I. Поиски злодея

Утром 15 октября 1773 г., во вторник, члены Императорского совета собрались на свое внеочередное заседание в Зимнем дворце. В последнее время на этих совещаниях обычно рассматривались внешнеполитические вопросы; вероятно, и сейчас предстояло обсуждать длившуюся уже шестой год войну с турками, либо недавно ратифицированный раздел Польши. Правда, ходили слухи, что где-то на окраине империи вспыхнул бунт, во главе которого стоял некий самозванец, но точными сведениями об этом пока никто не располагал. Одни считали, что этот мятеж был вызван призывом донских казаков в армию, другие полагали, что его подняли крымские татары. Поскольку приглашение прибыть на заседание совета было написано собственноручно императрицей и она лично соизволила присутствовать на нем, стало ясно, что речь пойдет о чем-то очень важном¹.

Екатерина II учредила Императорский совет в ноябре 1768 г. для обсуждения проблем войны с турками, которую они объявили месяцем ранее. Первоначально временный совещательный орган, он вскоре превратился в постоянную комиссию по рассмотрению важнейших вопросов внутренней и внешней политики, поставленных императрицей. нем обсуждались самые сокровенные проблемы, поэтому все, что делалось на этом совете, хранилось в глубокой тайне. Обычно заседания этого органа проходили два раза в неделю — по понедельникам и четвергам, с десяти часов утра, но с 1771 г. в силу возросшего объема рассматриваемых вопросов иногда приходилось собираться и по субботам в пять часов пополудни².

Совет состоял из семи самых влиятельных лиц Российской империи. Вместе с императрицей они олицетворяли высшую власть государства. Обладая могуществом не только в силу занимаемых ими высоких должностей, но и благодаря богатству и семейным связям, они воплощали союз старой и новой элиты, причем большинство из них достигли вершин карьеры относительно недавно. У многих из них было довольно неплохое образование, опыт боевой или дипломатической службы и длительного пребывания при дворе. Почти все члены совета принимали участие в июньском перевороте 1762 г., возведшем на престол Екатерину. Теперь эти люди занимали высшие посты в империи, их грудь украшали многочисленные ордена и медали — знаки царской милости.

Самым опытным политиком из них был граф Никита Иванович Панин, в 55-летнем возрасте возглавивший Коллегию иностранных дел и находившийся на этой должности уже 9 лет; до недавнего времени он являлся также воспитателем наследника императорского престола, великого князя Павла Петровича. Сделавший карьеру на ниве дипломатии, обладая манерами прирожденного аристократа (хотя он получил дворянский титул только в 1767 г.), граф Панин отличался умом, надменностью и ленью. Однажды императрица пошутила, что и умирать он будет не спеша. Любитель хорошо поесть, Панин, несмотря на огромные долги, жил на широкую ногу в своем имении под столицей, окруженный лучшими в империи поварами. Холостяк, он доверял во всем только своему брату, графу Петру Панину, энергичному отставному генералу, проживавшему в Москве. Оба были сенаторами и полагали, что России нужна конституция³.

Наряду с Паниными еще одним представителем послепетровского дворянства был фельдмаршал граф Кирилл Григорьевич Разумовский, взлетевший на вершины власти и богатства благодаря своему старшему брату, Александру Григорьевичу. Александр, однажды покорив сердце императрицы Елизаветы Петровны, добился от нее милостей и для своего младшего брата. В восемнадцатилетнем возрасте К.Г. Разумовский возглавил Академию наук и одновременно в течение 17 лет являлся гетманом своей родной Украины — до самого упразднения этой должности в 1764 г. После этого он стал сенатором, а с 1768 г. являлся членом Императорского совета. Этот сорокапятилетний экспансивный украинец был невероятно богат и любил устраивать у себя грандиозные приемы. Его роскошный дворец на Мойке обслуживали около двухсот слуг — лишь малая толика из 45000 крепостных графа⁴.

В отличие от этих выскочек, фельдмаршал князь Александр Михайлович Голицын и его полный тезка двоюродный брат принадлежали к старинному московскому роду. В молодости нынешний пятидесятипятилетний фельдмаршал служил в Рейнской австрийской армии под командованием принца Евгения Савойского. В 1740 г. он работал в русском посольстве в Оттоманской Порте, в 1749—1754 гг. был посланником России при Ганзе, во время Семилетней войны был ранен в битве при Кунерсдорфе. В 1768 г. Екатерина назначила его главнокомандующим русской армией в войне с турками, но после отказа Голицына штурмовать молдавскую крепость Хотин в 1769 г. заменила его же шурином, генералом (с 1770 г. — фельдмаршалом) графом Петром Александровичем Румянцевым. Чтобы компенсировать Голицыну эту отставку, императрица присвоила ему звание фельдмаршала, сделала членом Императорского совета и генерал-губернатором Санкт-Петербурга. Из близких родственников фельдмаршала на государственной службе находился его младший брат, князь Дмитрий Михайлович, с 1761 г. являвшийся русским послом в Вене⁵.

Двоюродный брат фельдмаршала, вице-канцлер князь Александр Михайлович Голицын (чтобы различать их, современники часто называли его просто «вице-канцлер») с 1762 г. являлся вторым человеком после графа Панина, отвечающим за всю внешнюю политику страны, кроме вопросов, относящихся к компетенции Императорского совета. До этого князь Голицын проживал за рубежом — сначала в качестве русского посланника во Франции (1749—1755 гг.), а затем в Англии (1755—1762 гг.). У этого пятидесятилетнего холостяка были влиятельные родственники в лице своего младшего брата, князя Петра Михайловича, недавно вернувшегося в Москву после победы над польскими конфедератами, и двоюродного брата, князя Дмитрия Алексеевича Голицына, русского посланника в Гааге. Ранее посол в Версале, ярый франкофил, друг Вольтера, Дидро и физиократов, член многих академий и научных обществ, Д.А. Голицын держал вице-канцлера в курсе европейской жизни, два-три раза в неделю посылая ему письма на французском языке⁶.

Среди остальных членов Императорского совета князь Григорий Григорьевич Орлов с его огромным ростом выглядел настоящим медведем. Этот тридцатидевятилетний богатырь был самым молодым членом этого правительственного органа. Он прошел путь от безвестного и бедного гвардейского офицера до осыпанного многочисленными наградами и сказочными богатствами фаворита императрицы. Будучи свыше десяти лет любовником Екатерины и, по слухам, отцом ее нескольких детей, князь Орлов в 1772 г. лишился ее покровительства якобы по причине своего чрезмерного увлечения женским полом. Обидевшись, он на несколько месяцев удалился в свое гатчинское имение, но уже весной 1773 г. был возвращен в столицу, правда, уже без тех прав, которые были у него прежде. Однако утратив доверие императрицы, князь продолжал оставаться ее близким советником, начальником Канцелярии опекунства иностранных колонистов и генерал-фельдцейхмейстером (главой артиллерии). Екатерина не забывала, что именно он с четырьмя братьями, ныне занимавшими высокие должности, посадил ее на российский престол⁷, и всегда отмечала его «орлиную проницательность»⁸.

51-летний граф Захар Григорьевич Чернышев, всего за две недели до упомянутого заседания совета ставший президентом Военной коллегии и фельдмаршалом, пользовался репутацией энергичного человека. Командуя армией в годы Семилетней войны, он в 1760 г. на какое-то время занял Берлин. В последние десять лет он являлся вице-президентом Военной коллегии, в результате чего его сверстник и соперник генерал Петр Панин стал презирать эту должность. Сами Чернышевы лишь недавно получили дворянство. Организовав раздел Польши, граф в 1772 г. стал генерал-губернатором двух новых русских губерний. З.Г. Чернышев отличался вспыльчивостью, особенно по утрам, когда слуги осмеливались нарушить его покой⁹. Считалось, что он и его богатый брат граф Иван Чернышев, возглавлявший Адмиралтейство, действуют во всем сообща, тайно связаны с заграницей и ради денег готовы на все. Хотя императрица была довольна работой Захара Чернышева, она считала, что «есть что-то подозрительное во всем, что он делает, и даже во всех его качествах»¹⁰.

Последним членом Императорского совета был сорокашестилетний генерал-прокурор Сената князь Александр Алексеевич Вяземский. Сын морского офицера и выпускник дворянского кадетского корпуса, он в годы Прусской кампании дослужился до генерал-квартирмейстера. В 1763 г. его направили расследовать крестьянские бунты на уральских заводах. Через год императрица сделала его генерал-прокурором. Эта вроде бы ничего не значащая на первый взгляд должность на самом деле соответствовала посту министра финансов, юстиции и внутренних дел, а также послу по особым поручениям. Свои административный опыт, удивительную работоспособность и скромность Вяземский сочетал с умением хранить все тайны Екатерины¹¹. Опираясь на информацию, поступавшую в Сенат, ведя переписку с местными властями и подчиненными ему прокурорами, Вяземский знал о внутреннем положении империи больше самой императрицы. При этом он оставался неутомимым, неподкупным исполнителем ее воли и презирал богатство, за что был нелюбим многочисленными недоброжелателями. В круг обязанностей Вяземского входило руководство государственной безопасностью — зловещей Тайной экспедицией, и он даже проводил тайные допросы в своем особняке в Санкт-Петербурге¹².

Самой императрице Екатерине II ко времени нашего повествования исполнилось сорок четыре года. Она уже давно не была приехавшей в Россию юной безвестной немецкой принцессой, а разменяла второе десятилетие своего нахождения на престоле. И раньше не обладавшая красотой, она теперь вступила в пору увядания, ее молодость прошла, но у нее по-прежнему были светлая кожа, тонкие очертания рта и ровный ряд зубов, а также выразительные голубые глаза. В остальном это была довольно крупная и как отмечали современники, «склонная к полноте» женщина. «Что касается ее внешнего вида, — писал за несколько лет до описываемых событий один англичанин, — то он не был мужеподобным, но не был и совершенно женственным»¹³. Несмотря на свой возраст, Екатерина не утратила активности. Чрезвычайно энергичная, она не чуждалась тяжкого труда по управлению своим огромным государством. Просыпалась императрица около шести часов утра. С восьми часов она читала доставленную ее секретарями корреспонденцию и выносила резолюции. В одиннадцать часов Екатерина одевалась и выходила ко двору. Обедала она примерно в час дня, затем удалялась в свои апартаменты, где находилась до пяти часов вечера, когда подавали чай. Затем она посещала собрания или выходила в свет, после чего ужинала. В десять часов вечера она ложилась спать, а в одиннадцать дворец погружался в темноту¹⁴. Известности и славы она достигла исключительно своим трудом.

...Итак, 15 октября глава Военной коллегии граф Чернышев открыл заседание совета и зачитал полученные накануне два донесения. В первом, составленном 28 сентября оренбургским губернатором Иваном Рейнсдорпом, сообщалось, что за десять дней до этого беглый донской казак Пугачев поднял бунт среди яицких казаков и объявил себя царем Петром III — давно умершим супругом Екатерины. Самозванец, писал Рейнсдорп, привлек на свою сторону местное население «всевозможными ложными обещаниями», мятежники взяли две крепости и теперь идут на Оренбург, но губернатор принимает все меры для подавления бунта и известил о нем своего казанского коллегу Якова фон Брандта и тобольского — Дениса Чичерина.

Второе донесение, зачитанное графом Чернышевым, поступило от казанского губернатора фон Брандта, находившегося в трехстах милях северо-западнее Оренбурга. Получив известие, что бунтовщики захватили три крепости, Брандт выражал опасение, что они могут направиться к нему, а войск у него мало. Московский генерал-губернатор М.Н. Волконский извещал Военную коллегию, что в ответ на просьбу фон Брандта о помощи он отправил ему на почтовых телегах триста солдат и одну пушку¹⁵.

Затем члены Совета заслушали графа Чернышева, доложившего о содержании указа генералу Василию Кару, который накануне вечером выехал из столицы, чтобы расправиться с бунтовщиками. Хотя власти на местах делали все возможное, чтобы схватить Пугачева и подавить бунт, Кару было приказано немедленно выступить в район восстания, «дабы все оное произведено было с лучшим успехом и скоростию». По пути в Казань он должен был взять роту новгородских гренадеров и принять на себя командование тремястами рядовых, уже вышедшими из Москвы. С помощью этих сил, дополненных казанским гарнизоном и иррегулярными командами из местных башкир и отставных солдат, Кар должен был «учинить над оным злодеем поиск и стараться, как самого его, так и злодейскую его шайку переловить, и тем все злоумышления прекратить». Казанский и оренбургский губернаторы должны были оказывать ему всяческую помощь, а тем, кто будет ревностно бороться с мятежниками, была обещана особая царская милость. Императрица также сообщила генералу, что для распространения в мятежных районах посылает ему «увещевательный манифест»¹⁶.

Проинформировав Императорский совет о начале восстания, и сообщив о принятых мерах по его подавлению, Екатерина приказала немедленно подготовить по этому поводу манифест и спросила, все ли сделано для борьбы с мятежниками. Члены совета уверили ее, что держат ситуацию под контролем и самое большое, чего можно ожидать сейчас — это срыв сбора налогов и рост числа разбоев в районах, охваченных бунтом. Полагая, что Оренбург сдержит повстанцев, они думали, что те не пойдут на Казань, а повернут на Дон. Упомянув прошлогодние волнения на Дону, в ходе которых правительству пришлось арестовать казачьего атамана Ефремова, граф Панин высказал опасения, что бунт может там повториться и перекинуться на Кубань, к ненадежным татарам. Граф Чернышев согласился с этим, заметив, что нынешний мятеж вспыхнул от тлевших на Дону угольков¹⁷. Вяземский предложил просто поручить местным духовным властям уведомить казаков о появлении самозванца, но Екатерина решила все же издать об этом специальный манифест. Совет согласился с тем, что Дон должен готовиться к приходу бунтовщиков, и увеличил там численность войск. В тот же день Военная коллегия отправила к командовавшему русскими силами на Нижнем Дону генералу Потапову курьера с приказом подготовиться к возможному появлению Пугачева и его соратников¹⁸.

Посчитав, что этого вполне достаточно, Екатерина покинула заседание совета, поручив подготовить манифест, а генерал-прокурору Вяземскому напечатать его в количестве двух тысяч экземпляров и немедленно разослать. Это было сделано в тот же день, 15 октября. На следующее утро курьер поскакал вслед за Каром, везя ему экземпляры манифеста¹⁹. Предназначавшийся для распространения только в районах восстания, он объяснял, что Пугачев является самозванцем, призывал всех отстать от «сего безумия», грозя суровыми наказаниями тем, кто «за бунтовщика и возмутителя противу воли нашей императорской признан будет». Сообщалось также, что генерал Кар послан для «восстановления порядка и тишины в тех пределах» и каждый обязан помогать ему «к истреблению упорственных и к доставлению в его руки самого того главного вора, возмутителя и самозванца»²⁰.

Чтобы не допустить обращений повстанцев к населению через «злодейские» манифесты, совет утвердил сенатский указ, призывавший доверять только отпечатанным типографским способом указам. Это воззвание, которое Сенат опубликовал 19 октября, должно было предупредить распространение слухов о восстании, не признавая, однако, что оно уже началось. В указе не упоминались ни время, ни место, ни конкретные люди, а просто подтверждался изданный девятью годами раньше запрет агитации среди крепостных на недавно секуляризованных церковных владениях. «Однакоже в вящее предупреждение коварных, особлиго между несмысленными в простом народе развратов и лживых толкований злорадных людей, за нужное почел Правительствующий Сенат, в подтверждение того прежнего, ныне еще вновь сим указом обнародовать, дабы в случаях дел не до частных правительств государственных распорядков, но до общих во всем государстве узаконений или всенародных публикаций касающихся, все и каждые веру прилагали издаваемым токмо печатным указам и по оным бы должное чинили исполнение... а отнюдь не рукописные указы от вышнего правительства издаваемы быть имеют»²¹.

Эти события ознаменовали начало затянувшегося на более чем полтора месяца этапа неорганизованной борьбы властей Российской империи с восстанием Пугачева. Этот период характеризуется тремя факторами: во-первых, известие о восстании на далекой юговосточной окраине достигло Санкт-Петербурга почти через месяц после его начала (когда шло упомянутое заседание совета, повстанцы уже осаждали Оренбург). Во-вторых, несмотря на тревожные сообщения, правительство не придало тогда им большого значения, полагая, что местные власти смогут подавить бунт самостоятельно. И, наконец, в-третьих, Екатерина и ее советники как обычно в таких случаях попытались скрыть правду, но одновременно публично заявили о недопустимости агитации среди крепостного крестьянства, тем самым сняв с этих событий завесу секретности.

Примечания

1. Граф Сольмс — Фридриху II, 25 октября 1773 г.: Hoffman P., Shützler H. Der Pugačëv-Aufstand in zeitgenössischen deutschen Berichten // Jahrbuch für Geschichte der UdSSR und der Volksdemokratischen Länder Europas. 1962. Bd. VI. S. 354; Гуннинг — Саффолку, 22 октября 1773 г.: Сборник Русского исторического общества (далее — РИО). Т. XIX. С. 380.

2. Архив Государственного совета (далее — АГС). СПб., 1869. Т. I, ч. 2. С. I—VII. О точном названии совета единого мнения нет. Январский указ 1769 г. о его создании в качестве постоянного учреждения упоминал «Совет при высочайшем дворе», а современники часто называли его просто «советом». Хотя издание его протоколов называется «Архив Государственного совета», ясно, что в данном случае название Государственного совета XIX в. было применено к его предшественникам. Видный историк русского государственного права А.Н. Филиппов полагает, что «Совет при высочайшем дворе» — это название аналогичного консультативного органа при Петре III, а при Екатерине II действовал «Императорский совет»: Филиппов А.Н. Учебник истории русского права. Ч. I. 4-е изд. Юрьев, 1912. С. 680, 692. В настоящей работе нами используется именно это название.

3. Русский биографический словарь. СПб., 1902. Т. XIII. С. 189—204; Бантыш-Каменский Д.Н. Словарь достопамятных людей русской земли. М., 1836. Ч. 4. С. 106; Бильбасов В.А. История Екатерины Второй. Т. XII, ч. 1. Берлин, 1900. С. 314—315; The Memoirs of Catherine the Great / ed. D. Maroger, trans. M. Budberg. New York, 1955. P. 364.

4. Бантыш-Каменский Д.Н. Указ. соч. Ч. 4. С. 266—272; Русский биографический словарь. СПб., 1910. Т. XV, ч. 2. С. 452—463.

5. Бантыш-Каменский Д.Н. Указ. соч. М., 1836. Ч. 2. С. 43—50, 80; Голицын Н.Н. Род князей Голицыных. СПб., 1892. Т. I. С. 137; Amburger E. Geschichte der Behördenorganisation Russlands von Peter dem Grossen bis 1917. Leiden, 1966. S. 451; Военная энциклопедия. СПб., 1912. Т. VIII. С. 362.

6. Голицын Н.Н. Указ. соч. С. 139—141; Amburger E. Op. cit. S. 128, 448; Военная энциклопедия. Т. VIII. С. 365—366; Бак С. Дмитрий Алексеевич Голицын // Исторические записки. 1948. Т. XXVI. С. 258—259.

7. Бантыш-Каменский Д.Н. Указ. соч. Ч. 4. С. 49—53; Amburger E. Op. cit. S. 314; фон Гельбиг Г. Русские избранники / пер. с нем. и прим. В.А. Бильбасова. Берлин, 1900. С. 288—310; Письма братьев Орловых к графу П.А. Румянцеву (1764—1778). СПб., 1897. С. 2—6; Русский биографический словарь. Т. III. С. 114—116.

8. Memoirs of Catherine. P. 360.

9. Бантыш-Каменский Д.Н. Указ. соч. М., 1836. Ч. 5. С. 266—267; Amburger E. Op. cit. S. 295, 350; Русский биографический словарь. СПб., 1901. Т. XX. С. 313—318.

10. Лорд Каскарт — графу Рошфору, 29 декабря 1769 г.: РИО. Т. XIX. С. 18—19; Русский биографический словарь. СПБ., 1905. Т. XX. С. 313—318; Memoirs of Catherine. P. 360.

11. См., например, письмо Екатерины 1782 г., в котором она отклоняет просьбу Вяземского об отставке его с государственной службы: Caterina II e Aleksandr A. Vjazemskij // Annali. Sezione slava. Napoli, 1959. Vol. II. P. 210—211.

12. Бантыш-Каменский Д.Н. Указ. соч. М., 1836. Ч. 1. С. 366—369; Иванов П. Опыт биографии генерал-прокуроров и министров юстиции. СПб., 1863. С. 42—56.

13. Richardson W. Anecdotes of the Russian Empire. London, 1784. P. 19.

14. Ibid. P. 23—24. Екатерина — г-же Жоффрен, 6 ноября 1764 г.: РИО. Т. I. С. 261—262.

15. АГС. Т. I, ч. 1. Стб. 437—438.

16. Указ В. Кару см.: Пушкин А.С. История Пугачева // Полное собрание сочинений. Л., 1938. Т. IX, ч. 1. С. 163.

17. Беспорядки на Дону в 1772 г., в которых принимал участие атаман Степан Ефремов, за что был сослан на каторгу, имеют определенное сходство с восстанием Пугачева, разразившимся год спустя. Подробнее см.: Сватиков С.Г. Россия и Дон, 1549—1917. Белград, 1924. Гл. XXII.

18. АГС. Т. I, ч. 1. Стб. 439. Военная коллегия — генералу Потапову, 15 октября 1773 г.: Дон и нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773—1775 гг. Ростов-на-Дону, 1961. С. 21.

19. Указ Екатерины Вяземскому (Российский государственный исторический архив (далее — РГИА). Ф. 1329. Оп. 2. № 112. Л. 139), ее письмо Кару и приказ сенатскому курьеру (Там же. Ф. 468. Оп. 32. Д. 2. Л. 5—5 об.).

20. Текст см.: Пушкин А.С. Указ. соч. С. 164—165.

21. ПСЗРИ. Т. XIX. № 14047.