К Тимофею подошел Актай, ведя за руку юную стройную девушку с тяжелыми черными косами. Глаза старика сияли радостью, радостной была его скупая улыбка.
— Начальник, вот моя Зульфия, — сказал он.
Из-под длинных ресниц на Тимофея пронзительно смотрели темно-карие, почти черные глаза, и трудно было понять, чего больше было в этом взгляде: радости и признательности или же любопытства.
— У тебя, аксакал, дочь и впрямь красавица, — приветливо улыбнувшись, сказал Тимофей.
Девушка немного смутилась и бросила на отца вопросительный взгляд.
— Актай старый человек, и ему грешно говорить неправду, — сказал старик. — Детей у меня много, аллах сыновьями наградил, а Зульфия одна дочь. И самая младшая. Старый Актай всех детей своих любит, никого не обижал и не обижает, а Зульфия — свет очей моих, радость старого сердца, Зульфия — моя жизнь.
Опустив глаза, девушка слушала слова отца и смущалась все больше.
— Эти шакалы не обижали тебя? — спросил Тимофей.
Зульфия не успела ответить, за нее заговорил отец.
— Не обижали?! — возмущенно воскликнул он. — Били ее. У них поднялась рука бить девушку, у нее кровавые рубцы на теле, это не люди, а звери.
Актай сделал поспешное движение в сторону Зульфии, словно бы собираясь обнажить и показать Тимофею следы истязаний на теле дочери, но она, заслонившись руками, испуганно отступила назад.
— Атай! — вскрикнула она.
Старик спохватился, вспомнив, что перед ним посторонний мужчина.
— Вожак их требовал, — опять заговорил Актай, — чтобы Зульфия стала его женой. А разве девушка станет женой того, кто враг ее родичей? Зульфия была его пленницей, и он мог ее обидеть; она пообещала большой выкуп за себя. Он говорил ей, что будет еще три дня думать. Спасибо тебе, русский начальник. Спасибо тебе, ты выручил. Хороший ты человек. Я тебя много обидел. Очень много обидел, нехороших слов много говорил. Ты не обиделся, тебя бог наградил крепким сердцем и большим умом. Пошли тебе аллах счастья, пошли тебе аллах здоровья, да сияет вечно над твоей головой ясное солнце, когда будешь ехать в ночи, да светит тебе ясный месяц и звезды, пусть оружие твое никогда не знает поражения, пускай лошади твои летают быстрее птицы, пускай дети твои будут такими же красивыми разумом, как их отец, пускай жены твои радуются на твою красоту, на твое здоровье и на твою удачливость. Как я могу отблагодарить тебя, начальник, скажи мне?
— А мне, аксакал, особой благодарности от тебя и не надо. Я служу своей государыне Елизавете Петровне, и ты раньше всего будь ей благодарен.
— Ты сможешь увидеть свою государыню? — заинтересованно спросил Актай.
Тимофей пожал плечами.
— Скорее всего, нет. Не удастся. А зачем тебе?
— Я просил бы тебя передать государыне от старого Актая спасибо. Спасибо за то, что дочь моя не попала в рабыни. Киргиз-кайсак не может быть рабом, он как вольный ветер в степи. Стать рабом — страшнее самой смерти.
— Твои речи мне по душе, аксакал.
— Зульфия, свет очей моих, — обратился к дочери старик, — мы подошли с тобой к русскому начальнику, чтобы поблагодарить его, а ты все время молчишь, так поблагодари же и ты.
Зульфия сложила у подбородка ладони и, поклонившись, прошептала:
— Спасибо тебе, русский начальник. Спасибо.
Вслед за ней уважительно поклонился Тимофею и Актай.
— Мой род не очень богатый, нас не один раз разоряли джунгары, но по знатности он не уступает роду самого Абул Хаир-хана. Ты спас мой род от беды, ты спас мой род от позора. Из моего рода никто еще не становился рабом, и я должен отблагодарить и наградить тебя так, чтобы ваши люди в большом городе Оренбурге не могли сказать, что у киргиз-кайсаков нет чести и совести. Но я не знаю, что тебе по душе; положи свою правую руку на грудь и скажи: что можешь принять от меня, я с низким поклоном отдам тебе.
— Видишь ли, аксакал, все, что мне было велено взять из добычи, я взял, и казаки мои взяли, что им положено по уговору, а больше ничего нам и не надобно. Слава богу, все обошлось благополучно, мы ни одного из своих казаков не потеряли, да и из ваших джигитов тоже все живы.
— Аллах нам послал свою милость, — сказал Актай. — Пускай он хранит нас и дальше от злых людей и преждевременной смерти. Слава ему. Но ты, начальник Тимофей Иванович, не все хочешь знать. По степям полетит добрая весть, что у киргиз-кайсаков есть русский сильный заступник. Скоро вся степь узнает, что твой отряд разбил джунгарских барантачей и можно жить в степи спокойно. Побоится джунгар нападать на наши кочевья. Ты не подумай, русский начальник Тимофей Иванович, что старому Актаю захотелось много поговорить, сказать много слов, какие случайно попадутся на язык. Нет, у меня ни одного слова сейчас нет лишнего, язык говорит то, что сердце разуму подсказывает. Меня может позвать к себе наш великий хан и повелит, чтобы я рассказал ему и другим аксакалам о том, что случилось нынче, и я расскажу. Я о тебе буду много говорить. Меня спросят, чем я связал твою руку со своей, как я поделился с тобой своей радостью. У моего народа есть мудрые слова: радость одного человека — только полрадости, настоящая радость та, что и соседа радует. Если бы ты, русский начальник, был со мной одной веры, я нашел бы, что отдать тебе. Моя маленькая Зульфия стала бы твоей женой.
— К счастью, у нас с тобой разные обычаи, — улыбнувшись, сказал Тимофей.
— А почему к счастью? — нахмурившись, спросил Актай. — Или тебе не нравится моя дочь?
И Зульфия метнула на Тимофея быстрый взгляд.
— Не сердись, аксакал, я уже сказал то, что подумал о твоей дочери.
— У меня больше не осталось ни хороших слов, ни пожеланий, — сказал Актай. — Я все их отдал тебе. Одно еще могу сказать, я всегда буду просить аллаха, чтоб он не разлучал тебя со счастьем. И помни, если тебе или твоим казакам понадобится надежный друг, иди ко мне, иди в наш род, мои сыновья, мои внуки, мои правнуки будут твоими друзьями, друзьями твоих детей, внуков, правнуков.
Вслед за Актаем и Зульфией к Тимофею подошел Зиянгула.
— И моя тебе благодарность, Тимофей Иванович, — сказал он, протягивая руку. — Ты спас мою невесту. Зульфию.
— Правда?! — удивился Тимофей. — Ну, если так — поздравляю!
Тимофей крепко обнял молодого джигита.
— Сайгаки! — исступленно крикнул кто-то, словно взывая о помощи.
Тимофей глянул в ту сторону, куда смотрели казаки, и увидел у высокого курганчика стадо сайгаков. Они мирно паслись, не обращая на людей никакого внимания.
К Тимофею подскакали несколько казаков и стали просить, чтобы он разрешил поохотиться на сайгаков.
— Жаль упускать, сайгачиное мясо дюже вкусное, — уговаривал один.
— Да и грешно, — доказывал другой. — Оно бродит совсем рядом, а мы проедем разинув рты, мясо и достанется шакалам поганым.
У Тимофея тоже было казачье сердце и горячая кровь охотника, и ему самому хотелось, чуть пригнувшись в седле, пустить коня вскачь, подобраться поближе к этим степным красавцам, на всем скаку, выхватив из-за спины карабин, выстрелить почти не целясь, но так точно, как он стрелял почти всегда, за что его в ранней юности, когда еще учился в казачьей школе в Сакмаре, прозвали друзья «соколиным глазом». Заметив, что несколько казаков уже готовы броситься к сайгакам и только ждут его разрешения, Тимофей неохотно приказал:
— Отставить!
— А ежели издали стре́лить? А? Дозволь заняться, полусотник, — стал просить кто-то.
— Надо домой поторапливаться, — решительно возразил Тимофей.
— Уйдет, уйдет жаркое.
— Будем живы — и жаркое будет, — пошутил Кузнецов.
Подав команду двигаться шагом, не отрываясь от табунов, Тимофей поехал вперед. Там поджидал его Актай. На передней луке седла старика, как всегда, величественно восседал беркут.
— Пускаем Карая на сайгака? — спросил старик.
— Зачем?
— Охоту устроим. Ты видел, как беркут охотится?
— Видеть такого пока еще не доводилось, — сознался Тимофей. — И мне это очень интересно. Но времени нет для охоты.
— Ай, какой ты, начальник, непонятливый! — обиженно протянул Актай. — Карай нам не помешает, он держать нас не будет, у нас свое дело, у него свое дело. Я тебя прошу, скажи казакам, чтобы не стреляли, когда сайгак побежит близко, а то могут птицу поранить.
— Стрелять они без моего разрешения не будут, — успокоил старика Тимофей. — Ладно! — решил он. — Давай, пускай Карая.
Старик молча кивнул, произнес несколько слов молитвы, ласково погладил беркута и, сняв с его ноги легкую металлическую цепочку, сказал:
— Карай, а-а-ша! А-а-ша!
Беркут сидел, медленно поворачивая голову, осматривался вокруг. Но вот он оттолкнулся от луки седла и стремглав поднялся вверх. Расправив крылья, он уходил в небо, словно стрела, взмывал в высоту все дальше и дальше. Затем повис в воздухе, будто раздумывая. Кружа над сайгаками, Карай стал не спеша снижаться.
Сайгаки долго не замечали надвигающейся опасности и продолжали пощипывать траву. Когда над их головами метнулась тень, они пугливо бросились врассыпную. Крупный сайгак метнулся на взлобок и, круто оборвав бег, остановился на вершине курганчика. Было ясно, что он полон решимости защищать стадо от хищника, готов схватиться с ним, приняв на себя всю опасность. Беркут, будто угадав намерения вожака, направился к нему, оставив без внимания остальных. Когда сайгак был уже совсем близко, беркут сложил крылья и рухнул вниз. Сайгак взвился на дыбы, метясь передними ногами в падающего орла. Но промахнулся. Затем встал на передние ноги, на какую-то долю минуты открыв себя Караю. А беркут только этого и ждал — он ударил сайгака крыльями и клювом одновременно. От нестерпимой боли сайгак вскрикнул и бросился прочь, Карай снова устремился в небо, все более и более удаляясь от сайгака. Тимофей решил, что беркут оставил свою жертву в покое. Но было похоже, сайгак не надеялся на это, он мчался по степи так быстро, что казалось, он плывет над степью.
— Упустит? — спросил Тимофей Актая.
— Карай — умная птица, — коротко ответил Актай. — Он знает, что ему нужно делать. Он оглушить хочет сайгака, утомлять хочет сайгака. Мы живым его заберем, если так надо будет.
Беркут тем временем начал быстро кружить над степью, круги его становились все меньше, а полет все стремительнее. Тимофей понял, что орел хорошо видит сайгака, и не только видит, но все время следит за ним. Угадывая, что опасность приближается и возрастает и что избежать он ее не может, сайгак помчался прямо к людям.
Казаки заметили это неестественное поведение сайгака и одобрительно загомонили.
— Гляди ты, животное, животное, а уразумело, где может найти спасение.
Но пугливая лань остается пугливой ланью, и сайгак снова метнулся в сторону. Тут его и настиг Карай. Новый удар клювом и крыльями был настолько сильным, что сайгак пошатнулся и на какое-то мгновение присел на задние ноги, уже не пытаясь оказывать сопротивления, затем сорвался с места и бросился бежать. Карай вдруг переменил тактику: он уже не поднимался в небо, а делал крутые виражи над сайгаком и наносил удары то клювом, то крыльями. Сайгак кидался из стороны в сторону, но повсюду его настигал враг. Тимофею показалось, что беркут гонит сайгака к отряду, и если сайгак чуть сворачивал в сторону, то перед его мордой снова возникали крылья и он вынужден был поворачивать туда, куда направлял его орел. Это было невероятно, походило на вымысел. Тимофей сказал об этом Актаю.
— Карай знает свое дело, — знакомыми Тимофею словами ответил Актай. — Он ко мне, к моему коню пригонит сайгака, прямо сюда пригонит.
Казаки возгласами поощряли птицу, восторгались умением беркута и не скрывали от Актая своей зависти.
— Шуточное ли дело, держать у себя такого охотника. Да тут просто-напросто айда, валяй в степь и забирай сайгаков, сколь душа прикажет.
— Живи себе не тужи, и скотинешки не заводи, и хлеба не сей, все принесет орел.
Подбадривая беркута, кто-то громко свистнул.
— Не надо, — взмолился Актай. — Карай не любит беспорядок. Он только порядок понимает.
Но орел так увлекся своим занятием, что ни на что другое не обращал внимания. А сайгак, почти обезумевший от непрерывных ударов, мечась и кружась на одном месте, все ближе и ближе подвигался к отряду.
Все понимали — сайгаку приходит конец.
— Пристрелить бы его, сайгака-то, — сказал Тимофею Торнов. — Чего зря мучить животное.
— Я сам буду стрелять, — предупредил Актай.
Он достал пристегнутый к седлу лук, выхватил из колчана стрелу, положил ее на тетиву и, не останавливая коня, на ходу прицелился. Раздался легкий посвист, и стрела вонзилась в сайгака. Будто огромной силы толчок подбросил животное вверх, но в него впилась еще стрела, и сайгак рухнул наземь.
Актай направил к сайгаку коня и позвал беркута.
Казалось, беркут не слышит или не обращает внимания на зов, но, сделав над стариком несколько кругов, медленно и плавно опустился на свое место.
Актай подъехал к Тимофею.
— Начальник, пускай кто-нибудь освежует сайгака. И скажи, пожалуйста, хороший у меня беркут Карай?
— Мало сказать — хороший, — восторженно отозвался Тимофей. — Никогда не видел подобного чуда. Он понимает человека и сам думает...
— Очень хорошо. Очень хорошо, — сказал Актай и подозвал Зульфию. — Солнце моей души, радость моей старости, наш беркут понравился русскому начальнику Тимофею Ивановичу, давай подарим ему нашего Карая.
Зульфия встрепенулась, растерянно взглянула на отца, потом бросила взгляд на Тимофея и, поборов смущение, негромко сказала:
— Мы отдаем тебе Карая, бери. Только не обижай его.
Лицо Актая посветлело.
Тимофей хотел было отказаться, но поняв, что этим поступком может обидеть Актая и девушку, поблагодарил за подарок и, обращаясь к Зульфие, сказал:
— А обижать я его не буду, нет. И никому не позволю.
Так Тимофей стал хозяином Карая.
А Карай неохотно шел к нему. Когда Актай усадил Карая на переднею луку Тимофеева седла, беркут диковато оглядывался, не понимая, чего хочет от него хозяин. Увидев, что Актай уходит, оставляя его наедине с чужим человеком, беркут, слегка раскрыв клюв, зашипел, затем, распахнув крылья, приготовился напасть на Тимофея. Тут снова подошел Актай, погладил орла, тот немного успокоился, все еще недобро поглядывая на Тимофея.
Актай решил на время отправить с Тимофеем Зиянгулу, чтобы он помог приучить Карая к новому хозяину, а Тимофея научил обращаться с этой умной птицей.
Тимофей с радостью согласился.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |