Глава IV

Весь день видел князь Милушу, и каждое слово ее, каждый грудной, контральтовый звук ее голоса, каждое движение, ровное и спокойное до величавости, каждый взгляд черных глаз, всегда ясных, словно от всегдашней, непрерывной радости на душе, наконец, ее черные, всегда гладко приглаженные волосы, оттенявшие белый, слегка выпуклый лоб, — все в Милуше очаровывало князя не по часам, а по минутам. Все в Милуше, особенно этот взгляд, прическа и степенный шаг стройно-плотного тела, все говорило: я — умница-разумница! во мне тишь да гладь да Божья благодать! а полюблю кого — замилую до смерти.

Около полудня она уже, почти не смущаясь, говорила с князем и прибавляла особенно часто: Данило Родивоныч! — стараясь придать речам своим более вежливый оттенок.

И хоть тысячи раз в жизни слышал князь свое имя, произнесенное женщиной, а между тем в устах Милуши имя это звучало для него как-то иначе.

За столом они сели друг против друга по бокам Родивона Зосимыча Часто глаза их встречались, и взгляд Милуши, сидевшей лицом к окнам, светился на Данилу и словно опутывал всего его какой-то ясной и мягкой сетью, под которой необычно щекотало его сердце. Отец Арефа и Родивон Зосимыч затолковали о порядках на Руси, что случалось редко, потому что старик князь хотя и любил священника, но об «государских» делах не толковал с ним, называя его пустомолом за наивные речи и подчас нелепые вести и сообщения, которые Арефа с уверенностью передавал князю.

На этот раз Родивон Зосимыч долго подшучивал над отцом Арефой, благодаря рассказу Данилы об ежемесячном присяганье в Таковском и об тайном асессоре.

— Мой грех! Мой грех! — каялся Арефа. — Не будь князя, по сю пору бы к присяге всех приводил да деньги сбирал на фарисея и мытаря самозваного.

За обедом отец Арефа вспомнил и передал князю новую, чудную весть.

— Под Астраханью штурмуют какой-то город Китайский и Персидский салтаны, а ведет их одна великая особа, кою никто и назвать по имени не дерзает!

И сам Арефа вслух не решился назвать. Старик нагнулся на ухо к Даниле и прибавил шепотом:

— Помните, князинька, я вам тогда сказывал. Вот она правда моя и вышла.

— Что еще? — спросил Родивон Зосимыч.

— Пустое! — рассмеялся Данило. — Батюшка спутал; под Оренбургом бунтовали татары, еще в бытность мою в Казани. Да и тех, чай, переловили давно. Пустота одна! Я чаю, батюшка, особа эта великая тоже из разряда тайных асессоров ваших.

— Вы, князинька, все свое сказываете, — заворчал Арефа жалобно. — Вы Российской империи горести да беды не ведаете, ну и не имеете веры ни во что... А мне какое дурное ни скажи — я верю. Скажут мне, антихрист в Москве...

— Ты и поверишь! — утвердительно добавил Родивон Зосимыч и тут же на всю залу крикнул лакею, подававшему блюдо: — Не сопи! Меха кузнечные! Эки дерёвы какие. Агафонов? Ты чего, ротозей! Сказано тебе, пред столом прочищать носы этим дьяволам. Стоит, скотина, и дует как из форточки. Дерёвы! Ну, ты что там сказывал? — И князь обратился снова к священнику.

— Сказывал, что и время антихристу прийти. Коль он теперь да не явится...

— То самые сподручные времена упустит. Так, что ль? — засмеялся Родивон Зосимыч.

— Вестимо. Эдакого времечка Христову врагу и нельзя пропустить. Вы, Родивон Зосимыч, сидите все в горнице по хворости своей, мужичья не ведаете. И знать не можете, что ходит да бродит промеж людей, да какие злыдни заедают православных, да какие слухи и духи по селам слышимы... А я все-то вижу да слышу... Ну а князинька вон, помоложе, да что... Он все при Калуге сражался с туркой, да с китайкой, да с бесовой, прости Господи, мочалкой.

— При Кагуле, отец Арефа, — поправил Данило.

— При Калуге али при Кагуле — все едино... У меня, родимый, язык-то седьмой десяток во рту вертится — умаялся. Так ли, Людмила, ты моя, Митревна? — обратился вдруг священник, улыбаясь, к девушке, которую особенно полюбил за последние свои приезды в Азгар.

— В Калуге, батюшка, турки нет! — тихо отвечала Милуша. — Калуга под Москвой, а Кагул в Туретчине...

— Ишь, книжница! — воскликнул Родивон Зосимыч. — Ну, а скажи-ко мне, книжница... Где то море, что, как и мы, прозывается Хвалынским?

Милуша ответила.

— Умница-голубушка. Ну еще... Ты ведаешь, что у Ноя три сына было, Сим да Хам... Вот что их, чертей, нарожал! — показал князь на Агафонова и на других лакеев, стоявших кругом стола. — Да еще Афет, третий-то сын. Не запомнишь ли ты их отца. Как его звать-то... Я вот что-то запамятовал... А?..

Арефа улыбнулся в белую бороду. Фимочка внимательно слушала, разиня рот. Данило глядел пристально на Милушу и ждал. Девушка, не зная и не подозревая шутки, с наивным удивлением в голосе вымолвила вопросительно.

— Вы, Родивон Зосимыч, сами сказали Ной, а говорите — забыли.

— Исполать тебе!.. Умница! — воскликнул князь, но, однако, ему пришлось объяснить Милуше, в чем состояла шутка, потому что она не понимала ничего.

— Ну ладно! Еще один разок ответствуй на спрос и в награду проси, что пожелаешь... Хоть вот сына проси, Данилу. Я тебе его отдам в кабалу. Я чаю, супротивничать не станет! — подмигнул старик сыну.

Милуша слегка оторопела совсем, вспыхнула и покосилась через весь стол на Кирилловну, сидевшую на конце, около Михалки.

— К Людмиле Дмитревне в кабалу я, пожалуй, и сам пойду, без отцова указа, — сказал Данило, глядя на нее.

Милуша смутилась совсем, вспыхнула, но глаза ее засияли такой радостью и счастьем, что скрыть не было возможности, и все заметили...

— Ну, сказывай, книжница. Слушай! Где конец свету? На сей спрос никто мне разрешенья не даст. Хоть бы сам господин полковник гвардии и то посрамится. Тут не саблей, смекалкой надо отрезать.

— Чтой-то грех какой спрашивать! — тихо заметила соседу Кирилловна. — Богу известно, где конец. Может, его, конца-то, и вовсе нету.

— Что вы, Марья Кирилловна! Конца нет! — отозвался Михалка. — Я доложу где! — прибавил он, почтительно обращаясь к князю.

— Ишь голос подает! Знай себе уписывай за обе! Да ешь скорей, а то подавишься! — сострил князь.

— Конца света нет! — ответила Милуша, а сама все еще перебирала последние слова Данилы о кабале.

— Ай да дитятко! Со мной в одно слово... — воркнула Кирилловна.

— Как нету?! — воскликнула Фима с ужасом. — Что ты, Мила?

— Путает! Путает! — решил Родивон Зосимыч. — Есть. Как не быть. Всему есть конец.

— Нету и впрямь, батюшка, — удивляясь, сказал Данило.

— Нешто я не знаю! — шепнул князь. — То загадка такая.

— Да нету же... Ей-Богу! — серьезно говорила Милуша. — Я вам объясню даже, как...

— Не божись, книжница, откажись, помиримся. Вместо Данилы бери в крепость Михалку.

Все рассмеялись.

— Батюшка на смешки вас подымает, Людмила Дмитриевна, — сказал Данило. — Прикажешь, я за Людмилу Дмитриевну отвечу.

— Вишь, прыткий... А соврешь, полковник?

Обед кончился, все встали и пошли к ручке Родивона Зосимыча. Милуша каждый раз до приезда Данилы хотела поцеловать его руку, но старик никогда не давал и целовал ее в лицо; на этот раз случилось то же.

— Данило! — вдруг громко и серьезно сказал Родивон Зосимыч, поцеловав Милушу и кладя руку на ее гладкую головку. — Выищи ты себе супругу вот этакую, и поклонюся я тебе в пояс... Вот что!..

Даже вся дворня ахнула и переглянулась многозначительно. И не только Милуша замерла на месте, но и князь Данило смутился.

— Ну, красавица ты моя, где ж свету-то конец? А... — снова спросил князь, когда все перешли в его кабинет и помогли ему усесться в его кресло. — Отгадаешь, сказываю, Данилу бери... Я чаю, стоит потрудиться.

— В темной горнице! — произнесла Милуша дрожащим голосом, предчувствуя к какой шутке поведет разгадка.

— Выдали меня, мошенники. На твою руку тянут. Говори, кто надоумил. Кто?.. А?..

— Михалка! — прямо отвечала девушка.

— Ах, бездельник. Супротив меня пошел. Ну, нечего разбор чинить. Кто да как. Разрешила и поклон твоей мудрости... Бери Данилку. Э!.. Полковник Ступай брат, в кабалу к Милуше.

— Что прикажешь боярышня! — наклонился Данило пред Милушей. — Я в твоей теперь воле!.. — с умыслом переменил он вы на ты.

— Милуша! Прикажи ему велеть запречь мужицкие розвальни, — воскликнула Фима. — И сам пусть заместо кучера покатает нас по первому пути... Он лихо, лихо правит тройкой! — воскликнула Фима.

Милуша молчала и смущалась.

— Нету. Что... Успеем накататься. А вот я что скажу... — заговорил Данило, двинувшись к Милуше, и дрогнувший голос его оборвался.

Звук этого голоса поразил всех и уничтожил общее шутливое настроение... Родивон Зосимыч зорко глянул на сына. Все ждали. Даже у Милуши защемило сердце от голоса князя.

— Пускай Михалка покажет нам в зале комедь Безрылого! — вдруг вымолвил князь.

Все снова изумились, потому что все чуяли, что молодой князь начал с важного и, будто оробев, вдруг свел все на пустяки. Наступило молчание. Князь Данило повернулся и быстро вышел из залы.

Милуша переглянулась с Фимой, и обе смолкли в неловком смущенье.

— Есть такие дела, что и воины ерои пуще ребят робеют! — проворчал князь. — Да небось! Улита едет... Так, что ль, Богомол ты мой?

— Сдается и мне, Родивон Зосимыч, что едет... — отозвался отец Арефа.

— Кто? — вступилась Фима.

— Улита! — рассмеялся старик священник и, взяв с комода розовенький ларчик, вопросительно показал его старику князю.

— Давай. Давай! Ну! Вы не юлите здесь. С вами не много наиграешь, — сказал Родивон Зосимыч, не любивший, чтобы ему мешали играть в бирюльки.

Старики сели за маленький столик, где на стекле лежала кучка высыпанных бирюлек. Девушки тихонько стали у столика, молча наблюдая за крючками игроков.

Все лица стали серьезны. Шутки прекратились и уступили место делу.