«Капитанская дочка» впервые появилась в четвертом номере пушкинского журнала «Современник», который вышел из печати 22 декабря 1836 года. А месяца за полтора до этого, в ноябре (до 9-го, как полагают исследователи), П.А. Вяземский, у которого Пушкин 1 ноября читал друзьям этот роман, пишет автору свои замечания:
«Кто-то заметил, кажется, Долгорукий, что Потемкин не был в пугачевщину еще первым лицом, и, следовательно, нельзя было Пугачеву сказать: сделаю тебя фельдмаршалом, сделаю Потемкиным. — Да и не напоминает ли это французскую драму: je te ferai Dolgoroucki1.
Важные поступки где-то, кажется, о Пугачеве у тебя сказано. Гоголь может быть в претензии.
Можно ли было молодого человека, записанного в гвардию, прямо по своему произволу определить в армию? А отец Петра Андреевича так поступил — написал письмо к генералу и только. Если уж есть письмо, то, кажется, в письме нужно просить генерала о содействии его к переводу в армию. А то письмо не правдоподобно. Не будь письма на лице, можно предполагать, что эти побочные обстоятельства выпущены автором, — но в письме отца они необходимы.
Абшит говорится только об указе отставки, а у тебя, кажется, взят он в другом смысле.
Кажется, зимою у тебя река где-то не замерзла, а темнеет в берегах, покрытых снегом. Оно бывает с начала, но у тебя чуть ли не посреди зимы»2.
Пушкин во многом согласился с Вяземским. Убрал Потемкина. Так что Пугачев, обещая Петруше щедро вознаградить его, если тот послужит ему «верой и правдою», обходится теперь без конкретных фамилий: «...я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья». Снял Пушкин сходство своего героя с гоголевским из «Ревизора». Ведь это Добчинский, делясь с Анной Андреевной своими первыми впечатлениями от Хлестакова, почтительно отзывался о том, как вел себя с городничим столичный постоялец гостиницы: «Важные поступки-с». Вот почему восхищенный Пугачевым казак, рассказывая о нем Гриневу, произносит не эти слова, а другие: «Все приемы такие важные...»
Согласился Пушкин с Вяземским и в том, что, раз письмо отца Петруши генералу «на лице» (налицо) в романе, Гринев-старший не должен отступать от существовавших тогда правил. Должен просить адресата, своего старого армейского товарища, посодействовать переводу сына в армию из гвардии — из гвардейского Семеновского полка, куда Петруша записан с рождения сержантом. Поэтому, проборматывая вслух отдельные фразы из письма отца Гринева, генерал озвучивает и такую: «Отписать в Семеновский», комментируя ее: «Хорошо, хорошо: все будет сделано...» И слова «абшит» мы в «Капитанской дочке» не встретим: снова Пушкин признал правоту Вяземского (из рукописи ясно, что Пушкин разумел под этим словом паспорт, — «пашпорт», как произносит это слово в окончательном тексте отец Гринева, — т. е. свидетельство, подписанное командиром Семеновского полка, которое разрешало малолетнему сержанту Гриневу находиться в отпуске дома до наступления совершеннолетия).
Но наиболее, казалось бы, основательное замечание Вяземского насчет реки, которая течет меж покрытых снегом берегов, Пушкин проигнорировал. Оставил нетронутым начало главы III «Крепость»: «Белогорская крепость находилась в сорока верстах от Оренбурга. Дорога шла по крутому берегу Яика. Река еще не замерзла, и ее свинцовые волны грустно чернели в однообразных берегах, покрытых белым снегом». А ведь уже в первой главе, отправляя Петрушу из родительского дома в дальнюю дорогу, на него надели «заячий тулуп, а сверху лисью шубу». И в следующей главе, приближаясь к Оренбургу, Гринев отмечает: «Все покрыто снегом». И совершенно напрасно не прислушивается к ямщику, советующему возвратиться и переждать надвигающийся буран, потому что попадает в такую снежную круговерть, из которой нипочем бы не выбрался, не встреться ему мужик, чье звериное чутье услышало то, что не услышали ни Гринев, ни его спутники, — «дымом пахнуло; знать, деревня близко». Ну а уж то, что наутро, после бурана, Петруша увидел, как под сияющим солнцем «снег лежал ослепительной пеленою на необозримой степи», в объяснении не нуждается: странно было бы, если б подобный снежный самум не оставил после себя сугробов!
Почему же в таком случае Пушкин не прислушался к Вяземскому и оставил реку незамерзшей? Наверное, потому, что такая река действительно указывала в романе на время действия, но Вяземский ошибся, решив, что речь идет о событиях, происходящих «чуть ли не посреди зимы».
Ошибка понятная, если учесть, что возникла она от восприятия романа со слуха. Ведь легко не то что пропустить мимо ушей, но не отметить для себя специально, что отцу Гринева пришло в голову отправить сына на армейскую службу «однажды осенью», когда «матушка варила в гостиной медовое варенье». Ясно, что речь не о поздней осени, к которой обычно любое варенье уже сварено. «Батюшка, — подчеркивает Петруша, — не любил ни переменять свои намерения, ни откладывать их исполнение. День отъезду моему был назначен». И мы можем быть уверены, что не любивший откладывать исполнение своих намерений отец Гринева не стал тянуть время с отъездом сына. Как раз незамерзший Яик в снежных берегах показывает, что дело было гораздо раньше наступления зимы: ведь ехал Петруша вдоль реки всего несколько дней спустя после прощания с родителями.
Но текст романа позволяет нам еще более точно определить и когда Гринев выехал из дому, и когда он очутился в Белогорской крепости. Вдоль незамерзшего Яика из Оренбурга в крепость он, как сам вспоминает, ехал сорок верст. Уже под вечер («начало смеркаться») Петруша был в крепости — в «деревушке, окруженной бревенчатым забором», где ему сразу бросились в глаза «три или четыре скирда сена, полузанесенные снегом». Понятно, что, если б настало время основательно выпасть снегу, эти копны были бы полностью им укрыты. Но для настоящего снега было еще рановато. О чем в романе свидетельствует сам Гринев, следующим образом растолковавший иносказательный разговор мужика, который вывел его из буранной мглы на постоялый двор, с хозяином этого двора, яицким казаком: «Я ничего тогда не мог понять из этого воровского разговора; но после уж догадался, что дело шло о делах Яицкого войска, в то время только что усмиренного после бунта 1772 года». «Только что»! — начавшееся в январе восстание в Яицком городке подавлено было в июле — недавно: «несколько времени перед прибытием моим в Белогорскую крепость», — уточняет в другом месте романа Петруша.
Иными словами, вряд ли отец Гринева дал сыну для сборов больше месяца. Скорее всего, Гринев выехал из дому в начале октября вовсе не в причудливом для этих мест в такое время года одеянии: в заячьем тулупе и лисьей шубе. Ведь он ехал по бесконечной степи, продуваемой всеми ветрами, от которых кибитка была не слишком надежной зашитой.
Пушкин знал это по собственному опыту. В сентябре 1833 года он побывал и в Симбирске, и в Оренбурге, и в нескольких крепостях, которыми сумел овладеть Пугачев со своим войском во время знаменитого восстания, и в Уральске (бывшем Яицком городке). С дороги он пишет жене, нередко жалуясь ей на холодную погоду. Особенно интересно письмо, написанное уже из Болдина 2 октября 1833 года, куда поэт прибыл непосредственно из Уральска: «При выезде моем (23 сентября) вечером пошел дождь, первый по моем выезде. Надобно тебе знать, что нынешний <год> была всеобщая засуха и что Бог угодил на одного меня, уготовя мне везде прекраснейшую дорогу. На возвратной же путь послал Он мне этот дождь и через полчаса сделал дорогу непроходимой. Того мало: выпал снег, и я обновил зимний путь, проехав верст 50 на санях» (Т. 15. С. 83).
Так что если Пушкин в последней декаде сентября ехал по снежному тракту, то почему бы то же самое не мог сделать его герой, которого поэт заставил пуститься в путь в то же или в чуть более позднее время года?
Кстати, не о том же ли времени года свидетельствует Петруша еще и тем, что не слушает ямщика, вполне разумно предложившего ему возвратиться с дороги ввиду надвигающегося бурана? Никогда прежде не выезжавший из дома Гринев, как сам пишет, «слыхал о тамошних метелях и знал, что целые обозы бывали ими занесены». Но, скорее всего, был убежден, что в это время года такие метели очень мало вероятны.
Что ж. Наверное, в этом своем убеждении он был недалек от истины. Другое дело, что он не поверил опытному ямщику, указавшему на верную примету бурана, не поверил народной примете. Так он и наказан за это — и сменой вожатого, которым был для Петруши надежный ямщик, а стал весьма сомнительный черный мужик, и тем, что если страшная слепящая круговерть снежной метели в такое время года — природная аномалия, то именно ему, Гриневу, выпало быть накрытым чуть не сгубившим его ненормальным явлением природы.
С другой стороны, ямщик, несмотря на свой огромный опыт, бессилен что-либо предпринять во время бурана, а черный мужик словно бураном рожден: он в своей стихии, и потому несчастливые поначалу для Петруши обстоятельства завершатся для него весьма благополучно. Причем окажется, что подобные повороты колеса Фортуны будут и в дальнейшем сопровождать дела и поступки Гринева, заставляя многих исследователей, начиная с автора работы, ходившей еще в семидесятых годах прошлого века в самиздате (издана двадцать лет спустя), священника Вячеслава Резникова3, говорить о несомненной благосклонности Провидения к пушкинскому герою.
Это, конечно, так и есть. А с литературоведческой точки зрения такие повороты судьбы героя оказываются значимыми, способными прояснить жанр романа «Капитанская дочка».
Примечания
1. Я сделаю тебя Долгоруким (фр.).
2. Все пушкинские цитаты (кроме, как уже сказано, текста «Капитанской дочки» и специально оговоренных), а также цитаты из писем к Пушкину даются по Большому академическому собранию сочинений Пушкина. В 16 т. (21 кн.). М.: Л., 1937—1959). Данная цитата — из письма Вяземского (Т. 16. С. 183). В дальнейшем ссылки на это собрание — в тексте с указанием тома и страницы. Мои подчеркивания в цитатах даны разрядкой, курсив там авторский.
3. См.: Резников Вячеслав, священник. Размышления на пути к Вере. М., 1999.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |