Глава 4. Документ истории

У нас нет никаких прямых указаний Штелина на то, почему, когда и как он стал писать «Записки о Петре III»^* (которые, возможно, должны были стать «Историей Петра III»). От ответа на эти вопросы, полагаем, во многом зависит включение или невключение в их («Записок» или «Истории») текст письма Петра Федоровича к жене.

Причины написания «Записок о Петре III»

Мы видим четыре возможные причины того, почему Штелин взялся за эту тему: 1. Благодарность Петру III; 2. Попытка опровергнуть лживые измышления насчет Петра III (как устные, так и печатные); 3. Просто написать историю одного из российских императоров; 4. Желание в этой истории увековечить себя, связав с именем Петра III. Названные пункты, естественно, могут сочетаться.

Что касается благодарности, то этот момент, как мы видели из предыдущего параграфа, несомненно, присутствовал. Однако в данном случае требовалась апология Петра III (по типу той, которую выстраивают в наше время некоторые писатели и исследователи, считающие, что в лице Петра Федоровича Россия потеряла великого реформатора, калибра его деда). В ту пору, когда жил Штелин, такое было невозможно, ибо большинство находившихся при императорском Дворе (как и он сам) прекрасно знало, кто такой Петр Федорович, на что он способен и как относится к России, русским, их религии, к Фридриху II, к жене, сыну и т. д. «Историческую оду» Петру III можно было бы написать, но только во времена его императорства. Вместе с тем далеко не все в дошедшей до нас рукописи «Записок о Петре III» понравилось бы ее герою (такие характеристики, как трусость, прусско-голштинское солдафонство, болтливость, намеки на предательство и т. д.).

Что касается опровержения лживых измышлений насчет Петра III, то, как мы видели выше, Штелин достаточно резко выразился против русских (Теплов) и иностранных критиков Петра III. Известно, что сразу после смерти последнего в Европе стало печататься немало книг, излагающих его историю, как доброжелательных, так и резко критических (последних, конечно, было значительно меньше). Вот, к примеру, в Библиотеке иностранной литературы нам попались такие издания: Denkwürdigkeiten der Lebens und Staats-Geschichte des ohnlängst verstorbenen unglüklichen Czaars Peter des Dritten, aus glaubwürdigen Nachrichten und richtigen Urkunden in der kürze verfasset. Danzig, 1762 (S. 112); Merkwürdige Lebensgeschichte Peter des Dritten, Raisers und Selbsthalter aller Russen, nebst einer Erläuterung zweyer bereits seltener Münzen, welche dieser Herr hat prägen lassen. Frakfurt—Leipzig, 1762 (S. 52). Правда, нет особой уверенности, что они вышли именно в этом году, как и в указанном на титуле месте (так, в первой из указанных книг на странице 92 упоминается das unglückliche Fräulein von Asof — то есть знаменитая «княжна Тараканова»).

В 1764 году появилась на французском языке и в тот же год переведена на немецкий книга Хр.Ф. Швана Anecdotes russes, ou letters dun officier allemande et un gentilhomme livonien, écrites de Pétersbourg en 1762, temps du règne et du dethronement de Pierre III, empereur de Russie, recueillies et publiés par C.F. S. de la Marche. London, 1764^**. Другая книга Memoires pour server á l'histoire de Pierre III, Empereur de Russie, avec un detail historique des differens de la maison de Holstein avec la cour de Dannemare, publie par M D.G. Francfort et Leipzig, aux depens de la Compagnie, 1763, написанная Гударом (Goudar) и появившаяся годом ранее, попалась на глаза Екатерине II и вызвала ее резкую реакцию. 22 июля 1763 года императрица обратилась к канцлеру со следующим повелением: «Прикажите всем нашим министрам, где вы за приличнее находите, прилежно изыскивать автора, требовать, дабы он наказан был, конфисковать все едиции^*** и заказать привоз оной книги в Россию; она еще оскорбительнее для нации, как персонально для меня. И все то немедленно учинить. На конце оной книги есть Supplement aux Memoires, который хуже книги»^{**** 1}. Заметим тут, что в мае этого года Екатерина II обратилась к французскому дипломату Бретейлю с таким вопросом: какую, по его мнению, долю уважения приобрела она или может еще приобрести в будущем в Европе?² Поэтому упомянутая реакция императрицы была вполне естественной.

В соответствии с ее повелением из Коллегии иностранных дел 24 июля последовал секретный указ в Коммерц-коллегию за подписью М. Воронцова и А. Голицына, в котором между прочим говорилось: «Привоз оной книги в Россию запретить, о чем Коммерц-коллегии сообщается для того, дабы в здешней портовой таможне прилежно наблюдаемо было, чтобы такая книга не была из таможни выпущена, но есть ли экземпляры такой книги в привозе будут, то их тотчас арестовать и, запечатав, прислать в Коллегию иностранных дел, а в Ригу, Ревель, Нарву и Выборг о том же указы отправлены»³. Об этом деле Штелин не мог не узнать, несмотря на его секретность. Человек он был опытный; во времена Елизаветы Петровны являлся «главным смотрителем за заграничным книжным торгом при Академии и петербургской Газетной экспедиции»⁴. Помнил он и соответствующие указы, которыми предписывалось изымать книги на немецком и других языках, в которых упоминались имена Анны Леопольдовны и Ивана Антоновича — «в бывшие два правления известных персон имена», — а также запретить их ввоз в Россию (Сенатские указы от 25 августа 1748 года и 10 октября 1750 года)⁵.

Штелин, конечно, помнил, как была уничтожена по повелению Елизаветы Петровны медаль, отчеканенная в память смерти и погребения императрицы Анны (1740), «поскольку на ней изображен принц Иван в виде ребенка, переданного России с неба, как и вообще все, что имело имя этого принца»⁶. Кстати сказать, в результате упомянутых указов Елизаветы Петровны было уничтожено напечатанное в «Примечаниях к Санктпетербурским ведомостям» сочинение Штелина (переведенное на русский язык М.В. Ломоносовым) «Изображением и изъяснением фейэрверка и иллуминации, которые в высокоторжественный и всерадостный день рождения всепресветлейшаго державнейшаго великаго государя Иоанна III, императора и самодержица всероссийскаго, и прочая, и прочая, и прочая. 12 августа 1741 г. в Санктпетербурге представлены были» (правда, Текст этот был напечатан без подписей автора и переводчика)⁷. Штелин, по-видимому, принимал это как должное.

Мы не будем тут останавливаться на других изданиях, которых появилось после указанных еще немало, а отошлем читателя к 12-му тому «Истории Екатерины Второй» В.А. Бильбасова, где приводится подробнейшая библиография. Следует только заметить, что кроме упомянутой в «Истории Петра III» книги Штелин не упоминает более ни одной, как будто в том году остановились его «Записки», что не соответствует действительности.

Хотел ли Штелин написать просто историю одного из российских императоров — это вопрос достаточно сложный. На первый взгляд нечто подобное истории Петра III уже имеется — ряд событий от рождения его и до смерти. Однако это не история в собственном смысле слова, а, скорее всего, летопись, в которой факты располагаются по годам. Аналогичная особенность хорошо видна в его «Записках об изящных искусствах в России». Откуда происходит этот «летописный характер»? Причин тут несколько. По-видимому, на протяжении большей части жизни Штелин вел записи и дневники, отмечая в них интересные события и высказывания. К.В. Малиновский пишет, что «в одном из писем к академику Г.Ф. Миллеру Штелин сообщал, что уже через десять лет после приезда в Россию, в середине 1740-х годов, он начал делать первые краткие записи о тех событиях в области искусства, свидетелем которых он был, — первоначально для себя, по своей привычке фиксировать то, что видел или узнавал» (курсив наш. — О.И.)⁸.

Карл Штелин упоминает о важных записях Штелина, нам неизвестных: об образе жизни русского Двора времен Бирона, о смерти Анны Иоанновны, о дворцовых переворотах, последовавших после, описание ночи ноябрьского переворота 1741 года⁹. Сообщает биограф и о дневнике, который вел Штелин в 70-х годах¹⁰. Возможно, эти записи где-то еще хранятся до сих пор, но нам о них ничего не известно. Что касается остальных дневников, то, скорее всего, большая часть их была уничтожена после переворота 1762 года, о чем говорили родственники Штелина. Сохранились отрывки из записей января 1761 года, а также января—июня 1762-го (но явно не все), среди которых обращает на себя внимание дневник последних дней Петра III.

Для понимания оснований, на которых могли вырасти «Записки о Петре III», следует иметь в виду, что в 1744 году Штелину было поручено составление для «Санктпетербургских ведомостей» статей о событиях придворной жизни, которые должен был перед публикацией просматривать генерал-прокурор князь Н.Ю. Трубецкой¹¹. Дело, прямо сказать, деликатнейшее. Неизвестно, как справился с ним Штелин. В ноябре 1746 года по распоряжению президента Академии наук К.Г. Разумовского послана в Придворную контору просьба сообщать в письменном виде «обо всем, что публичного при Ее Императорского Величества дворе происходит»¹². Подобная деятельность могла стимулировать Штелина к историческим работам, касавшимся истории отдельных представителей российского Двора. О том, что это происходило, вероятно, именно так, свидетельствует начало занятий Штелина по сбору анекдотов из жизни Петра Великого. Характеризуя методы своей работы, он пишет: «Чтоб не загладить в слабой моей памяти сих столь достопамятных и истинных анекдотов, внемлемых из уст столь знатных свидетелей, вознамерился я оные малу по малу, имея в свежей еще памяти, вносить вкратце на бумагу. Я обыкновенно то исполнял в ночное время по возвращении домой или в следующее утро» (курсив наш. — О.И.)¹³. Так, по-видимому, формировались и записки о Петре Федоровиче. Вместе с тем Штелин явно хотел поправить и дополнить книги о Петре III, выходящие в Европе. Тут вспоминаются его слова, сказанные по поводу сбора анекдотов к истории Петра I «для составления достойного и совершенного описания жизни Петра Великого, так и для уничтожения бывших до сего времени слабых и несовершенных о нем повествований».

Весьма важна, на наш взгляд, проблема датировки частей рукописи «Записок о Петре III», которая состоит из разных по формату листов, исписанных по-разному и в разное время^5*. Подходя абстрактно (без указания дат), можно выделить три этапа работы над ней: 1. Петр Федорович — великий князь; 2. Петр III; 3. Царствование Екатерины II. Если брать конкретные даты, то нижней границей, судя по исправлениям цифр в 40-х годах, которые возникли, скорее всего, из-за забывчивости Штелина, можно принять 50-е годы (а скорее всего — вторую половину 50-х годов — начало 60-х). По-видимому, можно достаточно обоснованно утверждать, что в первый из указанных периодов Штелин только собирал материал для истории будущего императора России. Вероятно, во время царствования Петра III, скорее всего, возникло «Дополнение к запискам о царствовании Петра III». После смерти Петра Федоровича были, вероятно, написаны разделы «Петр Третий император» и «Писатели, писавшие о Петре III». Верхней границей «Записок о Петре III», возможно, являются 1770-е годы, когда умер Берхгольц¹⁴. Если же тут присутствует ошибка переводчика (в издании ЧОИДР напечатано: «жил до 177... года»), то более надежным является 1764 год, когда в Германии появилась книга о Петре III.

Чем больше правила Екатерина II, чем очевиднее становились успехи ее государственной деятельности, тем меньше было оснований защищать Петра Федоровича. Это должно было оказывать влияние на жанр «Записок о Петре III»: апология, анекдоты, история. Первая все более и более становилась невозможной; для собрания анекдотов (равноценного историям о Петре I) не было достаточного материала, да и личность Петра Федоровича являлась весьма бледной. Оставалась «История», но научная история не могла быть написана Штелином ни по субъективным, ни по объективным причинам. Прежде всего, нельзя было, как это пытается делать Штелин в своих «Записках», абстрагироваться от образа жены Петра Федоровича, сыгравшей столь значительную роль в его судьбе. Необходимо было подвести итог и своей воспитательной работе с великим князем, признав ее провал; но на это Штелин органически не был способен — все, что он делал, было «прекрасно и восхитительно». Штелину необходимо было хоть отчасти взять на себя ответственность за дурные стороны воспитания (нелюбовь к русским и их религии), которые привели к гибели Петра Федоровича, а он пытается всеми силами оправдаться, обвиняя, как мы видели, других.

Работая над «Записками о Петре III», Штелин прекрасно понимал, что дело это может обернуться для него неприятностями. Он должен был помнить, что власти плохо смотрят на вмешательство в свои секреты. Когда Штелин в 1748 году вернулся к работе в «Санктпетербургских ведомостях», контроль за публикациями усилился. В тот год для экспедиции «Ведомостей» была составлена инструкция, в которой, в частности, говорилось: «Никакого артикула из России, из какого бы места ни было, без ведома президента, или в отсутствие его — Канцелярии в Ведомости, тако же и никакого известия без подписания канцелярского члена не вносить. В писании от всякого умствования и предосудительных экспрессий удерживаться, особливо, что к предосуждению России или ее союзников касается... Прежде, нежели Ведомости в народ пущены будут, то наперед по одному экземпляру... канцлеру в домовую канцелярию вносить»¹⁵. Елизавета Петровна внимательно следила за тем, как она выглядит на страницах печати. Так, 3 ноября 1751 года был объявлен именной указ, в котором говорилось: «Ее Императорское Величество указала: Академии наук объявить своим Императорского Величества указом, чтобы отныне в печатаемых русских газетах, в которых вносятся артикулы о происхождении при дворе Ее Императорского Величества, яко о пожалованных в чины и о бывшем в минувшем октябре месяце Ее Императорского Величества в Красное село походе, в котором артикуле упоминается, что Ее Императорское Величество изволила забавляться псовою охотою, подобных тому артикулов, отколь бы оные для печатания ни присланы были, отнюдь печатать не велено; но оные артикулы прежде печатания объявлять в Кабинет Ее Императорского Величества для апробации Ее Величеству»¹⁶.

Не вызывает сомнения, что первое время после воцарения Екатерина II внимательно следила за слухами и разговорами в обществе о ее погибшем муже. Доказательством этому отчасти служит манифест от 4 июня 1763 года «О воспрещении непристойных рассуждений и толков по делам, до Правительства относящимся». В нем, между прочим, говорилось: «Противу всякого чаяния, к крайнему Нашему прискорбию и неудовольствию, слышим, что являются такие развращенных нравов и мыслей люди, кои не о добре общем и спокойствии помышляют, но как сами заражены странными рассуждениями о делах, совсем до них не принадлежащих, не имея о том прямого сведения, так стараются заражать и других слабоумных, и даже до того попускают свои слабости в безрассудном стремлении, что касаются дерзостно своими истолкованиями не только гражданским правам и Правительству и Нашим издаваемым уставом, но и самым Божественным узаконениям, не воображая знатно себе нимало, каким таковые непристойные умствования подвержены предосуждениям и опасностям...»¹⁷ Штелин, несомненно, знал о существовании этого документа.

Хотя Тайная канцелярия и была отменена, но на ее базе и с теми же сотрудниками возникла Тайная экспедиция, которой было бы очень интересно узнать, что там пишет статский советник о свергнутом императоре. Отчасти, возможно, поэтому книга о Петре I, хотя и посвященная Екатерине II, была издана за границей на немецком языке, когда Штелин уже был тяжело болен. Тем более вряд ли императрице понравилось бы письмо умершего супруга, сохраненное его воспитателем. Никто не мог бы дать гарантии, что где-то за границей в анонимном издании это письмо, как и другие неприятные для российского правительства и императрицы материалы, хранящиеся у Штелина, не появились бы в форме тех же записок «немецкого офицера» (а не исключено, что кое-что и появилось). А Екатерина II легко бы догадалась, откуда идут подобные сведения, поскольку о конфликте, описанном в письме, знали лишь карла Андрей да Штелин. Легче всего было уничтожить «Записки о Петре III» и все материалы к ним относящиеся. Однако Штелин, по преданию что-то из своего архива уничтоживший, упомянутую рукопись, как и письмо Петра Федоровича к жене, пощадил. По-видимому, они были для него дороги. Вполне вероятно, что второе примечание Штелина на упомянутом письме Петра Федоровича к супруге, где он называет свое имя, свидетельствует о том, что надежды опубликовать этот материал были (если они были) потеряны окончательно; письмо оставалось потомству, с замазывающими истинную причину его примечаниями.

Методы работы Штелина

О своем методе работы над материалами для истории изящных искусств в России Штелин сообщал в письме к Г.Ф. Миллеру от 23 сентября 1770 года. «В моих письмах, — пишет он, — я часто справедливо осаждал Вас просьбами обо всех или некоторых сведениях, касающихся изящных искусств в России, особенно в древности. Я был убежден, что ни от кого как от Вас не могу ожидать больше и лучших сведений этого рода, особенно из летописей и других древних рукописей. В отношении нового и особенно мною самим прожитого в России времени у меня не было затруднений. Более 20 лет назад я уже кратко записывал их. Однако, естественно, можно неправильно приметить некоторые мелочи и упустить некоторые обстоятельства. Одновременно вкрадывается много типографских ошибок. Но все может быть и будет умножено и исправлено, когда, согласно моей договоренности с издателями, все мои «Известия о свободных или изящных искусствах в России», собранные в нескольких томиках, будут изданы как самостоятельное произведение. С этой целью у меня перед глазами постоянно лежат на моем рабочем столе особые стопки бумаг. В них я отмечаю в виде дополнений все поступающие сведения и исправления. Письмо Вашего высокоблагородия и выбранные сведения о царе Алексее Михайловиче приложены к ним как оригиналы... Очень может быть, что герцог Голштинский соорудил свои триумфальные ворота в Москве в 1724, а не в 1721 году. Рассказ, слышанный мной от бывшего обер-гофмаршала графа Брюммера, я, может быть, неточно пометил годом. Вообще Вы видите, Ваше высокоблагородие, как необходимы мне сведения об изящных искусствах в России до моего приезда...» (курсив наш. — О.И.)¹⁸. Итак, Штелин делал, прежде всего, «краткие записи». Но в них, как признается он сам, оказывается «неправильно примеченными некоторые мелочи и упускаются некоторые обстоятельства»; другими словами, присутствует много ошибок.

Теперь следует сказать об организации хранения материалов: Штелин складывал листы с записями в стопки, которые располагались у него на столе. Способ не лучший, поскольку без обозначения принадлежности на листах той стопки, к которой они относятся, все может когда-нибудь перемешаться (о противном Штелин не говорит). Новые данные вносились на листы стопок; туда же отправлялись и дополнения в форме писем. Так что письмо Петра Федоровича к жене вполне могло попасть в подобную стопку, в которой собирались материалы «Записок о Петре III».

Говоря о «рассказе графа Брюммера», Штелин признается, что его «может быть, неточно пометил годом». Ошибка, скажем сразу, типичная для Штелина. Правда, она отчасти находит оправдание в условиях, в которых производились им записи. «Дабы не позабыть, — пишет Штелин, — толь достопамятных подлинных анекдотов, слышанных мною от толь знатных свидетелей, вознамерился я записывать оные вскоре после того, как их слышал. Я делал сие, обыкновенно, приехавши домой ночью или на другой день поутру»¹⁹. В таких условиях явно должны были иметь место ошибки. Хорошим примером отношения к датам является «Записка о последних днях царствования Петра III», в которой по часам излагается ход событий. Все это вызывает подозрения: как в той кризисной ситуации Штелин мог по часам фиксировать события? В.А. Бильбасов, на наш взгляд, справедливо замечает: «Эта форма записки никого обмануть не может: такое протоколирование событий 28 и 29 июня было физически невозможно среди тревог и беспокойств, на глазах императора, который даже свои высочайшие повеления подписывал «на поручне шлюза». Записка составлена очевидно позже, писалась сплошь, но, вероятно, в один из этих «девяти дней», так, что автор мог еще вспомнить приблизительно час каждого известия, им сообщаемого. Это, вероятно, отметки на память для составления позже более пространного рассказа, который, насколько известно, составлен не был, а отметки сохранились»²⁰. Отсутствие подлинника не дает нам основания проверить правильность этого вероятного предположения.

П.Н. Петров еще в 1883 году проделал верный, по нашему мнению, анализ причин части штелиновских ошибок. «Гораздо легче допустить, — писал он, — что эти ошибки сделаны Штелином, который, как иностранец, далеко не все понимал из того, что ему передавалось изустно; к тому же, вероятно, он не все записывал во время слышанного рассказа, а многое заносил в свои материалы у себя на дому, не давая себе труда проверить неправильно понятое и перемешавшееся в памяти»²¹. Но если бы дело ограничилось только этими ошибками, происходящими от небрежности или плохой памяти... За многообразными ошибками Штелина стоят, как мы полагаем, более глубокие причины. Начнем с того, что Штелин сознательно обманывал будущего читателя, сообщая сведения, не соответствующие действительности: о замечательном царствовании Елизаветы Петровны, о всеобщей любви к Петру Федоровичу и т. д. Вместе с тем Штелин умалчивает наверняка известные ему факты: об отношениях Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны, об оскорблениях последней ее мужем, о попытке ее ареста, о невнимании к Павлу Петровичу и многом другом.

Что касается ошибок, то причины их лежат в какой-то врожденной неаккуратности Штелина, очень странной для немца, да к тому же сына пробирного мастера. Начнем с его рукописей. К.В. Малиновский характеризует «Записки об изящных искусствах» следующим образом: «Заметки носят характер черновых записей и имеют многочисленные вставки, дополнения, уточнения и исправления»²². Это же можно сказать и о рукописи «Записок о Петре III»^6*. А где же беловики с исправлениями и уточнениями, которые свидетельствовали бы об этапах работы над «Записками»? Их практически нет (в рукописи «Записок о Петре III» мы можем указать лишь на л. 27, который представляет переписанный набело фрагмент листа 13)²³. То, что было напечатано в ЧОИДР в 1866 году, является результатом реконструкции, при этом охватившей не весь материал рукописи, как это показал в своем переводе М.П. Погодин (об этом в разделе, посвященном Погодину). В настоящем виде мы имеем рукопись, в которой все листы перепутаны, и потребуется очень большое напряжение сил, чтобы она предстала в подлинном виде: определен истинный порядок листов и возможные пропуски, возникшие из-за их уничтожения.

Причина подобного положения дел прежде всего в том, что Штелин не снабдил листы пагинацией! Неужели все они так и лежали в упомянутых выше стопках без временного и смыслового порядка? Хотя опора Штелина на годы тех или иных событий придает «Запискам» все-таки некоторую связь. Судя по исправлением ряда годов, Штелин писал не заглядывая в свои дневники и записи, а просто по памяти (которую, как мы уже говорили, называл короткой) и только затем уточнял дату (возможно, также по памяти)²⁴. Перегруженный различными работами и вместе с тем, по-видимому, не любивший кропотливого труда, связанного с установлением дат, Штелин, как он и признается, допускал много ошибок. Еще В.А. Бильбасов обратил внимание на ряд неточностей Штелина, и в частности дат: речь идет, например, о неверной дате увольнения Брюммера и Берхгольца — 1745 год²⁵. Тут можно указать и на такую ошибку: Штелин пишет, что Чоглокова была назначена к Екатерине в 1747 году²⁶. Были ошибки, если можно так сказать, фактологические; так, например, Штелин пишет, что Екатерина и ее мать находились при императрице во время болезни великого князя в Хотилове²⁷. Можно указать и другие ошибки. По словам К.В. Малиновского, большой вред репутации Штелина как историка искусства нанесла публикация «Перечня знатнейших художников в России», содержавшая много ошибок в написании фамилий, в датировках и т. д²⁸. Упомянутый автор пытается оправдать Штелина, замечая, что будто бы в оригинале не было таких ошибок; но почему Штелин не просмотрел корректурные листы перед печатью? Нет сомнения, что Штелин знал, как необходимо работать, но так работать в силу названных выше причин не мог. При всем этом большое место отводится Штелином (особенно в «Записках об изобразительных искусствах») сведению личных счетов.

Неспособность Штелина к анализу фактов сыграла большую отрицательную роль в историографии Петра I. Опубликованные им «Подлинные анекдоты» полны неточностей, ошибок и просто фантазий, которые нельзя извинить тем, что именно так они сообщались Штелину; зачем их вообще было собирать. П.П. Пекарский в докладе «О переписке академика Штелина, хранящейся в Императорской публичной библиотеке», прочитанном 29 апреля 1865 года в Отделении русского языка и словесности, говорил: «Анекдоты о Петре Великом собирал Штелин в продолжение тридцати лет, правда, собирал без всякой критики и проверки, почему достоверность большей части из них подлежит сомнению...»²⁹ Эту точку зрения поддерживает знаток петровского времени Н.И. Павленко³⁰. В свете всего сказанного весьма странной представляется точка зрения М.П. Погодина, который писал, характеризуя работу Штелина: «Нет, — скажу я решительно, приписывать Штелину выдумки и подлоги — грех: он мог ошибаться, но никогда не выдумывал и не обманывал. Перебрав многие сотни всяких его бумаг, я пришел к убеждению, что это была воплощенная немецкая точность даже относительно ничтожных безделиц. Можно ли ж поверить, чтоб он позволил себе выдумки о важнейших исторических предметах»³¹. Как следует из нашего исследования, Штелин грешил не только против «ничтожных безделиц», но и против более серьезных вещей. Небрежность Штелина привела к целой проблеме в историографии Петра I: речь идет о печально знаменитом «Прутском письме».

Штелин не был способен и к серьезной аналитической работе; в многочисленных своих записках он скорее летописец, нежели историк. Он не сличает различные рассказы и сообщения, не занимается тщательным уточнением дат, возможно, потому, что из-за множества работ у него не хватало времени на проверки и перепроверки. Поэтому даже прижизненные публикации содержали много ошибок.

Примечания на письме

Почему примечания Штелина к письму Петра Федоровича именно такие? Как понять, что Штелин сначала ставит только год для единичного события без указания его точной даты, а через полтора десятка лет добавляет и месяц? Все это проистекает, по нашему мнению, из-за удивительной для немца небрежности Штелина относительно дат. Скорее всего, он не ошибался в годе, но не был точен в месяце — феврале.

Почему Екатерина II нигде не пишет о «нежном примирении» ни в 1745, ни в 1746 году? В Записках Екатерина II говорит, что их примирял князь В.А. Репнин (487), и ни слова о том, что когда-нибудь это делал Штелин. Если в первом примечании слова о «нежном примирении» еще имели право на существование: можно допустить, что тогда Штелину удалось найти аргументы для Петра Федоровича и на некоторое время помирить его с женой (как это сделал он в случае ссоры великого князя с Брюммером)^7*; но не Екатерину с мужем. Не исключено, что при этом были и поцелуи. Но во втором примечании, написанном значительно позднее, без особого комментария, когда об основных причинах конфликта между супругами, проявившихся еще до их свадьбы, знали многие при Дворе (а Штелин, как воспитатель Петра Федоровича, не мог этого не знать), когда появился С. Салтыков, а затем — Ст.-А. Понятовский, эти слова о «примирении» становились сознательной ложью. Они сохранялись автором, по-видимому, только затем, чтобы отметить свою личную роль в этом «примирении». С воцарением Екатерины II стало ясно, что из этого письма нельзя будет сделать «анекдота», который повеселил бы когда-нибудь императора Петра Федоровича и его ближайшее окружение или вошел в «Историю Петра III». Поэтому Штелин во втором примечании называет себя и хотя бы в такой форме сохраняет свое имя и свои деяния для истории (чего, собственно говоря, он и достиг). Он даже портит документ, проставляя на его лицевой стороне дату (первое примечание было в самом углу четвертой страницы, так что даже не оставалось места для даты). Все это лишний раз говорит о тщеславии Штелина. Прекрасным образцом, иллюстрирующим самомнение Я. Штелина и формы его работы с фактами, является его «Записка о последних днях царствования Петра III». Прежде всего, в упомянутой записке обращает на себя внимание следующий фрагмент: «Государь посылает ораниенбаумским своим войскам приказание прибыть в Петергоф и окопаться там в зверинце, чтобы выдержать первый натиск. Штелин изображает фельдмаршалу Миниху и принцу Гольштейн-Бекскому ужасные последствия, которые могут произойти от такого, в сущности мнимого, сопротивления, если бы по неосмотрительности была выпущена против ожидаемой гвардии хотя бы даже одна пуля. Оба соглашаются с его мнением, и все вместе представляют о том государю; но он не хочет их слушать и отзывается, что необходимо иметь какие-нибудь силы для отражения первого напора, что не должно уступать и что он намерен защищаться до последнего человека» (курсив наш. — О.И.)³². Неужели такому опытному военному, как граф Б.Х. Миних, не было видно, на что способно «голштинское воинство»? И неужели он не сделал Петру III других, более серьезных предложений? Согласно Рюльеру, граф Миних сделал ряд важных предложений, которые более соответствовали его военному опыту. Он предложил Петру Федоровичу бежать в Кронштадт, где находился «многочисленный гарнизон и снаряженный флот»³³. Однако Петр Федорович не послушал делового совета и занялся размещением своих голштинских войск. Штелин знал о подобных предложениях, но пишет, что это была коллективная идея. «Между тем продолжают, — будто бы записывает он происходившее в свите Петра Федоровича, — толковать и рассуждать с графом Романом Илларионовичем Воронцовым, Мельгуновым, Гудовичем, генерал-майором Измайловым, Волковым, Львом Александровичем Нарышкиным. Прочие бродят вокруг или сидят на решетке; а иногда подходят для сообщения своих мыслей о том, что следовало бы предпринять. Значительное большинство — того мнения, что, прежде всего, необходимо поставить в безопасность особу императора и для этого ехать в Кронштадт^8*. Сам император склоняется к тому же, но хочет отплыть в Кронштадт не прежде, как по получении ближайшего известия о положении дела в Петербурге». И тут же Штелин вставляет текст, который свидетельствует о том, что, во-первых, все это он писал после происходивших событий, а во-вторых — что он и тут сводит какие-то свои счеты. «Один из предстоящих, — пишет Штелин, — предлагает государю ехать с небольшою свитою из нескольких знатнейших особ прямо в Петербург, явиться там перед народом и гвардией, указать им на свое происхождение и право, спросить о причине их неудовольствия и обещать всякое удовлетворение. Можно быть уверенным, говорит этот советник, что личное присутствие государя сильно подействует на народ и даст делу благоприятный оборот, подобно тому как внезапное появление Петра Великого неоднократно предотвращало точно такие же опасности. Гудович и Мельгунов оспаривают такой совет, находя, что исполнение его будет слишком опасно для лица монарха. Сам государь отзывается, что он не доверяет императрице, которая могла бы допустить оскорбить его. На этом дело и кончается»³⁴. Странно, что Штелин не называет этого «одного из предстоящих». Речь идет, скорее всего, о графе Минихе^9*. Рюльер пишет, что после неудачной поездки к Кронштадту Петр III вызвал старого воина и будто бы сказал ему: «Фельдмаршал! Мне бы надлежало немедленно последовать вашему совету. Вы видели много опасностей. Скажите, наконец, что мне делать?» Миних будто бы отвечал, что дело еще не проиграно: надлежит, не медля ни одной минуты, направить путь к Ревелю, взять там военный корабль, пуститься в Пруссию, где была его армия, возвратиться в свою империю с 80 000 человек, и клялся, что ближе полутора месяца приведет государство в прежнее повиновение. Когда же Петр Федорович принял решение не сопротивляться и приказал уничтожить все укрепления, то, согласно Рюльеру, Миних, объятый негодованием, спросил его — ужели он не умеет умереть как император, перед своим войском? «Если вы боитесь, — продолжал он, — сабельного удара, то возьмите в руки распятие — они не осмелятся вам вредить, а я буду командовать в сражении»³⁵.

А. Шумахер подтверждает подобные предложения графа Миниха. Он пишет, что на последнем совещании утром 29 июня все, за исключением одного лишь Миниха, советовали Петру Федоровичу сдаться императрице. Миних говорил императору, что гвардейские полки обмануты известием о его смерти или бегстве. Старый воин утверждал, что немало найдется таких, что примут решение перейти на сторону императора, стоит лишь ему покинуть своих голштинцев и вместе с одним лишь Минихом явиться навстречу приближающейся гвардии. «Пусть император не боится, — говорил он, — что на его особу осмелятся посягнуть. Столь большое доверие и столь решительный поступок всех совершенно изумит. Если же все-таки начнут стрелять, то первая пуля сразит самого фельдмаршала. В любом случае так умереть славнее, чем позволить себя позорно взять в плен, не решившись ни на какое действие ради того, чтобы удержать за собой столь величественный трон»³⁶. О том, что Петр Федорович не послушался графа Миниха, пишет и Е.Р. Дашкова: «Петр III не мог ни на что решиться и пренебрег советами бывшего при нем Миниха»³⁷. Всего этого Штелин не мог не знать, но, по-видимому испытывая отрицательные чувства к графу Миниху, он «оставляет» для него лишь пассивную роль. Кстати сказать, А. Шумахер подтверждает, что «голштинское воинство было распущено по совету Миниха, не называя при этом Штелина». Примечательно, что последний молчит о том, какие действия он предлагал или защищал, когда стало известно о событиях в Петербурге; был ли он среди «значительного большинства», рекомендовавшего Петру Федоровичу ехать в Кронштадт?

Примечания

*. Под этим названием мы условно объединим все фрагменты, как это сделано в ЧОИДР.

**. Ее название по-немецки с изменением места издания выглядит так: Russische Anekdoten von der Regierung und Tod Peters des Dritten; imgleichen von der Erhebung und Regierung Catharinen der Anderen. Ferner von dem Tode des Kaisers Ivan, welchem zum Anhange beygefügt die Lebens-Geschichte Catharinen der Ersten, von C.F. S. de la Marche. Petersburg. 1764.

***. От фр. edition — издание.

****. Необходимо заметить, что Екатерина II на заре своего правления писала Ст.-А. Понятовскому: «Я крайне бы желала знать все дурное, что говорят обо мне в чужих краях, ибо здесь все так себе» (577). Но, конечно, это не должно было стать предметом для публичных обсуждений и тем более книг. Следует заметить, что императрица не всегда пользовалась силой своей самодержавной власти. Когда за границей появилась книга посетившего Россию в 1761 году аббата Шаппа д'Отрош (Chappe d'Auteroche. Voyages en Russie et a Tobolsk en Sibérie pour observer le passage de Vénus sous le disque du Soleil. 1768), содержащая ряд враждебных и пренебрежительных отзывов о России, Екатерина II в ответ на нее написала «Антидот или критический разбор плохой книги, роскошно изданной под заглавием «Путешествие в Сибирь аббата Шаппа д'Отрош».

5*. Этот вопрос требует особого изучения.

6*. К.В. Малиновский приводит снимок черновика письма Штелина к И.И. Шувалову, который весьма похож по своей структуре на листы рукописи «Истории Петра III»: правленый текст снабжен мелкими и крупными дополнениями на полях (Штел., 414).

7*. «Профессор удержал его и представил Его Высочеству все неприятности, которые могут из этою произойти» (Штел., 81).

8*. Шумахер сообщает, что первый, кто обратил внимание императора в сторону Кронштадта, был камергер генерал-адъютант Гудович, любимец Петра Федоровича; он «посоветовал тотчас же повернуть назад и обеспечить за собой кронштадтскую гавань». В этом его поддержал прусский посланник Гольц. «Это мнение одобрил и поддержал также фельдмаршал Миних, прибывший из Ораниенбаума чуть позже. Но император, на свою беду, считал иначе и поспешил в Петергоф...» (Со шпагой и факелом. С. 284). Вместе с тем Шумахер пишет о том, о чем умалчивает Штелин, — о путанице в неразберихе в приказах Петра III. «Подумали и о Кронштадте, — пишет он. — Тотчас по прибытии в Петергоф император послал туда приказ: всем солдатам и матросам с пятидневным запасом провианта и боеприпасов самым спешным образом выступить к Петергофу. Правда, через час голштинский генерал-аншеф Петер Девьер получил новое приказание: войскам оставаться на месте и беречь [Кронштадт] для императора» (Со шпагой и факелом. С. 287).

9*. На это обратил внимание В.А. Бильбасов (История Екатерины Второй. Т. 2. С. 48).

1. Сб. РИО. Т. 48. С. 559; Бильбасов В.А. Указ. соч. Т. 2. С. 491, 492.

2. Сб. РИО. Т. 46. СПб., 1885. С. 496.

3. Архив кн. Воронцова. Кн. 7. М., 1875. С. 605.

4. Малиновский К.В. Указ. соч. С. 16.

5. ПСЗ. Т. 13. № 9794, 9805.

6. Штелин Я.Я. Указ. соч. С. 339.

7. Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII века. 1725—1800. Т. 4. С. 171.

8. Малиновский К.В. Указ. соч. С. 19.

9. Stählin Karl. Jacob von Stählin. S. 22, 23.

10. Там же. С. 40.

11. Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII века. 1725—1800. Т. 4. С. 60.

12. Там же. С. 61.

13. Там же. С. III.

14. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 89.

15. Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII века. 1725—1800. Т. 4. С. 62.

16. ПСЗ (Собр. 1). Т. 13. СПб., 1830. № 9903.

17. Там же. Т. 16. № 11843.

18. Штелин Я.Я. Указ. соч. С. 430.

19. Подлинные анекдоты о Петре Великом. Собранные Яковом Штелином. Ч. 1 и 2. 3-е изд. М., 1830. С. VI.

20. Бильбасов В.А. Указ. соч. С. 475.

21. Малиновский К.В. Указ. соч. С. 24.

22. Там же. С. 27.

23. РГАДА. Ф. 2. Оп. 1. № 79.

24. Там же. Л. 15, 17.

25. Бильбасов В.А. Указ. соч. С. 175.

26. ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 90.

27. Там же. С. 88.

28. Малиновский К.В. Указ. соч. С. 23.

29. Отдельный оттиск этого выступления хранится в РГБ. С. 2.

30. Павленко И.И. Петр Великий. М., 1990. С. 350.

31. Погодин М.П. Семнадцать первых лет в жизни императора Петра Великого. 1672—1689. М., 1875. С. 229.

32. Со шпагой и факелом. С. 316.

33. Россия XVIII века глазами иностранцев. Л. 1989. С. 300.

34. Со шпагой и факелом. С. 315.

35. Россия XVIII века глазами иностранцев. С. 304, 305.

36. Со шпагой и факелом. С. 290, 291.

37. Дашкова Е.Р. Указ. соч. С. 70.