей ненавистна. «Намерение наше, — писала она графу П.И. Панину39, — в поручении вам от нас сего государственного дела не в том одном долженствует состоять, чтоб поражать, преследовать и истреблять злодеев, оружие против нас и верховной нашей власти восприявших, но паче в том, чтоб поелику возможно, сокращая пролитие крови заблуждающих, кое для матернего и человеколюбивого нашего сердца толь оскорбительно, возвращать их на путь исправление, через истребление мглы, духи их помрачившей, восстановлять везде повиновение, покой и безопасность внутреннего гражданского общежития и приводить опять все расстроенные части государственного правления в прежний их порядок».
Для этой последней цели граф Панин был снабжен открытым указом, в котором императрица требовала от гражданских и духовных властей полного содействия главнокомандующему и беспрекословного исполнения всех его приказаний, «на основаниях государственных наших военных и гражданских законов»40.
Таким образом, Екатерина II сделала все, чтобы поставить нового главнокомандующего в известные рамки и не дать ему той обширной власти, которую он наметил в письме к брату от 26 июля.
Все это очень не нравилось обоим братьям. Граф Никита Панин писал брату, что он «с первого дня приметить мог, что сколько по рассудку употребление тебя к настоящему твоему делу ни сочтено было совершенно нужным (?) и необходимым, однако столько же по последней мере сочтено оное внутренне крайним и чувствительным себе уничижением, и, следовательно, растроганное сим чувствие обратилось все против меня, а тот [Потемкин], которому бы надобно было мне служить подпорой, уже от некоторого времени забыл все свои передо мной обеты, и хотя, как я думаю, не сделался мне еще врагом, но по последней мере, по рвению своего высокомерия и надменности, оставил меня так, как и многих других, в которых увидел он, что более ему нет собственной нужды».
Тем не менее граф Никита Панин все еще пытался добиться более широких полномочий брату и с этой целью объяснялся с Г.А. Потемкиным, «с которым, — по его словам41, — никакое и никогда объяснение места иметь не может, потому что он ничего не внемлет или внимать не хочет, а все решит дерзостью своего ума». Принудив, однако же, Потемкина прочитать письмо брата, граф Никита Панин получил от него ответ, что все пункты, испрашиваемые главнокомандующим, разрешены отправленными уже к нему наставлениями; что императрица написала ему письмо, что ведомости о войсках отправлены будут и проч.
Граф Н. Панин был недоволен таким ответом и считал себя обиженным. «Я уверен, мой любезный друг, — писал он брату, — что ты собственным своим проницанием уже довольно постигнешь, в каком критическом положении я теперь, и как очевидно извлекают меня из участвования в твоем деле, как будто бы в возмездие тому, что крайность привела к употреблению тебя, а из сего выходит самое притеснение и всем моим делам. Честью и совестью тебе клянусь, мой друг, что один только настоящий кризис о спасении отечества может меня удерживать, после чего истинно ничто в службе не остановит. Нам уже и на остаток нашего короткого века быть не может никакого другого средства и положения спасти нам свои седины и закрыть глаза с тем именем в нашем отечестве, которое мы себе приобрели».
Граф Никита Панин просил брата для его собственных соображений и дальнейшего поведения сообщать ему копии со всех писем императрицы и в особенности с первого, которое, по словам Потемкина, было написано на двух листах. В этом письме Екатерина сообщала подробно о войсках, поступающих в распоряжение главнокомандующего, и советовала ему согласоваться во всем с князем Волконским, «дабы в сем важном случае ничего проронено не было»42.
Понимая, что предыдущие обстоятельства, когда граф П. Панин находился под надзором князя Волконского, могли поселить вражду между этими лицами, императрица просила московского главнокомандующего забыть все и содействовать графу Н. Панину в усмирении мятежа. «Для Бога, — писала она князю Волконскому43, — для меня и для государства, если между вами есть несогласия, оставьте их и сделайте в сем случае дружелюбно общее дело, дабы тем наискорее истребить народного злодея. Вашими распоряжениями я довольна и желаю вам всякого блага. Ободрите духи и дайте им вашей и моей бодрости при сих печальных, но отнюдь не отчаянных обстоятельствах. Я всевозможные меры беру к вашему вспоможению, а может статься, что и сама к вам буду и с сыном».
Князь Волконский отвечал, что никакой злобы к графу П. Панину он не имеет и будет содействовать ему во всем.
«Мне столь сия монаршая милость чувствительна, — писал он, — что ежели б и подлинно в непримиримой злобе я с ним был, то конечно б для пользы службы вашей и для общего доброго успеха, а паче всего исполняя волю вашу государскую, все бы остатки в сердце недружбы выкинул; но поистине, всемилостивейшая государыня, я никакой злобы против него не имею, разве только как обыкновенно между равными бывает jalousie de métier; но и то, все оставив, чистосердечно и во всем ему, что до меня касаться будет, стану искренно и усердно помогать. Помоги ему Всевышний положенное на него великое дело исправить, что и не сумневаюсь, довольно зная его способные качества, усердие и бодрый дух».
С своей стороны граф П.И. Панин также заверял императрицу, что «с князем Михаилом Никитичем от самой нашей молодости не имели мы и не имеем ничего развращающего приятельский союз наш, который по высочайшей воле вашей сохранить я еще сугубее всячески тщиться буду»44.
И действительно, 2 августа граф Панин получил рескрипт императрицы о назначении его главнокомандующим, а на следующий день князь Волконский уже писал императрице, что он отдал в его распоряжение отряд генерал-майора Чорбы, состоявший из Великолуцкого пехотного и Владимирского драгунского полков, двух эскадронов гусар Венгерского полка под начальством полковника Древица, донского Краснощекова полка и 8 орудий45 — всего численностью в 3162 человека46.
Остальные войска подходили к Москве или сосредоточивались на главнейших пунктах и наиболее вероятных театрах действий. Так, в Оренбурге сверх обыкновенного гарнизона находились: 7-я и 8-я легкие полевые команды и подвижной отряд князя Долгорукого, который, защищая окрестности города, обязан был поддерживать сообщение по новомосковской дороге и сохранять связь с Бугульмой. На половине пути от Оренбурга по новомосковской дороге стоял секунд-майор Юшков с командой, а в Бугульме — полковник Кожин с отрядом. В Башкирии по реке Белой от Уфы к Оренбургу действовал отряд полковника Шепелева и находились неподвижные гарнизоны в деревне Богульчанах, Стерлитамакской соляной пристани и в пригороде Табынске. Защита Верхнеяицкой линии была возложена на отряд генерал-майора Фреймана; город Уфа был обеспечен собственным гарнизоном и прикрыт отрядом подполковника Рылеева, который обязан был сохранять постоянную связь с отрядами Шепелева и полковника Якубовича, стоявшего на половине пути от Уфы к Бугульме и к Мензелинску. В Кунгуре находился отряд подполковника Попова, в Красноуфимске — майора Гагрина, в Екатеринбургской провинции — отряд майора Жолобова, обязанный поддерживать непрерывную связь с отрядом генерал-поручика Деколонга, назначенного для обеспечения Сибирской линии и имевшего в своем распоряжении семь легких полевых команд (с № 9 по № 15).
До восстания за Волгой отряд генерал-майора Мансурова находился в Яицком городке, но с переправой Пугачева через эту реку Мансуров двинулся к Сызрани, а в Яицком городке остался полковник Симонов с двумя некомплектными легкими полевыми командами. Преследование Пугачева было возложено на отряды графа Меллина, Муфеля и полковника Михельсона; резервом для них служил отряд князя П.М. Голицына.
Сверх того, главнокомандующий 2-й армией князь Долгоруков еще до получения указа Военной коллегии, по требованию воронежского губернатора, выслал из Крыма генерал-майора графа Мусина-Пушкина с 10 эскадронами Псковского и Ямбургского карабинерных полков, 500 драгун Астраханского полка и 10 эскадронами Бахмутского и Молдавского гусарских полков. Из той же армии были отправлены: Ряжский пехотный полк к Бахмуту, 5 рот пехоты с артиллерией выдвинуты из-за Буга и направлены на Полтаву. Стоявшему за Доном отряду генерал-майора князя Багратиона приказано переправиться через реку и подвигаться вперед. Получив же указ Военной коллегии, князь Долгорукий приказал генерал-майору Фризелю взять из отряда Мусина-Пушкина два гусарских полка и следовать поспешнее к Касимову, где и сдать их генерал-майору Волкову, а полкам Донецкому пикинерному из Крыма и Луганскому с Кубани следовать в свои границы47.
Таким образом, в распоряжение нового главнокомандующего частью поступили, а частью должны были поступить громадные силы. «Итак, кажется, — писала Екатерина графу П.И. Панину48, — противу воров столько наряжено войска, что едва не страшна ли таковая армия и соседям была». В самом деле, на театре действий уже находились 7 полков и 3 роты пехоты49, 9 легких полевых команд50, 18 гарнизонных батальонов51, 7 полков и 11 эскадронов регулярной кавалерии52, 4 донских полка, 1000 малороссийских казаков53, казанский и пензенский дворянские корпусы. Если прибавить к этому войска, высланные князем Долгоруковым, и отряд генерал-поручика Деколонга, то нельзя не сознаться, что против Пугачева, под конец его действий, была выставлена целая армия.
Одним из первых распоряжений нового главнокомандующего было отправление полковника Древица с двумя эскадронами Венгерского гусарского полка, одним эскадроном Владимирского драгунского полка, 30 донскими казаками и 3 орудиями на Переславль-Рязанский и Ряжск, с целью прикрыть Москву, если бы самозванец повернул на Тамбов54. Граф Панин и князь Волконский более всего опасались этого, и потому главнокомандующий хотя и предписал полковнику Михельсону преследовать Пугачева вместе с отрядами графа Меллина и Муфеля, но просил его сохранить за собой такое положение, чтобы «не только самому самозванцу со всем его скопищем, ниже и отряженным каким-либо от него полкам на какое-либо повреждение здешнего города» покуситься было невозможно55. С этой же самой целью граф П. Панин обещал князю Волконскому не удалять отряд Чорбы от Москвы до тех пор, пока не прибудут все назначенные полки, и просил императрицу отправить находившиеся в Смоленске пехотные роты через Калугу к Шацку и часть полков из Турции и Крыма ввести в границы для усмирения черни и в предупреждение появления одновременно нескольких Пугачевых56.
Представляя картину всеобщего восстания на правом берегу реки Волги и полнейшего неповиновения крестьян своим помещикам, граф П. Панин хотя и не мог отрицать, что в его распоряжение назначено много войск, но просил императрицу обратить внимание на пространство, охваченное бунтом, и на сколько частей необходимо разделить войска, чтобы они могли поспевать всюду.
«Нельзя, всемилостивейшая государыня, не полагать, — доносил он57, — чтобы и все прежде задействованные против сего злодея войска, гонявшись за ним по такому великому пространству земли и во всякое без изъятия суровое годовое время, не могли уже быть в гораздо слабом состоянии, особливо лошадьми, и не пришли бы они в крайнее изнурение, по поспешному теперь перенесению себя к тем местам, куда злодей уже достигнул. К поправлению же и снабжению себя не могли они иметь других средств, как по разоренным злодеям уже местам, кроме таковых, которые бы поселян утверждать могли, что войска вашего императорского величества сохранители их целости, но насупротив того злодей Пугачев, не щадя ничего, ниже самой жизни невинных людей, снабжается и помогает себе всем тем, что у кого где ему вознадобится».
В ожидании усиления себя войсками граф П.И. Панин предписал Древицу идти на Шацк и распускать слух, что за ним идет сам главнокомандующий с 10-тысячным отрядом, для которого и требовать по городам заготовление продовольствия и фуража. Древиц уполномочен был наиболее важных преступников казнить смертью, а остальных наказывать телесно и объявить всем: кто доставит Пугачева живым, тот сверх денежного вознаграждения получит в «податях всегдашнюю от оных и семьи их от рекрутских наборов свободу»58.
Графу П.И. Панину так хотелось скорее поймать Пугачева, что, уступая своему характеру, деспотическому и не любящему противоречий, он рассыпал похвалы своим подчиненным и умолял их о содействии. Разгромом Пугачева, истреблением мятежников и поимкой самозванца, писал он Древицу, «ваше высокоблагородие сделать можете заслугу перед ее императорским величеством и перед всей Империей важности в самой вышней степени, на воздаяние не только вам, но и потомкам вашим, на благодарность от всех сынов российских, и на прославление имени вашего дотоле, доколе сия империя стоять будет. А ко мне сделаетесь вы не подчиненным, но обязательным навсегда другом».
Точно так же в предписании Михельсону59 главнокомандующий выражал уверенность, «что ознаменовавшийся наш герой Михельсон, конечно, не оставит по всей своей силе, по возможностям и по истинным верности и усердию к своей великой императрице, произвесть на поражение и низложение злодея самое лучшайшее по своей храбрости и военному искусству».
На Михельсона главнокомандующий возлагал главнейшую свою надежду60, хотя и сознавал, что исполнение данного ему поручения представляет громадные затруднения, ввиду всеобщего восстания населения и участия в том духовенства.
Поведение духовенства значительно усложняло дело по усмирению восстания и содействовало Пугачеву к убеждению народа, что он есть истинный государь, а не самозванец. Поэтому, как только было получено донесение о происшествии в Саранске и о поступках тамошнего духовенства, граф П.И. Панин просил императрицу повелеть Синоду издать увещание и «угрожения», что все те духовные лица, которые не только пристанут к мятежникам, но и те, которые окажут им какое-либо содействие, лишаются духовного звания и подвергаются гражданскому суду и наказанию61.
Подобные поступки духовенства, как пастырей духовных, подавали, конечно, большой соблазн народу, и потому Святейший синод, «имея о спасении церкви Христовой неусыпное попечение», в заседании 20 августа постановил напечатать два увещания: одно к духовенству, а другое к народу. Увещания эти приказано было читать во всех церквах, и затем предоставлено право епархиальным архиереем, не испрашивая разрешение Синода, арестовать виновных, лишать духовного сана и передавать гражданскому начальству, для дальнейшего исследования их преступлений62.
«Аще когда, — писал Синод духовенству63, — но ныне наипаче обязаны вы вспомнить долг ваш. Вообразите, час, в который вы, приступая к престолу Бога, дали клятву сему Всевышнему Существу тако пещись о врученной вам пастве, как и о себе самих. Сия ваша клятва равно обязует вас дать Богу ответ о врученных вам, как и о себе. Час смерти вашей и день суда Божия потребуют от вас оного, ежели и един из них погибнет.
Видите вы, что диавол нападает на стадо Христово и нашел себе орудие злодейственнейшего разбойника, врага отечества и церкви... Сие есть время, в которое вы оные свои обещания исполнить должны. Ныне покажите себя достойными имени истинных пастырей.
Видите, что волк похищает овец от стада Христова: не бежите яко наемники, но паче вооружитесь силой слова Божия и возымейте попечение о спасении их, дабы они не были корыстью ищущего погибели их и ни един не приобщался его богопротивным разглашением и начинанием. Наполните сердца ваши ревностью христианской, докажите любовь и усердие, достойное пастырей церкви».
«Вы христиане, — писал Синод в увещании народу, — вы те, которые желаете, чтоб Бог излил на вас свои милости в сей жизни; вы желаете, чтоб ваши труды благословенны были успехами; вы желаете, чтобы благословение Его почивало на домах ваших; вы желаете, чтобы жизнь ваша была угодна Богу и спасительна для вас и чтоб вы в спокойстве препровождали оную; вы желаете, чтоб смерть не наносила вам страха, но с радостным уверением предали души ваши в руки Бога, пекущегося о спасении вашем; вы желаете, чтоб и в будущей жизни прославлены были той славой, каковую Бог любящим Его и исполняющим святый Его закон уготовал и были б участниками блаженства святых апостолов, пророков, святителей, преподобных и мучеников. Потщитесь исполнить Божие повеление, и сии желания ваши исполнятся.
Итак, вы при толь святом расположении вашей души можете ли без отвращения помыслить, а паче воззреть на злодея, беглого донского казака Пугачева, врага церкви и отечества... Не ужаснетесь ли вы, когда услышите проклятия, которые Бог на таковых преступников ниспосылает... Может ли кто пожелать, чтоб оные его постигли? Может ли кто пожелать, чтоб проклят он был во граде и на селе и чтоб прокляты были житницы его и останки его; чтоб прокляты были жена и дети его, стада волов и овец и плоды земли, чтоб он, когда входил в дом или исходил из дома своего, клятва Божия везде последовала ему.
Коль ужасно сие! Ужасно! Но неизбежно дерзающим против узаконенной Богом власти злодеям!
Но вы паче вообразите оный последний час, в который вы будете оканчивать жизнь вашу; вообразите тот страшный час, в который Бог потребует от вас ответа о вашей жизни; вспомните тот час, в который глас Божий позовет вас на суд, и вы должны будете отвечать не только о делах или словах, но и о самых помышлениях ваших. Что вы скажете в час смерти вашей, что вы скажете на Страшном суде, когда Бог потребует от вас ответа? Я в лице своем, скажет Бог, поставил над вами сию государыню вашу и помазанницу мой: были ль вы почтительны к ней? Вы не только в том, что сделали или что говорили, но и что помыслили против ее, отвечать будете; всякое из сих беззаконие сделает вас безответными, ибо оно есть против величества самого Бога. Касаяся их, глаголет Господь, касается зеницы ока Моего.
Православные христиане! Любовь Бога должна вас паче отвращать от противящегося Божию закону Пугачева. Вы любите ближнего, отвратитесь от сего врага отечества. Вы желаете быть спасены — не сообщайтеся сему погибельному человеку. Он злодей человечества; он враг Богу, церкви и отечеству. Отвратитесь вы от него, паче отвратитесь его злодейства, чтоб ваши подвиги соплетали вам венцы в небе и уготовляли жилище в блаженстве вечном».
На воззвания эти, написанные в первый раз простым языком, доступным для понимания простолюдинов, возлагались большие надежды, тем более что за несколько дней перед тем до правительства дошли слухи, что будто бы большинству последователей самозванца и в особенности яицким казакам наскучила скитальческая жизнь и они решились связать и выдать Пугачева.
Поводом к таким слухам послужило прибытие в Петербург купца Долгополова.
Примечания
1. В собственноручном письме от 8 июля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. V.
2. Указ Военной коллегии от 8 июля // Там же, оп. 47, кн. V.
3. Указ князю Щербатову от 8 июля // Военно-ученый архив, отд. I, д. № 104 (А), л. 212. Впоследствии императрица не допустила к себе князя Щербатова и поручила допросить его Военной коллегии. 15 августа фельдмаршал князь Александр Голицын писал графу З.Г. Чернышеву: «Ее императорское величество высочайше указать соизволила объявить вашему сиятельству нижеследующее: запишите мой указ в Военной коллегии, чтоб по приезде князя Ф.Ф. Щербатова с него взяли ответ и отчет, для чего злодею переход через Каму не был прегражден и что удерживало большую часть войск около Оренбурга, когда преследование злодея долженствовало быть наиглавнейший предмет» (см. Московский архив Главного штаба, оп. 95, св. 563, д. № 42). Результатом этого допроса был рапорт, представленный Военной коллегии, но признанный неудовлетворительным. Не допущенный до императрицы, князь Щербатов в октябре 1774 г. подал прошение об увольнении его по слабости здоровья от воинской и статской службы. На докладе Военной коллегии 9 января 1775 г. последовала высочайшая резолюция: «быть по сему», и князь Щербатов был уволен без всяких наград (Там же, оп. 31, кн. 54, № 252).
4. Указы Военной коллегии князю М.Н. Волконскому от 8 и 9 июля за № 328 и 332 // Там же, оп. 47, кн. V; Письмо Екатерины II князю Волконскому от 9 июля // Восемнадцатый век, изд. Бартенева, кн. I, с. 111. Замечательно, что Краснощеков был неграмотен, и все рапорты подписывал за него сотник Протопопов.
5. В черновом рескрипте, написанном рукою Г.А. Потемкина, числа нет, но из рапорта князя П.М. Голицына (от 2 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 498) видно, что он получил два письма Екатерины от 7 и 15 июля. Рескрипт этот напечатан в XIII т. Сборника Императорского исторического общества, но неверно отнесен к 13 октября 1773 г., и в заголовке неправильно обозначено, что он адресован на имя Кара. В октябре 1773 г. Г.А. Потемкин не мог писать проектов рескрипта, потому что он был тогда еще в Турции.
6. Всеподданнейший рапорт князя Голицына 2 августа 1774 г. // Военно-ученый архив, отд. I, д. № 104 (А), л. 290.
7. Рапорт князя Голицына Военной коллегии от 4 августа 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.
8. Во всеподданнейшем донесении от 2 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 489.
9. В собственноручном письме от 16 июля 1774 г. // Военно-ученый архив, отд. I, д. № 104 (А), л. 294.
10. Т. е. войска, находившиеся под начальством князя Щербатова.
11. Графу П.И. Панину в письме от 22 июля 1774 г. // Сборник Императорского русского исторического общества, т. VI, с. 74.
12. Архив Гос. совета, т. I, с. 454.
13. Впоследствии генерал-прокурор.
14. Жизнь и деяния князя Г.А. Потемкина // Русский архив, 1867, с. 1022.
15. Записка графа З. Чернышева Военной коллегии от 21 июля 1774 г.
16. В депеше графу Суффольку от 24 июля 1774 г. Сборник Императорского русского исторического общества, т. XIX, с. 423.
17. Письмо Екатерины князю Волконскому от 23 июля // Гос. архив, VI, д. № 503. Привезшие это известие курьеры, полковник граф Румянцев и князь Гавриил Гагарин, были пожалованы: первый — генерал-майором, а второй — камер-юнкером (см. Архив Сената, кн. 208).
18. От 23 июля // Русская старина, 1875, т. XIII, с. 117.
19. Во всеподданнейшем донесении от 7 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 489.
20. Необходимо сделать примечание, что Петр I был турками под Прутом заперт и совершен мир по воле Порты. Ваше императорское величество оружием победоносным принудили заключить мир Порту по изволению вашему точно в тот день, т. е. 10-го числа июля. Великая Екатерина отмстила обиду, причиненную великому Петру. (Примеч. П.С. Потемкина.)
21. Записка императрицы Г.А. Потемкину // Сборник Императорского русского исторического общества, т. XIII, с. 419.
22. Указ Военной коллегии князю Долгорукову от 29 июля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. V.
23. Указ Военной коллегии князю Волконскому от 28 июля 1774 г. // Журнал секретной экспедиции // Московский архив Главного штаба, кн. 54, л. 178.
24. Указ императрицы Военной коллегии 29 июля 1774 г.
25. От 28 июля // Семнадцатый век, кн. I, с. 113.
26. Записки Болотова, т. III, с. 378.
27. Ведение из московских департаментов Сената петербургским, 7 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 504.
28. В письме от 23 июля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.
29. Рапорт князя Волконского Военной коллегии от 29 июля 1774 г., № 121 // Там же. Всеподданнейшее донесение его же от 4 августа. Московский архив министерства иностранных дел.
30. Постановление московского дворянства от 3 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 527. Князь Волконский обязался поставить 12 гусаров.
31. Всеподданнейшее письмо князя Волконского от 19 августа 1774 г. // Там же, д. № 503. Впоследствии, по переменившимся обстоятельствам, корпус этот не был окончательно сформирован.
32. Во всеподданнейшем донесении от 4 августа 1774 г. // Московский Архив министерства иностранных дел.
33. Письмо графа П.И. Панина к графу Н.И. Панину от 26 июля 1774 г. // Сборник Императорского русского исторического общества, т. VI, с. 77.
34. Там же, с. 79.
35. От 26 июля // Сборник Императорского русского исторического общества, т. VI, с. 78.
36. Там же, т. XIII, с. 421.
37. Там же, с. 420.
38. Указ Сенату от 29 июля 1774 г. // Архив Сената, именные указы, кн. № 136.
39. В рескрипте от 29 июля 1774 г. // Сборник Императорского русского исторического общества, т. VI, с. 82.
40. Открытый указ императрицы от 29 июля 1774 г. // Там же, с. 84.
41. Письмо графа Н. Панина к графу П. Панину от 2 августа 1774 г. // Сборник Императорского русского исторического общества, т. VI, с. 86.
42. Письмо Екатерины II графу Панину от 29 июля. Сборник Императорского исторического русского общества, т. VI, с. 86.
43. В письме от 30 июля 1774 г. // Восемнадцатый век, кн. I, с. 115.
44. Записки Академии наук, т. III.
45. Всеподданнейшее письмо князя Волконского императрице от 3 августа 1774 г. // Восемнадцатый век, кн. I, с. 116.
46. В Великолуцком полку было 46 офицеров, 1581 нижних чинов; в Владимирском драгунском — 21 офицер, 723 нижних чина; в двух эскадронах Венгерского гусарского — 12 офицеров, 292 нижних чина; в донском Краснощекова — 1 офицер, 486 нижних чинов — всего 3162 человека (Гос. архив, VI, д. № 490. «Материалы для истории Пугачевского бунта» Я.К. Грота // Записки Академии наук, т. III, с. 29 (Приложение).
47. Рапорт князя Долгорукого Военной коллегии от 15 августа 1774 г., № 680 // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. V.
48. В письме от 30 июля 1774 г. // Сборник исторического общества, т. VI, с. 86.
49. Полки: 2-й гренадерский, Владимирский, Томский, Нарвский, Великолуцкий, Воронежский, Ладожский, гренадерская рота Вятского и 2 роты Алексопольского полков.
50. Легкие полевые команды: 1, 6, 7, 8, 16, 22, 23, 24 и 25-я.
51. Четыре батальона оренбургских, 3 казанских, 1 нижегородский, 3 московских, 2 царицынских, 1 саратовский и 4 астраханских.
52. Санкт-Петербургский и Архангелогородский карабинерные, Владимирский драгунский, Лейб-кирасирский, Смоленский конный, Чугуевский казачий, Изюмский гусарский, 4 эскадрона Венгерского гусарского и 7 поселенных гусарских эскадронов.
53. Ведомость войскам, приложенная при указе Военной коллегии графу Панину 30 июля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. V.
54. Всеподданнейшее донесение князя Волконского от 10 августа // Гос. архив, VI, д. № 503. Письмо его же П.С. Потемкину от 22 августа // Там же, д. № 489.
55. Всеподданнейшее донесение графа П. Панина от 3 августа 1774 г. Сборник Императорского русского исторического общества, т. VI, с. 90.
56. Всеподданнейшие донесения графа П. Панина 4 и 10 августа 1774 г. // Там же.
57. От 10 августа 1774 г. // Сборник Императорского русского исторического общества, т. VI, с. 99.
58. Ордер графа П. Панина полковнику Древицу от 9 августа // Гос. архив, VI, д. № 490; См. также Записки Академии наук, т. XXV, приложение № 4, с. 8.
59. От 15 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 490. См. также Записки Академии наук, т. XXV, приложение № 4, с. 14.
60. Всеподданнейшее донесение графа Панина от 19 августа 1774 г., № 8 // Сборник Императорского русского исторического общества, т. VI, с. 114.
61. Всеподданнейшее донесение графа П. Панина от 10 августа 1774 г. // Там же, с. 100.
62. Постановление Синода 20 августа // Архив Синода, д. № 5.
63. Архимандритам, игуменам, пресвитерам, диаконам, монашествующим и всему причту. См. приложение № 1.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |