Тимофей пришел в себя. Первое ощущение — нестерпимая головная боль. Превозмогая ее, Тимофей приоткрыл глаза: темно. Да, темно. Почему? В голове тревожная мысль: не ослеп ли?
Но нет, где-то в стороне пробивается чуть уловимый пучок света. Значит, он находится в темном помещении. Где? Что с ним?
Преодолевая тошнотворную слабость, Тимофей попытался подняться и, впервые услышав легкое позвякивание, ощутил на руках и ногах цепи. Значит, он арестован и заключен в тюрьму. Вот, оказывается, что с ним стряслось.
«Все же где я? В памяти какая-то пустота. Как и когда я очутился здесь?»
Тимофей ощупал пол — камень, дотронулся до стены — тоже камень. В Петербурге он сидел в похожем каменном мешке по приказу Петра Федоровича.
Наступило просветление, в памяти замелькали события последних дней. Вспомнился бой под Сакмарским городком...
С той стороны, где чуть пробивался крохотный световой луч, донеслись глухие голоса.
Звякнуло железо, луч затрепетал, рванулся вперед, расширился: со скрипом отворилась кованая дверь, и Тимофея ослепил солнечный свет.
В проеме распахнутой двери появился солдат, за ним стоял еще один.
— Ну, что, оклемался? — спросил тот, второй.
— Будто бы, — ответил первый. — Сидит, — и добродушно обратился к Тимофею: — Эй, разбойничек, гулять пойдешь? Давай, коли то, больше выпускать сегодня не будем.
Каким-то чутьем Тимофей отгадал, что находится в одной из лавок оренбургского Гостиного двора.
— Пойдешь, нет? — строго прикрикнул солдат.
Надо пойти, но голова болит. Надо хоть разок-другой хлебнуть свежего воздуха, может, голова не станет так ныть и кружиться.
— Да, пойду, — ответил Тимофей.
«Что же это я так раскис?» — упрекнул он себя.
Пошатываясь, поднялся и, медленно ступая, вышел из камеры.
Да, это действительно был оренбургский Гостиный двор. Знакомая картина: у открытой двери каждой камеры стоит арестант-кандальник, а рядом с ним часовой. Ждут команды.
Стоявший перед Тимофеем рослый, широкоплечий человек обернулся, и Тимофей чуть не бросился вперед, как бывает при неожиданной встрече с родным или хорошо знакомым: перед ним был Хлопуша.
— Тимофей Иваныч! — закричал Хлопуша.
— Здорово, Афанасий Тимофеевич! — скрывая горечь, как можно бодрее ответил Подуров.
Стоявший рядом с Хлопушей солдат замахнулся прикладом ружья.
— Молчать!
— Тут Шигаев Максим Григорьевич и Ваня Почиталин, вона впереди, — не обращая внимания на угрозы часового, кричал Хлопуша. Солдат изо всей силы ударил его прикладом. Хлопуша вскрикнул, но устоял. Тимофей метнулся к солдату, ударом кулака свалил его наземь и тут же упал сам от приклада другого солдата.
К Тимофею бросился Хлопуша, но солдаты и его сбили с ног. Где-то впереди послышались грозные окрики, слова команды, хлопнул выстрел.
Вдоль шеренги арестантов бежал поручик и, размахивая пистолетом, кричал:
— Назад, в камеры! В камеры! Прикладом эту сволочь!
Снова очутившись в своей камере, Тимофей вначале подосадовал на себя: зачем он кинулся на солдата? Более безрассудного поступка даже придумать нельзя. Теперь от разозленных охранников можно ждать чего угодно.
Немного успокоившись, Тимофей решил, что ему нечего себя упрекать, все шло как нельзя лучше и пускай не думают губернские чины, что если им удалось посадить Подурова в каменный мешок, то он стал мягкой глиной, из которой можно вылепить все, чего душа пожелает.
Обед Тимофею принесли солдаты, служившие при тюремной кухне. Они были разговорчивее караульных и держались с арестантами проще. От них Тимофей узнал, что находится в этой камере уже более двух суток, что все время был в беспамятстве, еды совсем не принимал, лишь пил воду. Солдаты охотно рассказали, что Пугача разбили под Сакмарском и он с остатками войск ушел в Башкирию.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |