Глава 2. Благодарная память

Не исключено, что письмо Петра Федоровича к жене хранилось Штелином как память, прежде всего, о великом князе, а не только как свидетельство о любопытном эпизоде из своей жизни. Он сберегал тексты, не связанные непосредственно со своей деятельностью^*. Так, в «Записках об императоре Петре III» Штелин упоминает, как мы уже говорили выше, об имеющихся у него переводах Карла-Петра-Ульриха на шведский язык разных «газетных статей того времени», среди которых была статья о смерти императрицы Анны и о ее наследнике Иоанне Антоновиче. А.Ф. Бычков поместил в своем издании одно из ранних писем Екатерины Алексеевны к своему жениху и сообщил, что эта записка найдена в бумагах Штелина¹. Там же помещена и вторая записка великой княгини от 24 января 1745 года (правда, без указания места нахождения подлинника), которая могла также быть у него². Приходят на память и письма Петра Федоровича к И.И. Шувалову, источником которых, вполне возможно, могло быть собрание Штелина.

Но какой памятью о Петре III могло стать исследуемое письмо — письмо интимное и совсем недоброе, которое и хранить для памяти Петра Федоровича не следовало? Представьте себе на мгновение ситуацию, когда ваш знакомый сберегает вашу собственноручную записку, содержащую резкие обвинения против вашей же жены. Зачем? Можно предположить, что это делается с целью дальнейшего шантажа или получения денег. Но в данном случае речь идет об исторических личностях, занимавших российский престол, и, следовательно, любой документ, касающийся их, также становился историческим. Письмо Петра Федоровича объективно являлось памятью: 1. Острого конфликта в великокняжеской семье; 2. Невыдержанности Петра Федоровича (учитывая примечания Штелина, поскольку после таких тяжелых обвинений произошло «нежнейшее примирение»); 3. Аморального поведения великой княгини, и в этом случае — добродетели великого князя, простившего жене измену; 4. Добродетели Штелина, сумевшего примирить супругов. Похоже на то, что Штелин сохранил исследуемое письмо более всего из-за 4-го пункта. А как же «Записки о Петре III»? Подробнее мы остановимся на этом вопросе в следующем параграфе, а теперь попытаемся разобраться в отношениях Штелина к Петру Федоровичу, а также к его жене.

Отношение Штелина к Петру Федоровичу

Была ли память Штелина о Петре Федоровиче благодарной? Как относился на самом деле Штелин к своему воспитаннику? Был ли он для него целью или средством собственного возвышения? Ответ на последний вопрос очевиден: статус воспитателя наследника российского престола — о чем еще было мечтать?

Штелин стал воспитателем Петра Федоровича 1 июня 1742 года, то есть на седьмом году пребывания в России. Как могло случиться, чтобы человеку, проявившему себя только в фейерверках и посредственных одах, не имевшему опыта педагогической работы на таком уровне, доверили великого князя? Как он сам, зная все это, загруженный различными работами, решился предложить себя на подобную тяжкую деятельность; думал ли он тогда, что из его воспитания может ничего не получиться и о наказании за это (не только физическом, но и нравственном — в глазах потомков)? Штелин дает нам следующий ответ: «Императрица, заботясь о его воспитании, поручила своим посланникам при иностранных дворах прислать ей различные планы воспитания, и составить несколько подобных здесь, один из них был составлен статским советником фон Гольдбахом, бывшим наставником Петра II, другой профессором Штелином; последний ей особенно понравился. (Почему? Потому что он specialissime соответствовал именно этому, а не какому другому принцу)»^{** 3}.

Были ли присланы из-за границы подобные программы воспитания великого князя, Штелин, к сожалению, не сообщает, упоминая только местный план, подготовленный Гольдбахом, человеком весьма образованным, крупным математиком, имевшим опыт преподавания высокопоставленной особе^***. Но его программа была отвергнута^****, а план Штелина принят на том основании, что он якобы соответствовал «именно этому принцу». Тут возникает естественный вопрос: как смог Штелин понять личность четырнадцатилетнего Петра Федоровича (о контактах Штелина с великим князем до 1 июня он ничего не сообщает, и нам ничего не известно)? Последующее показало, и это отчасти должен был признать сам Штелин (правда, в основном сваливая вину на других), что его система образования, предназначенная «именно для Петра Федоровича», провалилась. Об этом свидетельствует и бестужевский проект «Инструкции» (о котором речь шла выше). Конечно, если бы не самомнительные заявления о знании натуры Петра Федоровича, многое можно было простить Штелину: «натура» досталась ему весьма посредственная, невежественная, испорченная уже в Голштинии (об этом выше).

Смотрела ли Елизавета Петровна программу Штелина или нет, но она выдвинула совершенно недвусмысленно свою программу. «Я вижу, что Его Высочество часто скучает, и должен еще научиться многому хорошему, и потому приставляю к нему человека, который займет его полезно и приятно» (курсив наш. — О.И.)⁴. Итак, знания для развлечения, чтобы было «полезно и приятно». Но последние характеристики редко сочетаются при серьезном образовании; следовательно, в случае Петра Федоровича оно сразу было обречено на провал. Штелин являлся больше развлекателем, а не преподавателем. Он все это, конечно, понимал, но, желая удержаться на своем почетном месте, вынужден был нередко скатываться до уровня шута, как об этом заметила Екатерина II (207). «Очевидно: это были не уроки, — пишет В.А. Бильбасов, — а своего рода развлечения, при чем даже не старались приучить к труду, тем менее к самостоятельным занятиям»⁵.

Первое время Штелин пытался как-то возбудить интерес Петра Федоровича к знаниям. «Профессор, — пишет он о себе, — заметил его (великого князя. — О.И.) склонности и вкус, и по ним устроил свои первые занятия. Он прочитывал с ним книги с картинками, в особенности с изображениями крепостей, осадных и инженерных орудий; делал разные математические модели в малом виде, и на большом столе устраивал из них полные опыты. Приносил по временам старинные русские монеты и рассказывал при их объяснении древнерусскую историю, а по медалям Петра I-го новейшую историю государства. Два раза в неделю читал ему газеты и незаметно объяснял ему основание истории европейских государств, при этом занимал его ландкартами этих государств и показывал их положение на глобусе; знакомил его с планами, чертежами и проч., рассматривал план комнат герцога и всего дворца с прочими строениями, далее план Москвы вообще и Кремля в особенности и проч. Когда принц не имел охоты сидеть, он ходил с ним по комнате взад и вперед и занимал его полезным разговором. Через это он приобрел любовь и доверенность принца, который охотнее выслушивал от него нравственные наставления, чем от обер-гофмаршала [Брюммера] и обер-камергера Берхгольца» (курсив наш. — О.И.)⁶. Выделенные слова кажутся весьма важными, которые Штелин, однако, не дополняет замечанием, что эти чувства были взаимны.

Все, что тут описано, конечно, не было на самом деле образованием, а легкой пропедевтикой. Это понимал и сам Штелин, констатировавший, что «первые полгода этих занятий, во время пребывания в Москве, прошли более в приготовлении к учению, чем в настоящем учении»⁷. Штелин пытается оправдаться (а оправдываться ему необходимо не только за упущения в образовании великого князя, но и за то, какую отрицательную роль эти упущения сыграли в царствование императора Петра III). Он сваливает все, прежде всего, на внешние влияния. «При разных рассеянностях и почти ежедневных помехах, — пишет Штелин, — нельзя было назначить постоянного занятия и строгого распределения учебного времени. Не проходило недели без одного или нескольких увеселений, при которых принц должен непременно участвовать. Если была хорошая погода, то отправлялись гулять за город, или только покататься по обширной Москве...»⁸ Среди виновных называются граф Брюммер, который «ездил с великим князем по городу больше для того, чтобы показать себя, чем показать что-либо полезное молодому принцу», уроки танцев Лоде, разводы солдат, игры с лакеями и оловянными солдатиками и т. д. Штелин утверждает, что не мог с этим справиться, что кажется странным, поскольку воспитатель мог прибегнуть к самой императрице за помощью. Несмотря на «свою программу образования», она, наверно, прекратила бы все безобразия. Но отвлечения Петра Федоровича давали время для занятий своими делами самому Штелину, да и не обостряли проблему, разрешение которой могло привести к его досрочному увольнению.

Штелин пишет о более серьезных занятиях: «Уроки практической математики, на примере фортификации и проч. инженерных укреплений, шли еще правильнее прочих, потому что отзывались военным делом. При этом Его Высочество незаметно ознакомился с сухими и скучными началами геометрии. В прочие же дни иногда преподавалась история, нравственность и статистика, Его Высочество был гораздо невнимательнее, часто просил он, вместо них, дать уроки математики; чтобы не отнять у него охоты, нередко исполняли его желание»^{5* 9}. Однако мы не знаем, где и когда сам Штелин познакомился с курсом фортификации; К. Штелин об этом ничего не говорит. Тут нужен был настоящий военный специалист, которого и потребовала бестужевская «Инструкция» для обучения военному делу великого князя. Несмотря на особо преподносимые Штелином успехи в изучении Петром Федоровичем русской истории, они также (за полтора года!) оказались незначительными: «К концу года (1743. — О.И.) великий князь знал твердо главные основания Русской истории, мог пересчитать по пальцам всех государей от Рюрика до Петра I-го»¹⁰. При хорошей памяти Петра Федоровича, на что особо указывает Штелин^6*, запомнить государей можно было за неделю (не совсем, правда, понятно, что имел в виду Штелин под «главными основаниями Русской истории»^7*). К чему действительно привил великому князю некоторый интерес Штелин, было искусство. «Любит музыку, живопись, фейерверк и пр.», — писал наставник великого князя¹¹. Эти ли знания нужны были наследнику русского престола?

При Дворе Елизаветы Петровны не все были невежды; А.П. Бестужев, с которым консультировался Штелин, мог, по-видимому, оценить как уровень преподавателя, так и то, что усвоил его ученик, часто болевший и не особенно желавший заниматься серьезными вещами¹². К тому же Елизавета Петровна спешила с бракосочетанием. В августе 1745 года Штелин был уволен от должности наставника великого князя и переведен на должность его библиотекаря. Сам Штелин пишет об этом как о повышении: «Ее Величество произвела наставника великого князя в надворные советники и в его библиотекари, с непременным приказанием быть постоянно при великом князе, чтобы Его Высочество мог пользоваться его наставлениями. Она приказала ему, чтобы он каждое утро присутствовал при вставании и одевании великого князя, чтоб удержать дерзких камердинеров и лакеев от непристойных разговоров с Его Высочеством»¹³. Но и в этой миссии, как мы видели по делу Чернышева, не преуспел^8*, в связи с чем был вынужден выйти в отставку, умалчивая: сам ли он решил уйти или его принудили это сделать¹⁴. Весьма интересно звучит реплика Штелина о следующем годе после его отставки: «Великий князь забывает все, что учил, и проводит время в забавах с такими же невеждами, как Чеглоков»¹⁵. Таким образом, бывший воспитатель великого князя косвенно признается, что не дал Петру Федоровичу ни прочных знаний, ни тяги к ним.

Из периода до вступления Петра Федоровича на российский престол обращает на себя внимание эпизод времен Семилетней войны, о котором нами уже писалось выше: Петр Федорович открыто защищал пруссаков, боровшихся с Россией, а также имел канал связи с ними. Налицо явное предательство. Как относился к этому Штелин? Похоже, он не хотел входить в партии, существовавшие при русском Дворе. Однако, как выходец из города, входившего в состав Священной Римской империи, получивший от императора дворянство, он не мог с удовольствием смотреть на деятельность Фридриха II. Известно, что он даже написал по поручению А.П. Бестужева статью против прусского короля, начавшего вторую силезскую войну¹⁶. Знал ли об этом горячий поклонник Фридриха II — Петр Федорович? С Бестужевым Штелина связывали и деловые отношения: в 1752—1757 годах он руководил исполнением серии гравюр с видами загородного дворца и сада графа А.П. Бестужева-Рюмина на Каменном острове¹⁷. Одобрительно воспринял Штелин резкую реакцию Бестужева на принуждение его в 1766 году строить здание на Адмиралтейском лугу по французским чертежам; бывший канцлер вернул данный ему участок, заявив: «По пристоинству строил, а по приказанию французов строить не привык»¹⁸. Правда, Штелин, по-видимому, не одобрял отношение Бестужева к матери невесты Петра Федоровича, которую называл «прекрасной и умной княгиней»¹⁹. Любопытно, что Штелин, наверняка хорошо знавший, на что были направлены главные усилия Иоганны-Елизаветы и кто их инициировал, ни слова об этом не говорит и не порицает ее за вмешательство в политику²⁰.

Не обошел Штелин молчанием и того, что Бестужев не был возвращен Петром III из ссылки. «В первые дни своего царствования дает повеление освободить и возвратить всех, сосланных императрицей: фельдмаршала Миниха из Пелыма, герцога Курляндскаго из Переяславля, графа Лестока из Углича и проч., кроме бывшего канцлера, графа Бестужева. Он подозревает его в тайном соумышлении с его супругой против него, и ссылается в этом на покойную императрицу, которая предостерегала от него»²¹. Совершенно по-другому Петр Федорович отнесся к бывшему лейб-медику Елизаветы Петровны, который, как мы помним, хотел «водить за нос великого князя». Штелин записал в «Дневнике» под 3 февраля 1762 года: «Праздник ордена Св. Анны. Его Величество публично кушал с кавалерами этого ордена, графом Лестоком, возвратившимся из Устюга, места своего заточения в течение 13 лет. Его Величество подарил ему золотую шпагу. Его супруга обедала одна с императрицей»²². Сам Штелин к Лестоку затаил какую-то вражду и в книге «Подлинных анекдотов о Петре Великом» писал о том, что Лестока в 1720 году Петр Великий сослал под караулом в Казань «за распутное поведение», затем из-за «беспокойного нрава и распутства», а также вмешательства в политические дела «в противность запрещению и частым напоминаниям императрицы» он «лишен был всех чинов и имения, и сперва вместе с женою своею, которая происхождением была из Лифляндской фамилии фон Мегден, заключен был на год в Петербургскую крепость, а потом послан в ссылку в Углич»²³.

Тут стоит сказать, что к голштинцам Штелин не питал особого почтения. Он повсюду показывает, как разлагающе действовали голштинские вояки на Петра Федоровича: тут и натравливание его на Данию («При этом, — замечает Штелин, — было страшное хвастовство»²⁴); и курение, к которому раньше Петр Федорович испытывал отвращение, а теперь «грубый голштинский лейтенант» приучил к нему великого князя, назвавшего Штелина «глупцом» за то, что он упрекнул Петра Федоровича в непоследовательности²⁵. Голштинский обер-гофмаршал Брюммер и другие голштинские чиновники также не нравились Штелину; так, например, касаясь лейб-медика великого князя доктора Струве, он фактически обвиняет его в подрыве здоровья Петра Федоровича Прием каких-то лекарств в 1743 году чуть не привел к смерти великого князя. Штелин с какой-то злорадной объективностью сообщает, что Струве был отстранен императрицей, «огорчился этим, занемог горячкою и умер»^{9* 26}. В голштинском окружении (до свадьбы) Штелин видит причины упадка учебной дисциплины; говоря о дяде великого князя герцоге Августе, Штелин замечает: «Он выписал для великого князя модель города Киля, которая забавляла его более, чем все Русское государство, к немалому огорчению императрицы. Штелин показывает ему различие между обоими. Императрица отсылает всех голштинцев назад»²⁷. Особенно негативное отношение вызывал у Штелина другой дядя Петра Федоровича — Георг Голштинский; ему Штелин вменяет падение уважения к Петру III в России²⁸. Тут Штелин, несомненно, ошибался (или сознательно говорил неправду). У бывшего прусского генерал-майора не было цели испортить императора — он приехал в Россию потому, что Петру Федоровичу был нужен именно такой человек в помощники для осуществления внутренней и внешней политики, которой руководил прусский посланник Гольц. Принц Георг только слишком рьяно проводил в жизнь «задумки» Петра III²⁹.

Необходимо заметить, что Штелин впадает в заметное противоречие: с одной стороны, он показывает, что Петр Федорович до воцарения ничему не учился (или забыл все, чему обучал его Штелин), а с другой — проявление незаурядных государственных качеств после вступления на престол. Штелин пишет: «Его похвальные поступки в первые три месяца: каждое утро он проводит в кабинете с министрами, посещает Сенат и все Коллегии, также и Синод; везде его принимают с восторгом, а в последнем архиепископ Новгородский, Сеченов, говорит ему приветственную речь»^10*. Кстати сказать, Екатерина II сохранила для нас детали того, как Петр Федорович слушал эту речь. «Сей был вне себя от радости и оной ни мало не скрывал, — пишет императрица, — и имел совершенно позорное поведение, кривляясь всячески, и не произнося окроме вздорных речей, не соответствующих ни сану, ни обстоятельствам, представляя более не смешного Арлекина, нежели иного чево, требуя однако всякое почтение» (525). Штелин шел на сознательный обман возможных своих читателей, когда писал: «Так как все видели, как был неутомим этот молодой монарх в самых важнейших делах, как быстро и заботливо он действовал с утра и почти целый день в первые месяцы своего правления до прибытия своего дяди, принца Георгия, то возлагали великую надежду на его царствование и все вообще полюбили его»³⁰. Современник-иностранец, француз Фавье, хорошо знавший ситуацию, писал: «Никогда нареченный наследник престола не пользовался менее народною любовью. Иностранец по рождению, он своим слишком явным предпочтением к немцам то и дело оскорбляет самолюбие народа, и без того в высшей степени исключительного и ревнивого к своей национальности...»³¹ Штелин идет на сознательное искажение действительного положения дел, когда сообщает, что Петр Федорович, после смерти тетки, «велел гвардейским полкам выстроиться на Дворцовой площади, объехал их уже при наступлении ночи, и принял от них приветствие и присягу. Полки выражали свою радость беспрерывным ура своему новому полковнику и императору и говорили громко: «Слава Богу! Наконец, после стольких женщин, которые управляли Россией, у нас теперь опять мужчина император!»³² Можно думать, что источником этой информации явился сам Петр III, который в письме к Фридриху II писал о русских: «Они, которые всегда только того и желали, чтобы быть под управлением государя, а не женщины, о чем я сам много раз слышал от солдат своего полка, говоривших: «Дай Бог, чтобы вы скорее были нашим государем, чтобы нам не быть под владычеством женщины» (курсив наш. — О.И.)³³. Штелин искажает даже слова Петра Федоровича, да к тому же расширяет «радость» от восшествия на престол Петра III на все общество. Зачем он все это делал, непонятно. С.М. Соловьев писал по поводу упомянутой «радости»: «Большинство встретило мрачно новое царствование: знали характер нового государя и не ждали ничего хорошего. Меньшинство людей, обещавших себе важное значение в царствование Петра III, разумеется, должно было стараться рассеять грустное расположение большинства, доказывать, что оно обманывается в своих черных предчувствиях»³⁴.

Отведя на благодеяния Петра III всего три месяца (надо думать, что «бегун» не рассчитал своих сил), Штелин замечает: «Только впоследствии, когда он стал упускать из виду внутреннее, занимаясь только внешним, когда он уничтожил мундиры гвардейских полков, существовавшие со времен Петра Великого, и заменил их короткими русскими кафтанами, ввел белые узкие брюки и прочее, тогда гвардейские солдаты и с ними многие офицеры начали тайно роптать и дозволили подбить себя к возмущению»³⁵. А мир с Пруссией и измена своим союзникам-австрийцам? Штелин, преподававший Петру Федоровичу в свое время политическую мудрость — «что нужно Российскому государству», в «Записках о Петре III» об этом торжестве молчит. Однако именно он устраивал великолепный фейерверк в честь этого события. Как будто Штелин не слышал и не чувствовал растущее народное возмущение. Современник этих событий А.Т. Болотов писал: «Всем нам тяжелый народный ропот и всеобщее час от часу увеличивающееся неудовольствие на государя было известно, и как со всяким днем доходили до нас о том неприятные слухи, а особливо когда известно сделалось нам, что скоро с прусским королем заключится мир и что приготовлялся уже для торжества мира огромный и великолепный фейерверк, то нередко, сошедшись на досуге, все вместе говаривали и рассуждали мы о всех тогдашних обстоятельствах и начали опасаться, чтоб не сделалось вскоре бунта и возмущения, и особливо от огорченной до крайности гвардии» (курсив наш. — О.И.)³⁶.

В упомянутых «Записках» Штелина сказано несколько слов о великолепном фейерверке 10 февраля 1762 года³⁷. Но фейерверк этот был крайне неуместен в дни траура по Елизавете Петровне. Штелин молчит об этом в «Записках», но рассказывает откровенно (без осуждения) в записках «Искусство фейерверков»: «Когда 25 ноября 1761 года он вступил на императорский трон, то уже к 10 февраля следующего года, ко дню рождения Его величества, должен был быть подготовлен великолепный фейерверк. Но поскольку миновало лишь несколько дней после торжественного погребения блаженной памяти императрицы Елизаветы, и Двор в глубочайшем трауре объявил на целый год траур по всей Российской империи, и все публичные празднества были отменены, праздник не мог отмечаться в резиденции, а следовательно, там не мог быть показан и сей красивый фейерверк^11*. Поэтому император отправился с избранной свитой за 22 версты от города в императорский увеселительный дворец Сарское Село, где был торжественно отмечен день рождения и сожжен красивый фейерверк. Главное представление по инвенции статского советника Штелина, исполненное Мелиссино, который получил за это благодарность, было очень мило нарисовано начисто театральным живописцем Антонио Перезинотти, гравировано на меди в Академии, отпечатано вместе с описанием и изъяснением и роздано при Дворе»³⁸. Штелин явно пошел на сделку с совестью и, пренебрегая приличиями — всеобщим трауром по Елизавете Петровне, решился на реализацию давно подготовленного фейерверка, подталкиваемый, по-видимому, самим Петром III^12* и желанием получить поощрение. Правда, получили его другие. Штелин, по-видимому обиженный этим, пишет: «При этом случае было много милостей и производств: оба брата Нарышкины сделаны, Александр Александрович обер-гофмаршалом, Лев Александрович — шталмейстером, оба получили Андреевские ордена, а также голштинский обер-егермейстер фон Бредаль, генерал-летейнант Вилльбуа произведен в генерал-фельдцейхмейстеры и пр. Этому последнему и шталмейстеру Нарышкину император подарил по каменному дому»³⁹.

Известная ревность и обида Штелина на бывшего воспитанника проявляется и в случае с награждением Растрелли орденом Святой Анны, которое он пытается сделать смешным и тем принизить. «При вступлении его в Новый дворец, — пишет Штелин, — главный ординатор^13*, итальянец граф Растрелли, поднес ему большой план всего дворцового строения. Император, приняв его и взяв его с собою в свои покои, сказал окружающим: «Я должен подарить что-нибудь Растрелли. Но деньги мне самому теперь нужны. Я знаю, что сделаю, и это будет для него приятнее денег. Я дам ему свой Голштинский орден. Он не беден и с амбицией, и примет это за особую милость, и я разделаюсь с ним честно, не тратя денег». Его Величество приказал принести орденскую ленту и звезду, призвал графа, возложил на него орден и оставил к ужину при Дворе. Когда граф после ужина возвратился домой и жена его, весьма тщеславная берлинская француженка (урожденная из Валлиса), у которой в это время ужинал придворный живописец, граф Ротен, видела его с этим орденом, то, заплакав от радости, не могла ни слова сказать и едва не лишилась чувств»^{14* 40}. Голштинского, как и русского, ордена Штелин так и не получил, а чина и должности ему пришлось ждать до апреля (об этом ниже).

Петра Федоровича в его радости остановить уже было нельзя; через три дня после своего дня рождения он в доме М.И. Воронцова вновь наслаждается фейерверком. Штелин, который и устраивал последний, записывает: «Его Императорское Величество провел вечер в очень большом обществе, в придворном трауре, в доме Его Высокопревосходительства канцлера, где перед ужином пущен был прекрасный фейерверк и устроена иллюминация. Его Величество и все общество оставались до 5 часов утра»⁴¹. Как и прежде, было подготовлено (упоминавшееся нами выше) «Описание аллегорическаго изображения фейерверка и иллуминации...» с приложением двух гравюр. Несомненно, Петр Федорович был вне себя от счастья и вел себя так, что забыл даже внешние приличия. Но и в этом случае Штелин не порицает поведения Петра III, поскольку, согласно его точке зрения, «воспитанник» стал вести себя недолжным образом только через три месяца после вступления на престол.

Обратим тут также внимание читателя на следующую примечательную деталь, сообщенную Штелином: он рассказывает о том, как император посетил в Петропавловской крепости Монетный двор. «Он обошел все отделения, — пишет Штелин, — и, войдя в то, где чеканят новые рубли, сказал, смеясь: «Эта фабрика мне нравится более многих других. Если бы она прежде принадлежала мне, то я умел бы ею воспользоваться»⁴². Но в очерке «О медальерном искусстве» находится любопытная подробность, опущенная в «Записках» (и, как полагаем, не случайно). «Когда в присутствии Его величества отчеканили первый рубль и поднесли ему, этот монарх сказал, рассматривая свой погрудный портрет. «Ах, как ты красив! Впредь мы прикажем представлять тебя еще красивее»^15*. К этому Его императорское величество добавил в шутку: «Это ведь во всякое время изрядная фабрика. Если бы я получил дирекцию над нею, будучи великим князем, я хорошо использовал бы ее» (курсив наш. — О.И.)⁴³. Скорее всего, Петр III не шутил, поскольку в своем дневнике под 24 апреля 1762 года записал, что император «раздавал всем присутствующим новую монету со своим изображением...»⁴⁴. С другой стороны, в «Записках о Петре III» нельзя найти и слов об оскорблениях, которые наносил Петр Федорович жене, став императором; ни слова о мыслях заключить ее в монастырь, об отречении от Павла Петровича, о приказе арестовать Екатерину. Обо всем этом лишь несколько фраз: «На Святой неделе император переезжает в Новый Зимний дворец, помещает императрицу на отдаленном конце его^16*, а ближе к себе, на антресолях, свою любимицу, толстую фрейлину, Елизавету Романовну Воронцову; между переднею и отделением императрицы — великий князь с его обер-гофмейстером, графом Паниным»⁴⁵. Штелин не хотел всего этого касаться или не мог анализировать имеющиеся у него факты. Поэтому и получается у него, что чуть ли не главной причиной переворота 1762 года стала слишком ранняя смена формы у гвардии⁴⁶.

Истинной реакции Штелина на свержение Петра III и его смерть мы не знаем. В «Записке о последних днях царствования Петра» он промолчал о двух письмах Петра Федоровича, которые он прислал Екатерине через вице-канцлера князя Голицына и М. Измайлова и о которых ему должно было быть известно из первых рук (или, в крайнем случае, из «Обстоятельного манифеста» от 6 июля). Штелин создает другую картину хода событий: «Тотчас по приезде ее величества гг. Григорий Орлов и генерал-майор Измайлов были отправлены в Ораниенбаум за императором. В 1 часу они привезли его в Петергоф в карете и высадили в правом дворцовом флигеле. Здесь он изъявил согласие на все, что от него потребовали» (курсив наш. — О.И.). По-видимому, Штелин осуждал как письма, так и согласие Петра Федоровича на отречение.

Я. Штелин был привлечен в «Печальную комиссию» по случаю погребения Петра Федоровича, в которой числился «при сочинении разных описаниев», за что получил 500 рублей⁴⁷. В записке «Писатели, писавшие о Петре III» Штелин говорит только о «падении императора» и о «несчастном императоре»⁴⁸. Но в записках об искусствах в России нет уже слов об этом. Так, рассказывая о фейерверке, который должен был быть устроен 29 июня, Штелин замечает, что он не состоялся «из-за низложения императора, происшедшего за один-единственный день до этого», и тут же бодро сообщает: «Зато наступившей осенью в Москве при коронации императрицы Екатерины II был представлен еще больший, необычайный фейерверк с новейшими движениями и явлениями, который по приказу нового генерал-фельдцейхмейстера г-на Вильбуа был устроен полковником артиллерии Мелиссино с помощью его прилежного сотрудника славного ловкого лейтенанта артиллерии г-на Фемерра по инвенции статского советника Штелина ко всеобщему восхищению»⁴⁹. В записках «О медальерном искусстве» Штелин также не впадает в грустные воспоминания об ушедшем императоре-воспитаннике, а просто без эмоций пишет: «Еще прежде чем получили время для изготовления медали по случаю восшествия на престол Петра III, император уже утратил трон, и эта поспешная коронационная медаль была приготовлена в Петербурге для предстоящей коронации Екатерины II»⁵⁰. Похоже на то, что с «падением Петра Федоровича» жизнь для Штелина не прекратилась; с самого начала царствования Екатерины II он продолжает заниматься своим делом, а не уходит в отставку и не попадает в опалу за резкие слова по поводу нового правления и судьбы своего покойного благодетеля.

Отношение Петра Федоровича к Штелину

Разобраться в вопросе, как на самом деле относился великий князь к своему учителю, весьма сложно; объективных свидетельств практически нет. Начнем с того, что в 1743 году Штелин женился на дочери пастора из московской Немецкой слободы — Елизавете Райхмут (Reichmut)⁵¹. В том же году у него родился сын Петр, названный так по имени крестного отца — великого князя. В двенадцать лет молодой Штелин был уже штык-юнкером «великокняжеского шлезвиг-голштинского артиллерийского корпуса» и продвинулся в нем до капитана⁵². После свержения Петра III капитан Петр фон Штелин перешел на дипломатическую службу⁵³. В 1763 году он отправился секретарем посольства в Копенгаген⁵⁴, служил в Дрездене и Гааге⁵⁵. Однако служба за границей не удалась; из-за неизвестных причин он должен был покинуть дипломатическую службу⁵⁶. Чем Петр Штелин занимался дальше и когда умер, неизвестно; но мы знаем, что он не был женат.

16 декабря 1745 года великий князь Петр Федорович подписал Штелину грамоту, в которой вместе с подтверждением данного ему чина и звания Елизаветой Петровной назначалась из великокняжеской казны пенсия в размере 1000 рублей в год. Вот как звучит текст этого документа: «Мы Божьей милостью Петер Федорович, великий князь всея России и т. д., наследник Норвежский (Erbe zu Norwegen), правящий герцог Шлезвига, Голштейна, Стормарна (Stormarn) и Дитмаршена (Dithmarsen), граф Ольденбурга и Дельменгорста (Dellmenhorst), даем этим знать: после того, как по высочайшему повелению Ее Императорского Величества Елизаветы Петровны, самодержицы всея России и т. д. и т. д. профессор Якоб Штелин с 1742 года до времени нашего бракосочетания служил как информатор (Informator)^17* в необходимых Нам науках и в это время проявил такое старание, рвение и верность, что Ее Императорское Величество, свидетельствуя свою высочайшую милость и удовлетворение, после окончания его функций не только пожаловала его чином надворного советника (Hof-Rhats), но всемилостивейше положила оставаться ему в дальнейшем библиотекарем при Нашем дворе, то Мы, принимая во внимание сказанное и в изъявление Нашей милостивой признательности за его до сих пор верную Нам службу, милостиво решили пожаловать его, как Нашего библиотекаря, из кассы Нашего кабинета ежегодной пенсией в 1000 рублей, что будет оставаться в силе отныне и так долго, как он будет состоять в Нашей службе, и сверх того вследствие Нашего действительного обещания милостивейше заявляем, что если когда-нибудь состояние здоровья или другие обстоятельства не позволят ему продолжать оставаться в здешних краях, и с соизволения Ее Императорского Величества или [вследствие] отставки он отсюда должен будет удалиться, милостиво [обещаем] обеспечить на протяжении его жизни в Наших Шлезвиг-Голштинских странах или еще где в Нашей службе с надлежащей должностью приличный годовой доход в одну тысячу рублей. Во извещение и удостоверение чего отдаем Мы именованному это открытое письмо. Дано в Санкт-Петербурге 16 декабря 1745. Петр, великий князь»⁵⁷.

Упомянутая пенсия действительно уплачивалась, а не осталась на бумаге⁵⁸, правда, из-за трат Петра Федоровича не всегда в полном размере. Если верить Штелину, то, вступив на императорский престол, Петр III велел составить план фонда, из которого должно выдавать большую пенсию тем, кто получал ее до того из его собственной кассы; при этом он говорил: «Они довольствовались до сих пор из моей тощей великокняжеской казны, теперь я дам им пенсию из моей толстой кассы. Господь Бог щедро наделил меня, так и я хочу щедрее наделить их, чем делал это прежде»⁵⁹. Когда Штелин вынужден был в 1746 году выйти в отставку, то в «Записках» указал — «с пенсией»⁶⁰.

Нам удалось найти любопытное дело, связанное с выплатой этой пенсии. В декабре 1796 года к императору Павлу Петровичу обратилась вдова Штелина. Вот текст ее просьбы, содержащий весьма любопытные подробности из жизни Штелина: «Всеавгустейший Монарх, Всемилостивейший Государь! Да будет позволено вдове действительного статского советника Штелина, одного из долговременных служителей Его Императорского Величества покойного дражайшего родителя Вашего, припасть к стопам Вашего Императорского Величества и принести при сем грамоту на пенсию тысячу рублей за собственноручным Его подписанием, каковую Его Величество пожаловал ему по смерть в 1745 году из собственной суммы своей, коею он и пользовался вполне семь лет, в десять же последовавших потом годов получал он только по шести сот рублей в год по случаю тогдашних Его Великокняжеских недостаточных доходов, но однако же со Всемилостивейшим обещанием вознаградить ему в полной мере сию недоплату, как скоро способы Его Императорского высочества сделались бы подостаточнее.

По вступлении же на престол, сей великодушный Государь благоволил немедленно известить бывшего наставника своего Штелина, что впредь получать он будет не токмо положенной пенсии по смерть по 1000 рублей сполна, но что и доплатит ему за 10 лет недоимки, вследствие чего и определено было назначить особенную сумму для выполнения всех потерпевших платежей, но за кончиною Его Величества Императора положена преграда произведению в действо сего всемилостивейшего начертания, и с сего времени по смерть мужа моего, приключившуюся в 1785 году, как за означенные 10 лет недоимка осталась неполученною, так и в достальные двадцать три года никакой уже пенсии не было произвожено.

Лишиться сего тем чувствительнее было для мужа моего, что расположение к нему Государя было наилучшее, ибо Государь при самом начале пожаловал ему упраздненное тогда каноническое место^18* в соборной Гамбургской церкве, доставлявшее 800 рейсталлеров; несколько же времени потом в замен оного пожаловал ему вышереченную грамоту на пенсию 1000 рублей, при сем прилагаемую, намерен был наградить тем каноническим местом некоего придворного кавалера голстинского, в Германию возвращающегося. Покойный муж мой, бывший в службе целые пятьдесят лет, вызван был в Академию в 1735 году. После чего покойная императрица Елизавета Петровна препоручила ему наставление Великого князя Петра Федоровича, и с того времени был он безсменно при сем Государе по самую кончину его.

Удручена будучи летами и немощьми, не имела бы я отнюдь дерзновения испрашивать щедроты Вашего Императорского Величества, но единая нежность и попечение материнское о семействе, весьма недостаточном, подвизают меня к сему дерзновению. Вознося мольбы ко Всевышнему о вожделеннейшем здравии Вашего Императорского Величества и о непоколебимом благоденствии царствования, с такою славою начатого, подписуюсь... Елизавета Штелина. В Санктпетербурге. Декабря 9-го дня 1796»⁶¹.

Не прошло и недели, как 12 декабря 1796 года Павел I подписал указ о выдаче 38 тысяч рублей Елизавете Штелиной. И эти деньги в большей части были просительнице выданы, о чем свидетельствует другое обнаруженное нами дело. Оно открывается прошением в Кабинет Его Императорского Величества римско-цесарского купца И. Отта, в котором говорилось: «Покойного господина действительного статского советника Якова Яковлевича Штелина вдове его Елизавете Ивановой [дочери] следует из онаго Кабинета получить в число Всемилостивейше ей пожалованных тридцати восьми тысяч рублей к полученным ею восемнадцати тысячам рублям достальных двадцати тысяч рублей, которые покорнейше прошу Кабинет Его Императорского Величества приказать выдать мне под расписку по данной от нее мне доверенности, которую при сем и прилагаю в оригинале. Февраля 16 дня 1797 года»⁶². К «прошению» была приложена доверенность Елизаветы Штелиной, данная купцу Ивану Ивановичу Отту, который назван «внуком»⁶³. Были ли у Я.Я. Штелина еще сыновья, нам неизвестно. Карл Штелин называет Петра «единственным сыном»⁶⁴. Из глухого замечания биографа следует, что у Штелина были две дочери, имен которых он не называет и более ничего о них не пишет⁶⁵. И.И. Отт, вероятно, был сыном одной из дочерей Я.Я. Штелина^19*.

Последний документ в упомянутом деле относится к марту 1797 года. В нем И.И. Отт опять обращается в Кабинет Его Величества с таким прошением: «Следующие мне к получению из оного Кабинета по данной от вдовы действительного статского советника Штелиной доверенности десять тысяч рублей Кабинету Его Императорского Величества покорнейше прошу отдать оные деньги г. Гофмаршалу графу Тизенгаузену или кому он перевести их заблагорассудит, в чем впредь спорить и прекословить не буду. Римский цесарский купец И. Отт»⁶⁶. Как развивались события дальше, мы не знаем.

Пенсия, положенная Петром Федоровичем Штелину, несомненно, свидетельствует о благодарности великого князя. Наверно, в сравнении с Брюммером Штелин был просто ангел. Нет сомнения, что Петр Федорович рассказывал Штелину многое из своей Кильской жизни (например, о стоянии на горохе, которому его подвергали, об учителе латыни и др.). Правда, трудно поверить, что душеспасительными разговорами во время хождения по комнате Штелин мог приобрести «любовь и доверенность принца»⁶⁷. В этом отношении весьма красноречиво дело А. Чернышева, в котором все, включая и великого князя, не слишком почтительно отзывались о «профессоре» — Штелине. А на критику курения Петр Федорович, как мы уже говорили, обозвал своего бывшего наставника просто «глупцом». По-видимому, подобное обращение, не делающее чести Петру Федоровичу, сильно оскорбило Штелина, сохранившего его для потомства. Говоря о том, как Петр Федорович выслушивал от него замечания по поводу его поведения, будучи великим князем, Штелин пишет: «Он не обижался подобными замечаниями, потому, что был убежден, что я желал ему добра и всегда ему советовал, как можно более угождать Ее Величеству и составить тем свое счастие»⁶⁸. Если верить Штелину, то Петр Федорович слушался разумных аргументов. Так, например, было в случае его драки с Брюммером. Когда великий князь хотел вызвать гренадеров, «от этого профессор удержал его и представил Его Высочеству все неприятности, которые могут от этого произойти»⁶⁹. Подобный подход присутствует в приписке к изучаемому письму Петра Федоровича к жене.

Воцарение Петра Федоровича сулило Штелину очень много. Если верить его дневнику, он часто встречается с императором, который сразу назначает своего бывшего наставника в комиссию по похоронам Елизаветы Петровны с поручением «составить план для аллегорической траурной парадной залы в Дворце и великолепного катафалка в соборном храме Петра и Павла, в крепости, вместе с прочими орнаментами»⁷⁰. В самые первые дни Петр III якобы сказал Штелину, по-видимому доложившему о своих проблемах в Академии: «Штелин! Я очень хорошо знаю, что и в вашу Академию наук закралось много злоупотреблений и беспорядков. Ты видишь, что я занят более важными делами, но, как только с ними управлюсь, уничтожу все беспорядки и поставлю ее на лучшую ногу»⁷¹. Необходимо отметить, что Штелин предваряет эти слова императора, что тот его произвел в статские советники и смотрители своей библиотеки^20*. Однако в «Дневнике» Штелина это событие относится к началу апреля: «...Вечером велел позвать к ужину. После ужина Его Величество объявил меня библиотекарем при своем дворе и статским советником, приказал подать венгерского вина и пил за здоровье своего нового статского советника, что сделали по приказанию и по примеру Его Величества все присутствующие, а именно: гетман, гофмаршал Нарышкин, его брат Лев Александрович, генерал Мельгунов, генерал-майор Ляпунов, генерал-адъютант Гудович и Андрей Гаврил. Чернышев, адъютанты князь Барятинский и Рейзер»⁷². Работая над «Записками», Штелин, по-видимому, не воспользовался своим «Дневником», что весьма странно.

Примечания

*. Существует предание, идущее от родственников Штелина, что после переворота 1762 года он уничтожил многие документы.

**. Вероятно, некоторые подходы к пониманию личности Петра Федоровича нашли отражение в записке Штелина «Характер императора Петра III» и восходят к юношеской работе об императоре Траяне.

***. Вспомним ревнивое замечание Штелина о фейерверке, устроенном Гольдбахом в 1739 году; теперь он одержал победу над ученым.

****. Не исключено, что Гольдбах в то время уже входил в работу по дешифровке депеш иностранных дипломатов и его решили поберечь для этого большого дела.

5*. В другом месте под 1743 годом Штелин пишет: «Изучали любимые предметы великого князя: фортификацию и основания артиллерии, с обозрением существующих укреплений (по Force d'Europe), и положено начало, обещанному наставником великому князю, фортификационному кабинету, в котором в 24-х ящиках находились все роды и методы укреплений, начиная с древних римских до современных, en basrelief, в дюйм, с подземными ходами, минами и проч., частью во всем протяжении, частью в многоугольниках; все это было сделано очень красиво и по назначенному масштабу. Для указания укрепления Русского государства великий князь получил от фельдцейхмейстера, принца Гессен-Гомбургского, с позволения императрицы (которая раз и навсегда приказала выдавать великому князю все, что потребуется для его учения), большую тайную книгу (in imper, folio), под названием «Сила Империи», в которой были изображены все укрепления, принадлежащие к Русскому государству, от Риги до турецких, персидских и китайских границ, в плане и профилях, с изображением их положения и окрестностей» (Штел., 78, 79).

6*. Штелин пишет: «Метопа. Отличная до крайних мелочей» (Штел., 110).

7*. Что мог рассказывать великому князю о русской истории Штелин, до прибытия в Россию вряд ли о ней что-либо читавший? В «Экстракте из журнала учебных занятий...» о занятиях по истории (и в частности, русской) сказано: «Сначала прошли вкратце историю России с Рюрика до настоящего времени. Чтобы поддержать охоту, каждый раз предлагалось изображение того государя, о котором была речь, в картине и оттиске из находящихся в Академии Кунсткамеры изображение царей в зеленой яшме, вырезанных в Нюрнберге известным... для бывшего фельдцейхмейстера графа Брюса. Из ближайших времен рассматривали старинные татарские и русские монеты, из Петр. Миллерова Минц-кабинета, также при случае и другие древности этой земли, какие случалось мне отыскать в разных местах. Далее, читали Пуффендорфово Введение в историю всех европейских государств, с краткими объяснениями, после того с большою подробностию историю соседних государств» (112, 113). Штелин делает, например, следующую запись в перечне уроков в октябре 1743 года: «Из русской истории начали период самозванцев; рассмотрели причины государственной ошибки тогдашнего правительства (?), с присовокуплением разных политических размышлений» и в отметках замечает: «Хорошо, но недолго» (Штел., 83). В упомянутом «Экстракте» имеется в разделе «Мораль и политика» такая строчка: «В особенности обращали внимание на Русское государство, что в нем есть и что еще нужно в нем сделать». В этом отношении весьма любопытно было узнать, говорил ли в данном случае Штелин от себя или воспроизводил чужую точку зрения (например, А.П. Бестужева).

8*. Он с грустью пишет о своей новой работе: «Штелин по утрам во время одевания Его Императорского Высочества читает ему газеты и объясняет их в разговоре, но и это случается не каждый день; все употребляется на забавы, на пригонку прусских гренадерских касок, на экзерцицию с служителями и пажами, а вечером на игру» (Штел., 90).

9*. Не забыл Штелин сообщить и о смерти Брюммера и Берхгольца (Штел., 89).

10*. Об этой речи Штелин упоминает в своих записках еще дважды (Штел., 96—97, 116), но молчит о том, какой «подарок» готовил архиепископу Новгородскому Петр III (Соловьев. Кн. 13, 64).

11*. Штелин в своем «Дневнике» более откровенен: «Великолепный парад; после обеда концерт. Ночью сожжен фейерверк, составленный мной сперва для Нового года, а потом переделанный для дня рождения Его Императорского Величества» (РА. 1911. Кн. 2. № 5. С. 13).

12*. О страстной любви Петра Федоровича к фейерверкам Штелин рассказывает следующее: «Тогдашний великий князь, впоследствии император Петр III, особый любитель фейерверков, повелел при содействии вышеупомянутого г-на генерал-фельдцейхмейстера графа Шувалова очень часто, по крайней мере, при всех торжественных случаях, устраивать фейерверки неоднократно упоминавшимся выше г-ном Мартыновым в своем увеселительном дворце Ораниенбаум, в котором он имел обыкновение проводить лето. Чтобы угодить его увлечению, маленькие фейерверки в виде красиво украшенного десерта иногда ставили на его стол за ужином и в заключение сжигали к восхищению его, но не без неудобства от дыма и серных паров. А в течение зимы [великий князь] часто ездил в Петербург на публичную сцену комической оперы-буффо Локателли, чтобы после спектакля безопасно сжечь тот или иной очень красивый фейерверк на покрытой матами или войлоком сцене» (Штел., 261).

13*. Возможно, тут следует понимать как «устроитель» от латинского ordinatum — приводить в порядок.

14*. Эта история так задела Штелина, что он упомянул о ней в записке «О скульптуре»: «Когда император в пасхальный вечер въехал в новый дворец, он пожаловал г-ну обер-архитектору за его прежние труды при строительстве этого дворца голштинский орден св. Анны. Его жена, увидев совершенно неожиданно мужа, возвращающегося домой с надетой орденской лентой, упала от радости в обморок» (Штел., 177).

15*. В «Дневник» Штелина эта фраза также не попала (РА. 1911. Кн. 2. № 5. С. 13). Если верить специалистам, первый увиденный Петром III рубль ему не понравился и он приказал его переделать. Крайне редкий экземпляр этой монеты, как мы слышали, был продан в Москве в 2006 году на аукционе за 200 000 долларов!

16*. Согласно М.П. Погодину, в рукописи Штелина имеется заметка, что Екатерина была «отстранена от всех дел» (см. в разделе VIII в главе о Погодине).

17*. По-видимому, это слово следовало перевести по-русски — преподаватель; французское Informateur — следователь, разузнаватель (согласно французско-русскому словарю Н.П. Макарова) — тут не подходит; составитель, скорее всего, произвел его от латинского informare, среди значений которого — изображать, представлять, дать кому-либо понятие о чем-либо. В ЧОИДР используется термин наставник (Штел., 74, 82, 88).

18*. Место каноника.

19*. М.П. Погодин называет Ф.И. Отта (вероятно, сына И.И. Отта) «потомком Штелина по женской линии» (Утро. 1868. Кн. 3. С. 363).

20*. В другом месте «Записок» Штелин уточняет: «Сделавшись императором, он поручил статскому советнику Штелину, как своему главному библиотекарю, устроить библиотеку в мезонине его Нового Зимнего дворца в Петербурге, для чего были назначены четыре комнаты и две для самого библиотекаря» (Штел., 110). В 1754 году Петр Федорович сделал Штелина своим библиотекарем и просил перевести его книги в Ораниенбаум (Штел., 92).

1. Письма и бумаги императрицы Екатерины II, хранящиеся в Императорской Публичной библиотеке. СПб., 1873. С. 1, 2; см. также у В.А. Бильбасова: Т. 1. С. 149, 150.

2. Там же. С. 3.

3. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 74.

4. Там же.

5. Бильбасов В.А. Указ. соч. С. 87.

6. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 74, 75.

7. Там же. С. 75.

8. Там же.

9. Там же. С. 76, 77.

10. Там же. С. 79.

11. Там же. С. 110.

12. Там же. С. 78.

13. Там же. С. 88.

14. Там же. С. 90, 91.

15. Там же. С. 91.

16. Stählin Karl. Jacob von Stählin. S. 31.

17. Малиновский К.В. Указ. соч. С. 15.

18. Штелин Я.Я. Указ. соч. С. 218, 219.

19. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 86.

20. Там же. С. 89.

21. Там же. С. 102.

22. РА. 1911. Кн. 2. № 5. С. 12.

23. Originalanekdoten von Peter dem Großen. Aus dem Munde angesehener Personen zu Moskau und Petersburg vernomen und der Vergessenheit entrissen von Jacob von Stählin. Leipzig, 1785. S. 403.

24. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 91, 92.

25. Там же. С. 107.

26. Там же. С. 109, 84, 85.

27. Там же. С. 89.

28. Там же. С. 98.

29. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 13. С. 59, 63, 65.

30. Там же.

31. РС. 1878. Т. 23. № 10. С. 195.

32. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 95.

33. РА. 1898. Кн. 1. № 1. С. 16.

34. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 13. С. 7.

35. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 98.

36. Болотов А.Т. Указ. соч. С. 125.

37. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 104.

38. Штелин Я.Я. Указ. соч. С. 261, 263.

39. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 104.

40. Там же. С. 105.

41. РА. 1911. Кн. 2. № 5. С. 14.

42. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 97.

43. Штелин Я.Я. Указ. соч. С. 333.

44. РА. 1911. Кн. 2. № 5. С. 24.

45. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 104.

46. Там же. С. 99, 105, 106.

47. РГАДА. Ф. 2. Оп. 1. № 94. Л. 3.

48. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 117.

49. Штелин Я.Я. Указ. соч. С. 263.

50. Там же. С. 307.

51. Stählin K. Jacob von Stählin. S. 28.

52. Ebd. S. 36.

53. Ebd. S. 38.

54. Ebd. S. 42.

55. PBC. СПб., 1911. С. 410.

56. Stählin K. Jacob von Stählin. S. 47.

57. РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3 (Ч. 80). № 37191. Л. 3, 4. Текст с подлинника записан Е.Е. Рычаловским.

58. РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. Ч. 114. № 61450. Л. 13, 22, 22 об.

59. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 104.

60. Там же. С. 90.

61. Там же. Л. 1, 2.

62. РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3 (Ч. 109). № 53011. Л. 1.

63. Там же Л. 2.

64. Stählin K. Jacob von Stählin. S. 47.

65. Ebd. S. 42.

66. РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3 (Ч. 109). № 53011. Л. 3.

67. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 75.

68. Там же. С. 111.

69. Там же. С. 81.

70. Там же. С. 96.

71. Там же. С. 98.

72. РА. 1911. Кн. 2. № 5. С. 19.