Глава 3. Отношение Штелина к Екатерине II

Штелин о Екатерине II

Сохранение письма Петра Федоровича к жене — это и определенная память о Екатерине. Как относился к ней Штелин, не просто понять. В «Записках о Петре III» о Екатерине сказано крайне мало; она приезжает, болеет, выходит замуж, рожает Павла... Но что она за человек? Иоганну-Елизавету Штелин сразу характеризует как «прекрасную и умную княгиню»¹. А София-Фредерика — какова она: красива, умна, что читает, интересуется искусствами, как относится к великому князю и императрице? Удовлетворительных ответов на эти вопросы у Штелина мы не найдем. Уничтожил ли он соответствующие страницы в рукописи «Записок о Петре III» или сразу решил ничего не говорить о жене Петра Федоровича? Трудно сказать. Больших вымарываний на страницах «Записок» нет. Создается впечатление, что Штелин (особенно в «Записках») старается всеми силами не говорить о ней много.

Вот, к примеру, важнейшее событие в жизни императорской семьи — рождение Павла Петровича, которое сам Штелин характеризует в очерках «Искусство фейерверков» как «желанное рождение», «желанное событие»². Что же он говорит в «Записках о Петре III»? «Великая княгиня беременна. Двор великого князя совершенно оживает, Его Высочеству все дозволяется... 20 сентября великая княгиня разрешилась от бремени принцем. 1-го ноября торжественное поздравление у родильной постели Ее Императорского Высочества ...Императрица дарит великому князю несколько сот тысяч рублей для уплаты Гамбургу и для выкупа некоторых заложенных голштинских имений» (Штел., 91, 92). Сухая констатация; ни слова о том, как мучительно проходили роды, как плохо после них чувствовала себя Екатерина.

Посмотрим теперь, как пишет Штелин о рождении Карла-Петра-Ульриха и особенно о его матери: «Родился в Киле 10/21 Февраля 1728 г., от прелестнейшей женщины в государстве, Анны Петровны, первой дочери Петра Великого, императора всероссийского, на 21 году ее возраста» (курсив наш. — О.И.)³. Штелин не только игнорирует состояние Екатерины, но и, по-видимому вполне сознательно, молчит об источнике денег, данных великому князю. В день крестин Павла Петровича императрица пришла к великой княгине и принесла на золотом блюде указ о выдаче ей из Кабинета 100 000 рублей, а также ларчик с драгоценностями. Екатерина радовалась полученным деньгам, но вынуждена была с ними вскоре расстаться (364). Весьма показательно, что Штелин почти ни слова не говорит о заботах отца о жене и своем столь «желанном сыне». Он только вспоминает одно посещение уже Петром III Павла Петровича: «Навещая великого князя Павла Петровича, целует его и говорит: «Из него со временем выйдет хороший малый. Пусть пока он останется под прежним своим надзором, но я скоро сделаю другое распоряжение и постараюсь, чтобы он получил другое, лучшее воспитание (военное), вместо женского»⁴. Несомненно, Штелин хорошо знал об истинном отношении Петра Федоровича к сыну, о циркулирующих в обществе слухах, что он хочет объявить Павла незаконным, слухах, которые Штелин должен был опровергнуть — пусть косвенно — положительным рассказом.

О конфликте между Петром Федоровичем и его женой сказано вскользь, по поводу невозвращения из ссылки императором А.П. Бестужева. Штелин замечает, Петр III «подозревает его в тайном соумышлении с его супругой против него, и ссылается в этом на покойную императрицу, которая предостерегала от него»⁵. Тема эта далее не находит никакого развития. Говорит Штелин пару слов и о перевороте, но опять-таки не прямо, а косвенно. Рассказывая об аресте в Ораниенбауме «голштинских рекрут», Штелин пишет о событиях там происходящих: «Изверг сенатор Суворов (В. И., отец генералиссимуса. — О.И.) кричит солдатам: «Рубите прусаков!» и хочет, чтобы изрубили всех обезоруженных солдат. Гусарские офицеры ободряют их и говорят: «Не бойтесь: мы вам ничего худого не сделаем; нас обманули и сказали, что император умер»^{* 6}. Итак, в основании переворота, согласно Штелину, — обман, а не возмущение широких слоев русского дворянства. Кстати сказать, этот «обман» был, по-видимому, на самом деле, но его применила не Екатерина, а, если верить Рюльеру, — княгиня Дашкова⁷.

Резко (хотя опять-таки не прямо) выступает Штелин против Екатерины в разделе «Писатели, писавшие о Петре III». Там, характеризуя вышедшую в 1764 году «где-то в Германии»^** «на французском языке» книгу «Histoire de Pierre III, Empereur de Russie, avec plusieurs anecdotes singulières et dignes de curiosité. Londres. 1764»^***, Штелин замечает: «Эта история написана довольно подробно. Но некоторые обстоятельства частью совершенно ложны, частью не так рассказаны. Автор старался в ней воздать должную похвалу императрице Екатерины II и показать ее вполне достойною престола, и, напротив, изобразить все дурные качества ее супруга, Петра III-го» (курсив наш. — О.И.)⁸. По-видимому, Штелин считал, что именно выделенные нами моменты и являются «совершенно ложными». В начале же указанного раздела Штелин утверждает, что подготовленный по инициативе Петра III указ «об учреждении Экономической коллегии управления монастырскими поместьями»^**** был «обнародован в царствование Екатерины»⁹. Итак, преемница Петра III только повторяла принятое им. Штелин не задумывается, что бы было, если Екатерина попыталась в первые же дни правления отменить манифест о вольности дворянства и восстановить Тайную канцелярию с ее знаменитым «словом и делом». Дальнейшая деятельность Екатерины II показала, что она является выдающимся законодателем, умеющим не только создать хорошие законы, но знающим время и средства для их реализации.

Согласно Штелину, образ Екатерины II бледнеет не только в сравнении с Петром Федоровичем, но и с Елизаветой Петровной. Вот ряд характеристик, которые дает Штелин последней императрице в своих «Записках об изящных искусствах». Говоря об одном из портретов Елизаветы Петровны, Штелин пишет: «Среди всех ее портретов он более всего похож на императрицу и полностью обнаруживает ее несравненный, прямо ангельский характер»^5*; в другом месте: «Только со счастливым восшествием на престол императрицы Елизаветы, достойной дочери Петра Великого, как все изящные искусства, так и скульптура, особенно декоративная, удивительно сильно продвинулись вперед. Для коронации этой великой императрицы (1742) в Москве было сделано так много прекрасных приготовлений, что все, кто только мог писать и резать, были завалены работой»; «После того как, наконец, в 1742 году достойная дочь Петра Великого взошла на трон своего отца и под ее добрым скипетром в Петербурге вновь расцвели все изящные искусства, медальерное искусство также вновь приобрело уважение»; «...Ее Величество императрица, которая кроме прочего обладает тончайшим и изысканнейшим вкусом как в одеждах, так и в меблировке, высказала особую любовь к хорошим картинам»¹⁰. Все эти слишком возвышенные эпитеты вызывают удивление, особенно об «ангельском характере». Автор совершенно забывает, например, дело Лопухиных, семью Ивана Антоновича, побои и грубости дочери Петра^6*. Полагаем, что таким образом Штелин хочет противопоставить царствование Елизаветы Петровны царствованию Екатерины II, в которое ему не слишком везло: оставленное без ответа письмо к императрице о приеме в шуваловскую Академию, опала на сына, вытеснение из Академии наук. Штелин рассказывает, что он «по вторичному повелению высокого правительствующего Сената изготовил без малейшего вознаграждения за свои усилия инвенции для 17 медалей в память важнейших событий счастливого правления Ее Императорского Величества (Елизаветы I). Они нашли полное одобрение в правительствующем Сенате и в 1758 году были переданы Монетной канцелярии для вырезания штемпелей и чеканки»¹¹.

А теперь посмотрим, что Штелин пишет о Екатерине. Вот, к примеру, о создании одной из самых великолепных картинных галерей мира он сообщает: «Императрица Екатерина II получает после смерти Ротари (1762) целое собрание его картин, также Плацерцеля и Яннкля из Вены (1766). 1768. Получает изысканные вещи из Италии и Франции (Греза и т. п.). Устраивает галерею в новом здании возле висячего сада» (курсив наш. — О.И.)¹². Весьма странно звучат выделенные нами слова «получает»; надо, по-видимому, понимать дело так, что все это достается императрице как-то случайно. Штелин тут же пишет: «Великий князь Петр Федорович скупает много хороших картин...» или в другом месте о Петре III: «Этот государь вообще очень ценил хорошие картины и, будучи еще великим князем, уже собрал превосходную коллекцию и основал в Ораниенбауме большую картинную галерею. Позднее, когда он стал императором, я должен был устроить ему в новом дворце картинный кабинет и в крепостном дворце картинный зал»¹³. Тут же Штелин сообщает, что в мае 1762 года он поехал с императором Петром III на биржу на голландский корабль, чтобы осмотреть большую партию голландских картин. «Из них Его Величество выбрали со мной лучшие и заплатили за 10 или 12 картин 560 рублей», — замечает Штелин. Екатерина — получает, а Петр Федорович и Елизавета Петровна, наделенные вкусом, сами выбирают! Правда, несколько ниже Штелин смягчается по отношению к Екатерине и добавляет об устройстве ею картинной галереи: «Из этой (картины Рембрандта «Возвращение блудного сына». — О.И.) и многих других драгоценных картин, которые Ее Величество скупала время от времени с начала своего правления, в новом здании с императорским Зимним дворцом, а именно у hortus pensillis^7* теперь была устроена новая галерея... устройством которой Ее Величество императрица сама занималась несколько недель из большой любви к живописи и часто изволила работать до утомления»¹⁴. Штелин сообщает также вскользь, что «сама императрица (1769) часто целыми часами чистила» картины из приобретенного собрания графа Брюля, которые заплесневели в подвалах Дрездена¹⁵. Факт, прямо сказать, примечательный!

Очень глухо, как из-под палки, Штелин замечает, что Екатерина II «вообще оказывает особое покровительство изящным искусствам и фабрикам»¹⁶. Пару раз Штелин даже называет Екатерину «великой»: один раз, говоря относительно фейерверков и как бы сравнивая царствование двух императриц. «Только в блестящее правление и даже по побуждению не любившей ничего посредственного императрицы Елизаветы, — пишет Штелин, — появились, как будет показано ниже, новые необычные театральные представления с подвижными фигурами и превращениями целых сцен или явлений. В результате расширенных упражнений и опытов в дальнейшем изобрели зеленый и другие прелестнейшие цветные огни, которые со времени восшествия на трон ныне правящей великой императрицы Екатерины II становятся все более крупными и достойными удивления. Огненные упражнения, как и вообще все искусство фейерверков, достигли такой высокой степени совершенства, какого до сих пор, насколько я знаю, кроме российского императорского двора нигде в другом месте еще не видано и не известно»¹⁷. Итак, из этого текста следует: Екатерина потому великая, что продолжает то, что было сделано в царствование истинно великой Елизаветы Петровны. Другой раз Штелин называет Екатерину II великой, говоря о «тяжелой войне» против Турции, в которой она «своими победами отомстила за бывшее несчастье Петра Великого на реке Прут»¹⁸. Как будто это и было целью и результатом грандиозной войны, в результате которой русская армия (морская и сухопутная) разгромила турецкую и поставила под сомнение само существование Турции.

«Подлинные анекдоты о Петре Великом»

Большой интерес для выяснения отношений Штелина к Екатерине II представляет отпечатанная в 1785 году на немецком языке в Лейпциге в типографии И.Г.И. Брейткопфа его книга: Originalanekdoten von Peter dem Großen. Aus dem Munde angesehener Personen zu Moskau und Petersburg vernomen und der Vergessenheit entrissen von Jacob von Stählin. Leipzig. 1785^8*. В России быстро откликнулись на эту публикацию; тут же появились ее переводы в Петербурге и Москве.

В Петербурге двумя «тиснениями» был опубликован перевод Т.П. Кирияка: в 1786 году в типографии Б.Л. Гека, а в 1787 году — в типографии М. Овчинникова под названием: «Любопытныя и достопамятныя сказания о императоре Петре Великом изображающия истинное свойство сего премудраго Государя и Отца отечества, собранный в течение сорока лет действительным статским советником Яковом Штелином. В Санкт-Петербурге, печатано с дозволения указанаго^9* в типографии Б.Л. Гека. 1786»^10*. В Москве, в свою очередь, появился следующий перевод: «Подлинные анекдоты Петра Великаго слышанные из уст знатных особ в Москве и Санктпетербурге. Изданные в свет Яковом фон Штелином, а переведенные на российской язык к. Карлом Рембовским. Иждив. С. Петрова. В Москве в вольной типографии Пономарева 1786. С указанаго дозволения»^11*. Московское издание выглядело богаче: оно напечатано на лучшей бумаге и снабжено двумя гравюрами — портретом Петра I и памятником Петру Великому, которые выполнил крестьянин Иван Розонов. Но это было не главное отличие. В московском издании присутствует посвящение Екатерине II. Нет посвящения и в издании Типографической компании 1788 года: «Анекдоты о императоре Петре Великом, слышанные от разных знатных особ и собранные покойным действительным статским советником Яковом Штелином. Новой перевод. Москва, в Типографии Компании Типографической с указнаго дозволения 1788». По-видимому, это не случайно. Но что стоит за подобным различием изданий, которое не могло ускользнуть от заинтересованных лиц?

В экземпляре Originalanekdoten von Peter dem Großen, который хранится в РГБ, посвящение также отсутствует и не заметно, что оно было вырвано. Но в экземпляре, хранящемся в ВГБИЛ, посвящение присутствует; он открывается известной по московскому изданию гравюрой, изображающей памятник Петру I, выполненной, правда, если верить подписи, гравером по имени Endner (в этом экземпляре нет фронтисписа с портретом Петра I). Можно предположить, что по каким-то не совсем ясным причинам часть экземпляров тиража лейпцигского издания была выпущена с посвящением Екатерине II, а другая часть — без него. Было ли это сделано преднамеренно или случайно — трудно сказать. Нельзя исключить, что Штелин так и хотел издать свои «Анекдоты о Петре Великом», поскольку полагал, что посвящение Екатерине русского подданного в книге, издаваемой на немецком языке за границей, выглядит странно, ибо тут же возникал вопрос: почему эту книгу о Петре Великом и посвященную императрице нельзя было издать сначала в России?

По-видимому, в Россию попали как те, так и другие экземпляры, с которых были сделаны петербургские и московские переводы. Есть основания полагать, что так же было и с заграничными изданиями. Так, например, не оказалось посвящения во французском издании 1787 года «Anecdotes originales de Pierre le Grand. Recueillies de la conversation de diverses personnes de distinction de S. Péterbourg & de Moscou par M. de Stéhlin, member de l'academie impériale de S. Péterbourg. Ouvrage traduit de l'allemand. A Strasbourg. 1787», хранящемся в РГБ.

Посвящение в московском издании 1786 года предваряет «Предуведомление от переводчика», в котором сказано: «Г. Штелин, сих анекдотов сочинитель, посвятил сию книгу на немецком языке Ея Величеству, премудрой Монархине нашей, ныне благополучно царствующей Екатерине II, которое посвящение для любопытства верноподданных Ея Величества за нужное почитаю сдесь приобщить». Вот как звучит Посвящение в переводе К. Рембовского: «Великой Государыне Екатерине II, шествующей иройскими стопами по непроходимой стези Петра Великаго, приемлещею ласковою рукою Россию, сопровождаемою милостию и нежностию сердца, возводящей оную на верх славы, блаженства и знаменитости, другою же Ему за великия Его деяния воздвигающей знак безсмертия из мрамора недр своего владения и поставляющей на камне изваянную медную статую, славою мстящей за единое Его оскорбление при Пруте многочисленными своими победами Днепру, Кагулу и Дунаю, дополняющей трофеи Его дел и, вшед во внутренность Его желища, для лучшаго сведения Его деяний сообщающей потомству собственныя его рукописи, с достодолжным почтением предлагает сие собрание особенных известий о сем Великом Муже, яко на достоверности основанных, Вашего Императорскаго Величества всеподданнейший раб Яков фон Штелин» (курсив наш. — О.И.)¹⁹.

Скорее всего, этот текст писал сам Штелин, поскольку тут присутствует почти буквально приведенная выше штелинская мысль о том, что Екатерина II «своими победами отомстила за бывшее несчастье Петра Великого на реке Прут». Заметим попутно, что обращение к серьезной неудаче Петра I в Посвящении Екатерине II, которая пыталась идти по стопам великого государя, кажется весьма странным. Кроме того, Штелин, перечисляя победы, одержанные войсками императрицы, почему-то совершенно забыл о Чесме. Случайно ли это? Обращение к «оскорблению при Пруте» вытекает, по-видимому, из легенды, сообщенной в «Подлинных анекдотах» Штелином: Петр I, будучи окружен врагами, якобы написал письмо, в котором предлагал сенаторам избрать нового царя в том случае, если он погибнет.

В московском издании, как уже говорилось выше, имеются две гравюры. Вторая гравюра, изображающая памятник Петру Великому, непосредственно предшествует Посвящению, что вполне логично, поскольку этот памятник упомянут в его тексте. На постаменте памятника видна латинская надпись: Petro I Catharina II. Это представляет загадку, поскольку в действительности латинская надпись на памятнике (на правой стороне) выглядит иначе: Petro primo Catharina Secunda MDCCLXXXII. Известно, что так ее сформулировала после ряда предложений сама Екатерина II. Естественно возникает вопрос как можно было изменить принятую императрицей и существующую уже надпись? Возможно, тут просто ошибка художника и гравера, или просто им не хватало места, чтобы поместить слова: primo и Secunda.

Правда, нельзя исключить и другой вариант объяснения. В записках «О скульптуре» Штелин рассказывает о том, как возникала упомянутая надпись: «Мосье Фальконе истребовал от меня надпись, сочиненную мною для статуи или монумента Петра Великого (1760), который его дочь Елизавета хотела поставить ему в крепостной церкви и которую одобрила императрица Елизавета. Он отдал надпись вместе с французским переводом Ее Величеству, а мне потом сказал, что не получил ее обратно. Поскольку я немец, а не француз и, следовательно, не осмелюсь предположить, что ее пожелают целиком оставить для себя или использовать на самом произведении, так я хочу, по крайней мере, отвести ей местечко в этих известиях...»²⁰. Ниже Штелин приводит лишь латинский текст весьма длинной надписи от «дочери Елизаветы императрицы Российской». Но далее помещены три варианта надписей уже на памятник Петру I Фальконе, никак в цитированном письме не оговоренных. Третьей идет такая латинская надпись: Petro I Catharina II pos. (Петру I Екатерина II воздвигла). Были ли на самом деле переданы эти последние варианты Фальконе, а от него императрице, неизвестно.

Предание и документы не сохранили следов об участии Штелина в сочинении надписи для памятника Петру Великому. Рассказывают, что этим делом занимались многие, «вплоть до Ломоносова», но большинство вариантов было лишено необходимой лаконичности. Д. Дидро предложил Фальконе поместить на пьедестале следующую надпись на латыни: «Петру Первому посвятила памятник Екатерина Вторая» и «Воскресшая доблесть привела с колоссальным усилием эту громадную скалу и бросила ее под ноги героя». Сохранилось также предание, что актер Вахтурин, посетивший с друзьями в 1772 году мастерскую Фальконе, увидев творение художника, воскликнул: «Подлинно, братцы, можно сказать, что это богиня богу посвящает». Слова эти будто бы стали известны Фальконе и подсказали ему принятый вариант надписи²¹.

Судя по всему, все происходило несколько иначе. Уцелел текст письма Фальконе от 14 августа 1770 года Екатерине II, в котором упоминается лишь о штелинском варианте для Елизаветы Петровны: «Я поместил на основании статуи ту краткую надпись: Petro primo Catharina Secunda posuit («Петру Первому Екатерина Вторая воздвигла»). Я бы очень желал, чтобы на самом камне не догадались поместить ничего более. Это лапидарный стиль, наипростейший и наилучший, который употребляли древние греки для надписей на своих памятниках. Но нынешние уступающие им умники движением руки делают надписи, где болтовня безудержна, тогда как одного талантливого слова было бы достаточно. Свидетельством тому бессвязный поток слов, который Ваше Величество, я думаю, видели недавно: текст на латинском языке с французским переводом рядом» (курсив наш. — О.И.)²². Речь, несомненно, идет о Штелине^12*. Но почему Фальконе не упомянул другие, краткие его варианты? С трудом верится, чтобы великий скульптор решился на присвоение авторства надписи, да еще в условиях, когда это можно было легко проверить; скорее всего, Екатерина II действительно видела лишь текст от имени Елизаветы Петровны. Но допустим, что императрица все-таки знала штелинскую краткую надпись; как бы тогда она посмотрела на гравюру, на которой вместо ее текста шел текст надписи Штелина?

Но, пожалуй, наиболее резкие выпады (правда, косвенные) против Екатерины II содержались в самих анекдотах. Прежде всего, следует остановиться на заключительном «Анекдоте о находящихся здесь анекдотах»^13*. Вот его полный текст в переводе Рембовского (как читали его современники и на том языке, на котором они говорили и писали) с уточнениями принципиальных, по нашему мнению, моментов по немецкому подлиннику: «От частого поощрения Ее Величества блаженной памяти императрицы Елизаветы Петровны, достойной дщери Петра Великого, и от патриотической ревности ее камергера Ивана Ивановича Шувалова начали почерпать российскую историю из самих российских источников: из кабинета Петра Великого, из своеручных рукописей сего монарха и что кроме сего было о том в библиотеке Академии наук собрано — знатное и подлинное собрание материалов ко описанию жизни и дел сего российского иероя. По частым напоминаниям вышеобъявленного господина камергера долженствовал и я присовокупить к сему сокровищу дюжины с две^14* моих анекдотов, ибо многие из них не были еще на французский язык переведены, и я больше сам не хотел отпустить^15*. Из сих изобильных и почти излишних превосходных материалов долженствовал Вольтеру славный писатель истории Карла XII, короля шведского, соорудить вернейшее здание подлинной истории жизни и дел Петра Великого.

Не щадили никакого иждивения к поощрению сего славного писателя для лучшего совершения сего дела. Наперед послан ему был от Ее Императорского Величества великий подарок: собрание российских золотых медалей, знатное количество драгоценных собольих, черных и серых лисьих мехов, которые сами по себе еще в самой России в несколько тысяч рублей оценены были.

Но сколь изумился Двор, когда спустя год, вместо ожиданной от сего знатного писателя совершенной и обстоятельной истории о сем российском монархе, вышло в свет слабейшее издание под названием: Histoire de Pierre le Grand, Empereur de la Russie, par Voltaire, в которое издатель по корыстолюбивому своему намерению не токмо большей половины пересланных ему материалов не внес и у себя удержал, но и кое-где во многих местах положил собственные свои мысли, совсем противные доставленным ему известиям и обстоятельствам. По справедливости досадовали на несовершенство сей книги и ясно заключили о алчном намерении господина Вольтера при удержании столь многих потребных материалов, которые он уже во многих книгах вносил, выпускать одно за другим новое издание со всегдашним преумножением и исправностию, и через то больше от часу набивать свой кошелек^16*.

Господин камергер Шувалов уведомил его чрез весьма учтивое письмо о получении вышедшей наконец из печати книги, но при том упомянул ему также под видом вопрошения о трех главных усмотренных недостатках, а именно: во-первых, от чего бы это происходило, что весьма много из сообщенных ему изобильных материалов отчасти совсем не находится, отчасти в инаковом смысле и прямо противно подлинным известиям положено? 2) Для чего ни один из приобщенных ему столь достопамятных анекдотов в той же книге не помещен? 3) Для чего столь много имен знатных особ и мест без нужды так притуплены^17*, что по избранному им на французском языке наименованию их совсем почти узнать не можно, как-то: Шереметю вместо Шереметев, Чернышю, вместо Чернышев и т. д. Сему последнему вопросу был виновником тогдашний советник и библиотекарь^18* господин Тауберт, который также много дал материи к истории Петра Великого из российских книг и рукописей.

Вольтер ответствовал на первый вопрос, что он не привык слепо писать по тому, что ему предлагается, но поелику он и сам имеет достоверные известия, то и собственные мысли свои также сообщает. На второй вопрос ответствовал он: что он довольно знает цену присланных ему анекдотов, но в повествовании своем о Петре Великом не дошел до частных его дел и, следственно, меньше того до анекдотов. В ответ на третий упрек сказал он прямо по-вольтерски: Ce que regarde l'estropement de noms propes, il me semble que c'est un Allemand, qui me fait ce reproche. Je lui souhaite plus d'Esprit et moins de Consonans, то есть: «Что касается до приписуемой мне вины в притуплении имен особ, то думаю я, что упрек сей происходит от немца. И для того желаю я ему больше ума и меньше согласных». Сим и кончил он свой ответ» (524—528).

Екатерина II и Вольтер

Как мог Штелин отважиться на подобное обвинение, хорошо зная, какое место занимал Вольтер в жизни Екатерины II? Можно полагать, что он знал о недовольстве Екатериной в аристократических кругах и о том, что ее продолжают обвинять во всех грехах, в частности в любви к безбожнику Вольтеру. Об этом стоит сказать более подробно.

Екатерина весьма рано познакомилась с произведениями Вольтера. В третьем варианте своих Записок она пишет: «Мне попались под руку произведения Вольтера; после этого чтения я искала книги с большим разбором» (255)^19*. Некоторые исследователи считают, что еще в бытность великой княгиней Екатерина прочла одно из лучших творений Вольтера Essai sur les moeurs et Vesprit des nations («Опыт о нравах и духе народов»). Это сочинение будто бы произвело на нее глубокое впечатление. На первой же странице Екатерина встретилась с совершенно новыми для нее мыслями: она прочла, что не лица, не государи и их войны, а законы, искусства, нравы и обычаи составляют существенное содержание истории²³. Кстати сказать, В.А. Бильбасов высказывает по вопросу чтения Екатериной сочинений Вольтера в 1746 году большой скептицизм²⁴. Великая княгиня Екатерина видела, как слушатели Кадетского корпуса разыгрывали трагедии, среди которых были и вольтеровские (310).

На русском произведений Вольтера издавалось тогда не очень много. На страницах русских периодических изданий появились первые переводы его сочинений: «Микромегас» и «Мемнон» (в «Ежемесячных сочинениях» 1756 года в переводе А.Р. Воронцова); «Задиг» (в «Сочинениях и переводах, к пользе и увеселению служащих» 1759 года в переводе И.Л. Голенищева-Кутузова); отрывок из «Путешествия на нашу землю и пребывания на ней Микромегаса» (в «Трудолюбивой пчеле» 1759 года в переводе А.П. Сумарокова). Но отдельных изданий Вольтера было мало; можно упомянуть, к примеру: «Нескромный, комедия сочинения господина Вольтера», появившаяся в Петербурге в 1760 году²⁵. После восшествия Екатерины II на престол дело изменилось. В 1763 году императрица писала Вольтеру: «Могу вас уверить, что с 1746 года, когда я стала располагать своим временем, я чрезвычайно многим вам обязана. До того я читала одни романы, но случайно мне попались ваши сочинения; с тех пор я не переставала их читать и не хотела никаких книг, писанных не так хорошо и из которых нельзя извлечь столько же пользы... Конечно, если у меня есть какие-нибудь сведения, то ими я обязана вам».

Как известно, с 1763 по 1778 год Екатерина II поддерживала с Вольтером оживленную переписку. Благоволение императрицы к Вольтеру заметным образом отразилось в русской литературе. По велению Екатерины II с 1768 года в Петербурге под руководством Г.В. Козицкого, графа В.Г. Орлова и А.П. Шувалова приступила к работе «Комиссия для печатания на русском языке хороших иностранных книг», которая, между прочим, наметила к изданию и некоторые сочинения Вольтера. Это послужило сигналом для всей русской литературы и театра: периодические издания той эпохи наперебой стали воспроизводить на своих страницах самые разнообразные его сочинения, а театры все чаще стали ставить вольтеровские пьесы. Кроме того, в Россию начали ввозиться сочинения Вольтера в громадном количестве. Наиболее известными переводчиками Вольтера был Н.Е. Левицкий, а также И.Г. Рахманинов, имевший собственную типографию в Петербурге (впоследствии он перевел ее в свое имение, село Казинка Козловского уезда). Масса переводов произведений Вольтера ходила в рукописях. Все писатели Екатерининского века отдали дань поклонения знаменитому вольнодумцу²⁶.

После смерти Вольтера отношение в России к нему не изменилось. 1 октября 1778 года Екатерина II писала барону Гримму: «Он мой учитель; ему или, вернее, его сочинениям я обязана образованием моего ума и головы. Я его ученица...» Екатерина считала себя до того знакомою со стилем Вольтера, что бралась по слогу любого сочинения ответить на вопрос, написано оно Вольтером или нет²⁷. В память об учителе русская императрица купила библиотеку Вольтера^20*.

Среди вышедших в этот период произведений можно отметить следующие: «Кандид или Оптимисм, то есть наилучший свет. Переведен с французского. Спб., при Морск. шляхетн. кад. корп., 1779» (второе издание; первое появилось в 1769 году); «Разсуждение о воинском искусстве, сочинение г. Волтера, с французского подлинника перевел в стихи подлекарь Дмитрий Огиевский. Спб. [тип. Артил. и инж. кад. корп.], 1780»; «Философические речи о человеке. Сочинение г. Волтера. Спб., [тип. Рахманинова], 1788»; «Принцесса Вавилонская, сочинения г*** Волтера, перевод с французского. 3-е изд. с поправлением. М. [тип. Решетникова], 1789» (два предыдущих издания появились соответственно в 1770 и 1781 годах); «Сатирический дух г. Волтера, или Собрание некоторых любопытных сатирических его сочинений. Переведено с французского И... Р... Спб. [тип. Рахманинова], 1789» (в этом издании четыре из шести напечатанных произведений касались России: «Россиянин в Париже, или Разговор между парижанином и россиянином», «Слава», «Россия» и «Проповедь попа Николая Любомирского»). Начали появляться и собрания сочинений Вольтера: «Аллегорическия, Философическия и критическия сочинения г. Вольтера; переведены с Французскаго языка. Печатано с дозволения управы благочиния в вольной Типографии Галченкова в Спб. 1784 года». Это издание, переведенное И.Г. Рахманиновым и снабженное гравированным портретом Вольтера, работы Г.И. Розонова, содержало 25 небольших произведений. Затем появилось новое издание Рахманинова: «Собрание сочинений Вольтера. Переведено с французского и издано И... Р... 3 части. Спб. 1785—1789». В XIX веке найти полные экземпляры этого издания было очень трудно, что свидетельствует не только о его малом тираже²⁸. Тут стали играть роль более глубокие причины.

С середины 80-х годов в России стали печататься антивольтеровские книги. Можно предположить, что инициировали это, прежде всего, аристократические круги, недовольные Екатериной II с момента ее вступления на престол. Так, князь М.М. Щербатов, автор сплетнеобразного памфлета «О повреждении нравов в России» (писавшегося в 1786—1787 годах), замечал об императрице: «Представив сию печальную картину, кажется, что уже не настоит нужды сказывать, имеет ли она веру к Закону Божию, ибо естли бы сие имела, то бы самый Закон Божий мог исправить ее сердце и наставить стопы ея на путь истины. Но несть упоено безразмыслительным чтением новых писателей, закон христианский (хотя довольно набожной быть притворяется, ни за что почитает), коль ни скрывает своих мыслей, но они многажды в беседах ее открываются, а деяния иначе доказуют; многая книги вольтеровы, разрушающия Закон, по ея велению были переведены, яко Кандид, принцесса Вавилонская, и прочия, и Белизер Мармонтелев, не полагающий никакой разности между добродетели язычников и добродетели христианской, не токмо обществом, по ее велению, был переведен, — но и сама участницей перевода оного была»^{21* 29}. Дело дошло до того, что в феврале 1790 года, по свидетельству А.В. Храповицкого, священник на исповеди задал Екатерине II вопрос: веруете ли вы в Бога? Императрица была поражена и отвечала: «Tout le symbole и ежели хотят доказательств, то такие дам, о коих они и не думали. Я верю всему, на семи Соборах утвержденному, потому, что Св. Отцы тех времен были ближе к Апостолам и лучше нас все разобрать могли»³⁰.

Тут, прежде всего, следует сказать о двух книгах, подготовленных, казалось бы, самым преданным поклонником Вольтера — И.Г. Рахманиновым: «Известие о болезни, о исповеди и о смерти г. Волтера, объясняющее о его сочинениях, с критическими разсуждениями о других писателях; сочиненное Иосифом Дюбоа, комнатным его служителем. С приложением его завещания, найденного между его бумагами. Переведено с французского и издано Иваном Рахманиновым. Спб., печ. у Брейткопфа, 1785». Этот антивольтеровский памфлет, написанный аббатом Никола-Жозефом Сели, сам Вольтер охарактеризовал как «пошлое подражание» его «Известию о смерти иезуита Бертье». Вышло также «Политическое завещание г. Волтера. Переведено с французского и издано Иваном Рахманиновым. Спб., тип. Вильковского и Галченкова, 1785» — антивольтеровский памфлет, автором которого являлся Жан-Анри Маршан. Н.П. Смирнов-Сокольский писал по этому поводу: «Не совсем понятно, на первый взгляд, зачем понадобилось переводить и издавать эти памфлеты Ивану Рахманинову, отважному пропагандисту сочинений Вольтера в России. Однако сделано это было, по-видимому, неспроста Памфлеты должны были отвлечь внимание, ослабить надзор, служить чем-то вроде дымовой завесы, которая могла бы помочь Рахманинову в осуществлении обширного его замысла — издания полного собрания сочинений Вольтера»³¹.

Но были и другие издатели, видевшие в творчестве Вольтера только отрицательные стороны. Во второй половине 80-х годов появились две брошюрки подобного рода переведенный с французского «Обнаженный Вольтер» (СПб., 1787) и «Письмо Василия Левшина о поэме: На разрушение Лиссабона» (М., 1788), в которых опровергались религиозные воззрения французского писателя. Таких памфлетов, как указывает Смирнов-Сокольский, имевших своей целью дискредитировать Вольтера в глазах многочисленных его почитателей, разоблачить, раскрыть существо его «заблуждений», представить его в неблаговидном свете, без прикрас, «без парика», появилось в те годы немало. Это были главным образом переводные сочинения, как, например, «Вольтеровы заблуждения» аббата Нонота; переводы выполнили студенты Воронежской семинарии под редакцией митрополита Евгения³².

Вероятно, все бы оставалось по-прежнему относительно изданий Вольтера в России, но тут разразилась французская революция, отношение к которой Екатерины было вполне однозначным. «Равенство — чудовище, которое во что бы то ни стало хочет сделаться королем», — проникая в самую сущность проблемы, писала русская императрица³³. Но виноват ли в этом Вольтер? Екатерину не так легко было переубедить; аргументы необходимы были самые весомые. Ей не просто было расстаться с тем кругом идей, который волновал ее в течение нескольких десятилетий. Екатерина на первых порах считала, что «Assemblée nationale» должна сжечь сочинения французских философов, потому что в них заключается протест против всего того, что ныне происходит во Франции. Летом 1790 года она писала барону Гримму, что лучшие французские писатели «были роялистами, как, например, и Вольтер: все они отстаивали тишину и порядок»³⁴. Русскую императрицу сильно оскорбило сделанное кем-то замечание, что еще до революции Вольтер проповедовал начала анархии. Рассуждая о связи между литературой Просвещения и революцией, императрица допускала, что французские философы и писатели ошибались, считая народ расположенным к добродетели и способным к правильному мышлению, между тем как теперь оказалось, что эти «адвокаты и прокуроры и все изверги» пользуются философией как средством оправдания самых ужасных преступлений³⁵.

Ситуация во Франции между тем ухудшалась, и возникали дополнительные аргументы против Вольтера: в июне 1791 года Людовик XVI сделал попытку убежать с семьей в Лотарингию, но беглецы были задержаны в Варение и возвращены под конвоем в Париж. Екатерина понимала, что теперь будет готовиться расправа над королем, что и произошло в январе 1793 года. Нет сомнения, что императрица своевременно узнала о том, что 10 июля 1791 года по решению Учредительного собрания прах Вольтера был доставлен в Париж для помещения в Пантеоне великих людей Франции. Гроб в ожидании церемонии переноса был поставлен на площади Бастилии, среди развалин разрушенной народом темницы. На одном из ее камней была сделана надпись: «Прими, о Вольтер, дань уважения от Родины на том самом месте, где держал тебя в оковах деспотизм». На другой день при огромном стечении народа катафалк с гробом одного из «отцов революции» тронулся по улицам города. Торжественную процессию открывали отряды национальной гвардии, за которыми шли батальоны детей, делегации революционных клубов, вооруженные пиками рабочие из Сент-Антуанского предместья, ряды патриотов со знаменами, на которых были начертаны цитаты из сочинений Вольтера, предрекавшие наступление царства свободы и разума. В золотом ларце несли сочинения Вольтера, а на катафалке свидетели между прочим читали: «...Поэт, философ, историк, он вызвал мощный подъем человеческого разума; он подготовил нас к свободе»³⁶. Революционный апофеоз, устроенный останкам Вольтера, подтверждал во мнении большей части Европы разрушительное влияние его идей. Арест короля и триумф Вольтера — эти события совпали не самым лучшим для его памяти в России образом. Известный Ш. Массон сочинил легенду, что во время французской революции Екатерина II повелела «вынести бюст Вольтера из своей галереи»³⁷. А.Г. Брикнер пишет, что этот анекдот «едва ли может считаться достоверным»³⁸.

В самом начале 90-х годов произведения Вольтера еще продолжали выходить. Так, появилась «Генриада, героическая поэма г. Волтера, переведенная с французского языка стихами. М.: Унив. тип. у В. Окорокова, 1790» (этот перевод кн. А.И. Голицына следовал за переводом 1777 года, выполненным «российскими белыми стихами» Яковом Княжниным). И.Г. Рахманинов попытался издать второе собрание сочинений Вольтера. Речь идет о «Полном собрании всех до ныне переведенных на Российской язык, и в печать изданных сочинений Г. Вольтера. Второе издание. С поправлением против прежних, и с присовокуплением жизни сего знаменитаго писателя, и многих вновь переведенных его сочинений, кои никогда еще изданы не были. 3 части. Собрано и издано И.Р. Печатано с указанаго дозволения в городе Козлове 1791 года». Примечательно, что издатель пошел даже на обман, указав город Козлов местом издания; но книги были отпечатаны, как полагают исследователи и библиофилы, в селе Казинке, Козловского уезда Тамбовской губернии, в собственной типографии И.Г. Рахманинова.

В литературе об изданиях Вольтера в России существует легенда, что Екатерина II, узнав об этой акции, послала на имя П.Д. Еропкина «особый рескрипт», в котором приказывала «не печатать новое издание сочинений Вольтера без цензуры и апробации московского митрополита»; кроме того, последовало распоряжение о закрытии типографии Рахманинова и о конфискации его изданий произведений Вольтера, которые были объявлены «вредными и наполненными развращением»³⁹. Однако эта версия встречает ряд противоречий: почему императрица обратилась к П.Д. Еропкину, вышедшему в отставку в феврале 1790 года и бывшему не Тамбовским, а Московским главнокомандующим (1786—1790 годы)? Далее, как понять, что И.Г. Рахманинов в 1793 года вышел в отставку из Конной гвардии, в которой служил ротмистром, и получил чин бригадира?

Более вероятной нам кажется версия, изложенная в «Русском биографическом словаре»^22*: «В 1793 году Козловский городничий Сердюков, будучи в ссоре с Рахманиновым, послал в Петербург донос, что типография Рахманинова находится не в городе Козлов, а в селе Казинке и что книги в ней печатаются без всякого указного дозволения. Этот донос был известен императрице Екатерине II, и по ее приказу генерал-прокурор Самойлов писал тамбовскому губернатору: «Чтобы вы как наискорее и без малейшего разглашения приказали помянутую типографию у Рахманинова запечатать и печатание запретить, а книги все конфисковать и ко мне всем оным прислать реестр». Дело производством затянулось до следующего царствования; в 1797 году типография вместе с оставшимися книгами сгорела, после чего дело о Рахманинове было прекращено и было лишь повелено оставшиеся у разных лиц экземпляры этого издания «собрать и без изъятия сжечь»»⁴⁰. Поэтому уже в XIX веке это издание представляло «большую редкость»⁴¹.

Примечательно, что книги Вольтера издавались и после 1791 года. Так, свет увидело в 1792 году следующее издание: «Человек в сорок талеров. Сочинение г. Волтера. Новое издание. Спб., печ. и прод. с 5 картинами по Невской перспективе у Аничковского мосту в доме г. Зубова, 1792» (предыдущие издания появились в 1780 и 1785 годах). В книге был помещен портрет Вольтера и четыре гравированные картинки на отдельных листах: 1. Тучный монах грубо отталкивает бедного крестьянина. 2. Приказные служители возлагают на сего бедного человека оковы. 3. Семейственное благополучие. 4. Дружеская беседа. Любопытно, что особо был награжден переводчик, о чем свидетельствует следующий красноречивый документ: «Г. асессору Богдановичу за перевод книги славного Вольтера, и поелику оная, в разсуждении штиля, служить может полезным образом в русской литературе, [выдать]... в награждение сто рублей»⁴². Из всего сказанного следует, что никакого существенного преследования книг Вольтера не произошло. Поэтому в 1793 году митрополит Евгений (Е. Болховитинов) сокрушенно писал в «Вольтеровых заблуждениях»: «Любезнейшее наше отечество доныне предохранялось еще от самой вреднейшей части вольтеровского яда, и мы в скромной нашей литературе не видали еще самых возмутительных и нечестивейших вольтеровских книг; но, может быть, от него предохранены только книжные наши лавки, между тем как сокровенными путями повсюду разливается вся его зараза. Ибо письменный Вольтер становится у нас известен столько же, как и печатный»⁴³.

«Анекдот о находящихся здесь анекдотах»

Теперь стоит подробно рассмотреть критику Вольтера в «Анекдоте о находящихся здесь анекдотах». Это даст нам дополнительные важные сведения о том, как на самом деле работал Штелин.

«От частого поощрения Ее Величества блаженной памяти императрицы Елизаветы Петровны, достойной дщери Петра Великого, и от патриотической ревности ее камергера Ивана Ивановича Шувалова начали почерпать российскую историю из самих российских источников: из кабинета Петра Великого, из своеручных рукописей сего монарха и что кроме сего было о том в библиотеке Академии наук собрано — знатное и подлинное собрание материалов ко описанию жизни и дел сего российского иероя...»

Весьма странное начало: ни слова не говорится — почему и когда при русском Дворе начали заниматься историей Петра Великого? Отвечая как-то нехотя, неполно на первую часть вопроса («почему?»), Штелин замечает:

«По частым напоминаниям вышеобъявленного господина камергера долженствовал и я присовокупить к сему сокровищу дюжины с две моих анекдотов, ибо многие из них не были еще на французский язык переведены, и я больше сам не хотел отпустить. Из сих изобильных и почти излишних превосходных материалов долженствовал Вольтер, славный писатель истории Карла XII, короля шведского, соорудить вернейшее здание подлинной истории жизни и дел Петра Великого».

Только в конце мы узнаем, что все «почерпания российской истории» делались для Вольтера. Но почему Вольтер, кроме того, что он назван «известным писателем», должен был писать историю Петра I, Штелин ничего не говорит. Более того, он упоминает вначале о своих анекдотах, ссылаясь при этом на письмо И.И. Шувалова, и только после упоминает Вольтера, демонстрируя уже этим пренебрежение к последнему.

Чтобы понять весь этот текст Штелина, необходимо учесть, что при русском Дворе решалась важная пропагандистская задача: в ту пору началась война с Пруссией; Фридрих II делал все, чтобы представить русских «сибирскими волками и медведями», а их выдающегося императора — Петра I — «дикарем, психически неуравновешенным человеком, невеждой в военном деле и случайным удачником»⁴⁴. Кому поручить важное дело? Истории Петра, написанной в России, Европа не стала бы читать, даже если бы она была весьма талантлива. Очень вероятно, что имя Вольтера возникло у графа И.И. Шувалова и было поддержано М.В. Ломоносовым^23*. «К сему делу, по правде, господина Вольтера никто не может быть способнее», — писал наш великий ученый⁴⁵. Елизавета Петровна Вольтера, если верить Екатерине II, не любила до такой степени, что даже не хотела слышать его имени (549). Но еще больше императрица не любила прусского короля и поэтому, вероятно, согласилась на уговоры своего фаворита.

При русском Дворе знали, что Вольтер рассорился с Фридрихом II не столько из-за оскорблений, нанесенных ему прусским королем, сколько из принципиальных соображений. В начале Семилетней войны Вольтер обратился к Фридриху II с обличительным стихотворным посланием «К королю прусскому», в котором писал: «Европа наполнена грохотом твоего грома, рука твоя зажигает факелы раздора... Несчастный! Ты роешь своими шагами могилы, ты вызываешь на бой двух могучих противников. Железо уже отточено, пламя горит, и сверкающая молния падет на твою голову. Ты больше не тот герой, не тот венценосный мудрец, окруженный искусствами и сопровождаемый победой. Я вижу в тебе только необузданного воителя, который с огнем в руках, пробивая себе путь, разрушает города, грабит их и опустошает, попирая священные права народов и государей, оскорбляя природу и заставляя молчать законы»⁴⁶.

Знали при русском Дворе и то, что Вольтер давно уже желал написать историю Петра Великого, продолжая ею свою книгу «История Карла XII», в которой личность русского царя получила высокую оценку. Правда, именно это — продолжения и приложения «Истории Петра» к «Истории Карла XII» — очень смущало русских. В 40-х годах против него выступил А.П. Бестужев, который кроме этого считал, что «если и писать Историю Петра, то собственными средствами, не прибегая к иностранной помощи в таком чисто русском патриотическом деле»⁴⁷. Но в 50-х годах русские поняли, что подобная история ничего не даст для защиты образа России и русских в Европе, и обратились к Вольтеру. Официально предложение было сделано ему в начале 1757 года. Вероятно, тогда был оговорен и жанр книги (а судя по всему, он предполагался подобным «Истории Карла XII»); она ни в коем случае не могла быть сугубо научной, рассчитанной на немногих специалистов. Поэтому Штелин обманывал публику, говоря о «сооружении вернейшего здания подлинной истории жизни и дел Петра Великого». Да и книга сама у Вольтера получила иное название, расширяющее тему: «История России при Петре Великом».

По Штелину получается, что «изобильные и почти излишние превосходные материалы» полились рекой к Вольтеру; но ничего подобного не было и быть не могло из-за сложности копирования и доставки документов (в Европе все-таки шла война). В письме от 1 октября 1757 года Вольтер, имея в виду петербургских помощников, заметил: «Там собираются выслать мне все архивы Петра Великого, но до сих пор прислали одни лишь планы да золотой Медальон величиной с целое блюдо...» «Превосходных материалов» не было и в марте 1758 года; из Петербурга прислали лишь карты, гравюры и т. п. В таких условиях Вольтеру работать было крайне трудно. Текстовые материалы весной все-таки поступили, но задержки продолжалось и далее. Вольтер писал Шувалову в марте 1759 года: «Вы мне прямо подрезываете крылья, не высылая обещанных материалов о войнах Петра, о его законодательной деятельности, частной и — что особенно было бы ценно — о его общественной жизни» и шутя замечал, что уже заготовил надпись на своем могильном камне: «Здесь почиет тот, кто когда-то желал написать историю Петра Великого»⁴⁸.

Были ли присылаемые материалы действительно «почти излишними»? В этом также можно усомниться, поскольку далеко не все, что присылалось из Петербурга, было важно для Вольтера, и наоборот, то, что ему было нужно, отсутствовало. Вольтер посылал соответствующие конкретные запросы в Петербург, на которые ему давались ответы⁴⁹. Екатерина II в одном из первых писем к Вольтеру напишет: «За вторую часть Истории Петра Великого примите мою чувствительную благодарность. Естьли бы в то время, когда вы начали это сочинение, я была бы в нынешнем положении, то б я вам сообщила несравненно лучшие записки»⁵⁰.

«Не щадили никакого иждивения к поощрению сего славного писателя для лучшего совершения сего дела. Наперед послан ему был от Ее Императорского Величества великий подарок: собрание российских золотых медалей, знатное количество драгоценных собольих черных и серых лисьих мехов, которые сами по себе еще в самой России в несколько тысяч рублей оценены были».

Мы не знаем, шла ли речь при переговорах с Вольтером об определенном гонораре и требовал ли его сам Вольтер? Похоже, заинтересованный долгожданной работой, писатель вопрос о вознаграждении не поднимал. Так что дело о посылке Вольтеру ценностей было добровольным актом русских властей, правда, не совсем бескорыстным, поскольку ставило Вольтера в зависимое положение, чего он никак не хотел. Получив медали (о чем он сообщил, как мы уже видели в письме от 1 октября 1757 года), Вольтер благодарил, но просил больше ему подобного не присылать. Но в Петербурге его не послушали... и прислали еще⁵¹.

«Но сколь изумился Двор, когда спустя год, вместо ожиданной от сего знатного писателя совершенной и обстоятельной истории о сем российском монархе, вышло в свет слабейшее издание под названием: Histoire de Pierre le Grand, Empereur de la Russie, par Voltaire, в которое издатель по корыстолюбивому своему намерению не токмо большей половины пересланных ему материалов не внес и у себя удержал, но и кое-где во многих местах положил собственные свои мысли, совсем противные доставленным ему известиям и обстоятельствам. По справедливости досадовали на несовершенство сей книги и ясно заключили о алчном намерении господина Вольтера при удержании столь многих потребных материалов, которые он уже во многих книгах вносил, выпускать одно за другим новое издание со всегдашним преумножением и исправностию, и через то больше от часу набивать свой кошелек».

Ложь тут от начала и до конца. Начнем с того, что Штелин даже перепутал название книги Вольтера, называвшейся: Histoire de l'Empire de Russie sous Pierre le Grand, par l'Auter de histoire de Charles XII⁵².

Кто был тот «Двор», который «изумился», и почему? Известно, что главы книги, по мере их написания, посылались Вольтером в Российскую академию на предварительный просмотр и одобрение⁵³. После того как первый том был напечатан, автор послал его на ознакомление в Петербург. Вольтер писал 23 сентября 1760 года графу де Тресану о первом томе «Истории России»: «Она отпечатана уже год назад; но я не мог выпустить ее раньше, так как сперва надо было получить согласие петербургского двора»⁵⁴. Только после формального одобрения «подносной экземпляр» был послан императрице Елизавете Петровне⁵⁵. Однако на этом дело с первым томом не закончилось, и Вольтеру пришлось из-за указанных ему замечаний перепечатывать в конце 1761 года заново⁵⁶.

Читателю бросаются в глаза резкие и грубые упреки в корыстолюбии и алчности, которые Штелин адресует Вольтеру. Но где доказательство того, что Вольтер должен был возвращать копии присланных ему бумаг Петра? И как «Двор» проник в «алчные намерения» Вольтера по поводу «Истории России»? У Штелина с 1759 года было время собрать доказательства о «многочисленных изданиях упомянутой книги, в которых добавлялись удержанные Вольтером петербургские материалы». Вероятно, за результаты «алчности Вольтера» Штелин хотел выдать перепечатки первого тома, инициированные Петербургом.

Особенно забавны упреки Штелина в том, что Вольтер «во многих местах положил собственные свои мысли, совсем противные доставленным ему известиям и обстоятельствам». Штелин совершенно забывает, что писать книгу поручили не ему (или ему подобному), а Вольтеру, и именно потому, что он был Вольтер!

Наконец, следует сказать и о «досадах на несовершенство сей книги». Вот что писал 26 января 1761 года главный куратор проекта И.И. Шувалов по поводу первого тома Вольтеру^24*: «Прислав вашу работу, вы меня изумили; она намного превосходит даже то, чего следовало ожидать от гения, столь плодотворного и просвещенного. Вы возвели великолепное здание из простых кирпичей. Петр Великий создал грозную империю, руководимый лишь собственным гением. Вы изложили историю этого государя, располагая лишь недостаточными материалами...^25* Философские размышления, которыми вы украшаете истину, учат понимать факты и, вместе с тем, человеческие обязанности. Прекрасные деяния, вами рассказанные, побуждают людей с возвышенной душой подражать им; они будут примером и предметом восхищения для самого отдаленного потомства»⁵⁷. Однако подобный восторженный отзыв, по-видимому, отражал мнение прежде всего самого графа И.И. Шувалова. Елизавета Петровна после выхода книги послала в благодарность Вольтеру только перстень⁵⁸.

Шувалов, по-видимому, не читал даже предисловия к книге Вольтера⁵⁹, а там, между прочим, говорилось: «История эта посвящена государственной жизни царя, которая была полезной, а не его частной жизни, о которой существует лишь несколько анекдотов, к тому же достаточно известных. Тайны его кабинета, его постели, его стола не могут быть хорошо раскрыты иностранцем, да и не должны быть раскрываемы»⁶⁰. Заметим, между прочим, что еще в 1748 году Вольтер выпустил в свет свои «Анекдоты о царе Петре Великом» (Anecdotes sur le czar Pierre le Grand), о которых Штелин, по-видимому, ничего не знал⁶¹. Но главное, что он совершенно не понимал характера книги Вольтера или делал вид, что не понимает. Не случайно поэтому Штелин, имея в виду прежде всего «недостатки» книги Вольтера, в анекдоте № 6 заметил: «И потому я часто многим сие делал предложение, чтоб, как для наставления достойного и совершенного описания жизни Петра Великого, так и для уничтожения бывших до сего времени слабых и несовершенных о нем повествований, сколько можно тщательнее собирать известие от тех, еще в живых находящихся особ, которые имели счастие видеть Его Самого...» (курсив наш. — О.И.)⁶².

По последнему пункту Штелин фактически обманывал читателей, скрывая, не исключено, преднамеренно, за именем Тауберта истинного критика или критиков Вольтера, к которым принадлежал и сам (о чем наглядно свидетельствует вся книга Штелина и рассматриваемый «Анекдот об анекдотах»). Кстати сказать, к Тауберту Штелин относился весьма недружелюбно: называл его «палачом изящных искусств», «злополучным сочинителем», который «в учебе добрался лишь до Петербургской гимназии и не далее», и добился того, чтобы его зять — Дункер — лентяй «продолжал лакомиться академическим жалованьем» (весьма характерно для Штелина и подобного сорта людей: бросать тень не только на критикуемого человека, но и на его родственников). Не забыл Штелин и реплику Вольтера; говоря об одном из проектов медали, Штелин сообщает: «Эту bella invenzione e gran peccato^26*, говорят, выклянчил г-н советник Тауберт, о котором мосье Вольтер по случаю его критики способа написания имен, встречающихся в жизнеописании Петра Великого, написал г-ну камергеру Ивану Ивановичу Шувалову... (далее приведенная выше фраза Вольтера из «Анекдота об анекдотах»)»⁶³.

Об ошибках Вольтера и его критиках необходимо рассказать подробнее. Как мы уже говорили, автор «Истории Карла XII», понимая недостаточную свою подготовленность к точному научному описанию России, обращался в Петербург за помощью. «Отправляя Шувалову рукопись, — пишет Е. Шмурло о Вольтере, — он не только допускал возможность со своей стороны ошибок и промахов, но даже сам указывал на некоторые, прося их исправить; едва ли он предвидел, какой размер и содержание примет будущая критика и как сильно заденет его авторское самолюбие»⁶⁴. При этом петербургские критики не представляли какого-то единого мощного содружества ученых; фактически их было всего двое: историк Г.Ф. Миллер и М.В. Ломоносов. Хорошо известно, что они не любили друг друга, о чем ясно свидетельствует, к примеру, работа Ломоносова «Краткая история о поведении Академической канцелярии в рассуждении ученых людей и дел с начала сего корпуса до нынешнего времени». Их вражда началась с 1749 года, когда Ломоносов подверг уничтожающей критике диссертацию Миллера «Происхождение имени и народа российского»^27*.

Судя по всему, Штелин был на стороне Миллера, о чем свидетельствует его 113-й анекдот. Естественно, что у Вольтера было много ошибок, касавшихся имен, названий и т. п., особенно в первых двух главах, содержащих историко-географический очерк России. Миллер через графа Шувалова доставил их Вольтеру. Дело вполне обыкновенное, и знаменитый писатель был, по-видимому, к нему готов. Однако Миллер не ограничился этим; он решил опозорить Вольтера еще до выхода книги. В журнале Neus Gemeinnützige Magasin fur die freunde der nützlichen und schönen Wissenschaften und Kunste появилась без имени автора статья в форме письма к редактору с оценкой двух первых глав первого тома вольтеровской книги, в которой были собраны все наиболее значительные ошибки автора. Е. Шмурло считал, что тут говорило самолюбие (при анонимности?) и желание «дать щелчок литературному врагу и поквитаться с ним за его злоязычие»⁶⁵. К сожалению, историк не приводит фактов, свидетельствующих о том, что Вольтер где-то поиздевался над Миллером. Остается в таком случае предположить, что это была плата за издевательство философа над немцами, и в частности над Фридрихом II, что и обусловило во время войны с ним анонимность автора. Но этим дело не ограничилось. В 1761 году вышел немецкий перевод первого тома «Истории России...» Вольтера, подготовленный приятелем Миллера — А.Ф. Бюшингом (презрение которого к автору было так велико, что он выкинул из печатаемого труда первые две главы, скорее всего, без его согласия). Миллер использовал это издание в своих целях; половина «вставок и исправлений» принадлежала ему (а остальные Бюшингу)⁶⁶.

«Работа» Миллера—Бюшинга не осталась незамеченной в России; особенное внимание привлекло предисловие к «Истории России...». Имея в виду это издание, Шувалов писал Вольтеру в цитированном уже письме: «Неизвестно, откуда идет гнусная клевета на наш народ, которая распространяется из-за репутации, созданной недавно предисловием к берлинскому изданию. Мы как нельзя признательны вам и ценим ваш интерес к тому, что нас касается...»⁶⁷ Урезанный первый том «Истории России...», с указанием множества ошибок Вольтера, неприличное предисловие — кому все это было нужно и зачем? Ответ напрашивается сам собой — Фридриху II.

Другой была критика Ломоносова. Он подходил к работе Вольтера как русский человек, желавший видеть хорошую книгу о великом русском царе. Михаил Васильевич не впадал в педантство, а указывал Вольтеру существенные недостатки его труда. Так, изучив первые две главы, присланные в Петербург, он писал: «Просмотрев описание России, вижу, что мои примечания много пространнее быть должны, нежели сочинение само. Для того советую, чтобы г. В[ольтер] описание России совсем оставил или бы обождал здесь сочиненного, которое под моим смотрением скоро быть может готово. Таким образом, как оное есть, не может России быть славным, но больше бесчестным и поносительным. Описывает г. В[ольтер] Лапландию, самоедов, а где многолюдные, плодоносные и наполненные городами княжения и провинции: Ярославская, Тферская, Володимер, Нижней и великое множество городов около Оки и других рек великих?»⁶⁸

О третьей главе труда Вольтера М.В. Ломоносов заметил: «Вся сия глава о стрелецких бунтах неполна и весьма недостаточна. Много неисправностей. К сочинению ее можете перевести приказать мой экстракт о стрелецких бунтах»⁶⁹. Этот «Экстракт» под названием «Описание стрелецких бунтов и правления царевны Софьи» Ломоносов направил Вольтеру. Последний не только не выразил по этому поводу раздражения, но почти дословно включил этот текст в свою книгу, особо оговорив в примечаниях, что он «извлечен из записок, присланных из Петербурга»⁷⁰.

Делая примечания к четвертой главе, Ломоносов обращал внимание Вольтера на расхождение написанного с имеющимися у него сведениями. Так, например, на сообщение писателя: «Будто П[етр] В[еликий] после брака, будучи 17 лет, жил только в роскоше, не имея никаких других прерогатив в рассуждения трона» Ломоносов заметил: «Но известно, что 14-ти лет зачал собирать регулярное войско, других обучать и сам обучаться»⁷¹. Не понравилось Михаилу Васильевичу и то, что «в сей главе много отнято чести П[етра] В[еликого] и отдано Лефорту», а в пятой главе — величание Шереметева и Шеина уроженцами Пруссии: «Здесь хочется, видно, автору, чтобы все генералы были иностранные, как и в четвертой главе потешных почти всех почитает иностранными»⁷². Ломоносов обращал внимание Вольтера на излишние подробности о темных сторонах жизни Петра I (о разгульных пирах и т. п.)⁷³. Но этого Вольтер не мог принять^28*; он писал: «Как скрыть и, тем более, отвергать факты достоверные, известные всем и каждому? Исказишь один истинный факт — и подорвешь значение остальных. Лгать — хуже всего...»⁷⁴

Существенным было разногласие и по поводу полноты описания. Ломоносов замечал по поводу четвертой главы: «Между тем все так коротко и недостаточно, что совсем не может нимало служить хотя к краткой истории государевой»⁷⁵. Михаил Васильевич забывал, что книга Вольтера пишется для иностранцев и многие подробности из жизни Петра Великого, драгоценные для русских, им будут оставлены без внимания, мешая пониманию текста. 23 декабря 1761 года Вольтер писал Шувалову: «Разумеется, вы не захотите, чтобы я вдавался в мелочные подробности: они плохо вяжутся с высоким назначением исторического труда, задача которого дать общую картину светлых и отрадных явлений в деятельности великого человека...»⁷⁶ (132).

Е. Шмурло, характеризуя подобное различие подходов, верно заметил: «Уже по самому плану своего сочинения Вольтер рассматривал события на известном расстоянии и на расстоянии довольно большом, вследствие чего «мелочи», подробности неизбежно сливались и пропадали; в Петербурге же, наоборот, вооружились сильной лупой, чуть ли не микроскопом, боялись проронить малейшую подробность и мечтали втиснуть в книгу весь материал, каким располагали... Вольтер же основательно опасался, как бы такое обилие данных по вопросу сравнительно второстепенному не нарушило соразмерности частей, не исказило должной перспективы...»⁷⁷

Что же касается упомянутого Штелином искажения русских имен, то Ломоносов коротко заметил: «NB. Многие российские имена написаны неисправно. Однако можно тогда исправить, как печатать станут, или и прежде»⁷⁸. Примечательно, что русский из неправильности написания русских имен не делал такую проблему, как делали Миллер и Штелин.

«Вольтер ответствовал на первый вопрос, что он не привык слепо писать по тому, что ему предлагается, но поелику он и сам имеет достоверные известия, то и собственные мысли свои также сообщает. На второй вопрос ответствовал он: что он довольно знает цену присланных ему анекдотов, но в повествовании своем о Петре Великом не дошел до частных его дел и, следственно, меньше того до анекдотов. В ответ на третий упрек сказал он прямо по-вольтерски: Ce que regarde l'estropement de noms propes, il me semble que c'est un Allemand, qui me fait ce reporche. Je lui souhaite plus d'Esprit et moius de Consonans, то есть: «Что касается до приписуемой мне вины в притуплении имен особ, то думаю я, что упрек сей происходит от немца. И для того желаю я ему больше ума и меньше согласных». Сим и кончил он свой ответ».

Судя по замечаниям Ломоносова, в которых нет указаний на ошибочные источники и неправильную их интерпретацию, следует заключить, что они исходят от Миллера. Что касается «присланных анекдотов», то, вероятно, эту формулировку Штелин сочинил сам, чтобы поднять весомость своего вклада. Как мы видели выше, Вольтер писал Шувалову, что «существует лишь несколько анекдотов, к тому же достаточно известных». Речь, прежде всего, идет относительно сильно интересовавшей Вольтера истории Прутского похода Петра I. Он обратился к петербургским знатокам с вопросом: «Верно ли, что императрица Екатерина послала значительную сумму великому визирю и заключила Прутский мир?» На что ему отвечали: «Это весьма правдоподобно — не было иного способа выйти из дурного положения. Это не засвидетельствовано документами, но об этом рассказывают. Даже некоторые иностранные авторы сообщают, что императрица Екатерина собрала все червонцы, которые нашлись у генералов и офицеров, прибавила свои драгоценности и драгоценности других дам, сопровождавших своих мужей, и все послала великому визирю»⁷⁹. Но этот рассказ был не только неверен, но и содержался в книге самого Вольтера о Карле XII⁸⁰.

Но вот в чем Штелин не обманул читателя, то это во фразе, извлеченной из письма Вольтера. Сличая замечания Ломоносова (их было 40) и другие (которых были сотни)^29*, писатель прекрасно понимал по их характеру, кто их автор. Он писал, например, о «бесполезности голштинского посольства», а ему возражали, что «пышность, с какою обставили это посольство, вызвана была не пустым тщеславием, а справедливым желанием дать персам надлежащее представление о величии и высоком положении голштинского герцога»⁸¹. Не исключено, что тут руку приложил и сам Штелин. Дело с критикой доходило до анекдотов. Е. Шмурло пишет, что Вольтер поднимает на смех Миллера, колебавшегося в определении, что именно нашли в комнате у Ван Ганда, когда его убивали, — краба или лягушку. «Полагаюсь на ученость моего критика, — пишет он Шувалову 25 сентября 1761 года, — и прошу его, когда придет время, разъяснить окончательно этот вопрос. В самом деле, ведь это так важно в Истории Петра Великого!»⁸² Еще более смешно выглядела попытка петербургских знатоков учить Вольтера французскому языку в плане написания имен. 29 мая 1759 года он отвечал графу И.И. Шувалову по поводу поучений в написании по-французски имен собственных, замечая с наигранным удивлением, что «на берегах Невы и Москвы пишут и говорят по-французски совершенно, как в Версали, но... но... сам он пишет, как ему подсказывает собственный вкус и манера мыслить. Каждый живописец должен работать в своем направлении и пользоваться красками, какие находит наиболее подходящими»⁸³. Вольтер категорически заявляет: большая часть имен должна писаться на французский лад. Греческого царя Alexandros французы пишут Alexandre, а римского Augustus — Auguste и т. д. Большую роль в написании иностранных имен, согласно мнению Вольтера, должно играть благозвучие, установившееся во французском языке и закрепленное практикой произношения и орфографии, давностью известных форм. Вольтер полагает, что буква W была чужда французской азбуке; не существует этой буквы и в азбуке русской — чего ради вносить в свою книгу форму чисто германскую? Вольтеру очень не нравились «немецкие» нагромождения согласных: sch, tsch, witsch, которые встречались в таких словах, как Sawa Storoschewski, Wosdwischenskoe, Tscheglovitoi, Wasili Wasiliewitsch, Fedorowitsch^30* и т. д. Поэтому в письме к Шувалову от 11 июня 1761 года Вольтер писал: «Нет, положительно этому немцу следует пожелать побольше мозгов в голове и поменьше согласных»⁸⁴. Весьма примечательно, что в излишнем педантстве Миллера упрекал в свое время Ломоносов: «Он в первом томе «Сибирской истории» положил много мелочных излишеств и, читая оное, спорил и упрямился, не хотя ничего отменить, со многими профессорами и с самим асессором Тепловым...»⁸⁵

Мелочный характер критики Миллера хорошо понимал и граф И. Шувалов. Он писал Вольтеру: «Вы знаете по опыту, что зависть преследует великих людей. Могу вас уверить, она нападает и на тех, кого ласкает судьба. Некоторые мелочи, отмеченные этими людьми ограниченного ума, которых занимают только подробности, могут быть поставлены в вину только тому (т. е. И. Шувалову. — О.И.), кто всегда будет считать славой для себя остаться с совершенной приязнью...» (20). Но обо всем этом Штелин умолчал, хотя знал значительно больше, чем написал в «Анекдоте о находящихся здесь анекдотах».

Не исключено, что подобная критика Штелином Вольтера определялась крайне отрицательным отношением последнего к Петру III. В письме к герцогу Шуазелю от 1 апреля 1768 года он заметил: «Не будет ли с моей стороны нескромностью попросить у вас «Реляцию о почечных коликах» этого пьяницы Петра III, обожателя прусского короля, написанную г. Рульером»⁸⁶.

Другие «анекдоты»

Не обойдена вниманием Екатерина II и других местах книги Штелина. Например, «Свидетельство российского императорского первого министра о сих анекдотах». Он писал (перевод К. Рембовского): «Его Сиятельство достойный государственный министр великой императрицы Екатерины II, граф Никита Иванович Панин, услышал о сем моем собрании анекдотов и возымел желание оные видеть. Его Сиятельство просил меня недель за 6^31* до скоропостижной его кончины поверить их ему на несколько дней на прочтение. Поелику я знал, что Его Сиятельство преимущественнее любил немецкое, нежели французское чтение и ежедневно пред своим упокоением упражнялся в том часа по два, а иногда и до самой глухой полуночи, и для сего имел избраннейшую библиотеку лучших немецких писателей, которая каждый год новейшими немецкими изданиями преумножалась, то и вручил я Его Сиятельству немецкий свой подлинник. Я видел оное также впоследствии иногда вечером в графском кабинете со вложенною закладкою, сколь далеко Его Сиятельство во чтении оных успел. При случае говаривал он мне иногда при вечерном моем его посещении, что он столько находит удовольствия в сих анекдотах, что почти довольно их начитаться не может и некоторые из них уже во второй и в третий раз прочел. Спустя уже четыре недели, то есть едва дней за десять^32* до внезапной его кончины, вручил мне Его Сиятельство сию книгу с величайшим благодарением и с сими словами: «Я могу вас уверить, что никакой книги не помню, которую бы я с большим удовольствием читал, как сию! А паче нашед в ней разные анекдоты, о которых привожу себе на память, что в молодости слышал я их содержание от покойного моего отца, яко очевидца». Равным образом и почти теми же словами открывался граф в то время, когда при чтении сих анекдотов наслаждался приятнейшею забаваю, господину канцелярскому советнику Лизакевичу, как оный меня уверял, и многим другим особам, с коими он обращался...» Все эти апелляции к авторитету Н.И. Панина не могли особо понравиться Екатерине II, и Штелин не мог не знать об этом. Тут стоит отметить очередную его попытку противопоставить немцев и французов: «Его Сиятельство преимущественнее любил немецкое, нежели французское чтение». Национализм явно застилал Штелину глаза.

В упомянутом тексте бросается в глаза, что Штелин неожиданно обращается к другому фрондеру — князю М.М. Щербатову. «Несколько лет еще прежде, — пишет он, — испросил себе на прочтение прославившийся российскою своею историею камергер, тайный советник и сенатор князь Михайла Михайлович Щербатов французский перевод сих анекдотов и возвратил мне их чрез две недели со изъявлением желания своего и советом напечатать оные. В одном писанном им ко мне из Москвы письме от июня^33* 1780 года упоминает об них Его Сиятельство следующими словами^34*: «Сколько я помню о сем сочинении, то находится в нем много важных анекдотов, свидетельствующих истинное свойство сего великого мужа, расположенного к благу своих подданных, что все сии анекдоты подтверждены достоверностию очевидных свидетелей, от коих вы их слышали; и сего кажется мне довольно к споспешествованию напечатания сей книги, за которую любопытные историки будут вам обязаны и из коих сами государи могут почерпать правила для своих поведений» (курсив наш. — О.И.)⁸⁷. Штелин мог бы выделить этот текст в отдельную главу, но почему-то не сделал этого.

Князь Щербатов, как известно, желал влиять на политику Российского правительства; ему хотелось внедрить в жизнь государства те принципы, которые он описал в упоминавшемся выше «Путешествии в землю Офирскую...». Еще в 1772 году он жаловался историку Миллеру по поводу разбора бумаг Петра I: «Я не знаю, выдержит ли мое здоровье все те труды, которыми я обременен; но я убежден, что изучение истории своей страны необходимо для тех, кто правит, — и те, кто освещают ее, приносят истинную пользу государству. Как бы то ни было, даже если я не буду вознагражден за мои мучения, — надеюсь, что потомство отдаст мне справедливость» (курсив наш. — О.И.). «Анекдоты» Штелина также становились средством влияния.

Весьма любопытным примером является так называемое «Прутское письмо Петра I», составившее основное содержание 17-го «Анекдота». Попав в окружение турецких сил, царь якобы написал письмо сенаторам: «Сим извещаю вас, что я со всем своим войском без вины или погрешности со стороны нашей, но единственно только по полученным ложным известиям, в четыре краты сильнейшею турецкою силою так окружен, что все пути к получению провианта пресечены, и что я без особливыя Божия помощи ничего иного предвидеть не могу, кроме совершенного поражения, или что я впаду в турецкий плен; если случится сие последнее, то вы не должны меня почитать своим царем и государем и ничего не исполнять, что мною, хотя бы то по собственноручному повелению от вас было требуемо, покаместь я сам не явлюся между вами в лице своем, но, если я погибну, и вы верные известия получите о моей смерти, то выберите между собою достойнейшего мне в наследники».

Сразу обращает на себя внимание, что приведенное письмо не имеет адреса обращения, даты и подписи. Но это Штелина, по-видимому, не волновало (как не волновало и в случае с датой на письме Петра Федоровича Екатерине). В предшествующем тексте он извещает, что Петр I на самом (запечатанном) письме надписал: «В Правительствующий Сенат в Санкт-Петербурге». Что же касается даты, то у Штелина в лейпцигском издании буквально значится: im Lager am Prut den... 1711 datierf⁸⁸. Архивистам хорошо известно, что подобные пропуски часто делались в прошениях частных лиц, что было связано с тем, что документ готовился заранее. Но тут совершенно другая ситуация, в которой дата была совершенно необходима; каждый день мог изменить ситуацию, и письмо мгновенно потеряло бы свою актуальность. Почему Штелин не обратился к более осведомленным лицам или сам не установил приблизительную дату послания, неизвестно. Тут он еще раз показывает, что был начисто лишен научной точности и исторического понимания событий.

Далее в цитированном «Анекдоте» указывалось: «Подлинник упомянутого ныне письма находится в Кабинете Петра Великого при Императорском дворе в С. Петербурге среди многих других собственноручных писем монарха, и был показыван от высочайше назначенного к этому Кабинету управляющего князя Михайла Михайловича Щербатова разным знатным особам»^{35* 89}.

Мы не будем вторгаться в долго длящуюся полемику по поводу подлинности «Прутского письма». Этот вопрос можно считать почти полностью закрытым — письмо несомненно поддельное (см. работы В.П. Козлова, Я.Е. Водарского)⁹⁰. Нам интересна роль в этом деле Штелина. Тут возникает несколько закономерных вопросов. Прежде всего, как М.М. Щербатов мог показывать бумаги Кабинета Петра, доверенные ему, посторонним, и почему Штелин открыто говорит об этом, не боясь навредить князю? А ведь содержание 17-го анекдота достаточно остро; в его начале говорится о том, что Петр I из любви к Отечеству «родного сына лишил престола», а затем и «самоотрешился» в пользу Сената. Первое Екатерина II могла пропустить, а вот как было дело со вторым? Отсутствие реакции императрицы на эту книгу представляет загадку, поскольку всем было хорошо известно, что она не раз говорила о своем поклонении перед деятельностью Петра Великого и продолжении преобразований, намеченных им Рассказывают, что Екатерина II не приступала к написанию какого-либо закона, не посмотрев, не есть ли что-нибудь о том у Петра I.

Видел ли Штелин оригинал «письма с Прута»? Скорее всего, он не относил себя к «знатным особам» и подлинного письма не видел. В противном случае он как-нибудь это подчеркнул. Так, Штелин, к примеру, пишет о письмах Петра I (в анекдоте «Вещи, оставшиеся после Петра Великого»): «У некоторых знатных российских фамилий хранится также много собственноручных Петра Великого писем, и я могу похвалиться, что видал немалое собрание сих драгоценных рукописей у графских фамилий Шереметевых, Чернышевых и Апраксиных». И в частности, о письме Петра Великого с поля Полтавской битвы он замечает: «Между собственноручными Петра Великого письмами, хранящимися у графской фамилии Апраксиных, видел я и имел удовольствие читать одно весьма достопамятное письмо, а именно то, которое великий победитель 27 июня 1709 года под Полтавою в девятом часу вечера после славного сражения отправил из лагеря с курьером к любимому своему министру и генерал-адмиралу Федору Матвеевичу Апраксину...» (курсив наш. — О.И.). Таким образом, несомненно, что Штелин знал почерк Петра I.

Естественно возникает вопрос: откуда взялся текст письма, цитируемый в «Анекдотах» (с обозначением на каждой строчке кавычками)? Вряд ли Штелин, который признается в своей «короткой памяти» (meinem flüchtigen Gedächtnisse)⁹¹, мог записать весь довольно большой анекдот «Удивительная любовь Петра Великого к своему Государству и Отечеству», а уж точно запомнить текст письма Петра I — тем более. Следовательно, им была получена копия письма от князя Щербатова, и только от него, поскольку Штелин однозначно указал «автором» этого анекдота «князя Михайла Михайловича Щербатова, камергера и герольдмейстера^36* при Правительствующем Сенате»⁹². При этом, как мы видели выше, Штелин указывает на прочтение князем Щербатовым рукописи «Анекдотов» в 1780 году, что гарантировало правильность текста упомянутого петровского письма (правда, если оно в то время было Штелину передано М.М. Щербатовым).

На князя М. Щербатова указывало письмо А.А. Нартова, обнаруженное К.В. Малиновским. В нем говорилось: «По изустным преданиям от находившихся при Петре Великом приближенных, в том числе был собственный его механик А. Нартов, который тоже сказывал, повествуется: якобы государь, положа твердое намерение с армиею своею при Пруте храбро пробиться сквозь многочисленное войско турецкое, будучи оным со всех сторон окружен, и опасаясь несчастного приключения, накануне такого предприятия в предосторожность написал в Сенат своеручный указ, изъявляющий горячейшую любовь его к отечеству своему и беспримерный великий дух, превышающий его выше смертных, какого примера ни в древних, ни в новых деяниях не находится и который доказывает, что он государство свое любил паче, нежели самого себя.

Сие повеление якобы состояло в том, чтоб в случае несчастного плена не почитали бы уже его с того часа государем своим, но избрали бы на место его главою своею достойнейшего; и по присылаемым из плена подписанным рукою его указам не только никакого исполнения его не чинили, да и оным бы не верили. Из сего доказывается, что Петр Великий лучше желал великое несчастие претерпеть сам один, нежели что-либо уступить от отечества своего неприятелю, и общую пользу предпочитал самому себе.

О сем слушал я неоднократно от отца моего А. Нартова, при Петре Великом неотлучно 22 года бывшего, которого сей монарх любил. То же слышал я и от г-на сенатора князя Михаила Михайловича Щербатова, которому вверена архива Петра Великого для разбора. Но послан ли был такой указ и существует ли он где в хранилищах, того сказать не могу, а надлежит осведомиться о сем лучше у князя Щербатова»⁹³.

Как указывает К.В. Малиновский, приведенное письмо было написано после 1775 года. Тут возникает следующий вопрос: если Нартов давно знал подобную легенду, то почему он не сообщил ее Штелину в период их совместной работы над медалями из истории Петра I (1772—1774 годы)? Не сделал этого и князь М.М. Щербатов. Весьма примечательно, что сам А.А. Нартов, готовя сборник анекдотов о Петре I, якобы собранный его отцом А.К. Нартовым, не поместил (даже с приведенными оговорками) этот «анекдот»⁹⁴. Известно, что А.А. Нартов не был ученым-историком и позволял себе исправлять отцовские и компилировать из иностранных и русских книг прочие анекдоты, чем занимался, как считает Л.Н. Майков, не ранее 70-х годов XVIII века⁹⁵. Примечательно, что Нартов-сын не только редактировал рассказы, оставшиеся от отца, но и конструировал новые, доходя даже до того, что вкладывал в уста Петра Великого речи, которые он не произносил⁹⁶.

Штелин, вероятно, последовал совету А.А. Нартова и обратился к князю М. Щербатову. Ему, по-видимому, удалось как-то убедить Штелина в существовании документа и вместе с тем невозможности показать в тот момент его подлинник, а только копию. Составитель «Подлинных анекдотов», по-видимому, не особенно расстраивался по этому поводу, решив оградиться двукратным упоминанием имени князя Щербатова. Вполне возможно, что историк этого не хотел, а Штелин внес его имя произвольно вместо А.А. Нартова, который среди авторов анекдотов не упоминается вовсе.

Проблема подлинности «Прутского письма» оказалась решенной задолго до того, как многочисленные расследования историков доказали, что оно является подделкой. Как удалось установить Ф. Витбергу, в 1859 году во втором томе «Библиографических записок» была опубликована статья князя М.М. Щербатова «Ответ гражданина на речь, говоренную Ее Императорского Величества обер-прокурором Сената Неклюдовым по причине торжества шведского мира 1790 сентября 5 числа»⁹⁷. Судя по тону, эту статью князь Щербатов вряд ли бы смог где-нибудь напечатать, тем более что в декабре того же года он скончался. Вот фрагмент этого «Ответа» (если только быть уверенным, что за этой статьей стоит именно М.М. Щербатов): «Наконец вспоминаешь ты несчастный случай Петра Великого, тщася его унизить не токмо пред монархом на престоле, но и пред подданным его, что граф Румянцев заключил Канаржинский мир в самый тот день, когда был Прутский заключен. Но к чему ныне воспоминание о несчастном Прутском деле? Не для того ли, чтобы сей ошибкою озлословить твоего и нашего благодетеля? История, верная вещательница бывших преключений, не может оправдать, чтобы Петр Великий не учинил в сем случае ошибку. Но возразим, каков он был в ошибке сей. Он хотел с храбрыми и усердными своими войсками пробиваться сквозь врагов, и лишь убежден просьбами его подданных ради опасности, которой подвергается, согласился вступить в договоры. Не утверждаю я напечатанного его письма в анекдотах, которое по крайней мере вид истины имеет; геройский его дух, являющий, что не для себя, но для отечества воюет, учинил ему предписывать своему Сенату, дабы в случае несчастия плен его никакого вреда России не учинил, избрать в российские монархи кого изсреди себя. Се есть иройство, се есть великодушие, превосходящее все, что история нам знаменитого ни представляет. И я думаю, что Вышняя Десница, которая им руководствовала, позволила ему сию ошибку учинить, дабы более явилось величество его духа и доброта его сердца»⁹⁸ (курсив наш. — О.И.). Весьма любопытно, что даже в статье, которая не должна была увидеть света при жизни автора, князь Щербатов все-таки определенно не говорит о своем подлоге и продолжает цепляться за версию штелинского «анекдота». Кроме того, следует заметить, что если Штелин, плохо разбиравшийся в русской истории, принимал на веру «геройство» Петра, предложившего избрать своего преемника из сенаторов, то как мог писать такое русский историк? Похоже, он даже не понимал, какие проблемы возникли из подобного беспомощного, непродуманного «письма», появись оно действительно в Сенате. А.Г. Брикнер в своем труде «История Петра Великого» писал: «Петр не предавался в такой мере отчаянию, не считал себя погибшим и не думал, как о средстве спасения России, о выборе царя из членов сената, между которыми даже не было лиц, пользовавшихся особенным доверием Петра. В сущности, даже нет основания придавать такому письму, если бы даже оно и было написано, значение геройского подвига, свидетельствовавшего будто о самоотвержении и патриотизме»⁹⁹.

Пасквиль «О повреждении нравов в России» и история с «Прутским письмом» накладывают весьма неприятный отпечаток на имя князя М. Щербатова. Враги России смогли использовать его труд в полной мере...

Но для чего Нартов и князь Щербатов обманывали Штелина (нельзя совершенно исключить, что это была совместная их акция)? Вероятно, после скандальной Комиссии по подготовке медалей, посвященных Петру Великому, они не любили его. Не исключено, что у Щербатова возникла мысль использовать не слишком педантичного немца для проведения своих любимых идей, и прежде всего — усиления роли Сената, который будет ограничивать самодержавие. К подобному пониманию склоняются современные исследователи этой проблемы¹⁰⁰. Правда, Штелин подпортил впечатление от текста «Прутского письма» своим введением, где прославлялась воля монарха, устранившего своего сына от российского престола.

Говоря о книге «Подлинные анекдоты», следует заметить, что она содержит и другие не совсем приятные для Екатерины II детали и тексты. Так, в предисловии Штелин упоминает, что он был три года профессором у великого князя Петра Федоровича, а затем назначен именным указом библиотекарем¹⁰¹. «А где он и что с ним сталось?» — мог подумать молодой читатель. Были и среди опубликованных анекдотов такие, которые как бы содержали порицания самой императрицы. Так, в анекдоте (№ 96) о «Старании Петра Великого о переводе иностранных книг на российский язык» говорилось: «Между прочими препятствиями ко введению в России наук и просвещения Петр Великий усмотрел в государстве своем и недостаток таких книг, которые у других народов служили ко приращению знаний. Сей великий император, неутомимо пекшийся о соделании подданных своих более знающими, искусными и просвещенными, приказал сделать реестр лучшим книгам в нужнейших науках, выбрал полезнейшие из них по своим намерениям и приказал переводить их на русский язык и печатать... Между прочими книгами мудрый Монарх выбрал для перевода и Пуфендорфово введение в историю европейских государств. Он отдал сию книжку монаху, который известен уже был по хорошим переводам других книг, и просил его перевести оную как возможно скорее. Монах исполнил повеление государя со всевозможным прилежанием и в несколько месяцев окончал свой перевод. Надеясь получить от императора благодарность и награждение, явился он к его величеству со своим переводом и с латинским оригиналом. Государь, увидев его между прочими в передней, начал говорить с ним весьма милостиво и спросил у него, скоро ли он кончит свой перевод? «Он уже готов, всемилостивейший», — отвечал монах. Петр Великий взял у него перевод с ласковым видом, пересматривал оный и остановился над одною главою, которая была в конце книги. Между тем предстоящие приметили перемену в его лице и гнев. В самом деле государь, вдруг оборотившись к монаху, с негодованием сказал ему: «Дурак! Что я приказал тебе сделать с этой книгою?» — «Перевести ее», — отвечал монах. «Разве так переводят?» — вскричал государь, указывая на параграф о России, в котором переводчик совсем выпустил суровое и колкое место о свойстве российской нации, равно как и в других местах переменил неприятные для российского народа выражения. «Тотчас поди, — сказал государь с гневом, отдавши ему неверный его перевод, — сделай, что я тебе приказал, и переведи книгу точно так, как автор ее написал». И так сия книга переведена была с точностью, а потом напечатана в 4-ю долю листа и поднесена государю иеромонахом и префектом Гавриилом в 1723 году при возвращении его из Персидского похода. При сем случае государь объяснялся, что он желал видеть сей параграф напечатанный на русском языке не в поругание своим подданным, но для исправления их и для показания им, как прежде иностранцы о них думали, и дабы они мало-помалу узнавали, каковы они прежде были и каковы после стали его старанием». Было ли дело на самом деле так, неизвестно. Но этот анекдот явно направлялся против запрещения Екатериной ряда иностранных книг, в которых порочилась Россия, русские и их православная вера.

Другой анекдот (№ 99) «Любимцы Петра Великого» также направлялся против Екатерины II: «Великий российский монарх никогда не имел такого любимца, к которому бы он слепо был привязан и который мог бы управлять делами и людьми, как хотел. Некогда в присутствии государя был разговор о любимце некоторого короля, который один мог все при дворе делать. Его Величество сказал: «Так государством правит он, а не король. Я благодарствую за таких любимцев. Моими любимцами всегда будут те, которые всех честнее, искуснее и отечеству полезнее. А Катенька моя всегда будет моею любимицею». Казалось, что князь Меншиков, к которому государь имел во многих делах отменную доверенность и которого он милостию своею привел в состояние жить великолепно, дабы самому избавиться от неприятной ему пышности, был его любимцем; однако ж он не мог ни в чем брать преимущества пред другими или уверять в чем-нибудь ложно государя, не терпевшего обмана или неправды даже в самых маловажных вещах. Монарх прощал ему столь же мало, как и другим, и наказывал его публично за самые легкие проступки. Приметивши в нем злобу или гордость, говорил ему с важным видом: «Александр! Александр! Не забывай, кто ты был и из чего сделал я тебя тем, что ты теперь». Некогда князь Меншиков вместе с некоторыми другими господами снял поставку провианта, взявши за то гораздо больше обыкновенной цены, за какую прежде купцы ставили провиант. Государь узнал о сем нечаянно. Его величество, ходя по бирже, увидел там некоторых русских купцов, которые прежде часто ставили провиант, стоящих без всякого дела, и сказал им: «Как вы поживаете? Разве вам нечего делать, что вы стоите здесь в праздности?» — «Нечего, всемилостивейший государь! — отвечал один из них. — Когда твои знатные господа захотели быть купцами, так нам, купцам, пришлось быть без дела». — «Как это?» — спросил государь. «Точно так, всемилостивейший государь!» — отвечали купцы. Император приказал двоим из них явиться на другой день в 5 часов поутру к нему в Адмиралтейство. Там, поговорив с ними, узнал все дело, касавшееся до последней большой поставки провианта. Приехавши из Адмиралтейства в Сенат, говорил он о сей поставке, приказал князя Меншикова и других участвовавших в оной знатных господ содержать в их домах под караулом, учредил следственную комиссию и по исследовании дела определил взыскать с них большой денежный штраф. При сем случае государь сказал князю Меншикову: «На сей раз не наказываю тебя денежным штрафом, но берегись впредь меня обманывать, в противном же случае наказан будешь гораздо строже». В другое время государь узнал о коварстве князя Меншикова, который из зависти привел государя на гнев против невинного и прежде отменно им любимого архитектора Ле-Блонда, о чем его величество после весьма жалел. Тогда государь, схвативши его за ворот, бил спиною об стену и при каждом ударе говорил: «Ты, плут, в этом виноват!»

Штелин, несомненно, был зол на Екатерину II, и только страх перед наказанием останавливал его перед более дерзкими выходками.

Примечания

*. Эти слова Штелин в подлиннике написал по-русски.

**. Остается загадкой, как Штелин узнал, что эта книга издана в Германии.

***. Нам эту книгу найти не удалось.

****. Штелин в «Записках о Петре III» писал о Петре Федоровиче: «Трудится над проектом Петра Великого об отобрании монастырских поместий и о назначении особенной Экономической коллегии для управления ими. Генерал-прокурор, Александр Иванович Глебов, сочиняет об этом манифест...» (Штел., 103). К сожалению, письменного свидетельства об этих трудах у нас не осталось.

5*. Штелин в другом месте пишет о портрете Елизаветы Петровны: «По сравнению со всеми прежними портретами Ее Императорского Величества голова меньше и миловиднее, чем все предыдущие. Токке объяснил мне также, что до него никто не написал и наполовину похоже прекрасный круглый лоб и прелесть прекраснейшего рта и черт Ее Величества. А кто же прежде должен был добиться сходства — посредственный придворный живописец — гасконец Каравак или его бывший ученик — русский Вишняков или копиист Ведекинд? Выражение лица на картине Токке полно благосклонности и нежности (тут Штелин делает примечание на полях: «В передаче ее характера он советуется с французским послом маркизом д'Опиталем. — О.И.)» (Штел., 71).

6*. Правда, вскользь Штелин упоминает уничтожение Елизаветой Петровной памяти Ивана Антоновича; он пишет, что медаль, отчеканенная по случаю смерти и погребения императрицы Анны, «была уничтожена императрицей Елизаветой, поскольку на ней изображен принц Иван в виде ребенка, переданного России с неба, как и вообще все, что имело имя этого принца» (Штел., 339). Однако Штелин не высказывает по этому случаю никаких мнений, принимая, как видно, за должное.

7*. Висячий сад (лат.).

8*. «Подлинные анекдоты о Петре Великом, слышанные из уст знатных особ в Москве и Петербурге и спасенные от забвения Яковом фон Штелином» (нем.).

9*. Речь идет об именном указе, данном Сенату 15 января 1783 года «О позволении во всех городах и столицах заводить типографии и печатать книги на российском и иностранных языках, с освидетельствованием оных от Управы благочиния» (ПСЗ. Т. XXI, № 1534).

10*. Исследователи считают, что издателем этого перевода был П.И. Богданович, который снабдил его частью подстрочных примечаний (Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII века. 1725—1800. Т. 4. С. 408—409).

11*. Здесь следует отметить, что в Москве перевод К. Рембовского с 1787 по 1793 год издавался как минимум четыре раза (Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII века. 1725—1800. Т. 4. С. 412).

12*. Штелин никому ничего не прощал и старался, если возможно, уколоть противника, пусть только на бумаге. Так, говоря об увольнении Фальконе, он заметил: «Уехал со своей бывшей ученицей и уже год как невесткой Колло и ее мужем г-ном Фальконе-сыном (жалким живописцем) из Петербурга в Париж...» (Штел., 184). Тут наглядно проявляется примитивная логика очернения противника: Фальконе — плох, поскольку его сын «жалкий живописец», Колло — плоха, ибо вышла за него замуж.

13*. В Originalanekdoten von Peter dem Großen этот анекдот идет под № 117, а в переводе К. Рембовского — под № 113.

14*. В издании «Originalanekdoten von Peter dem Großen» — paar Dutzend (две дюжины); в переводе Типографской компании 1788 года: «анекдотов двадцать» (С. 377).

15*. Примечание Штелина: «Письмо от Его Превосходительства камергера Шувалова к господину Штелину: «Вы давно уже обещались мне приказать перевесть находящиеся у вас анекдоты Петра Великого с немецкого на французский, почему и ласкаюсь скоро их получить. А как я со всевозможною поспешностию хочу доставить господину Вольтеру все нужные материалы, то и повторяю вам о том мою просьбу; ежели сии анекдоты не переведены, то прошу покорно прислать мне по листам, как будут изготовляемы. Надеюсь, что вы мне сделаете сие удовольствие. Остаюсь с истинным моим почтением [...] Петергоф. 29 мая 1759 года». В издании Типографской компании 1788 года приводится только французский текст (С. 377—378), как и в подлинном немецком издании Originalanekdoten von Peter dem Großen (s. 376—377).

16*. В переводе Типографской компании 1788 года этот фрагмент текста Штелина выглядит так: «Г. Вольтер удержал у себя многие из доставленных ему важных материалов с таким намерением, какое он не однажды уже оказывал при других своих книгах, а именно, чтоб помещать их в новых изданиях и чрез то более получать прибыли» (С. 379).

17*. В издании «Originalanekdoten» — so verstümmelt worden, то есть по-русски «так изуродованы».

18*. В издании «Originalanekdoten» — Subbibliothekar (s. 379), то есть «младший библиотекарь».

19*. Во втором варианте тот же фрагмент изложен так: «...письма г-жи де-Севинье... меня очень развлекли, поглотивши их, я стала читать произведения Вольтера и не могла от них оторваться» (108).

20*. В.И. Семевский в свое время открыл в архиве Вольного экономического общества сочинение Вольтера, представленное им в ответ на заданную обществом в 1761 году тему — «О поземельной собственности крестьян». В этом сочинении, удостоенном от общества почетного отзыва, Вольтер во имя справедливости требует, чтобы государь освободил церковных рабов и своих собственных, но предостерегает от посягательств на права частных владельцев. В.И. Семевский отмечает, что императрица Екатерина «буквально исполнила программу Вольтера» (Энциклопедический словарь Брокгауз и Ефрон. Статья «Вольтер», раздел «Вольтер [по-старинному Волтер] и вол[ь]терьянство в русской литературе»).

21*. Читая этот текст, необходимо иметь в виду, что, во-первых, до начала 80-х годов князь М.М. Щербатов был «горячим приверженцем императрицы», которая не только помогала его работе над «Историей России» (прежде всего, допуск в архивы), но и поддержала его материально. Однако амбиции князя были выше, нежели его возможности; а пожалованные императрицей чины, должности и ордена не удовлетворяли его честолюбия. Во-вторых, князь Щербатов, критикуя отношение к вере Екатерины II, был неискренним, поскольку в своей знаменитой утопии «Путешествие в землю Офирскую г-на С***, швецкаго дворянина» рисует офирцев поклонниками рационалистической философии и деизма в духе Вольтера, дополненными элементами масонства, а их священников — совмещающими свои функции с полицейскими, поскольку религия в Офирской земле — существенный элемент сохранения общественного порядка (РБС СПб., 1912. С. 116, 119—120, 122). Екатерина II, горячо поддержавшая историческую работу князя Щербатова, со временем в нем разочаровалась. В одном из писем 1791 года она писала: «История князя Щербатова и скучна, и тяжеловата; голова его не была способна к этой работе» (Там же. С. 120). Князь Щербатов, конечно, чувствовал подобное отношение и в конце жизни решил написать «менее скучную историю» — пасквиль «О повреждении нравов в России».

22*. Автор статьи о И.Г. Рахманинове в РБС знал версию, появившуюся в словаре Брокгауза и Ефрона, но почему-то (вероятно, из-за места) не стал ее опровергать.

23*. М.В. Ломоносов сам весьма интересовался личностью Петра Великого, собирал материалы, желая написать книгу о царе-реформаторе, но не успел сделать этого, поскольку с 1751 года занимался написанием «Древней Российской истории», первый том которой он завершил лишь в 1758 году. Ломоносов посвятил Петру «Слово похвальное блаженныя памяти Государю императору Петру Великому, говоренное апреля 26 дня 1755 года», а также поэму «Петр Великий» (Ломоносов М.В. Избранные произведения. Т. 2. М., 1986. С. 7—8, 244, 267)

24*. Цитируется по черновику письма; беловик, нам неизвестный, вряд ли отличался от этого текста.

25*. Любопытно, что граф Шувалов признает «недостаточность материалов», которые получил для написания книги Вольтер!

26*. Прекрасную инвенцию и ужасную погрешность (итал.).

27*. Иностранцы, даже бывшие на русской службе, к русским относились с презрением. М.В. Ломоносов хорошо увидел эту тенденцию у Миллера. В своих замечаниях на его диссертацию он пишет: «Правда, что господин Миллер говорит: «Прадеды ваши от славных дел назывались славянами», но сему во всей своей диссертации противное показать старается, ибо на всякой почти странице русских бьют, грабят благополучно, скандинавы побеждают, разоряют, огнем и мечем истребляют...» (Ломоносов М.В. Избранные сочинения. Т. 2. М., 1986. С. 19).

28*. Правда, как мы видели выше, Вольтер замечал об описании некоторых сторон жизни Петра Великого: «Тайны его кабинета, его постели, его стола не могут быть хорошо раскрыты иностранцем, да и не должны быть раскрываемы».

29*. Касаясь множества упреков к точности «Истории России...», Е. Шмурло писал: «Забрасывая Вольтера своими критическими замечаниями, поучительными наставлениями, петербургские рецензенты не всегда, однако, оказывались безупречны сами; к счастью для них, автор книги не в состоянии был проверить их промахов, если только это не были явные противоречия...» (Шмурло Е. Вольтер и его книга о Петре Великом. С. 143).

30*. К этому можно добавить, как Штелин писал по-немецки фамилию Щербатов: Schtscherbatoff.

31*. В издании Originalanekdoten von Peter dem Großen: 5 oder 6 Wochen (s. 380) — 5—6 недель.

32*. В издании Originalanekdoten von Peter dem Großen: kaum 8 oder 10 Tage (s. 381) — дней за 8 или 10.

33*. В издании «Originalanekdoten» — 1 Junii 1780 (s. 381).

34*. В издании «Originalanekdoten» — французский текст письма князя М. Щербатова (s. 382—383).

35*. В Originalanekdoten von Peter dem Großen этот текст выглядит так: «Das Original des itzt erwähmten Briefes befindet sich im Cabinet Peter des Großen am Kaiserlichen Hofe zu St. Petersburg, unter vielen andern eigenhändigen Schriften des Monarchen, und ist von dem allerhöchst bestalten Vorsteher dieses Cabinets, Fürsten Michaila Michailowitsch Schtscherbatoff, verschiedenen Standespersonen gezeigt worden».

36*. Примечательно, что в издании «Любопытные и достопамятные сказания о императоре Петре Великом изображающие истинное свойство сего премудраго государя и отца отечества, собранныя в течение сорока лет действительным статским советником Яковом Штелином. Спб. тип. Б.Л. Гека, 1786» добавлено издателем или переводчиком слово: «бывшего [герольдмейстера]» (С. 55). Тот же редактор, по-видимому, убрал из подписи Штелина под его предисловием частицу «фон».

1. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 86, 87.

2. Штелин Я.Я. Указ. соч. С. 255.

3. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 91, 92.

4. Там же. С. 102.

5. Там же.

6. Там же. С. 108.

7. Переборот 1762 года. 2-е изд. М., 1908. С. 50.

8. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 118.

9. Там же. С. 116.

10. Штелин Я.Я. Указ. соч. С. 143, 165, 249, 317, 358.

11. Там же. С. 71.

12. Там же. С. 357.

13. Там же. С. 371.

14. Там же. С. 374.

15. Там же. С. 373.

16. Там же. С. 280.

17. Там же. С. 249.

18. Там же. С. 344.

19. Подлинные анекдоты Петра Великаго слышанные из уст знатных особ в Москве и Санктпетербурге. Изданные в свет Яковом фон Штелином, а переведенные на российской язык к. (по-видимому, купцом. — О.И.) Карлом Рембовским. Иждив. С. Петрова. В Москве в вольной типографии Пономарева, 1786. С указанаго дозволения». Текст на отдельных листах без указания страниц.

20. Штелин Я.Я. Указ. соч. С. 181, 183.

21. Каганович А.А. Медный всадник. Л. 1975. С. 160.

22. Штелин Я.Я. Указ. соч. С. 192.

23. Энциклопедический словарь Брокгауз и Ефрон. Статья «Вольтер», раздел «Вольтер (по-старинному Волтер) и вол(ь)терьянство в русской литературе».

24. Бильбасов В.А. Указ. соч. С. 273.

25. Витовт Ю. Указ. соч. С. 284.

26. Энциклопедический словарь Брокгауз и Ефрон. Указ. статья.

27. Брикнер А.Г. Указ. соч. С. 64.

28. Витовт Ю. Указ. соч. С. 400, 417.

29. «О повреждении нравов в России князя М. Щербатова и Путешествие А. Радищева». Факсимильное издание. М., 1983. С. 129.

30. Храповицкий А.В. Памятные записки А.В. Храповицкого, статс-секретаря императрицы Екатерины Второй. М., 1862. С. 217.

31. Смирнов-Сокольский И. Моя библиотека. Библиографическое описание. Т. 1. М., 1969. С. 165.

32. Энциклопедический словарь Брокгауз и Ефрон. Указ. статья.

33. Брикнер А.Г. Указ. соч. С. 674.

34. Там же. С. 670.

35. Там же. С. 675.

36. Державин К.И. Вольтер. М., 1946. С. 468.

37. Массон Ш. Секретные записки о России времени царствования Екатерины II и Павла I. М., 1996. С. 49 (сноска).

38. Брикнер А.Г. Указ. соч. С. 678.

39. Энциклопедический словарь Брокгауз и Ефрон. Указ. статья.

40. РБС. СПб., 1910. С. 510.

41. Витовт Ю. Указ. соч. С. 469, 470.

42. Смирнов-Сокольский И. Указ. соч. С. 164.

43. Цит. по: Державин К.И. Вольтер. М., 1946. С. 469.

44. Державин К.Н. Указ. соч. М., 1946. С. 199, 200.

45. Там же. С. 198.

46. Там же. С. 247.

47. Шмурло Е. Вольтер и его книга о Петре Великом. Прага, 1929. С. 38.

48. Там же. С. 58, 59, 61.

49. Платонова Н. Вольтер в работе над «Историей России при Петре Великом». Литературное наследие (далее ЛН). Т. 33/34. М., 1939.

50. Переписка российской императрицы Екатерины II и господина Вольтера, продолжавшаяся с 1763 по 1778 год. Ч. 1. Москва, 1803. С. 4.

51. Шмурло Е. Указ. соч. С. 54, 55.

52. Originalanekdoten von Peter dem Großen. Aus dem Munde angesehener Personen zu Moskau und Petersburg vernomen und der Vergessenheit entrissen von Jacob von Stählin. Leipzig, 1785. S. 377, 378.

53. Шмурло Е. Указ. соч. С. 4, 5.

54. Там же. С. 71.

55. Там же. С. 72.

56. Там же. С. 76, 77.

57. Платонова Н. Указ. соч. С. 18.

58. Шмурло Е. Указ. соч. С. 72, 73.

59. Платонова Н. Указ. соч. С. 18, 19.

60. Державин К.Н. Указ. соч. С. 203.

61. Там же. С. 197.

62. Подлинные анекдоты Петра Великаго. С. 34, 35.

63. Штелин Я.Я. Указ. соч. Т. 1. С. 74, 175, 307, 318, 329.

64. Шмурло Е. Указ. соч. С. 59.

65. Там же. С. 7, 8.

66. Там же. С. 9.

67. Платонова Н. Указ. соч. С. 19.

68. Ломоносов М.В. Избранные произведения. Т. 2. М., 1986. С. 23.

69. Там же. С. 24.

70. Там же. С. 9, 10; 26—47.

71. Там же. С. 24.

72. Там же. С. 25.

73. Там же. С. 24, 25.

74. Шмурло Е. Указ. соч. С. 64.

75. Ломоносов М.В. Указ. соч. С. 25.

76. Шмурло Е. Указ. соч. С. 132.

77. Там же. С. 129.

78. Ломоносов М.В. Указ. соч. С. 26.

79. Платонова Н. Указ. соч. С. 9.

80. Водарский Я.Е. Загадки Прутского похода Петра I. М., 2004. С. 178—180.

81. Шмурло Е. Указ. соч. С. 136, 137.

82. Там же. С. 127.

83. Там же. С. 62.

84. Там же. С. 154, 155, 158.

85. Ломоносов М.В. Указ. соч. С. 391.

86. Цит. по: Державин К.Н. Указ. соч. С. 254.

87. Подлинные анекдоты Петра Великаго слышанные из уст знатных особ в Москве и Санктпетербурге. Изданные в свет Яковом фон Штелином, а переведенные на российской язык к. Карлом Рембовским. Иждив. С. Петрова. В Москве в вольной типографии Пономарева 1786. С указанаго дозволения. С. 532, 533.

88. Originalanekdoten von Peter dem Großen. S. 52.

89. Там же. S. 53, 54.

90. Козлов В.П. Вид истины имеет. В кн.: Тайны фальсификации. М., 1996. С. 51, 62; Водарский Я.Е. Загадки Прутского похода Петра I. М., 2004. С. 142—156.

91. Originalanekdoten von Peter den Großen. S. 6.

92. Там же. С. 54.

93. Малиновский К.В. Записка Якоба Штелина о Прутском походе Петра I // Русская литература. 1982. № 2. С. 166.

94. Нортов А.К. Рассказы Нартова о Петре Великом. СПб., 1891.

95. Там же. С. VIII—IX.

96. Там же. С. IX.

97. Витберг Ф. Подложное письмо Петра Великого // Исторический вестник. 1897. № 7. С. 152.

98. Библиографические записки. 1859. Т. 2. Стлб. 391, 392.

99. Брикнер А.Г. История Петра Великого. Т. 2. СПб., 1882. С. 486.

100. Козлов В.П. Указ. соч. С. 62; Водарский Я.Е. Указ. соч. С. 153, 154.

101. Подлинные анекдоты Петра Великаго... М., 1786. С. IV.