В первой половине XVIII в. (1744 г.) на территории Башкирии, занимавшей огромное пространство по обеим сторонам южной части Уральского хребта между Волгой и Тоболом, Камой, верхним и средним течением Яика (Урала), была образована Оренбургская губерния в составе Оренбургской, Уфимской и Исетской провинций. Центром Башкирии являлась наиболее значительная по размерам Уфимская провинция, главным городом которой была Уфа. Границы Уфимской провинции на севере, западе, юге и юго-востоке охватывали земли, примерно соответствующие границам современной территории Республики Башкортостан, а на северо-востоке проходили значительно восточнее, вдоль водораздела рек Ай, Уфа и Миасс в их верхнем течении. В административно-территориальном отношении Уфимская провинция делилась на 4 дороги («даруги»). Западные земли входили в состав Казанской дороги, центр и южная часть составляли Ногайскую, восточные земли — Сибирскую, в Осинскую входили земли по правобережью Белой, которые тянулись узкой полосой на север от Уфы к Каме. Каждая дорога делилась на несколько волостей, управляемых старшинами, которых утверждал в этой должности оренбургский губернатор.
В Башкирии родился, жил, боролся за свободу и независимость Салават Юлаев. Здесь он формировался как выдающаяся личность, здесь стал бессмертным.
Совсем молодым Салават примкнул к восстанию. Лихой наездник, поэт и импровизатор, он был мало кому известен за пределами родной волости. Но неукротимая энергия, храбрость, целеустремленность, популярность среди многонациональных народных масс снискали ему заслуженную славу и сделали предводителем не только своего народа, но и одним из видных руководителей величайшего в истории России восстания 1773—1775 гг.
«Его помыслы, — пишет народный поэт Башкирии Му-стай Карим, — намного опережали время. Из всех предводителей десятков башкирских восстаний он первый предугадал, что свободу и независимость невозможно завоевать в одиночку, потому он пошел к русскому казаку Емельяну Пугачеву и под свое знамя собрал не только башкир, но и другие народности, живущие в башкирском крае. Пробудившись сам, словом и делом пробудил он подлинное национальное самосознание башкир, самосознание, вытекающее из понимания общности судеб разных народов, исключающее превосходство одних над другими».
Салават, как и его отец Юлай Азналин, являлся уроженцем деревни Текеево (Текоево) Шайтан-Кудейского юрта (волости) Сибирской дороги Уфимской провинции (ныне Салаватский район РБ).
Наиболее вероятным годом рождения Салавата является 1754, что подтверждается показаниями на допросе самого Салавата, вариантами христианского и мусульманского летосчислений, некоторыми фольклорными материалами. (Более подробно см. мою статью «Сколько лет Салавату?», опубликованную в «Известиях Башкирии» 2 марта 1991 г.)
Отец Салавата Юлай Азналин (Адналин, Азналихин) был старшиной Шайтан-Кудейского юрта (волости) Сибирской дороги Уфимской провинции. Имеются некоторые сведения об участии Юлая в восстаниях башкир задолго до Пугачевского восстания. В частности, А.С. Пушкин в «Истории Пугачева» упомянул Юлая как «старого мятежника». Однако документы, подтверждающие этот факт, отсутствуют. В целом же данные биографии Юлая хорошо известны из его показаний во время допроса в Москве. Неоднократно в соответствии с воинской повинностью башкир Юлай принимал участие в военных действиях в составе русской армии. Так, он в 1771 г. преследовал калмыков, бежавших из Поволжья к Джунгарии; за отвагу, проявленную при подавлении движения конфедератов (участников союза польской шляхты, образованного для охраны шляхетских привилегий и борьбы с влиянием России на Польшу), в 1772 г. Юлай Азналин был награжден специальным «знаком».
Русский писатель Ф.Д. Нефедов в очерке «Движение среди башкир перед пугачевским бунтом; Салават, башкирский батыр» (1880) отмечал, что Юлай «был умный и влиятельный, он пользовался общим уважением со стороны башкир и несколько раз кряду занимал, по выборам, должность волостного старшины. Местные власти относились к башкирскому старшине с доверием... В его преданности и верности русскому правительству не могло быть никакого сомнения. Вот почему, несмотря на все смуты и преследования, Юлай удержался на своем месте и остался целым... В 1768 г. Оренбургский губернатор князь Путятин сам назначает Юлая старшиною башкирской команды. Но башкирский старшина в действительности не был тем, чем он так искусно умел казаться. На глазах Юлая пылали башкирские селения, разорялся край: у него самого купцом Твердышевым... отнята земля под Симской завод и деревни. Истый башкир, горячо любивший свою родину, Юлай не мог оставаться равнодушным зрителем; он маскировал свои чувства, но в душе оставался недоволен и таил месть».
И хотя очерк Ф.Д. Нефедова является художественным произведением, но в целом писатель объективно отражает действительность. Юлай несомненно был человеком твердых взглядов, не боящимся выступать за правду и против администрации края, и против башкирских феодалов, способствующих расхищению земель рядовых вотчинников.
Предания говорят о необыкновенной силе Салавата, его ловкости, умении владеть оружием, конем — качествах, проявившихся очень рано. «Если спрашивать о летах Салавата — четырнадцати лет он стал богатырем», — поется в известной башкирской песне.
Физическому совершенствованию Салавата способствовали популярные у башкир скачки, джигитовка, национальная борьба, стрельба из лука, соколиная охота и другие спортивные состязания.
«Семья, природа и школа были его воспитателями; под влиянием их рос мальчик, развивались его силы и способности и закладывался характер будущего героя... Впечатлительный, с натурой страстной и поэтической, он ко всему прислушивался, на все отзывался и приходил в восторг от красот родной природы...», — писал Ф.Д. Нефедов.
Салават был грамотным: он умел писать на языке тюрки. Где и кто обучал Салавата, мы не знаем. Может быть, он посещал мектеб или медресе (мусульманские школы, где обучение велось на арабском языке), а может, как и дети других старшин, занимался со специально приглашенным муллой-учителем.
С детства Салават слышал рассказы отца и матери о бедствиях народа, о башкирских восстаниях и их жестоком подавлении. Он видел, как нещадно мурзы и тарханы эксплуатировали рядовых общинников. Салават, конечно, знал и о каторжном труде работных людей заводов Твердышева, построенных на отнятой у кудейских башкир земле. Все это оставляло в его душе неизгладимый след.
17 сентября 1773 г. несколько десятков яицких казаков, калмыков, татар во главе с уроженцем донской станицы Зимовейской Емельяном Ивановичем Пугачевым двинулись с хутора Толкачевых к Яицкому городку (Уральску). Таково было начало величайшего в истории России народного движения 1773—1775 гг. Отряд повстанцев быстро рос: через день в нем было уже 200 человек. Не имея артиллерии, пугачевцы не смогли взять Яицкий городок, где был большой гарнизон и пушки. Восставшие начали победный путь по Яику к Оренбургу. Иногда штурмом, а чаще почти без сопротивления пугачевцы овладевали крепостями. Гарнизоны переходили на сторону восставших, народ встречал «царя-батюшку» колокольным звоном, хлебом-солью. Победителям доставались большие трофеи: пушки, ядра, порох, провиант, амуниция. Число восставших увеличивалось с каждым днем. Пугачев обращался с манифестами, призывающими к борьбе, к казакам, солдатам, крестьянам, работным людям, представителям нерусских национальностей. Написанные на русском, арабском, татарском и других языках, эти обращения отражали то, о чем мечтали народные массы, за что вели ожесточенную борьбу. Как писал А.С. Пушкин, манифесты и указы Пугачева представляли «удивительный образец народного красноречия» и затрагивали души простых людей. В манифесте к башкирам прежде всего отражались интересы рядовых общинников, на которых тяжелым бременем ложился феодально-колониальный гнет. Башкирские же старшины прельщались перспективой изгнания со своих земель русских купцов-заводчиков.
Восстание разрасталось. Новые силы пополняли ряды повстанцев. Уже 5 октября 2500 пугачевцев осадили Оренбург. Обеспокоенная этим обстоятельством, Екатерина II направляет для подавления восставших правительственные войска под командованием генерала Кара. Придерживаясь старой политики царизма — натравливания одного народа на другой, правительство решило против бунтовщиков использовать башкирских конников, хорошо зарекомендовавших себя в военных походах. С этой целью Уфимской провинциальной канцелярией были разосланы распоряжения, в которых говорилось, чтобы «...башкирские старшины отправили от себя башкирцев на вспоможение верным войскам против проявившегося тогда злодея Пугачева и его толпы, которой чинил нападения на Оренбург и разорял другие тамошние селения». В октябре 1773 г. такое распоряжение получает Юлай Азналин. Салават, назначенный командиром, во главе отряда в 80 человек (по другим данным 95) направляется к месту сбора сводной башкирской команды — на Стерлитамакскую пристань. Через 15 дней отряд Салавата прибыл на место назначения. Здесь уже были и другие отряды — всего 2355 человек. Сводный башкирско-мишарский отряд во главе с князем Ураковым и старшиной Кыркули-Минской волости Ногайской дороги Алибаем Мурзагуловым (Элви), предназначенный для оказания помощи карательному отряду генерала Кара, был направлен в деревню Биккулово (в 70 верстах от Оренбурга). Однако, как впоследствии показал Салават, «не доезжая оной с версту», встретили их пугачевцы, «в дву тысячах или более, при которых были пушки (отряд пугачевского атамана Овчинникова. — В.С.), и их всех, атаковав, держали до сумерек. Почему их старшина Элвий, не имев при себе пушек и видя», что пугачевцев «вдвое было больше нежели его команды, без сопротивления... и склонился, причем и вся его команда, в том числе и он, Салават, в толпу взяты». Нет сомнения, однако, что дело тут было не только в численном превосходство повстанцев и лучшем их вооружении, но и в предварительной агитационной деятельности, проводимой, в частности, манифестами и письмами к башкирам Кинзей Арслановым*. Овчинников отправляет Салавата с прочими в Берду (ставку повстанцев) к Пугачеву, который, «будучи в оной крепости, приводил их к себе в службу». В это время армия Пугачева пополнялась очень быстро: к нему шли казаки, крестьяне, работные люди, многочисленные различные народы. Предводитель восстания, несомненно, был очень рад приходу башкир, зная, какую большую пользу может принести башкирская конница.
Некоторое время Салават принимал участие в военных действиях под Оренбургом. Отличившись в боях, он вскоре получает звание полковника. Самый молодой полковник в повстанческой армии! Высоко ценя боевые и организаторские способности Салавата, Пугачев неоднократно поручает ему ответственные задания, которые тот с честью выполняет.
Будь, как этот беркут, славный воин,
Будь друзьям опорою стальной,
Выходи на бой с врагом отважно,
Жизни не щадя, бросайся в бой!
Этими словами вдохновляет Салават своих воинов.
Недолго сражался под Оренбургом юный батыр. В конце ноября 1773 г. Пугачев посылает его в Башкирию для создания новых повстанческих отрядов. На родине Салавата в районе Сибирской дороги население было еще мало охвачено движением. Салават развернул энергичную агитационную и мобилизационную работу. В конце декабря он собрал большой отряд и, выполняя указание Пугачева, направился в район Красноуфимска — Кунгура.
До середины марта 1774 г. Салават, проявляя чудеса храбрости и находчивости, сражается в этих местах. Будучи неоднократно ранен, он тем не менее почти не слезал с седла, вдохновляя своим примером повстанцев. Лишь после двух сильных ударов, нанесенных карателями, имевшими большое преимущество в артиллерии, 14 марта у Красноуфимска, а 17 — у деревни Бугалыш, Салават отступил к реке Ай на территорию Сибирской дороги — свои родные места — и там начал формировать новые повстанческие отряды. Войско его быстро растет. В конце марта он недалеко от Саткинского завода соединяется с отрядами И.Н. Белобородова, а затем в течение почти всего апреля они действуют в Кунгурском уезде и северных районах Башкирии. Вместе с Юлаем, вступившим к Пугачеву «на службу с чином полковника», Салават активизирует повстанческое движение и в северо-восточной Башкирии, в частности в районе Сима — Катава. Это вызывает тревогу у преследователей. В рапорте генерал-поручику Ф.Ф. Щербатову от 25 апреля 1774 г. подполковник И.И. Михельсон, докладывая о своих планах, сообщает о первоочередной задаче: «И пойду на Симский завод, где, по дошедшим ко мне известиям, в семи верстах от заводу находится злодейский начальник башкирский старшина Салават...». С этого времени начались упорные и тяжелые бои Салавата с Михельсоном.
Вскоре Салават получает приказ Пугачева, «чтобы все заводы выжечь». Если в начале восстания заводы имели для повстанцев большое значение, производя для них пушки, ядра и другое вооружение, то на данном этапе, когда восставшие стали терпеть поражения, сохранение заводов было не в их интересах. С тысячным отрядам Салават подходит к Симскому заводу, но встречает там организованную оборону. Однако она вскоре была сломлена. 23 мая завод был сожжен, но перед сожжением, избегая лишних жертв, «жители тамошних, выведя всех в степь, отпустили».
Михельсон тем временем преследовал Салавата. 30 мая в 30 верстах от Симского завода он почти настигает его, но повстанцы успевают переправиться через Ай, уничтожить паром и укрепиться на противоположном берегу. Однако с большим трудом Михельсон форсирует Ай и в ожесточенном сраженье наносит поражение Салавату, который отступает к Верхним Кигам. Здесь 2 июня состоялась его встреча с Пугачевым. Впоследствии на допросе Пугачев показал, что когда он пришел в башкирские селения, нашел стоящих на конях башкирцев до трех тысяч человек под командованием Салавата Юлаева. Подъехав к Пугачеву, Салават сказал: «Это стоит наше башкирское войско, и мы дожидаемся ваше величество». После ожесточенного сражения, происшедшего на другой день, Пугачев пожаловал Салавату чин бригадира (промежуточный чин в русской армии между полковником и генерал-майором), а Юлаю — чин атамана округа.
Далее войско Пугачева, в составе которого был и Салават, двинулось к Красноуфимску, Кунгуру, Осе. Во время штурма Осинской крепости 18 июня Салават был тяжело ранен в ногу и отпущен Пугачевым «для изменения».
Во второй половине июля 1774 г. Салават Юлаев возобновляет свою активную повстанческую деятельность, с вновь набранным отрядом он двинулся к Уфе. Но в это время на помощь Уфе подошли правительственные войска, к тому же на их стороне стало выступать много башкирских, мишарских и татарских старшин, старавшихся доказать свою преданность правительству действиями против восставших. В такой обстановке осуществлять военные действия в районе Уфы было нецелесообразно, и поэтому Салават с августа 1774 г. возглавляет повстанческую борьбу в северной и северо-восточной Башкирии. Однако теперь борьба приняла иной характер.
Когда Пугачев с Южного Урала ушел на Каму и Волгу, то не стало единого центра, который бы координировал действия восставших, и поэтому в Башкирии началась партизанская борьба. Долгое время под контролем Салавата и Юлая находилась территория Сибирской дороги, имевшая важное стратегическое значение. В этот период особенно ярко проявился военный и организаторский талант Салавата Юлаева. Даже когда Пугачев был уже схвачен, «...имя его, Салавата, в тамошних местах везде слышно было, а посему для поимки и посланы были военные команды, с которыми он неоднократно сражался».
В это время Салават вместе с отцом действовали главным образом в горной Башкирии. Им удалось осадить Катавский завод и до прихода правительственных войск (октябрь 1774 г.) держать его в осаде. Желая избежать излишнего кровопролития, Салават и Юлай неоднократно предлагали осажденным сдаться. Большой интерес представляет их обращение от 10 сентября 1774 г. к катавцам, в котором говорилось: «Если к нам в плен попадет ваш человек, мы его не убиваем и не причиняем ему увечья. Если же наш человек попадет к вам в плен, вы его арестовываете, а некоторых убиваете. Если бы в наших сердцах была злоба против вас, мы могли бы при желании захватить в плен и убить большее число ваших людей, чем вы. Но поскольку в наших сердцах отсутствует злоба к вам, мы их не трогаем. Нам с вами, башкирам и русским, нельзя жить вне согласия и разорять друг друга...».
На заключительном этапе восстания борьба повстанцев в Башкирии не утихала. Салават, прекрасно знавший местные условия, умело маневрировал своими отрядами, устраивал засады, когда надо вступал и в открытые сражения.
Царское правительство перебросило для подавления восстания в Башкирии большое количество войск. Но не так-то просто было поймать Салавата. Ему неоднократно предлагали сдаться. 29 октября 1774 г. сам начальник секретных комиссий в Казани и Оренбурге генерал-майор П.С. Потемкин обращается к Салавату с письмом, в котором призывает его «покаяться, признать свою вину и прийти с повиновением», обещая в этом случае прощение, но Салават, сознавая правоту своего дела, не принял позорного предложения.
Одним из последних крупных боевых действий Салавата было сражение в ноябре 1774 г. с большим правительственным отрядом у Катав-Ивановского завода. Несмотря на превосходство противника, Салават совершил дерзкое нападение, но потерпел неудачу. Положение становилось все тяжелее и тяжелее. Еще в августе был взят в плен Канзафар Усаев, уже не было в рядах повстанцев Юлая Азналина, большинство участвовавших в движении старшин, видя, что восстание идет к концу, переметнулись на сторону правительства. Более того, многие из них, желая выслужиться и загладить вину, обещали оказать помощь в поимке Салавата Юлаева. Наступила зима. Укрываться от карателей стало трудно. А они были повсюду и буквально шли по его следам.
Салават решил распустить отряд, а сам «уйтить прямо лесом и горами в киргисцы» с тем, чтобы на следующий год снова подняться на борьбу. Но 25 ноября у деревни Миндишево (Мигдишкино) (на территории современного Салаватского р-на РБ) Салават вместе с четырьмя товарищами: есаулом Ракаем Галеевым, писарем Абдрешитом Галеевым и двумя рядовыми повстанцами — Юртом Адылевым и Зайняшем Сулеймановым — был схвачен отрядом поручика Лесковского, посланным подполковником Аршеневским.
Царские власти расценивали поимку Салавата как очень большой успех. В доносе Екатерине II о нем и Юлае докладывали как «о самых главных башкирского народа предводителях». Поручику Лесковскому был присвоен чин капитана.
Более семи месяцев шло следствие. Салавата и Юлая, закованных в ручные и ножные кандалы, под усиленной охраной возили в Казань, Москву, Оренбург, снова в Уфу. Допросы, пытки, очные ставки. Мужественно вел себя Салават во время следствия. С самого начала утверждал, что участие его в восстании случайное и вынужденное. Ни словом не обмолвился он об участии в восстании отца, не выдал никого из своих боевых товарищей. Находясь в тюрьме (в Уфе), Салават пишет письмо (письмо это было перехвачено), в котором, в частности, говорил: «Нас же не опасайтесь. Мы на живущей ныне в домах народ никакого показания не делали, а делали оному благополучия». Отрицая предъявляемые ему обвинения в грабежах и убийствах, он признавал лишь то, от чего было невозможно отказаться. Но в руках следствия находилось слишком много улик.
б июля 1775 г. завершенные следственные материалы были отправлены в Оренбург, и на их основании 15 июля губернская канцелярия вынесла определение по делу Салавата и Юлая, в основу которого был положен экстракт Уфимской провинциальной канцелярии. Одобрив определение, оренбургский губернатор Рейнсдорп направляет его в Уфу «для точного исполнения». 22 июля во исполнение указания Рейнсдорпа Уфимская провинциальная канцелярия принимает определение «об исполнении телесного наказания Салавату Юлаеву и Юлаю Азналину»: «...велеть им, Юлаю и Салавату, во всех оных местах, которым при наставлении приложить записку, учинить наказание кнутом, дав нижеописанное число ударов, а именно:
Юлайке: на Симском заводе — сорок пять, на Усть-Катавском — сорок пять, на Катавском — сорок пять и в деревне Орловке — сорок пять ударов;
Салаватке: на Симском заводе — двадцать пять, в деревне Юлаевой — двадцать пять, в деревне Лак — двадцать пять, в Красноуфимске — двадцать пять, в Кунгуре — двадцать пять, в Осе — двадцать пять и в том же месте, где он, не доезжая Елдяка, чинил с подполковником Рылеевым сражение (деревня Нуркино. — В.С.) — двадцать же пять.
А в последних, то есть, Юлаю — в деревне Орловке, а Салаватке — блись Елдяка... вырвав ноздри и поставя на лбу и на щеках указные знаки (наносились железными клеймами с литерами «З, Б, И» — злодей, бунтовщик, изменник. — В.С.)...». После же их надлежало отправить на вечную каторгу в Рогервик (Балтийский порт).
В наставлении Уфимской провинциальной канцелярии, врученной сопровождающему осужденных коллежскому регистратору и переводчику Ф. Третьякову, говорилось: «Уфимского уезду Сибирской дороги старшина Юлай Азналин и сын ево, Салават, заклепанные в ручных и ножных железах, которых вести вам в явствуемые в приложенном у сего реестре места за крепким отправленной при господине обер-афицере воинской команды караулом... И учинить в каждом из оных месте наказание кнутом, дав им по стольку ударов, сколько в реестре показано. Однако ж, не прежде к тому приступить, как на первом при собрании народа прочесть публично приложенное при сем о винах их определение... Во время сего с означенными злодеями вашего следования в пути как вам самим смотреть неослабно, так и с начальником воинской команды с вами командированной, согласуясь, наблюсти законную строгость, чтобы оные колодники побегу или над собою вреднаго чего учинить не могли, да и на дороге б их кто отбить не покусился».
Тяжелейшие испытания надо было выдержать отцу и сыну. Для битья применялся длинный сыромятный кнут. Мастера «кнутобойного дела» при желании могли с третьего удара рассечь свою жертву «до хребта», а Салавату и Юлаю полагалось по 175 ударов! После же «заплечный мастер Суслов», сопровождавший приговоренных, должен вырвать им ноздри и поставить «знаки». 16 сентября 1775 г. Ф. Третьяков докладывает Уфимской провинциальной канцелярии о совершении экзекуции:
«...преступникам Юлаю Азналину и сыну ево, Салавату, в тех местах, которые мне в приложенном при наставлении реестре назначены, при собрании народа и по прочтении публично приложенного при том о винах их определения, наказание кнутом с вырезанием ноздрей и с постановлением знаков чрез заплечного мастера Суслова учинено».
Однако, с умыслом или нет, Ф. Третьяков не заметил, что клеймение осужденных было произведено не так, как полагается. При осмотре Салавата и Юлая в Уфе обнаружилось, что «знаки» на их лицах сделаны недостаточно четко, и поэтому было принято решение о повторном клеймении: «Уфимская провинциальная канцелярия, усмотря то, что у них ноздри и теперь уже совсем заросли, а у Юлайки ставленные знаки почти не видны, следовательно, с тем их в такую даль, куда следуют, у обоих ноздри не подчистя, а на одном и знаков не подновя... отправить неможно, дабы они, в случаи иногда, паче чаяния, могущей быть утечки, всякому ведомы были, а не так, как есть теперь, что почти ничего нет. Того ради, приказали при народной публике им, Юлаю и Салавату, те ноздри подчистить вновь, а Юлаю и знаки поставить явственнее». Палачу Мартыну Суслову за то, «...что он и щипцы для той экзекуции брал с собою совсем неисправные, а должно было ему тогда ж о исправлении их доложить... учинить наказание, высечь наижесточайше плетьми». Ф. Третьякову было сделано «крепкое» внушение.
2 октября 1775 г. поручик И. Бушман — начальник конвойной команды, сопровождавший Салавата и Юлая на первом этапе каторжного пути из Уфы в Казань, получил инструкцию Уфимской провинциальной канцелярии, где давались предписания: «Приняв сию инструкцию и притом заклепанных в ручных и ножных железах колодников, башкирцов Уфимского уезду Сибирской дороги, бывшаго старшину Адналина и сына ево Салавата... вести их в город Казань, имея за ними... неослабный караул, чтоб они от вас побегу или над собой, а паче над вами, чего вреднаго учинить не могли. И из выданных им кормовых денег, восьмидесят копеек, производить каждому в день по две копейки. И брать под тех колодников по тракту из обывательских по две подводы, платя за оных прогонные деньги по копейке за версту на каждую лошадь...».
И начался долгий путь: Уфа — Мензелинск — Казань — Нижний Новгород — Москва — Тверь — Новгород — Псков — Дерпт — Ревель и, наконец, (Рогервик) Балтийский порт — ныне г. Палдиски Эстонской Республики, куда прибыли на вечную каторгу Салават и Юлай 29 ноября 1775 г. после почти двухмесячного тяжелого пути.
Очень интересовало меня, как же сложилась жизнь Салавата и Юлая на каторге? Чем они занимались? Когда и где умерли? Какие имеются документальные свидетельства?
Нельзя сказать, что в этом направлении не велось никакой работы. Проводились архивные изыскания в Оренбурге, Москве, Ленинграде, однако дела Эстляндского губернского правления, где вероятнее всего могли находиться документы, отражающие жизнь пугачевцев-каторжан, практически не были изучены.
Первое мое знакомство с прославленным батыром состоялось в 1942 г. Жил я тогда в Саратове. Как и все мальчишки того времени, увлекался сражениями, любил читать книги (особенно с иллюстрациями) про приключения, про войну. Как-то попалась довольно толстая книга Степана Злобина «Салават Юлаев». Читать — не читать? На обложке были изображены лук, колчан со стрелами, старинная пушка, и это обстоятельство разрешило мой «душевный спор» в пользу книги. Роман был прочитан, как говорят, в один присест. Потом еще и еще раз. С тех пор вместо «современных» деревянных автоматов, винтовок, наганов у меня появилось «башкирское оружие»: лук, стрелы, сукмар — боевая дубинка. Надолго Салават остался в моей памяти. Впоследствии мне приходилось читать и другие редакции романа, но по-прежнему издание 1941 г., вышедшее в серии «Исторические романы», остается любимым. Конечно же, в то время я никак не мог предположить, что через десять лет уеду жить в Башкирию, побываю в тех местах, где прошли детство и юность Салавата, где он со своими храбрыми джигитами бился за свободу, услышу курай и буду записывать предания о национальном герое башкирского народа, а еще позднее мне посчастливится неоднократно бывать в семье Степана Павловича Злобина.
В 1952 г. я переехал в Уфу. И уже в первые дни при знакомстве с не очень тогда еще большим, но как-то сразу понравившимся городом вспомнилось о любимой книге детства, о Салавате. В уютном парке над Велой (тогда он назывался «Сад Салавата», а затем «Сад им. Н.К. Крупской») стоял бронзовый бюст Салавата Юлаева работы Т.П. Нечаевой, а невдалеке была видна Троицкая церковь — старейшее каменное сооружение города, стоявшее еще во время штурма Уфы пугачевцами под командованием И.Н. Зарубина-Чики в 1774 г. Кстати, согласно преданиям, в подвалах этой церкви во время допросов находились Салават, его отец Юлай Азналин, И.Н. Зарубин-Чика, И.И. Ульянов и другие пленные повстанцы (сейчас на этом месте возвышается Монумент дружбы, воздвигнутый в честь 400-летия добровольного вхождения Башкирии в состав Русского государства). В краеведческом музее находились экспонаты, посвященные Пугачевскому восстанию, участию в нем башкир, в частности Салавату Юлаеву: оружие, различные бытовые предметы, картины, отражающие отдельные эпизоды народного движения. Запомнилось полотно А. Лежнева «Поимка Салавата». Были в Уфе улица Салавата, кинотеатр его имени. Словом, земляки не забывали о своем герое.
Прошло четыре года. После окончания педагогического института я стал работать в школе села Месягутова Дуванского района Башкирии. И опять судьба как бы столкнула меня с Салаватом. Рядом была родина батыра, места его детства и юности, боевых сражений. В нескольких километрах от Месягутова находилось село Мещегарово, где учительствовал мой товарищ по институту. В свободное время, особенно летом, я садился на велосипед и ехал к нему. Его родители, коренные жители этих мест, были всегда очень приветливы, угощали салмой, бишбармаком, чак-чаком и, конечно, прекрасным кумысом. Вечером мы обычно шли на берег Ая, разводили костер, кипятили чай и вели долгие беседы. Говорили и о школьных делах, делясь небогатым учительским опытом. Приятель рассказывал, что, изучая «Капитанскую дочку», он много говорил ученикам о Салавате, хотя школьная программа не предусматривала этого. Но кто может упрекнуть учителя, рассказывающего о национальном герое на его родине! И не просто рассказывающего, а дополняющего известные биографические данные местным фольклорным материалом. Я запомнил несколько преданий, пересказанных молодым учителем на русском языке (сам башкир, он записывал их на башкирском), и рассказал их своим ученикам. Ребята очень заинтересовались, задавали о Салавате много вопросов и, к моему удивлению, сами кое-что рассказали о нем. Впрочем, удивляться особенно было нечему. Ведь в этих местах проходили отряды Салавата, и это, конечно, оставило здесь след в народном творчестве. Интересно другое. Население Месягутова было преимущественно русское, но тем не менее здесь знали и рассказывали о Салавате. И это был не пересказ каких-либо фрагментов романа С.П. Злобина, а именно «свой, доморощенный» фольклор. Подобное явление я наблюдал и позже, собирая материал о Пугачевском восстании и Салавате Юлаеве в Дуванском, Кигинском, Салаватском, Мечетлинском районах Башкирии. Причем нередко русские рассказывали башкирские предания и легенды, а башкиры произведения русского народного творчества. Объединяло рассказчиков одно — любовь к Салавату.
В 1958 г. я поступил работать в Башкирский филиал Академии наук СССР. Но, занимаясь в основном административной деятельностью, к изучению народного выступления 1773—1775 гг. и, естественно, Салавата Юлаева приступил, к сожалению, не сразу. Однако со временем стал собирать материалы по истории Пугачевского восстания. Следовало внимательно ознакомиться с уже известными данными, сопоставить их, сделать выводы и, самое главное, привнести свое. Пришлось много поездить по Башкирии, работать в библиотеках, архивах и музеях Москвы, Ленинграда, Уфы, Челябинска, Свердловска, собирать фольклорный материал, встречаться со многими интересными людьми — учеными, писателями, краеведами. Неоднократно бывал я на родине Салавата и даже в качестве почетного гостя присутствовал на сабантуе в Малоязе — центре Салаватского района. Скачки, борьба, бег в мешках и другие состязания создавали незабываемую атмосферу.
Давней моей мечтой было побывать в Эстонии, ну и, если представится случай, прозондировать возможность для последующей работы с материалами о пребывании на каторге в Эстляндии пугачевцев.
И вот летом 1972 г. во время отпуска удалось, наконец, поехать в Таллин. Первым делом посещаю исторический музей.
Захожу к директору, интересуюсь, нет ли у них каких-либо документов о пребывании пугачевцев на каторге. «К сожалению, ничего, — говорит он. — Если что и есть, то только в архиве Тарту, там хранятся старые документы». Это я в общем знал. Но ехать туда нужно с официальным письмом, а я пока «лицо неофициальное». На другой день во время экскурсии по Таллину, когда мы проходили мимо старинной крепостной башни «Длинный Герман», экскурсовод, рассказывая об истории замка Тоомпеа, отметил, что в этой башне находилась темница глубиной около 30 метров, узников спускали туда через люк и там сидели участники пугачевского восстания Салават Юлаев и его отец, когда они были сосланы на каторгу в Эстонию.
Вернувшись в Уфу, я стал готовиться к новой поездке, и в ноябре этого же года, теперь уже с письмами и другими официальными бумагами, поехал в Эстонию.
Прежде всего необходимо было побывать в Академии наук Эстонии. Встретили меня очень любезно. Ознакомившись с письмом Президиума Башкирского филиала АН СССР, дополненным моими устными просьбами, товарищи из Академии наук Эстонии, в частности ученый секретарь (впоследствии вице-президент) В.А. Маамяги, с большим вниманием и пониманием отнеслись к делу. Была организована встреча с местными краеведами, но — увы! Товарищи очень старались мне помочь. Просматривали краеведческую и историческую литературу на эстонском языке, фольклорные сборники. Конечно, я и сам за это время знакомился с различными материалами, но особо интересных не встречалось. «Ничего, — утешали меня, — в Тарту вы обязательно что-нибудь найдете, там в архиве много документов». Провожаемый добрыми напутствиями и увозя подаренную книгу об эстонском краеведении с трогательной надписью, где выражалась, как мне объяснили, надежда на дружески деловое сотрудничество, я поехал в Тарту.
* * *
Величественное здание Центрального государственного архива Эстонии. Директор архива Раймонд Юлиусович Аулинг, дружески приветствуя меня, говорит: «Наконец из Башкирской академии наук прибыл человек. Были у нас от вас товарищи — школьники-краеведы, товарищ из газеты, приезжали отдельные энтузиасты. Только что получили письмо из вашего краеведческого музея с просьбой прислать фотокопии документов, связанных с пребыванием Салавата Юлаева на каторге в Эстонии. Все это хорошо, но на моей памяти вы первый научный сотрудник, приехавший к нам из Башкирии, а ведь важно просмотреть материал на месте».
Молча киваю головой. Чувствую некоторую неловкость: конечно, правильный упрек. Знакомлюсь с заведующей отделом фондов архива К.В. Лосенковой. «Хорошо, что вы приехали, — говорит она. — Недавно мы разбирали фонд Эстлянского губернского правления, в обработке его участвовала Е.А. Савина, и там найдены очень интересные документы». Вскоре у меня в руках два дела.
«Дело о ссылочных преступниках». Знаю его по описаниям. В 1940 г. уфимский историк П.Ф. Ищериков случайно обнаружил в «Волжском вестнике» за 1883 г. № 35 заметку «Пугачевцы в Балтийском порте», автор которой, ссылаясь на архивное дело эстлянского губернатора А. Лангеля, сообщал, что и после смерти Екатерины II на каторге в Рогервике оставались живы 6 пугачевцев, показанные в «Статейном списке от 19 мая 1797 г.», в том числе Салават Юлаев, его отец Юлай Азналин, Иван Почиталин и Канзафар Усаев — видные деятели пугачевского восстания. Позднее копия этого списка была прислана в г. Уфу и опубликована. И вот этот список передо мной. Хорошо сохранившийся текст читается без особого труда. В графах возраста и состояния здоровья, в частности, вижу следующее: «Канзафар Усаев — 62 г., болезни не имеет; Иван Почиталин — 47, болезни не имеет; Юлай Азналин — 75, дряхл, на ногах от застарелой цинготной болезни раны; Салават Юлаев — 45, здоров**». Этот список имеет прямое отношение не только к жизни каторжан, но и к истории Рогервика (Балтийского порта).
По замыслу Петра I крепость Балтийского порта должна была занимать одно из главнейших мест в системе обороны русских границ, порт представлял бы одну из самых удобных и безопасных стоянок для судов. В 1718 г. состоялась закладка мола, гавани и крепости. «Государь собственноручно бросил в море первый камень и тем положил основание новому порту». С 1718 по 1725 год Рогервик стал быстро превращаться в первоклассный военный порт с очень сильной крепостью. Строили его солдаты и присланные арестанты.
Однако со смертью Петра I строительство затормозилось, и лишь в 1746 г. стали производиться некоторые ремонтные работы. В 1751 г. вышел правительственный указ, согласно которому большинство преступников из России отправлялись в Рогервик. В 1752 г. там насчитывалось 1500 арестантов и 2000 солдат. Условия работы были очень тяжелыми, свирепствовали болезни, голод. В 1757 г. работы совсем прекратились. 19 августа 1762 г. Рогервик был переименован в Балтийский порт. Работы возобновились, но в 1768 г. на докладе Сената о положении дел в Балтийском порту последовала высочайшая резолюция: «Работу остановить, а каторжных сделать рассмотрение, дабы они праздны не были».
Статейный список от 19 мая 1797 г.
Большинство арестантов были отправлены в Сибирь. На несколько лет Балтийский порт был забыт. Вскоре, однако, туда доставили участников Пугачевского восстания. Но поскольку на месте в этот момент для них не нашлось никакой работы, а занять их чем-то было необходимо, то ревельский вице-губернатор Сивере 9 августа 1777 г. обратился в Сенат с запросом о возможности перевода из Балтийского порта в Ревель на городские работы семерых каторжных пугачевцев, в том числе Юлая Азналина и Салавата Юлаева.
Однако Сенат принял решение оставить пугачевцев на месте, а Сиверсу был отправлен указ, в котором отмечалось, что поскольку «содержащиеся в Балтиском порте колодники за злодейства свои отосланы иные по имянным высочайшим повелениям, а другие по сенатскому указу, и велено содержать их в оном порту с возможною осторожностию, чтоб не могли учинить побег, вследствие сего... во исполнение означенных повелений, не отлучая оных колодников из Балтиского порта для употребления в городовые работы, содержать их с надлежащей осторожностью в том месте, где им быть назначено». Сейчас трудно с уверенностью сказать, как могли использовать каторжан на какой-либо работе. Однако можно предположить их участие в ремонте купеческой гавани и постройке двух пристаней в 1793 г.
Прошло 20 лет. Умерла Екатерина II, на престол вступил Павел I. Эстляндский губернатор А.А. Лангель получает распоряжение генерал-прокурора Сената А.Б. Куракина доставить сведения «о находящихся в порученной управлению вашему губернии ссылочных преступниках». В свою очередь Лангель затребовал такие сведения от коменданта Балтийского порта (Рогервика) полковника Г. Экбаума. 19 мая 1797 г. Экбаум представил требуемый список.
К тому времени в живых осталось лишь 27 каторжан, в том числе 6 пугачевцев. 18 сентября 1797 г. Куракин в письме к Лангелю объявляет повеление Павла I о назначении трех мест в России (Нерчинские рудники, Иркутская суконная фабрика и строительство крепости в Таганроге), где должны отбывать каторжные работы осужденные преступники, годные по состоянию здоровья к такого рода работам. Лангель решил воспользоваться этим и отправить из Балтийского порта трех здоровых: Салавата Юлаева, Ивана Почиталина и Канзафара Усаева.
30 сентября он направляет Куракину список каторжан и в сопроводительном письме, ссылаясь на обременительность содержания каторжан для казны, запрашивает, как ему поступить с «неимеющими болезней», а именно: Канзафаром Усаевым, Иваном Почиталиным и Салаватом Юлаевым. «Прочие все дряхлы и разными болезнями страждут».
В ответ Куракин, выражая неудовольствие, указывает Лангелю, что в списке от 30 сентября «в нем показанные преступники нимало не следуют к рассылке в означенные места». Даже через такой большой срок после подавления восстания Пугачева их продолжали держать подальше от тех мест, где проходило народное выступление.
Просматриваю дело дальше. Встречаются интересные документы, по которым при детальном изучении можно восстановить картину пребывания каторжников в Балтийском порту. Интересуюсь, кто же до меня смотрел это дело. Читаю записи в контрольном листе: 1954 г. — Николаенко (Москва). Это историк, автор статьи «Вождь башкирского народа, пугачевский бригадир Салават Юлаев»; 1968 г. — краеведы школы № 114 г. Уфы — молодцы ребята; здесь же еще одна запись — газета «Совет Башкортостаны» — пресса тоже должна быть оперативной; 1970 г. — школа-интернат № 1 — да, молодежь — народ любознательный! Делаю свою запись.
На другой день берусь за новое дело. Опять «Статейный список», датируемый июлем 1797 г. По существу, это копия списка, имеющегося в предыдущем деле. Указаны те же 27 человек каторжан, в том числе Салават Юлаев, Юлай Азналин, Иван Почиталин, Канзафар Усаев. Новые бумаги — рапорты, списки. Дохожу до 48 страницы. Небольшой листочек с выцветшими буквами.
В Эстляндское губернское правление
от находящегося при Балтиской
инвалидной команды майора Дитмара
Сего месяца 26-го числа помре каторжный неволник Салават Елаев, о чем сим донесть честь имею.
Майор Дитмар.
Сентябрь 28-го дня 1800-го года.
Балтиский порт
Несколько раз перечитываю этот документ. Как-то не укладывается в голове. Неужели это то самое, о чем не было известно нам 175 лет? Следующий лист. Еще один рапорт.
В Эстляндское губернское правление
от находящегося при Балтиской
инвалидной команды майора Дитмара
Находящиеся в моем ведении каторжные неволники 12-ти человек, которые и состоят благополучно. Против прежде поданной таковой же ведомости убыло: помре сентября 26 дня Салават Юлаев, о чем сим донесть честь имею.
Майор Дитмар
Октября 2-го дня 1800-го года.
Балтиский порт
Значит, Салават умер в 46 лет, пробыв на каторге 25. Вольный сын Урала нашел последний приют на берегах Балтийского моря, прожив здесь больше половины своей жизни. Охватывает какое-то необъяснимое чувство. Ведь ясно было, что он давно умер, но все же зная, что в 1797 г. Салават был еще жив и здоров, как-то хотелось, чтобы он пожил подольше. Ясно одно: Салават умер своей смертью, а не покончил самоубийством. Уверен, если это имело место, то в рапорте соответствующая оговорка была бы сделана. Подобных примеров можно привести достаточно.
Но дело еще не просмотрено до конца. Может быть, будет еще что-нибудь.
Рапорт о смерти Салавата Юлаева
Внимательно смотрю пожелтевшие страницы. Стоп! «Именной список состоящих при Балтиском порте каторжных невольников» от 16 декабря 1802 г. В списке 11 человек, в том числе Канзафар Усаев.
Вероятно, он был последним оставшимся в живых из участников восстания, находившихся в Балтийском порте, так как в списке из прежних 6 пугачевцев, которые указаны в «Статейном списке» 1797 г., кроме него, никого нет. Через несколько листов вижу рапорт о смерти Усаева.
В Эстляндское губернское правление
от находящегося в Балтиском порте
Ревельского гарнизонного полка капитана Пегелова
Рапорт
Состоящие в Балтиском порте под ведением моим казенные строения, инструментальный железный магазейн (склад. — В.С.) и прочие казенные вещи, также и каторжных неволников всего 8 человек. Состоят благополучно кроме одного. Именем Канзафар Усаев сего месяца 10-го числа по старости лет волею божею умре, о чем Эстляндскому губернскому правлению донесть честь имею.
Капитан Пегелов.
Июля 12-го дня 1804 года
В это время Канзафару Усаеву, «главному мишарскому полковнику» повстанческой армии Пугачева, было 69 лет. Встретились еще материалы, над которыми следовало бы подольше посидеть, поразмышлять, но, к сожалению, время у меня было ограничено. Заказав фотокопии документов, получив разрешение опубликовать их, я тепло простился с работниками архива, сердечно поблагодарив их за все, и с сожалением покинул Тарту — город, который позволил открыть нам новую, последнюю страницу жизни участников Пугачевского восстания, нашего национального героя Салавата Юлаева.***
* * *
Прошло несколько лет. За это время появился ряд интересных работ о Пугачевском восстании 1773—1775 гг., в которых, в частности, освещались документы, выявленные в последние годы. Однако материалы Центрального государственного исторического архива Эстонии, кроме упомянутых нами, не публиковались. К сожалению, фонды Тартусского архива, в том числе дела Эстляндского губернского правления, не привлекли должного внимания ученых. А ведь должны же быть там еще документы, более детально отражающие последний период жизни пугачевцев на каторге! Есть еще немало неясностей. Когда, например, умер Юлай Азналин? Мы знаем из «Статейного списка» 1797 г., что он был стар, дряхл, болен. Вероятно, он умер в том же году, может быть, в 1798. Но это лишь предположение. А где факты, доказательства? Их пока нет. Или Иван Почиталин. Личность очень интересная. «Думный дьяк» Военной коллегии повстанцев, автор первого манифеста Пугачева. Когда он умер? Ведь в том же «Статейном списке» отмечалось, что он «болезни не имеет», а лет ему было 47 (по другим источникам 44). Документы о его смерти пока не обнаружены. В упомянутом «Списке каторжан» от 16 декабря 1802 г. Иван Почиталин не значится. Маловероятен факт перевода его куда-либо, поскольку «рассылке он не следовал». Можно предположить, что умерли они с Салаватом примерно в одно время. Подобных вопросов и предположений может возникнуть много. Остановлюсь лишь на одном эпизоде, имевшем место в 1790 г. Иностранные государства предполагали, что в Балтийском порту происходит постройка новых судов. Особый интерес к этому проявляли шведы. 6 марта в 11 часов утра два небольших шведских фрегата «Ярмарс» и «Улверст» бросили якоря на рейде Балтийского порта. Под прикрытием корабельных орудий шведы высадили десант (50—60 человек) и овладели крепостью. Комендант крепости полковник де Роберти совершенно растерялся и бездействовал, хотя крепость имела 40 орудий. Шведы заклепали все крепостные орудия, сожгли три казенных склада и несколько купеческих судов, стоявших в бухте, захватили большое количество пороха, свинца и других припасов. Кроме того, жители города заплатили 4000 рублей контрибуции с условием, чтобы шведы не трогали частного имущества. На другой день в 9 часов утра они покинули Балтийский порт.
Возникает вопрос, а что в это время делали каторжники? Ведь они могли быть свидетелями происходивших событий, и, кто знает, может быть, в связи с этим у них появилась надежда на спасение. А может быть, находясь в это время в тюрьме, они вообще ничего не знали.
Такие случаи еще раз наводят на мысль, что нужно продолжить работу в Тартусском и других архивах, внимательнейшим образом изучить имеющийся материал и новые фонды. Однако теперь работа в архивах Эстонии представляется весьма проблематичной.
Нельзя не остановиться на одном очень важном моменте.
После того, как были опубликованы документы о кончине Салавата Юлаева, казалось, не может быть сомнения в том, что он умер естественной смертью. Однако некоторые авторы в популярных публикациях высказали предположение о самоубийстве Салавата, приводя в качестве доказательства... рапорт о смерти Канзафара Усаева! Аргументация их заключается в следующем. В рапорте о смерти Канзафара Усаева имеется выражение: «...по старости лет волею божею умре», а в рапорте о кончине Салавата Юлаева такая фраза отсутствует. Следовательно, по мнению таких авторов, раз Салават умер не по «воле божей», то с ним что-то случилось. Эти предположения лишены каких-либо оснований. Дело в том, что рапорты о смерти Салавата Юлаева и Канзафара Усаева написаны разными людьми и в разное время, что, безусловно, не дает право проводить между ними параллели и делать столь неубедительные выводы. Заметим, что ни в одной научной публикации последнего времени не высказалась мысль о самоубийстве Салавата. Приведу лишь один пример: «Версия о самоубийстве Салавата Юлаева давно уже распространяемая популярной литературой, в свете публикуемых рапортов Дитмара не имеет под собой какой-либо реальной почвы. Рапорты эти не отмечают каких-либо чрезвычайных обстоятельств, связанных со смертью Салавата Юлаева, она просто фиксируется как вполне заурядный факт» (Крестьянская война 1773—1775 гг. на территории Башкирии. Сборник документов. Уфа, 1975. С. 431).
* * *
Весной 1981 г. мне удалось, наконец, побывать в тех местах, где Салават пробыл последние 25 лет, где находится его безызвестная могила. Немногим более часа на электричке занял путь от Таллина до Палдиски. С большим волнением ступил я на землю, куда более 200 лет назад были доставлены вечные каторжники — Салават и его отец, и где уже находились видные сподвижники Пугачева: М. Горшков, И. Ульянов, Д. Караваев, И. Почиталин, Канзафар Усаев и другие. С первых шагов глаза невольно ищут старину, то, что было при Нем. Но старых строений пока почти не видно: город состоит из новых современных домов, лишь слева, недалеко от берега моря, две старые церкви, вернее оставшиеся каменные коробки. Одна из них — Георгиевская — была построена в 1787 г., то есть еще при жизни Салавата. Облицовка кое-где отвалилась, обнажив крепкую кладку из крупного темно-серого ноздреватого камня.
Председатель горисполкома Татьяна Антоновна Рыбакова приветливо встретила меня.
— Раз Вы из Башкирии, то, наверное, приехали к нам в связи с Салаватом Юлаевым. Чем можем помочь?
Прошу познакомить меня с кем-нибудь, кто мог бы быть экскурсоводом, рассказать о Палдиски, показать места, связанные с историей города.
— Я вас познакомлю с Зинаидой Ильиничной Карповой — организатором внеклассной и внешкольной работы нашей школы, она все покажет и расскажет. Со временем мы собираемся организовать краеведческий музей в Георгиевской церкви, но необходимы большие реставрационные работы. Пока же краеведы, в основном юные, у нас при школе.
Зинаида Ильинична Карпова оказалась человеком очень энергичным, знающим и любящим свой город. Математик по профессии, в душе, как мне кажется, она была краеведом и патриотом своего края. Мы направились в школу. В пионерской комнате я был приятно удивлен, увидев стенды, посвященные Салавату Юлаеву и Александру Матросову, книгу «Наш Салават».
Зинаида Ильинична познакомила меня с преподавателем истории Валентиной Ивановной Волковой и химиком Александром Гербертовичем Трубергом.
— Это наши молодые преподаватели — энтузиасты краеведения, тем более, что Александр Гербертович коренной житель Палдиски.
Мне показали пока еще немногочисленные материалы по истории края. Фотокопия картины «Уездный город Балтийский порт в 1789 году»: бухта, на берегу несколько каменных домов, Георгиевская церковь, причал для кораблей, каменистый берег, несколько огромных валунов, по поверхности воды скользят лодки. В правом нижнем углу картины — герб города: на серебряном фоне изображены красный мол и синее море. Таким город был при Салавате.
Здание казармы (тюрьмы), где содержался Салават Юлаев
Еще несколько фотокопий и фотографий старого и современного города, его окрестностей. Интересуюсь, не сохранились ли какие предания о Салавате.
— Почти нет, — отвечает Александр Гербертович, — да это и естественно, так как поселок эстонских рыбаков, где могли что-то помнить, находившийся около Палдиски, давно обосновался на новом более благоприятном в климатическом отношении месте: там меньше дуют ветры и теплее. Но все же у нас рассказывают, что Салават каждый день выходил на берег моря и пел.
— К сожалению, — говорит Валентина Ивановна, — мы еще мало знаем о Салавате Юлаеве, о Башкирии. Было бы очень хорошо завести переписку со школьниками из Башкирии.
В 1982 г. начался обмен «высокими делегациями» между школьниками Уфы и Палдиски. Учащиеся школы-интерната № 1 — гимназии им. Рами Гарипова под руководством замечательного преподавателя, неутомимого краеведа Зумары Валиевны Хисматуллиной приезжали в Эстонию, а ребята из г. Палдиски во главе с Валентиной Ивановной Волковой, которой впоследствии было присвоено звание заслуженного учителя БАССР, посещали Башкортостан.
После этого мы с Зинаидой Ильиничной отправились знакомиться с городом. Прежде всего наш путь лежал к улице, носящей имя Салавата. Небольшая улица, небольшой деревянный дом. Это чуть ли не единственное одноэтажное строение: улица застраивается современными пятиэтажными домами. На доме табличка на эстонском и русском языках «Улица Салавата Юлаева».
Спускаемся к морю, идем вдоль побережья. Изредка попадаются старые строения, иногда только остатки фундамента. Однако довольно хорошо сохранилось здание каторжной тюрьмы, используемой как складское помещение. Поднимаемся в гору. А вот и карьер. Здесь каторжане ломали камень, из которого сооружался мол. Однако этот неимоверно тяжелый труд по существу был бесполезен: бурное море за несколько часов разрушало то, что создавалось месяцами. Сейчас остатки этого мола почти незаметны. Карьер огромен. Он давно заброшен, порос кустарником. Но в ясную, безветренную погоду можно увидеть остатки этого, в прямом и переносном смысле, каторжного труда.
Один конец карьера выходит почти к морю.
Я постоял на берегу, подобрал несколько камешков. Дул пронизывающий ветер, снежная мгла закрыла город. Такая погода здесь не редкость. Так было, наверное, и двести лет назад...
Примечания
*. Кинзя Арсланов — старшина Бушмас-Кипчакской волости Ногайской дороги, верный и до конца преданный сподвижник Е.И. Пугачева. Одним из первых примкнул к повстанцам со своим отрядом в начале октября 1773 г. и был назначен главным полковником. Являлся советником и посредником Пугачева в его отношениях с нерусскими народностями Урала и Поволжья. Пропал без вести в сентябре 1774 г.
**. Вероятно, ошибка. В «Именной описи, составленной Уфимской провинциальной канцелярией, о приметах Салавата Юлаева и Юлая Азналина» от 2 октября 1775 года указано, что Юлаю 46 лет, а Салавату 21 год. Следовательно, в 1797 г. им было соответственно 68 и 43 года.
***. Впервые рапорты о смерти Салавата Юлаева и Канзафара Усаева были опубликованы Г.В. Лосенковой (см.: Документы о пребывании в Эстонии некоторых участников Крестьянской войны 1773—1775 годов в России // Советские архивы. 1973. № 3. С. 66—70), а также в совместной статье Г.В. Лосенковой и Е.А. Савиной. «Архивные документы о смерти Салавата Юлаева» // Известия АН ЭССР. Общественные науки. 1973. № 22/4. С .407—408.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |