Глава 3. Тексты подлинника

Начнем с перевода, который дан в ГИ. Содержание этого текста, несмотря на его кажущуюся внешнюю простоту и понятность, крайне противоречиво и запутано. Причин тому может быть несколько: неправильный перевод; нелогичность автора; плохое знание им французского языка и неумение на нем адекватно выразить свою мысль; особое эмоциональное состояние автора; наше незнание контекста.

Полагаем, что некоторая неясность в понимании письма Петра Федоровича могла возникнуть из-за неправильности перевода. Хотя он и делался, как пишут издатели, «слово в слово», но, как известно, многие слова имеют несколько значений; какое из них выбрать, чтобы не исказить смысл, — вот проблема.

Рассмотрим теперь перевод отдельных слов из письма Петра Федоровича. Полагаем, что лучше перевести слово madame более простым и соответствующим времени и смыслу послания словом сударыня; incommodes не грубоватым беспокоиться, а более тонким, ироничным (возможно, отражающим какие-то упреки жены) причинять неудобства; cette nuit, переведенную как нынешняя ночь, более простым эта ночь; de separation переведенное в ГИ как разлука, что имеет теперь смысл жизнь вдали от близких, более подходящим проживанием порознь; apres midi, ошибочно переведенное как полдень словами после полудня; trés infortuné, переведенное в ГИ почему-то как несчастный, более точным несчастнейший; daignes jamais de ce nom — никогда не соизволите называть. Учитывая эти замечания, мы переводим текст так:

Сударыня,

этой ночью прошу вас не причинять себе неудобства — спать со мной, так как время меня обманывать прошло; после двухнедельного проживания порознь постель стала слишком узка.

Сегодня после полудня.

Ваш несчастнейший муж, которого вы никогда не соизволите так называть, Петр.

Для того чтобы понять смысл, причины и время появления письма великого князя Петра Федоровича, попробуем сначала исследовать его текст, отвлекаясь от известного в той или иной мере контекста, подчас сильно влияющего на правильное понимание (интерпретацию) того, что было сказано или хотели сказать на самом деле. Забудем на время, что этот текст написан великим князем, наследником Российского престола, к своей жене (тем более что их имена отсутствуют).

Первое, что бросается в глаза при его изучении, — несколько любопытных противоречий:

А. Письмо начинается решительно и грозно — муж за обман прогоняет жену со своей постели; однако оно заканчивается как-то вяло, примирительно и даже слезливо — «ваш несчастнейший муж, которого...».

Б. Жене ставится в вину «двухнедельная разлука» и тут же с прискорбием говорится, что она «никогда» не называет его мужем.

В. Жена обвиняется в обмане мужа, однако здесь же указывается, что мужем она автора никогда не называла, то есть вела себя вполне последовательно.

Г. Жена предупреждается, что ее настойчивые попытки спать с мужем будут решительно отвергнуты, и в то же время намекается на то, что она была причиной двухнедельной разлуки.

Д. Если дело так далеко зашло — обман и пребывание жены вне постели мужа, то почему же автор говорит лишь об «этой ночи», а не о всех последующих?

Е. Автор письма фактически утверждает, что «спать с ним» — очень важно для его жены, и в то же время отрицает это, свидетельствуя, что она его никогда не называла мужем.

В тексте рассматриваемой записки привлекают особое внимание два слова: обманывать и несчастнейший. В чем же мог состоять обман жены? Как нам кажется, могут быть два варианта: 1. Супружеская измена, и 2. Жена не любит мужа и только поддерживает вид супружеской жизни (спит с ним), но измены нет. Можно с известной долей вероятности предположить, что если бы был верен первый случай, то реакция должна была бы быть более жесткой, то есть не было бы упоминаний «этой ночи» и «несчастнейшего мужа», а должен был быть полный разрыв. Тем более что даже «двухнедельная разлука» вызвала столь обостренную реакцию супруга, сделавшего супружескую постель «слишком узкой». «Ваш несчастнейший муж» — это оставленная дверь к примирению; характерно слово «ваш» — еще «ваш» (!), к которому вскоре могло быть добавлено вполне логичное слово «бывший». Однако нельзя исключить, что человек по имени Петр узнал (не в «двухнедельную ли разлуку»?) о том, что его супруга засматривается на кого-то другого, что вызвало его ревность. Отсюда «несчастный супруг»: жена его обманывает — спит с ним, а думает о другом, для которого спокойно оставляет «мужа» на две недели одного, не называя его мужем. Последнее, наиболее горькое признание «несчастнейшего» Петра обращает на себя особое внимание. В каком случае жена может не называть супруга мужем? Когда он не любит ее и не исполняет супружеских обязанностей. Но как такой супруг может требовать от своей жены чего-то большего? Возможно, Петр недоволен тем, что супруга, не называя никогда его публично мужем, указывает на его проблемы?

Итак, жена Петра, вопреки его воле, рассталась с ним на две недели, а когда она якобы решила возвратиться, то муж написал письмо. Что же он хотел, какую цель преследовал — разрыва или, наоборот, возвращения к нему жены? Но может быть, здесь нет «или», а драматическое противоречие, которое нельзя было разрешить, и отсюда такая противоречивость рассматриваемого документа? Думал ли Петр о реакции жены, получившей подобное послание, или она ему была безразлична, а он хотел только выплеснуть свои чувства и оскорбить ее? Понимал ли он, что, написав об обмане, кровати и т. д., он создал документ не только против жены, которую могли заподозрить на этом основании в измене, но и против себя? Обвинение в измене — обвинение тяжелое, и в XVIII веке могло бы для женщины закончиться заключением ее в монастырь. Многое пришлось бы рассказать супругам в процессе следствия, что было не в их интересах. Или Петр уже не мог больше терпеть измен, и ему была безразлична даже самая неприятная ситуация публичного скандала?

Как мы знаем из главы, посвященной палеографии и текстологии письма Петра, письмо было написано достаточно небрежно (наверняка не переписывалось), запечатано и отправлено. Следовательно, Петр не хотел (или боялся) устного объяснения, ожидая известных упреков от противной стороны. Письмо очень коротко; в нем нет никаких упоминаний о предшествующих ему объяснениях, но слова в конце «никогда» свидетельствуют о том, что они были, возможно, устные. Напряжение накапливалось и никак не снималось; никто супругам, по-видимому, не помогал, в противном случае Петр мог бы на такое лицо сослаться. Однако остатки печати на письме будто бы свидетельствуют о том, что автор не хотел, чтобы его мог прочесть посторонний, но это было не в характере Петра Федоровича.

То, что письмо не переписывалось, а, по-видимому, писалось «на лету» (о чем свидетельствует и известная его противоречивость), говорит об особом состоянии автора, который не боялся упреков в неряшливости; главное, как кажется, было донести нахлынувшее переживание, которое могло исчезнуть при продумывании и переписывании. Это подтверждает и странная для такого документа дата: «сегодня после полудня».

Примечания Штелина

Приписки Я. Штелина представляют чрезвычайный интерес для понимания отношений Петра и его жены. Начнем с текста первого малого примечания. Оно исключительно кратко и поэтому из-за конспективности записи точный перевод его затруднен: «[эта записка] отобрана у отправленного для передачи {карлика Андрея}; и одна сторона приведена к соглашению у а обе стороны — к нежнейшему примирению».

Второе, более обширное примечание Штелина выглядит в нашем переводе так: «Собственноручная записка Его Императорского Высочества Великого князя, которую он в досаде без чьего-либо ведома написал однажды поутру и, запечатав, хотел послать с карликом Андреем к Ее Императорскому Высочеству Великой княгине. Но тут пришел надворный советник Штелин; он остановил карлика и убедительно представил Великому князю дурные последствия [его поступка]. Передача [записки] была предотвращена и было устроено нежное примирение».

В первом примечании обращает на себя внимание противопоставление французского accommodement (accommodement — сделка, соглашение) немецкому Versähnung (примирение). Штелин вкладывал в первое слово, как нам кажется, какой-то особый смысл, старательно выписывая его, хотя он мог использовать аналогичное немецкое Übereinkommen (соглашение, договоренность). Что за соглашение было скрыто за accommodement, можно только догадываться.

Что касается перевода большей приписки, то и здесь встречаются проблемы. Так, Погодин переводит an einem Vormittag словами однажды поутру. Однако в письме Петра сказано: после полудня (après midi). Из этого следует, что более правильно было бы переводить упомянутое немецкое выражение как перед обедом. Но поскольку Штелин сделал вторую приписку по прошествии многих лет, то он вполне мог ошибиться относительно времени написания письма Петра Федоровича.

По нашему мнению, Погодин при переводе второй приписки сделал принципиальную ошибку, которая существенно повлияла на весь сценарий развития событий, связанных с упомянутым письмом. Историк переводит немецкий текст durch Zwerg Andre an Jhro Kaisl. Hoch. die Großfürstin senden wollen, как послал с карлою Андреем к ее императорскому высочеству. Однако, согласно немецкому тексту, следует, что он не послал, а только хотел послать свою записку. По Погодину получается, что карлик был встречен и остановлен Штелином уже идущим к адресату («надворный советник Штелин, встретяся, удержал карлу»). Но никакого слова, соответствующего русскому встретил, в немецком тексте нет; разве что Погодин так перевел darzukam, понимаемое нами как искаженное dazukommen (присоединяться, подходить). Нам кажется, что Штелин застал и Петра и карлика вместе (присоединился к ним), вероятно, в комнате великого князя в самый момент передачи Андрею записки для великой княгини.

Если же прав Погодин, то тут рождается много дополнительных вопросов: как Штелин узнал, что несет карлик, как он посмел без разрешения автора взять его письмо, а потом и вскрыть (ибо если Петр писал письмо один, то карлик никак не мог знать, что в нем написано), а забрав и вскрыв письмо, не испугался, что карлик обо всем доложит и великому князю, и императрице Елизавете с последствиями самыми неприятными для Штелина?

Но если письмо не вышло за стены комнаты великого князя, то все можно было исправить на месте без упомянутых опасностей. Однако и при таком сценарии остается достаточно много вопросов, касающихся в основном дальнейшей судьбы исследуемого документа.

Почему Штелин сохранил столь опасный документ — свидетельство разлада в великокняжеской семье, да еще снабдил его собственноручными примечаниями, которые ясно доказывали, что сделал это он не случайно, а вполне сознательно, продолжая беречь его и через полтора десятилетия после упомянутых в нем событий? Согласно существующим в то время правилам, он должен был передать письмо императрице^*. Что же это была за причина — более сильная, чем страх быть уволенным, а возможно, после допросов и даже пыток в Тайной канцелярии оказаться где-нибудь в Сибири?

Почему письмо не было уничтожено в той же комнате, где писалось? Если конфликт снят, то должно быть ликвидировано и свидетельство о нем, неприятное для обеих примирившихся будто бы сторон. Почему Петр Федорович не попросил своего воспитателя вернуть этот документ — свидетельство его «несправедливого раздражения» (Штелин не написал в примечаниях о том, что великий князь позволил его сохранить)? Что хотел сделать с этим опасным документом Штелин — опубликовать, хранить как память о событии (как популярный в ту пору «исторический анекдот»), в котором принял непосредственное участие, или включить в коллекцию документов и вещей эпохи, стоимость которых с годами будет возрастать? Но при жизни Екатерины II этот памятник коллекционер не мог кому-либо показать, тем более опубликовать (вряд ли Штелин надеялся пережить императрицу, которая была его моложе на двадцать лет).

Почему на письме Петра Федоровича Штелин сделал примечания? В первом примечании, вместо того чтобы указать очень важную для этого документа точную дату (сделав сноску) и свое имя, Штелин приводит имя карлика Андрея, для истории совсем малозначащее. Странно, почему оно приводится и во втором расширенном примечании, находящемся на той же странице? Не связана ли с «карлом Андреем» какая-то особая тайна? Неужели Штелин упоминал его лишь как участника и свидетеля? Кроме того, зачем Штелину через 15 лет потребовалось расширять текст первого примечания? Почему он вводит себя как действующее лицо: из-за боязни забыть, что это сделал он — Штелин, или из-за того, что другие (кто?) должны узнать о его добродетельном поступке? Зачем портить документ и проставлять дату на странице с текстом самого письма Петра Федоровича (точность которой, как будет показано ниже, вызывает известные сомнения)?

В примечаниях Штелин ничего не написал о причинах конфликта, по-видимому считая, что они исчерпывающе изложены в письме Петра Федоровича да в его втором примечании в слове досада. Однако, как мы видели выше, трудно понять из письма Петра Федоровича, что он имел в виду под обманом, двухнедельным проживанием порознь, и о таком серьезном обстоятельстве, как игнорирование супругой имени муж. Штелин пишет о «нежнейшем примирении» и без всяких дополнений и уточнений повторяет это через 15 лет, хотя тогда (да, возможно, и раньше) он прекрасно знал, что конфликт продолжал существовать вплоть до смерти Петра Федоровича и что он только предотвратил лишь один из скандалов.

Не говоря об истинной причине конфликта, Штелин, однако, помещает во втором примечании странные слова о том, что Петр Федорович написал свое письмо «без чьего-либо ведома». Откуда Штелин об этом узнал? Зачем это было вспоминать через 15 лет после событий? Не исключено, что для подобного замечания имелись серьезные причины; не обнаруживается ли тут скрытая полемика с утверждавшими, что конфликт в великокняжеском семействе кем-то преднамеренно подогревался? Или Штелин таким образом пытался отвести опасность от себя? Но зачем тогда хранить подобный документ, который мог быть использован его противниками? А при болтливости Петра Федоровича, о которой сообщает сам Штелин, это становилось еще более опасно. Проговориться великий князь мог в припадке хвастливости перед камердинерами, или будучи нетрезвым, или в очередном конфликте с Екатериной Алексеевной, которых в великокняжеской семье было немало. Правда, Штелин мог заявить, что уничтожил письмо, и действительно так поступить.

Наконец, что вызывает особенно большие вопросы — это противоречие между текстом письма Петра Федоровича и словами Штелина о «нежном» или даже «нежнейшем примирении». Для кого предназначались эти слова, повторенные через полтора десятилетия, когда стала очевидна их неправда? Если письмо скрывалось, то зачем Штелину было обманывать себя? Могло ли быть «нежнейшее примирение», если письмо дошло бы по назначению? Как может быть «нежное примирение» после таких обвинений? Вполне вероятно, что благодаря тому, что Штелин что-то основательно объяснил великому князю, письмо не пошло к Екатерине Алексеевне. Однако примирение все-таки предполагает конфликт. Он может быть разным: пустым, случайным и серьезным. По Штелину выходит, что конфликт был несерьезным, почему и стало возможно «нежное примирение». Ему удалось якобы уговорить Петра Федоровича смягчить свои обвинения, а потом, по-видимому, объясниться с его супругой, скрыв, скорее всего, содержание письма. Если верить Штелину, все закончилось нежнейше, то есть, вероятно, поцелуями, или великая княгиня начала величать Петра Федоровича «мужем»?

Примечания

*. Штелин наверняка подписал «Клятвенное обещание служителей», принятое в 1730 году, в котором говорилось: «...Службу и интересы Ее Величества прилежнейше и ревностнейше хранить и о всем, что Ее Величеству, к какой пользе или вреду касатися может, по лучшему разумению и по крайней возможности всегда тщательно доносить, и как первое, поспешествовать, так и другое отвращать, по крайнейшей цели и возможности старатися и при том в потребном случае живота своего не щадить. Такожде все, что мне и в моем надзирание повелено, верно исполнять и радетельно хранить, и, что мне поверено будет, со всякою молчаливостию тайно содержать и кроме того, кому необходимо потребно, не объявлять, и о том, что при дворе происходит и я слышу и вижу, токмо тому, кто об оном ведать должен, никогда ничего не сказывать и не открывать, но как в моей службе, так и во всем прочем поведении всегда беспорочной и совершенной верности и честности прилежать...» (Волков Н.Е. Двор русских императоров в его прошлом и настоящем. М., 2001. С. 69, 70).