От споров и тяжб к восстанию

1

Грустный, как в воду опущенный, вернулся Базаргул. Беда на беду — жизнь народа все ухудшается. Растут налоги, грабят земли. По-прежнему изматывают линейная и ямская службы, по-прежнему нет предела притеснениям и злодействам.

Базаргул вновь окунулся в дела и заботы старшинские. Каждый день проводил он среди людей. Отовсюду к нему шли жалобы, недовольства. Не зная, что предпринять, попробовал посоветоваться со старшинами из соседних волостей: но везде одно и то же — жизнь тяжела, притеснения, жалобы, месть и ненависть. Все это снова и снова полосовало его болеющее за народ сердце. Того и гляди, полыхнет горячее пламя бунта.

Хоть и много говорили о «правде», да все напрасно. Обманули, как малых детей.

Словесные распри к дракам, — говорили в старину. Раз языком не смогли добиться хоть чего-нибудь, то что же еще остается?

Неспокойно в стране. Народу ведь рта не заткнешь. Кроме стенаний и жалоб все громче раздаются слова гнева и отмщения. Оказывается, у некоторых депутатов уже посрывали медали. Время от времени стали доноситься вести о том, что кто-то где-то убил боярина, где-то спалили господский дом.

Но в последнее время появился слух, который многих заставил навострить уши: где-то далеко на Дону, на Яике якобы объявился царь Петр Федорович. Сказывают, что, мол, когда его спихивали с трона, то ему чудом удалось спастись, и сейчас он выступил против своих врагов бояр и жены, отнявших у него царство. Теперь он обещает простому люду землю и свободу. Говорят, сейчас собирается большое войско. Однако здешние начальники утверждают, что никакой он не царь, самозванец, яицкий казак, прозываемый Емелькой Пугачевым.

Поначалу Базаргул терялся в догадках, не знал чему и верить. Однако потом решил для себя: царь он или нет, а коли встал за народ, то значит хороший человек.

Прошло совсем немного времени, и в волость одна за другой полетели бумаги от начальства. Первым пришел указ губернатора, составленный от имени царицы для подавления бунтовщиков. Следом — манифест царя Петра III с воззванием к народу подниматься на борьбу. Два царских указа — выбирай что душе угодно или раскалывайся надвое. Тут невозможно не задуматься, ведь дело касается не только тебя, а всей страны. Долго ломал голову Базаргул, и все же решил посоветоваться с аксакалами, да с близкими ему старшинами. Он конечно знал, чем дышит народ в его волости и куда будет склоняться, однако надобно еще раз поговорить с людьми, прийти к единому мнению.

Мякотинцы, кажется, и так придерживаются общего мнения. А как в других волостях? Базаргул поехал в соседнюю Аргаяшскую волость, к сверстнику старшине Юламану Кушаеву.

Сомневаясь в подлинности документов, вновь прочитали оба манифеста, попавшие в их руки, сверяя их друг с другом. По-тюркски написано: «Тысячью великой и высокой и государственной владетель над цветущим селением, всем от бога сотворенным людям самодержец, тайным и публичным, даже до твари, наградитель усердственной и в святости искусной, милостив и милосерд, сожалительное сердце имеющий — государь Петр Федорович, царь Российской, во всем свете славной, в верности свят, реченным разного рода людям под своим скипетром самодержавец, еще и протчих, и протчих, и протчих.

...башкирским моим областям, старшине и деревенским старикам, большим и меньшим, заблаговременно повеление посылается с моим поздравлением... ...И мне служить будете, не щадя живота своего и души свои принося на жертву, и неприятелям моим супротивляясь... И как будете послушными и к сей моей службе преданность учините, то я вследствие первых примеров всем тем, что вы от единого бога просите, равно пожалую, ибо всемилостивейший ваш государь я. ...Отныне я вас жалую землями, лесами, рыбными ловлями, жилищами, покосами, и с морями, хлебом, верою и законом вашим, посевом, пропитанием, рубашками, жалованьем, свинцом, порохом и провиантом, словом всем тем, что вы желаете во всю жизнь вашу. И будьте подобными степным зверям!»

Примечание: Русский текст манифеста (именного указа) Пугачева приводится документально по переводу с тюрки, сделанному октября 4-го дня 1773 года. Источник: кн. Кр. война на территории Башкирии, Уфа, 1975, док. № 2.

— Сходится слово в слово. Одной рукой написано. Вот в обоих имеется подпись с одинаковой закорючкой, печать царская, — сказал обрадовавшись Юламан. — Обещает то, что мы и хотим. Ожидаемое с неба обещает прийти по земле.

Здесь сказано как раз то, чего мы добивались в наших наказах, — поддержал его Базаргул. — Одно настораживает: а вдруг и впрямь правы те, кто говорит, что он будто бы и не царь вовсе. Не были бы обманом его слова.

Да нет, возразил Юламан, — эту бумагу мне привез гонец от человека, которому я доверяю полностью. От старшины Шайтан-Кудейской волости Юлая. Гонец сообщил, что сын Юлая Салават уже преклонился перед его величеством царем, а сам Юлай назначен атаманом. Сказал также, что башкиры Оренбургской и Уфимской стороны, а также многие старшины присоединились к этому царю Петру. Салават, говорят, сейчас собирает войско. Я верю, мой друг пустого не скажет.

— Да, дело, кажется, серьезное. Слыхать, что Симские, Златоустовские и другие заводские люди тоже защищают Петра Федоровича. А заводские люди зря не подымутся.

Но как быть теперь с губернаторским указом? — сказал, задумавшись, Юламан. — Мы же старшины, присягали императрице, подчиняемся губернатору.

Теперь уже все воочию убедились, что за царица у нас, что доверять ее слову нельзя. Разве царица, не выполняющая своих обещаний, настоящая царица?

Это так, друг Базаргул. Я думаю, народ за царицу не пойдет.

Тут и думать нечего, народ готов выступить против нее. Разве не чувствуешь?

— Чувствовать-то чувствую...

— Что же тогда???

— Я думал вот о чем, — сказал Юламан, как будто делясь чем-то самым сокровенным. — Кто на самом деле царь Петр, настоящий он или нет, ведь есть бумага и от губернатора. Мы сами, если у нас есть разум, должны, конечно, присоединиться к царю, который за народ, верить в него и сделать так, чтобы и народ поверил. Так я думаю.

Базаргул по-своему подытожил беседу:

— Чтобы не было кривотолков, надо объявить народу и манифест царя Петра, и указ губернатора. Посмотрим, что скажут. Разный люд есть — и тарханы, и баи, и бедняки — кто-то будет за царицу, а кто-то — за царя. Нам же, старшинам, пока нельзя показывать прямо — за кого мы. А тем временем, ссылаясь на указ, все же надо начать собирать отряды. Во всяком случае надо быть готовыми, мы должны осторожно направлять народ в нужное русло. В этом я уверен.

Об этом же Базаргул говорил и с дружественными старшинами Салжигутской, Сырлинской, Катайской волостей — все поддержали его. Через друзей и знакомых он постарался поставить в известность и другие волости. Собрал в своей Мякотинской волости вместе с походным старшиной Тугызаком Тауабыловым отряд в сто всадников. Позаботился о вооружении, о подготовке к восстанию. Показывая перед местным начальством, что отряд организован по указу губернатора Рейнсдорпа, Базаргул тем временем готовил своих батыров к поддержке манифеста царя Петра. Из Челябинска поступили уже несколько предписаний выступить. Однако и в своей волости, и в соседних Базаргул задерживал выступление в поход под предлогом неготовности и иных причин.

Конечно, администрация в Челябинске чувствовала, что депутат Юнаев, взяв под свое начало почти всех башкир Исетской провинции, задерживает вооруженные отряды, которые должны выступить против Пугачева, и строит какие-то планы.

Вскоре Исетский воевода Веревкин отправил в провинцию группу из тридцати казаков для того, чтобы принудили сформированные уже отряды отправиться в поход. Во главе этой группы стоял отставной поручик, переводчик Осип Мещеряковский. Ему также поручалось в случае неповиновения арестовать Базаргула.

Мещеряковский побывал в двух волостях, но не смог отправить башкирские отряды в Оренбург. Тогда он понял, что все дело в Базаргуле, и заспешил в Мякоты. В один из студеных темных вечеров конные казаки Мещеряковского вступили в селение старшины.

Многочисленная семья Базаргула давно уже спала, а он сам сидел в гостиной своего большого дома при свече и читал записки по древней истории. Вдруг до его слуха донесся мерзлый скрип открывающихся ворот, раздался топот коней. Какие-то тени замелькали у окна. Послышался говор. Застучали в наружные двери. Базаргул вышел в среднюю комнату. Чтобы не разбудить спящих, приглушенно спросил: «Кто там?» Ответили по-русски: «Открывай, старшина, пакет из Челябинска». Как только откинул большой засов, дверь распахнули и первым вошел человек в длиннополой шубе, следом за ним гурьбой ввалились и другие. Окружив хозяина, прошли в гостиную.

Пока суд да дело, Базаргул зажег еще несколько свечей. Стало светлее, и он смог повнимательнее разглядеть вошедших около десятка человек. Все вооружены. Один из них, скинувший шубу, по мундиру поручик, остальные казацкие стражники. Человека в мундире он, кажется, знает: вроде бы это отставной поручик Мещеряковский. Да, конечно, он крещеного Якова сын, мишарь Мещеряковский. Сын того самого злодея, который помогал топить в черной крови восстание Карасакала. Сам же поручик уже во время восстания Батырши в казахских степях поубивал немало башкир. Да, это он, злодей. Удастся ли Базаргулу уйти из его рук? Неужели пропала его голова?

— Я поручик Мещеряковский, посланный воеводой Веревкиным с поручением, — представился вошедший, однако голос его при этом был крайне суров, лишен какого-либо оттенка дружелюбия. — Почему не выполняется приказ воеводы? Где отряды?

Хозяин несколько успокоился:

— Отряды готовятся, ваше превосходительство.

— А почему до сих пор никто не выступил в поход?

— Так ведь не готовы еще, вооружения не хватает.

— Ложь! — заорал поручик. — Столько времени прошло. Сознательно тянете — это же саботаж! Тебя — подстрекателя, бунтовщика — придется арестовать. — Затем добавил тем же приказным тоном: — Чтоб завтра же двести человек в полном снаряжении выступили в поход, иначе распрощаешься с собственной головой — таков приказ воеводы!

Судя по тому, как стерегут дом оставшиеся на улице казаки, как в дому люди поручика не спускают глаз с него, Базаргул понял, вопрос о его аресте уже решен. Тем не менее, подняв глаза на поручика, он спросил:

— А разве от воеводы нет письменного поручения?

— Сколько еще тебе надо бумаг? На, смотри! — Поручик со злостью вытащил из внутреннего кармана мундира бумагу и протянул ему. Был приказ о том, что срочно надлежит подготовить отряд из двухсот человек и в течение двух дней отправить его в Челябинск.

Для того, чтобы немедля приступить к делу, поручик, несмотря на ночную темень, велел вызвать сотников. Выполнять это поручение он отправил вместе с двумя солдатами и сына Базаргула.

Бадигульямал тем временем быстренько поставила самовар и накрыла стол. Когда на скатерти появилась еда и от котла распространился аппетитный запах мяса, напряжение в доме несколько улеглось. Когда вошли три сотника и писарь, проголодавшийся в дороге поручик со своими людьми уже сидели за чаем и угощались.

Однако злость все еще кипела в поручике. И едва вошли сотники с писарем, как он тут же стал распекать их, грозя заключить под стражу, оштрафовать, казнить за невыполнение поручений воеводы и указов губернатора.

Рано утром опять посыпались те же угрозы. Собрав десятников, есаулов и аксакалов Мещеряковский вновь стал требовать отряд. Ему не терпелось как можно быстрее выполнить поручение, а заодно и увезти в Челябинск Базаргула.

Однако мякотинцы оказались проворней поручика. Двенадцатилетний сын Базаргула в ночную пору сумел сообщить верным людям о нависшей опасности. Были отправлены гонцы в соседние села.

И вот, когда зимний день перевалил на вторую половину, соотношение сил неожиданно для Мещеряковского изменилось в пользу Базаргула. Теперь уже он сам оказался со своим отрядом в окружении вооруженных сторонников старшины. Хотя и сник поручик, но все еще пытался держаться властно, повторяя требования воеводы.

А Базаргул уже чувствовал себя не узником, как ночью, а полновластным главой волости.

— Братья, оставим пока без внимания такой поступок крещеного Осипа как захват моего дома среди ночи. Вы уже слышали, что он приехал с поручением воеводы: собрать отряд в двести человек. Из-за этого он и беснуется.

Не секрет, что у нас в руках кроме бумаги от царицы есть и манифест царя Петра Федоровича. Он обещает нам свободу, земельные угодья. Призывает выступить в их защиту. Две бумаги от имени двух самодержцев. Какую из них признаете — вам решать.

— Нету Петра Федоровича, нету, он умер. Самозванец, распространяющий манифесты, — Емелька Пугач, яицкий казак. Бунтовщик! — выкрикнул Мещеряковский.

— Царь не царь, кто угодно, главное — он дает свободу и право на землю. Он защищает башкир. Мы присоединяемся к царю Битеру (Петру), — сказал сотник Аргынбай. Поддерживая его, мужчины одобрительно зашумели.

— Вы — изменники, вы хотите бунтовать? Головой ответите, разорятся ваши дома! — вновь закричал поручик.

— Вот злодей, все еще угрожает, с огнем ведь играет. Хватит и того, что его отец Яков губил башкир. А этот скольких наших джигитов в казахских степях жизни лишил? За все надо отомстить ему, — слова Аргынбая прозвучали и жестко, и уверенно.

Тут же несколько человек быстро скрутили Мещеряковского. Сделали это так решительно, что его люди не посмели даже пикнуть.

— Какой суд вынесем этому душегубцу, скажи, старшина Базаргул, — обратился с вопросом Аргынбай.

— Поручаю суду аксакалов... А солдат пока разоружите и возьмите под стражу! — приказал старшина.

На другой день аксакалы, собрав людей, вынесли приговор: Мещеряковского за убийство им и его отцом многих людей — повесить. Приговор был тут же приведен в исполнение. На том же собрании было решено собрать отряд в две сотни человек для присоединения к царю Петру. Предводителем отряда был назначен старшина Базаргул Юнаев.

Вот так началась вооруженная борьба депутата Базаргула Юнаева после бесплодной борьбы за права башкир в царской комиссии.

2

Через Уральские горы вместе с вьюгами зимы 1773—1774 года принеслись в Исетскую провинцию и Сибирь огненные вихри Крестьянской войны. Как искры, упавшие в сухом лесу, манифесты Пугачева подняли большой пожар в истосковавшихся по свободе и горевших местью сердцах. Народные выступления разгорались то там, то здесь, постепенно охватывая все большую территорию.

Иван Зарубин-Чика, один из атаманов Пугачева, назначенный руководить восставшими в Башкирии, на Урале и Сибири, в конце 1773 года послал табынского казака Ивана Кузнецова в Исетскую провинцию для организации движения. 22 декабря Ивана Кузнецова, приехавшего с двадцатью всадниками в Саткинский завод, встретили хлебом и солью, заводчане примкнули к восстанию, дали пушки и иное оружие. Златоустовский завод тоже перешел на сторону восставших. Когда вскоре Кузнецова перевели на север, на Красноуфимское и Кунгурское направления, на его место в Исетскую провинцию прибыл казак Иван Грязнов. Он собрал отряд из рабочих Усть-Катавского, Саткинского и Златоустовского заводов. Вооружил его пушками и ружьями, изготовленными там же. К его отряду в сто человек присоединились и четыреста башкирских всадников. Во главе этого отряда в начале 1774 года он и отправился к Челябинску.

На Красноуфимско-Кунгурском направлении успешно действовали отряды Салавата Юлаева и Кузнецова, в районе Екатеринбурга атаман Иван Белобородов один за другим занимал заводы, совершал вылазки в сторону Кыштымских и Каслинских заводов.

Когда пламя восстания вплотную подошло к Исетской лесостепи, Базаргул Юнаев разом поднял на борьбу всю свою волость. Двести всадников под его началом с боем заняли Каслинский завод. Управляющий и несколько людей из начальства загодя бежали в Екатеринбург. Не доходивший численностью даже до полусотни отряд стражников-солдат, не поддержанный рабочими, был разогнан: кто убежал, кто убит или попал в плен. К Базаргулу присоединился с отрядом рабочих друг его молодости Яков Плотников.

Когда завод полностью перешел в руки башкирских и русских отрядов, Базаргул велел ударить в колокола, собрал рабочих на площади возле церкви, на высоком берегу Каслинского озера. Базаргулу и его соратникам многие каслинцы были знакомы. Потому и держать особую речь не было необходимости. Объявляй новую власть, выбери новое начальство — вот и все дела. Однако Базаргул счел необходимым соблюсти все условия выборов и исполнить все в торжественной обстановке.

На церковной площади был оглашен манифест царя Петра Федоровича. Башкирские всадники слушали его сидя на конях, построившись в треугольник и вынув сабли из ножен, заводские рабочие по традиции сняли шапки и стояли молча. Затем дали общую торжественную присягу новой власти под звон колоколов. Потом избрали новую заводскую власть. Заводским атаманом стал Яков Плотников. Были назначены есаул, урядник, капралы, прочитан новый указ. Он предписывал сформировать отряд из рабочих, а также подготовить и сдать повстанцам пушки, порох, другое вооружение, конфисковать заводскую казну.

Убежавшему управляющему вынесли смертный приговор. Канцелярские бумаги о налогах и штрафах были сожжены у всех на глазах. Назначили и делегацию, которая повезет войскам атамана Белобородова пушки, ружья и порох. Базаргул поздравил заводских людей с новой властью и по случаю этого объявил торжества. Для рабочих Каслинского завода и местных башкир они стали подлинным праздником дружбы и правды.

На второй день сюда прискакал беглый шихтмейстер с Верхне-Кыштымского завода. Он сообщил, что началось брожение и среди тобольских казаков, охранявших завод. Назавтра не исключена вероятность их казни. Нужна неотложная помощь.

Базаргул посовещался с Плотниковым, и они решили этой же ночью ударить по заводу.

Оседлали полторы сотни коней. Обойдя Нижне-Кыштымский завод, оставили заграждение в пятьдесят всадников. Основные же силы направились по реке Кыштым к верхним заводам. Вскоре в темени ночи показались очертания двух больших заводских труб, послышался лай собак. Всадники попридержали коней.

Караульных на посту возле плотины легко сняли шихтмейстер с двумя казаками. Теперь путь открыт: шихтмейстер повел отряд прямо в казармы тобольских казаков. Взяли всех спящими. Захватили вооружение. Только один капрал, вскочив спросонок, поднял шум, громыхнул выстрел, но к этому моменту каслинский отряд был уже хозяином положения. Пробудившиеся безоружные казаки не оказали никакого сопротивления. Когда же они поняли в чем дело, то даже обрадовались.

К восходу солнца заводские конторы и весь Верхне-Кыштымский завод оказались в руках восставших.

Поутру Базаргул вновь велел бить в колокола и собирать людей на площадь. Как и в Каслинском заводе был прочитан манифест Пугачева, заводчане дружно присягнули на верность царю Петру III. Была выбрана новая власть, конфисковано заводское имущество. Новому атаману поручили формировать отряд, готовить пушки и порох. Тобольские казаки организовались в отдельный отряд. Только их капитана приговорили к повешению за злодеяния и за отказ присягать новому царю.

Еще не закончилось народное ликование, как вновь пришли радостные вести. Нижне-Кыштымские, проведав о событиях у соседей, прислали свою делегацию. Шесть человек во главе с попом под звон колокольчиков в сопровождении пятидесяти всадников, оставшихся в дозоре, с хлебом-солью, с крестами и иконами торжественно въехали на площадь в Верхнем Кыштыме. Праздничные одежды, ризы, молебен с соблюдением всех условий, присяга на верность царю Петру III — все это придало празднику вид большого торжества.

Пир продолжался. Позвали гостей из нижнего завода. Выкатили из погребов бочки с пивом и вином. Застолье, песни и веселье продолжались около суток.

Представители новой власти пировали в доме бывшего управляющего заводом. Базаргул сидел на почетном месте между двух атаманов. Наперебой звучали тосты за здоровье царя Петра, в честь свободы, дружбы и верности. Базаргул, наблюдая общую радость, охватившую людей, мысленно вновь переживал победные события этих последних дней. За столь короткое время сколько радостей. Бурлят сила и мощь, веселье народа. Открытые лица, искрящиеся глаза! Мощные руки! Этими руками можно перевернуть не только горы да камни, но и власть лютых начальников, их троны. А как празднуют победу! Словно и не знали никогда притеснений, обид и горя. Как будто в их сердцах всегда жили только радость и свобода! И может быть именно свое прошлое они заливают вином да покрывают песнями... Пусть грядущие дни всегда будут полны счастья и богатства! Пусть не покидает их лица приветливость. Если будут верны присяге, не сойдут с выбранной дороги — все будет. Все будет, даст бог!

И сам Базаргул разве не сейчас только завоевывает то, давно ожидаемое, чего он добивался и прежде как старшина и депутат. Может рисковать надо было еще раньше? Разве могут сравниться с одним ударом тысячи криков впустую! Только теперь не надо отворачиваться, раз уж решился! Нельзя давать и другим отвернуться и заколебаться!

Подняться на битву — дело смелости, победа — дело мощи, силы. А закрепление победы, новое устройство жизни — дело разума. И мудрость, и быстрота необходимы при этом.

Праздник длится один день, заботы ежедневны. Назавтра Базаргул с Яковом собрали в конторе своих, еще не очухавшихся сотрапезников — представителей новой власти, поговорили с ними о подготовке к предстоящим походам, решили вопрос о переводе завода на литье пушек и картечи, проверили казну, склады боеприпасов. Базаргулу было поручено контролировать работу трех заводов, он же отвечал за организацию отрядов и подготовку к выступлению в поход.

Вот так с головой окунулся в не очень знакомую деятельность бывший депутат, а ныне военный человек Базаргул.

Почти бескровный захват трех заводов, установление новой власти в огромном регионе, сбор около тысячи воинов, захват большого количества оружия — все это было обнадеживающим началом военных успехов предводителя восставших Базаргула Юнаева.

3

Взяв Кыштымские заводы, Базаргул сразу установил связь с отрядами Ивана Грязнова, действующими южнее их. Полковник Пугачева поручил Юнаеву наладить выпуск вооружения на заводах, а также ускорить формирование боевых отрядов.

Чувствуя, что его северный фланг крепок, полковник Грязнов в начале 1774 года привел в озерно-степную Исетскую провинцию свое почти пятитысячное войско. Казаки и крестьяне Чебаркульской и Кундравинской крепостей встретили его хлебом и солью. Расположенную в семидесяти верстах от Челябинска Кундравинскую крепость превратили в главный военный лагерь, ставку по подготовке штурма центра провинции. Еще несколько крепостей, а также вся западная часть провинции присоединились к пугачевцам. Теперь главной целью стало овладение Челябинском.

Челябинск — деревянная крепость на берегу Миаса. Она построена на землях Таймас-тархана Шаимова в 1736 году. Эти места, где было кочевье тархана под названием Челяба-Карагай в долине Миаса, были очень удобными и красивыми. Как говаривали, не то заискивая перед губернатором или даже царем, не то чувствуя, что эти земли все равно придется потерять, тархан сам же и продал их. И вот на высоком берегу Миаса была возведена бревенчатая крепость, получившая название Челябинск. Крепость быстро разрослась и в 1743 году стала центром Исетской провинции. Постепенно увеличивалось войско, состоявшее главным образом из казаков, разрасталась администрация, ширилась торговля. Во второй половине XVIII века Челябинск был грозным городом с высокими деревянными стенами, башнями для пушек, городом печально знаменитым на всю округу своими кровожадными начальниками.

Башкиры, проклиная Таймас-тархана, допустившего строительство крепости, несколько раз штурмовали Челябинск. Однако, теряя множество людей, так ни разу и не смогли войти в него. Деревянная крепость несколько раз сжигалась ими, однако не давалась, и только крепче выстраивалась заново.

Когда началось восстание Пугачева, присоединившиеся к нему башкиры Исетской провинции в первую очередь решили разгромить издавна ненавистный им центр провинции. В окрестностях Челябинска все чаще стали появляться вооруженные группы башкирских всадников и русских крестьян. Воевода Веревкин, убоявшись возможных последствий и не полагаясь более только на гарнизон крепости, приступил к укреплению обороны, собирая под строжайшим приказом государственных крестьян с окрестных мест и вооружая их. На помощь из Сибири призвал роту солдат с пушками, которая и прибыла в город под командой подпоручика Пушкарева.

В самом Челябинске положение было серьезным. Нет доверия казакам и горожанам, сильна ненависть к начальникам, сильна и солидарность с пугачевцами. Вдобавок в город проникли лазутчики восставших, подбивая народ к выступлению.

Сухой траве хватает и одной искорки. И этой искрой стали казаки. Хорунжий Наум Неврозов, воспользовавшись тем, что народ собрался в церкви, 5 января 1774 года в воскресенье с двумя сотнями казаков напал на пушкарей у дома челябинского воеводы. Казаки захватили шесть пушек и, спешно зарядив их, взяли на прицел дом воеводы. Но что проку от разрушения пустого дома? Вместо того, чтобы захватить склады оружия и пороха, казаки под командой хорунжего, подняв невообразимый шум, разбрелись искать самого воеводу и других начальников. Пока нашли Веревкина и его приспешников, оставшиеся на свободе подпоручик Пушкарев со своей ротой отбил пушки. И когда бунтующие казаки возвратились на площадь, их встретили мощные залпы орудий. Казакам ничего не оставалось как бежать.

Наум Неврозов благополучно вывел из Челябинска большую часть своего отряда, в котором насчитывалось около ста пятидесяти человек. А внутри города стрельба и резня продолжались до вечера. Солдаты Пушкарева разгромили оставшихся бунтовщиков, взяли в плен атамана Максима Уржумцева. Многие подозрительные люди были арестованы.

Но сдаваться разъяренные казаки не собирались. Они, бежав из города, остановились в четырех-пяти верстах выше по течению Миаса, быстро организовали свой лагерь, проверили вооружение и начали подготовку к новому нападению на Челябинск. К ним присоединились вскоре еще около сотни скрытно прибывших к ним казаков и крестьян. 7 января Неврозов с этими силами внезапно атаковал Челябинск. Однако и воевода не дремал, бунтовщиков вновь встретила артиллерия. Произошла страшная бойня. Но без пушек овладеть Челябинском невозможно. Казаки вынуждены были отойти и возвратиться в свой лагерь.

Однако хорунжий не успокоился и после этого поражения — начал искать связи с полковником Грязновым. Найдя его, он рассказал обо всем, что произошло в Челябинске. «Немножко сил не хватило, а то отправили бы воеводу в преисподню вместе с приспешниками и подпоручиком тоже», — говорил Неврозов.

Решили, как говорится, ковать железо пока горячо. В ночь с седьмого на восьмое Грязнов выступил с четырехтысячным войском при шести пушках в направлении Челябинска к лагерю Неврозова.

Полковник умный человек, он не хотел зря проливать кровь, он желал овладеть Челябинском без сражения. Выйдет или нет, но сначала он решил потребовать от гарнизона сдаться. Не получив ответа, он перешел в наступление. Выдвинув вперед пушки, он с близкого расстояния буквально в упор стал расстреливать крепость. Вскоре в ней возникли пожары, в стенах появились бреши. На штурм бросилось войско. А из города усилилась пальба восемнадцати пушек. Ядра и картечь волнами косили атакующих. Грязнов вынужден был прекратить атаку и отойти к деревне Матки в двух верстах от Челябинска.

Именно в это напряженное время, 9 января, по спешному вызову Грязнова, Базаргул Юнаев со своим войском в семьсот человек, состоявшим из людей Каслинского и Кыштымского заводов, башкирских конников и тобольских казаков, прибыл к деревне Матки. Повстанцы — и конные, и пешие заполнили широкую улицу большой деревни. А хвост растянувшегося по зимней дороге войска оставался где-то далеко позади в поле.

Когда сотники Самойло Телегин и Григорий Туманов докладывали Грязнову о прибытии подкрепления, Базаргул Юнаев и Яков Плотников уже въезжали во двор его дома. Главный атаман Грязнов по казацкому обычаю встретил новых соратников объятьями.

Это был казак среднего роста, лет сорока, смуглый с редковатой бородой и усами. Лицо приветливое — видать настроение хорошее. Однако Базаргул, не снимая шубу, взяв в руки лисью шапку, отрапортовал:

— Батюшка главный атаман, по вызову на помощь к вам приехали семьсот человек из Каслинского и Кыштымского заводов, башкиры с окрестностей. Атаман заводских отрядов — Яков Плотников. В тобольской команде — пятьдесят казаков. Две пушки с ядрами и картечью.

— Ай, молодцы, мои башкиры! — Грязнов поздоровался, затем сразу перешел к делу: — Какова готовность к бою?

— Это, батюшка Иван Никифорович, война сама покажет, — ответил несколько заносчиво Плотников.

— Хорош, поглядим... Самойло Иваныч, немедленно займись размещением пришедших в соседних деревнях. А вы, атаманы, раздевайтесь, побеседовать надо.

Когда Базаргул и Яков разделись и умылись, перевели дух и сели за стол, Иван Грязнов как бы между прочим испытующе пошутил:

— Юнаев, скажи-ка, ты ведь депутат императрицы, присягнул, поди, ей. Не падет ли на тебя кара клятвоприступника?

— Не падет, главный атаман. Грех присягать царице, не сдержавшей слово.

— Веришь царю Петру Федоровичу? Не нарушишь присягу ему? Не пожалеешь потом?

— Не пожалею и не нарушу. Петр Федорович — наш царь. Он обещает то, чего мы давно желаем. Слово мужчины крепко, — так твердо ответил Базаргул.

— Если возьмем Челябинск и тебя поставим атаманом провинции, как бы ты правил, Базаргул? — Этим вопросом Грязнов еще раз хотел проверить нового соратника.

— Делал бы все по указам царя Петра Федоровича, батюшка, если я достоин такой высокой должности. А генералов и бояр отдал бы на суд народа.

— Это хорошо. У тебя, действительно, повадки не депутата, а настоящего атамана, Базаргул.

— Когда словом не одолеешь, рука — судья, говорят башкиры наши, — сказал Базаргул и засмеялся вместе со всеми.

Главный атаман все продолжал сыпать вопросами:

— А с Яшкой Плотниковым есть общий язык?

— А как же. И думы, и пути у нас одни.

— Мы с детства друзья с Базаргулом, — подтвердил Плотников.

— От кулачного боя на льду дошли вот до большой войны теперь. Каслинские башкиры и русские — одного корня люди, батюшка атаман.

— Да, башкиры — вольный, справедливый народ, — сказал задумчиво атаман. — Я это много раз испытывал. Сейчас почти половина моего войска башкиры. Они ни в чем не уступают казакам, а может, даже и лучше их.

Когда опрокинули по две-три чарки беседа соратников оживилась. Разговор перешел на завтрашний штурм.

Так состоялось знакомство с предводителем войск всей Исетской провинции и Сибирской стороны главным атаманом Грязновым.

Нельзя было давать передышки врагу. Теперь, когда прибыло подкрепление, главный атаман расположил свои войска, насчитывавшие теперь более пяти тысяч человек, вплотную к Челябинску, окружил город.

Десятого января начался новый штурм. Заговорили восемь пушек пугачевцев. Горели полуразрушенные стены крепости, горели дома в городе. Однако ряды атакующих, вновь попадая под ядра и картечь, заметно редели. Кроме того нападавшим явно не хватало организованности, грамотного управления.

И все же восставшие то нападая, то откатываясь, продолжали беспрерывный бой около пяти часов. Но вот неожиданно открылись городские ворота, и оттуда вылетел конный отряд защитников крепости. Они легко прошли сквозь пеших, рубя и разметая их, бросились к конным казакам. Они быстро окружили отряд хорунжего Наума Неврозова. Сильно раненный хорунжий в полубеспамятстве был взят в плен. Базаргул с отрядом бросился наперерез всадникам воеводы, но те, рассеяв и их ряды, по пути сняв с плеч многие головы повстанцев, успели вернуться обратно в город.

Главный атаман отдал приказ отойти к прежним позициям. Вокруг города на поле остались лежать сотни убитых и раненых. Последних только к ночи вынесли с поля боя.

Наутро Иван Грязнов готовился было повторить атаку, однако узнав, что к Челябинску приближаются войска Сибирского главнокомандующего генерала Деколонга, бросил эту затею. Оставив вокруг Челябинска дозоры из башкирских отрядов, он повернул главные силы на Чебаркульскую крепость.

Получив пополнение, Челябинский гарнизон усилился и вздохнул свободней. Однако вкушать сладость победы было еще преждевременно. Главный атаман перешел к маневренной войне. Не остался он сидеть сложа руки и после того, как войска Деколонга вошли в город. Но кто же победит в конце концов: царицын генерал или пугачевский полковник?

Генерал понимал, что полной победы можно достичь только в том случае, если удастся привлечь на свою сторону основную массу населения. Тяжко, что приходится упрашивать и увещевать простолюдинов. Однако сейчас важнее не дворянскую честь блюсти, а уметь просить и кланяться. Генерал вызвал к себе муллу Абдулгафара Мансурова, ахуна Абдулмурзу Муслимаева и отправил их по провинции, прося их убеждать башкир и мишарей выступить в защиту императрицы. Однако ахун с муллой вернулись ни с чем. Народу ближе царь-мужчина, а не обманщица царица и ее генерал. Вдобавок, генерала предупреждают: если хочет сохранить свою голову, пусть возвращается туда, откуда пришел. Мулла и ахун не рассказывали, как они сами едва вернулись невредимыми, как насмехались люди над генералом, как угрожали ему. Скажешь, не дай бог, самому, может, плохо еще будет.

А гонцы пугачевского полковника куда проворней. Башкиры и мишари с радостью встречают по-тюркски написанные письма, где от имени Петра Федоровича обещаны земли и свобода, встречают их как самые светлые вести, принесенные святыми духами. Многие садятся на коней. Базаргул вместе с несколькими сотниками сам выезжал в соседние волости и возвратился, собрав многочисленный отряд.

Не проживешь на войне без хитрости. Иван Грязнов, хотя и знает, что народ на их стороне, но для отвода глаз обращается к самому Деколонгу. «Господин генерал, — писал он в одном из писем, — посланные вами через муллу Абдулгафара Мансурова письма-прошения попали и к нам. Мы тоже готовы беседовать и увещевать. Поэтому, присоединяясь к вашим намерениям, и я распространил свои письма-призывы к народу на сбор и переговоры. Когда они соберутся и выскажутся, тогда мы вам и сообщим. Я и сам, господин генерал, сторонник переговоров. Мы народ одного государства, христиане, не будем ссориться с людьми иной веры, лучше не проливать кровь, а договориться между собой и брататься». Примерно так напускал туману в глаза пугачевский полковник, кто знает, может быть, и повлияет на горделивого чужеземца-генерала. Не повлияет, так все равно, хоть чуточку да выиграет время.

Деколонг кипятился запершись в Челябинске, и не получая помощи ниоткуда, а Иван Грязнов вместе с соратниками за это время набрал дополнительные силы и в двадцатых числах января снова двинул свои войска к Челябинску. Снова навис над ним черной тучей. Своей ставкой сделал деревню Пиршино в четырех верстах от города, укрепил ее, приготовился к штурму.

Есть голова у главного атамана — выиграл время, однако по-прежнему не спешил. Поспешишь — людей насмешишь. Перед штурмом он снова направил в город письмо, призывая сдаться без боя, не проливать попусту кровь. Если бы это письмо прочитали гарнизону и горожанам, они безусловно приняли бы его предложения, но оно попало только в руки генерала и воеводы, а те, конечно, скрыли. Разве привыкли они ценить кровь простого люда?!.

Тихо в крепости. Ответа нет. Время: Иван Грязнов поднял свои отряды в атаку. Навстречу им вышли солдаты Деколонга. Но полковник не стал ввязываться в бой и повернул обратно в Пиршино. Генеральское войско также повернуло назад.

Этот маневр полковника был похож на раздразнивание зверя и ожидание, когда зверь сам бросится. Жаждящий мести и крови генерал не заставил долго ждать. Полагая, что силы бунтовщиков ограничены и потому они страшатся принимать бой, он первого февраля со всей своей пехотой и кавалерией набросился на Пиршино. Но ошибался генерал, Пиршино оказалось крепким орешком. Окрестности деревни были надежно укреплены. На возвышенностях — пушки. На флангах засады конников. Обо всем этом он узнал уже только во время сражения.

Генерал намеревался со своим регулярным войском легко задавить бунтовщиков и строем войти в деревню. Его офицеры и солдаты шли во весь рост, вытянув ружья вперед. Но его кавалерийская атака на полпути была остановлена пугачевскими всадниками в сабельном бою. В открытом поле на три-четыре версты разгорелось кровавое сражение. Генерал вводил в бой все новые и новые роты. Поле усеялось трупами. С гиком носились всадники.

На левом фланге встретил противника Базаргул с тремя сотнями конников. Он направил своих всадников в центр и в два крыла. Сам скакал впереди центрального отряда, выкрикивая родовой клич. Не видит, не слышит ничего кроме сверкающих впереди сабель и ежеминутно приближающейся серой волны, кроме грохочущего топота копыт. Глаза налиты кровью... Вдруг взгляд его выхватил офицера в блестящем мундире, скачущего на взмыленной лошади. Они оба, слегка оторвавшись от своих, скачут прямо друг на друга. Столкнувшись, кони их вздыбились, и Базаргул, отбив саблю противника, нанес по нему мощный удар. Он почувствовал, как с хрустом входит клинок в предплечье врага. С перекосившимся лицом офицер рухнул с коня. Почти сразу же перед ним появился другой противник. Базаргул вздыбил коня, и в тот же миг сабля врага с силой опустилась на шею бедной скотины. Не было случая ему размахнуться, и Базаргул свою саблю вытянутую для защиты, воткнул в пах противника. Когда он упал вместе с конем, рядом с ним упало и тело его врага. Быстро поднявшись, он увидел, как из шеи раненого коня хлынула кровь, конь громко ржал и дергал ногами. На счастье его односельчане и помощник оказался рядом. Он вместе с конем прикрывал своего предводителя от нападавших. Вскоре кто-то подвел Базаргулу другого коня.

Сидя на новом коне, он мельком оглядел поле сражения: кругом во множестве валяются кони, люди. Слышны предсмертные хрипы умирающих лошадей, стоны раненых. Чуть впереди справа продолжается рубка. Левый фланг ушел далеко вперед.

— Пошлите отряд сотника Идриса в помощь на правый фланг! — приказал Базаргул.

Тут же показались всадники Идриса. С двумя своими воинами Базаргул устремился к ним. Необходимо было не только не пропустить кавалерию врага, но и заставить отступить.

Сеча продолжалась часа четыре. Генералу не удалось взять деревню и он вынужден был отступить. Только на правом фланге его кавалерия, окружив часть пугачевцев у реки Миасс, смогла взять в плен около двухсот человек.

Конники Базаргула отразили атаку кавалерии генерала и заставили ее отступить, однако поражение на правом фланге и пленение многих было прискорбно.

Его конники бились храбро. Незаметно было, чтобы кто-либо испугался или сбежал с поля брани. Базаргул и сам изведал отчаянность сабельной рубки. Своевременно бросив в бой отряд Идриса, сумел решить исход боя в свою пользу. Значит, можно побеждать и регулярные войска. Теперь только не останавливаться, надо сразу же идти на Челябинск.

Крепко задумался после сражения генерал: слишком дорого достается победа, еще один такой бой, и как бы самому не быть побиту и опозорену. Медлить тоже нельзя, бунтовщики запросто могут окружить и уничтожить. Надо бросать Челябинск и идти укрываться в Сибирскую линию.

Итак, 4 февраля генерал Деколонг отдал приказ к отступлению. Вместе с его войском из Челябинска должны были уйти и чиновники провинциальной канцелярии. К ним присоединились также те, кто страшился мести народной.

Сбежавший накануне из города заводской крестьянин сообщил, что поутру войска генерала оставят Челябинск. Грязнов немедленно поднял войска и окружил город. Теперь Деколонгу пришлось прорываться с тяжелыми боями, оставляя на поле боя многих своих людей.

Истекавший кровью враг, как раненый зверь, уходя, совершил еще одно подлое дело. Генерал приказал повесить плененных в прошедшем бою 180 пугачевцев. Помогавшие заводскому крестьянину бежать в лагерь Грязнова шесть человек также нашли свой конец на виселице.

Челябинск перешел в руки восставших. Разъяренные вероломством врага отряды пугачевцев начали преследование бежавшего войска. Особенно башкиры горели жаждой отомстить за повешенных соратников. Несколько раз доставали они войско генерала. То там, то здесь происходили кровавые стычки. Войско главнокомандующего царицы принуждено было идти через опустевшие деревни голодным, многие замерзали по дороге. Путь к Екатеринбургу был отрезан и генералу оставалось только позорно бежать в Сибирь, к Шадринску. Но и тут остатки его войска не знали покоя. В феврале и марте 1774 года казаки взяли Миасскую, Тишскую и Калмацкую крепости. Открылась дорога к Долматовской крепости и Шадринску.

Из Сибири на помощь Деколонгу заспешила команда майора Жолобова. Эта карательная команда безжалостно истребляла и громила встречающиеся на пути мелкие, слабо вооруженные отряды бунтовщиков. В начале марта команда Жолобова присоединилась к Деколонгу. 9 марта возле Уксунской слободы неподалеку от Шадринска они вступили в жестокую схватку с пугачевцами и, несмотря на отчаянную храбрость последних, одержали победу. Много пленных, пушек, ружей достались тогда врагу. Каратели немилосердно казнили бунтовщиков. Разгромленные отряды беспорядочно отступали к Челябинску.

В это время пугачевский полковник Грязнов занимался в Челябинске приведением в порядок и пополнением своего главного войска. Ему помогал Базаргул Юнаев вместе с другими старшинами и атаманами. Базаргул сам собрал двухтысячное войско и был назначен его предводителем. Остальное трехтысячное войско состояло из казаков и заводских крестьян.

Регулярные войска царицы, разгромившие в марте 1774 года у Оренбурга главные силы Емельяна Пугачева, на севере под Екатеринбургом отряды Ивана Белобородова, близ Уфы войска Зарубина-Чики, в начале апреля с разных сторон устремились в Башкирию, в том числе, и в Исетскую провинцию. Главнокомандующий всеми царскими войсками генерал-аншеф Бибиков двинул отряд секунд-майора Гагрина с севера на Исетскую провинцию. Тот, с боями прорвавшись в Кыштымский и Каслинский заводы, проложил путь к Челябинску. Вновь вспыхнули жаркие бои около Челябинска. Однако Грязнов, опасаясь того, что его сильно потрепанные войска будут блокированы с двух сторон — спереди отрядами Гагрина, сзади Деколонгом, — свои главные силы отвел в Чебаркульскую и Куелгинскую крепости. Конники Базаргула Юнаева с боями также отошли назад.

Так в начале 1774 года завершился первый важный этап боев, продолжавшихся три месяца в Исетской провинции.

4

Сон или явь — он лежит с женой в теплой постели. Она, как ребенок, спит, уткнувшись лицом в грудь мужа. Всем своим телом приникла к нему. Черные косы ее лежат на оголенной, мягкой белой руке. От всего светлого лика веет радостью, удовлетворением и счастьем. Базаргул чувствует, как его утомленное тело сладостно ноет.

Ах, если б вся жизнь состояла только из таких вот сладостных мгновений. Что может сравниться с простыми красотами и наслаждениями жизни, какое это счастье быть рядом с любимой. И телу, и душе отрада...

Какие радости мог он принести до сих пор своей Бадигульямал, семье? Разве не пережили, не претерпели они столько тревожных расставаний, напряженного ожидания... Да разве только это? Из-за бунтовщика-мужа их жизнь расстроена, хозяйство разорено, семья его вынуждена подчиниться черной судьбе и скитаться, не зная куда приклонить свои бедные головы.

Когда оставляли Челябинск, Базаргул с похолодевшим сердцем узнал, что карательная команда Гагрина после взятия Каслинского и Кыштымского заводов сожгла деревни в окрестностях, казнила многих людей, что теперь на месте дома Базаргула остались лишь головешки. Семья пропала. Увели куда-то и брата.

Походный старшина хотел немедленно повернуть весь свой отряд в Мякоты, но запретил главный атаман. Да, нельзя было распылять силы и самому совать голову в петлю. Потом, слава богу, ему все же сообщили, что семья его цела и находится в безопасном месте.

Тысяча благодарностей добрым людям, спасшим его семью от смерти. Позаботившись, доставили его семью к родителям его жены.

Теперь вот и он сам в доме тестя, лежит в объятьях пережившей столько бед жены. Здесь действительно спокойно, тихо. Тишина в доме, тихо вокруг. Такое ощущение, будто покой на всей земле. Вон легкая желтизна весеннего утра окрасила окна. Слышно, как мычит теленок за печкой у дверей. Временами за стенами шуршит ветерок. Удивительно, но эти мирные звуки только усиливают тишину.

Но почему же нет покоя, нет мира на всей земле? Где-то грохочут пушки, стреляют ружья. Обрываются человеческие жизни. Стонут люди. Одни бьются за власть, другие кладут головы за свободу. Что движет человеком, его дурной характер или страсти? Эх, решить бы все спокойно да с разумом.

Пока не задумаешься, жизнь кажется привольной. Вот как сейчас здесь. Рядом жена, дети... Однако возможно ли имеющему сердце и совесть человеку в эту пору, когда в волнении вся страна, жить в спокойствии и уединении, спрятавшись под подол своей жены? Наверно и можно жить так, дрожа за свое существование. Но чем иметь такую душу, лучше умереть. Где-то далеко, в теплых краях, говорят, живет страус. Сам вроде птица, а не летает. Если опасность, то не убегает, а сует голову в песок, говорят. Спрятался, мол. Дескать, ничего не видит, и ничего не знает. Пусть что угодно делают с оставшимся наружи длинноногим телом. Голова спрятана... Что ж, есть наверно и люди такие.

У одних все заботы лишь о собственной жизни, у других — о судьбе страны. Свобода страны — это ведь и свобода души. Вот сейчас на один день пришел покой в твою душу. Беды и печали страны словно где-то далеко за горами и лесами. Словно и нет иных забот, кроме как о своей семье. Если в стране твоей покой, опасность не грозит твоей семье, если опасно, то и семья в тревоге. Дом можно выстроить заново, имущество наживется, была бы голова цела. Пока же надо радоваться тому, что живы.

Так-то, дорогая. Не воюя за свободу для всех, не обрести и личной свободы. В том и муки наши душевные. Будем же терпеливыми.

Посматривая на сладко уснувшую к утру Бадигульямал, Базаргул вдруг как-то непроизвольно улыбнулся: ему припомнился его предутренний сон.

Снилось ему, будто наконец разгромили царицу и бояр. Взяли Москву. С великим почтением посадили Петра Федоровича на трон в Грановитой палате, где когда-то во время заседанья комиссий сидела царица. И трон, и одежда царя усыпаны драгоценными камнями. Слепит глаза. За длинным столом, который он видел в бытность свою депутатом, вместо вельмож и прочих больших начальников сидят Белобородов, Зарубин-Чика, Иван Грязнов, Кинзя Арсланов. Салават Юлаев и еще многие из соратников Пугачева, которых Базаргул и не видал никогда. Сидят одетые в великолепные мундиры. Среди них и сам Базаргул. Как только царь Петр встал со своего места под крики «ура», держа в руках золотую палку с шаровидной головкой, и провозгласил: «Пришел наш день. Вы все свободны, живите на земле как звери, живите как рыбы в воде, живите свободно!» — что за чудо — все вокруг преобразилось самым удивительным образом. Текут хрустальные реки, бьют животворные родники, ветви деревьев клонятся под тяжестью фруктов. Поют птицы. Павлины расхаживают по изумрудной траве. В небе неслышно проплывают гурии. Прямо рай. Веселится народ. Куда ни посмотришь — песни да пляски, смех, игры. Изысканные угощения приносят им птицы в клювах. Успевай только глотать.

А еще поразительно то, что леса и поля полны зверьем, дичью. Свободно разгуливают. Побратались волк с овцой, лев с куланом, лиса с курицей. Все спокойны, все друзья. Нет работы, нет забот. Только сказывают, что где-то вдалеке присудили к черной работе бывших графов, заводчиков и бояр. Да только и они, если хотят — работают, не хотят — нет. Раз нет надсмотрщиков, то и им вольготно.

Вот какие блаженные времена.

Все хорошо, а Базаргулу грустно. Вот он поднимает голову — что такое? — перед ним стоит император Петр III в богатой, расшитой золотом одежде. Он такой же, как раньше, остриженный по-казацки, с усами, бородой, сам улыбается:

— Базаргул, что бы ты стал делать, если бы я тебя назначил своей правой рукой, главным визирем?

А Базаргул отвечает:

— Великий царь мой, надоело праздно проводить дни. Дал бы я каждому желанную работу, ремесло. Душа-то довольна, а вот руки чешутся.

— А мы хотели дать всем полное блаженство. Разве мы не достигли своей цели?

— Этот рай нам с неба упал, не мы сделали жизнь такой. Поэтому она нам и не дорога, и не интересна.

— Если так, то думай, мой главный визирь. Жду предложений...

Что в голове, то и во сне? А-а, вспомнил... Ведь это Иван Грязнов около Челябинска то же самое говорил ему: что будешь делать, если я тебя произведу в главные атаманы? Вон откуда это...

Однако явь — не сладкий сон. Бурная, вся в заботах и горестях была эта явь. Вон, в последние пять дней убегая от врага, путая следы сколько трудных дорог изъездили по горам и лесам. И кони, и сами совсем выбились из сил. Намаявшись, сам он отпустил своих всадников по надежным местам, назначив им место и день сбора. Только с самыми близкими двадцатью всадниками Базаргул направился к жилью тестя, спрятанному в дебрях Уральских гор.

Тесть пожилой, многоопытный, имеющий большую семью старшина, старался как можно дольше оставаться в стороне от бурных событий жизни. Хотя душой он и был с восставшими, все же подчинись указам губернатора, отправил ему небольшой отряд, большинство же своих людей тайком направлял к пугачевцам.

Хорошо встретил он Базаргула. Забрав его семью к себе, выразив тем самым свою солидарность с восставшими, тесть все же намеревался жить так, чтобы его не очень-то касались вихри, дующие с двух сторон. По намекам можно было составить мнение о его тактических соображениях, которых не понимал и не одобрял зять. Наверно поэтому и не дали результата все старания Базаргула убедить своего тестя-старшину, чтобы тот призвал всю свою Катайскую волость на борьбу, чтобы и сам он открыто присоединился к пугачевцам. Старик остался при своем мнении. Однако при всем том не отказался от помощи зятю, не мешал ему в его опасных делах.

Задача Базаргула была не из легких. Необходимо было поднять на борьбу живущих в этих краях башкир катайцев, барын-табынцев и мишарей, сформировав новые отряды, как можно быстрее остановить карательные команды Деколонга и Гагрина. Таков приказ Грязнова.

В этих краях поднимать людей особенно нелегко. Главное — убедить ориентирующихся на царицу мишарских старшин, башкирских тарханов, а если нет, то оградить народ от их влияния.

Поутру Базаргул разделил двадцать своих конников на четыре группы, сам возглавил одну из них — все разъехались в разные стороны в глубь Уральских гор.

Тесть говорил правду. Письма, написанные к башкирам и мишарам от имени царицы князем Щербаковым из Оренбурга, подполковником Мехельсоном из Уфы и генералом Деколонгом из Челябинска, дошли почти до каждой деревни. В этих письмах утверждалось, что Петр Федорович не кто иной как Емелька Пугачев, самозванец, донской казак. Всех обманутых письмо призывало отвернуться от главного бунтовщика и быть верными правительству. Всем было обещано помилование. Даже бывшие участники восстания после поражения под Челябинском, теперь все больше думают о повинной, желая сохранить головы. Много и колеблющихся.

В такой ситуации бывший депутат Базаргул снова взял на вооружение свое красноречие, опыт и мудрость. Его слова и доводы проникали в сердца колеблющихся, убеждали. Всюду, где бывал, он читал людям манифесты царя Петра Федоровича, пробуждал у них интерес обещанными землями, свободой. Не уставая напоминал о притеснениях и обидах, причиненных бывшими царями и нынешней императрицей. «Депутат, выбранный народом, уважаемый старшина, знаменитый батыр зря не скажет, не ошибется», — подумав так, многие переходили на сторону восставших. Вскоре около него собралось довольно много людей.

Однако резко увеличился наплыв в его отряд после одного поразительного случая, а точнее встречи. А дело было так: когда ехал он в Барын-Табынскую волость вместе со своими пятьюдесятью всадниками, встретил отряд Григория Туманова. Тот тоже собирал пополнение для войска Ивана Грозного. До того не знакомые между собой, они быстро подружились.

Вскоре Базаргул и узнал, что Туманов возит с собой одного страшно уродливого башкира. У этого башкира лет тридцати, среднего роста были отрезаны уши, а вместо носа — кровавочерное углубление, смотреть страшно. Отрезаны и все пальцы правой руки. Оказывается, так изувечил его полковник Фок, комендант Карагайлинской крепости. А комендант Верхне-Яицкой дистанции Ступишин отправил его по волостям с угрожающим письмом, чтобы тем вселить ужас и покорность в сердца людей.

Базаргул подошел к нему. Реденькие усы и борода. Глаза горят настороженно, гневно. Подбородок дрожит, дергается лицо. Как будто желая что-то сказать он открыл рот, но раздался лишь глухой стон — язык его был отрезан. До самой глубины души был потрясен Базаргул. Разве может человек дойти до такого варварства, до такого издевательства?! Эти твари, носящие всяческие титулы и звания, да они хуже бешеных собак!

Григорий Туманов и Базаргул Юнаев в центральной деревне Барын-Табынской волости собрали всех людей, способных держать в руках оружие. Пришли также и женщины, старики и дети. Григорий, сидя верхом на коне, вытащил большой лист бумаги и обратился к народу по-башкирски:

— Башкирские братья, слушайте. Я вам прочту письмо злодейского коменданта Ступишина. Написано по-русски:

«Башкирцы! Ведомо мне, что меж вами всякая дурость и шатание. И вы ждете, что к вам придет от Оренбурга с великой силой оный вор и самозванец Емелько, который, будучи простым казаком и самого подлого рода, дерзнул назвать себя государем Петром III и якобы великие милости обещает. Не верьте и никакой милости от вора не ждите. Емелько будет пойман и казнен. Да и все те, кто его слушает, также не ждите пощады, все также казнены будут».

Дойдя до этого места, Туманов остановился и сказал Базаргулу:

— Базаргул, браток, переведи-ка прочтенное на башкирский. — Почти не понимающий по-русски народ впился глазами в него:

— Верхне-Яицкий комендант Ступишин написал так, — начал говорить Базаргул. — Башкирцы!..

Так вот перерывами читал Туманов это письмо, за ним переводил Юнаев и давал комментарии:

— Если последуете за вором казаком, не пощажу никого, повешу за ноги и за ребра, пишет... Пожгу ваши, села, отберу скот, пишет мерзавец...

Над людьми прокатывался тревожный гул.

— Вот, мол, для назидания отправляю вашего соплеменника, говорит палач-комендант. Не будет пощады. Слышите? Бойтесь, говорит. Я, мол, слуга царицы, человек военный, знаю, что сделать с вами, говорит...

В это время вывели вперед того изуродованного башкира по имени Сайфетдин и посадили его на коня. Он, бедняга, стесняясь показаться народу с таким лицом, где вместо носа был еще не заживший кровавый провал, без ушей, старался прикрыть беспалыми руками свое лицо. И катятся-катятся из глаз его слезы...

Пока народ жалеючи ахал и охал, гневно шумел, из толпы вышел довольно упитанный человек и встал рядом с Базаргулом.

— Братья, вы меня знаете, — сказал он, — я сотник Давлетбай Кулкарин. И среди нас были восставшие. Есть и укрывающиеся. Есть и такие, кто, вроде, поддерживает царицу. Я тоже готовился со своими людьми повиниться царице. Думал, что повинную голову меч не сечет, надеялся на помилование. Нового царя я еще не видел. И не верил ему, ходили ведь разные слухи.

Но теперь мы действительно увидели то, чему и глаза отказываются поверить. Мы увидели своего башкира. Человек, называющий себя человеком, даже с собакой не сотворит такую подлость. Стоит ли ожидать от таких людей милости. Вон ведь как грозит нам комендант-душегуб.

Клянусь, я отомщу за казненных и убитых сородичей. Кто б ни был — царь ли, самозванец ли — поднялся он на борьбу за нас. Если есть сердце и совесть у мужчины, он должен встать с тем, кто зовет его на справедливую борьбу.

Я призываю джигитов своей сотни седлать коней.

— Мы готовы, сотник Давлетбай! — прозвучали голоса.

Базаргул громко прочитал манифест царя Петра Федоровича. Его чтение не раз прерывалось одобрительными возгласами. Давая благословение, произнесли речь аксакалы. Около двухсот человек здесь же записались в поход.

Изувеченный кровожадным полковником Ступишиным и посланный им для назидания в народ башкир помог восставшим: он стал живым обвинением изуверству и бесчеловечности, ускорил переход на сторону пугачевцев многих колеблющихся. Жестокость бессердечного полковника, его страшные угрозы вызвали огромное возмущение, направленное на царизм.

Это варварство стронуло с места и терпеливое сердце тестя Базаргула Сулеймана Кармышакова, дало старшине толчок открыто выступить против власти, которой он служил всю жизнь. Преисполненный благородным возмущением, почтенный старшина бросил клич по всей волости, чтобы все мужчины, способные сидеть в седле, готовились к походу. Базаргул назначил своего уважаемого тестя главным над тремя сотнями всадников и отправил его в Иделбашы (так называли Белорецк башкиры) для присоединения к войскам Пугачева.

Сам же Базаргул поехал дальше, поднимать другие волости. Ряды борцов ширились. Лишь изредка продажные тарханы и мишарские старшины пытались показать свой норов, однако и они, поджав хвосты, покорялись.

5

Не закроешь рот народу: быстро распространялись самые разные слухи. Одни говорят, что, дескать, войска царя Петра окончательно разбиты близ Оренбурга. Многие восставшие пленены, а сам он с несколькими атаманами бежал, мол, не то на Кубань, не то к туркам. Сейчас разыскивают и казнят бунтовщиков, никого не милуют, не щадят. Другие говорят, что человек, назвавшийся царем, собирает новое войско на Южном Урале. Третьи — что он уехал за помощью к донским казакам.

До Базаргула тоже доходили эти то тревожные, то таинственные слухи. Бывало, что и задумывался он, и все же оставался тверд душой. Он — человек народа, в его руках — приказ, царский манифест — надо следовать им. Выполняя царскую волю, он не давал передышки ни себе, ни другим. Еще одно открыл он для себя: многие благородные мужчины, сколько бы ни перенесли они бед, лишений и поражений, сколько бы ни слышали тревожных слухов, все же каждому ветру не кланялись, стояли гордо и прямо. С такими людьми можно смело-противостоять всем ураганам войн. Только бы не расшаталась вера, не угасла надежда.

Впоследствии Базаргул о всех событиях узнал от башкир, участвовавших в сражениях на Яике, особенно много рассказал ему знаменитый старшина Бушман-Кипчакской волости Кинзя Арсланов.

В среднем течении Яика, около Оренбурга бои были жесточайшими. Поначалу пугачевские атаманы разгромили войска командующего царскими войсками генерала Кара. Вместо побежденного и отбывшего в Петербург Кара новым командующим был назначен генерал-аншеф Бибиков. Он собрал большое войско. Полки генералов Голицына и Мансурова он направил в Оренбург. Как говорил Кинзя, вместо того, чтобы расширять наступление, Пугачев полгода держал в осаде Оренбург. За это время правительство успело стянуть свои силы и получило возможность окружить войска Пугачева. Голицын с пятитысячным войском при семидесяти пушках подошел к Яику и 22 марта 1774 года начал наступление на Татищевскую крепость, расположенную ниже Оренбурга. Против него Емельян Пугачев выставил восемь тысяч восставших и тридцать одну пушку. Но в шестичасовом сражении пугачевцы были разбиты, около трех тысяч их взяты в плен, такое же количество убито, потеряны пушки. В начале апреля Пугачев попытался у Сакмарской крепости вторично дать бой. Однако слабо вооруженные восставшие не смогли противостоять регулярным войскам. Силы Пугачева были окончательно разгромлены, несколько атаманов убиты. Атаманы Шигаев, Почиталин, Горшков и другие попали в руки врага. Без вести пропал Тимофей Подуров. Сам Пугачев, оставшись с сотней верных казаков и сотней же башкирских всадников, чудом ушел от преследования.

Как рассказал Кинзя, бежали они до Ташлов. Кони усталые, казаки злые. Да и атаманы упали духом. Время напряженное: или быстрей смазывай пятки, или бейся до конца и погибай, или сдавайся. Горстке соратников тоже мало веры — как бы не продали они голову царя в обмен за свои жизни. И раньше случались предатели.

В одной из изб Пугачев остался с четырьмя приближенными. Весенняя темная ночь. Темны мысли. Тревожно...

— Вот вас четверо да я пятый, дети мои. — Так начал Пугачев, нарушив тяжело нависшую тишину. — Горсткой казаков воевать дальше невозможно. Что будем делать, братья-атаманы?

Предложений было немного.

— Пойдем на Гурьев. Дальше махнем на Кубань, батюшка.

— Надо найти атаманов Овчинникова и Перфильева и присоединиться к ним.

— Пока будешь их искать, тебя самого найдут, — резко отверг эти слова Пугачев. — А пути на Гурьев и Кубань закрыты. Там капканы на каждом шагу. Вдобавок для такой длинной, трудной дороги наши кони слабы, они устали, да и фуража нет.

Все снова погрузились в тяжкие думы. Никто не смел нарушить тишину. Хотя и остался без войск Пугачев, однако атаманы все еще побаивались его.

Не встревавший доселе в разговор атаман Кинзя, желая снять напряжение, негромко сказал:

— Батюшка-падишах, я бы предложил ехать к башкирам. Я верю соплеменникам. Они вам всегда были верны. Не пожалеют своих жизней и теперь для защиты вашей головы, для возвращения престола вашего. Надо пробираться в глубь Башкирии, на Уральские заводы.

От этих слов хмурое лицо погруженного в думы Пугачева посветлело:

— Спасибо тебе, дорогой мой Кинзя Арсланыч. Ты верный атаман верного народа, друг мой. Ты прав, на башкир можно опереться, найти у них приют. На Урале — заводы. Мои заводские дети будут лить мне пушки, послужат государю...

Емельян Пугачев совершенно приободрился. Смело посмотрел на атаманов и сказал:

— Не вешать носа, детки мои, атаманы. Выше голову, пока жив ваш государь. Военное дело оно всегда как палка о двух концах, дорогие мои. Если сегодня враг тянется к моей бороде, то завтра я сам ему живот распотрошу. Покажем мы еще этим рукавицыным-голицыным почем фунт лиха. Не успеют опомниться милые, как мы им вывернем ноги. Придет день и для Катьки нести повинную. Придет этот день!

Моим сторонникам нет числа, как нет счета деревьям на Урале, как нет счета щебенке на Яике. Иди, попробуй посчитай. Хватит одного клича и снова тысячами повалят ко мне.

Так возбужденно разговаривая сам с собой, Пугачев повернулся к Кинзе и уже тоном приказа добавил:

— Кинзя Арсланыч, садись. Пиши манифест к башкирам! Утром отправим гонцов. А вы, детки мои, атаманы, спать, в добрый час. Завтра с раннего утра в путь-дорогу, в глубь Урала!

Когда Базаргул направился на восток вместе с большим отрядом своего тестя Сулеймана, получили новый манифест Петра Федоровича, написанный по-тюркски. Как путники, заблудившиеся в лесистых горах и затем наконец нашедшие правильный путь, участники похода вмиг посветлели душой. Значит, царь-казак жив. Собирает войско. Борьба продолжается.

Вскоре дошли до них вести еще отрадней. Пугачев направился вверх по Агидели, побывав в Воскресенских, Авзяно-Петровских заводах, собрал войско, взял пушки. Наверно, цель его — Белорецк. Туда и направил свою команду Сулейман, а Базаргул двинулся на восток, к Ивану Грязнову.

Через два дня Белорецк встречал Пугачева хлебом-солью. В честь царя Петра постреляли из пушек. Была пасха и праздновали два дня. В составе новой Государственной военной коллегии царя оказался и Григорий Туманов. Кинзя Арсланов с почестями встретил старшину Сулеймана Кармышакова, познакомил с самим царем Петром Федоровичем. Ему на грудь повесили медаль походного старшины.

Если вечерами Пугачев сиживал в меджлисах (на пиру), то весь день проводил в трудах и заботах. Не давал покоя атаманам. Распределяли по группам заводских рабочих, башкир, татар, беглых солдат, нескончаемым потоком прибывающих в Белорецк; готовили войско к военному походу. Лили пушки, готовили иное вооружение.

Заботливому сопутствует удача. За десять дней собралось войско числом более чем в пять тысяч человек. Пугачев выступил в поход. Обходя Верхне-Яицкую дистанцию, где стояли войска Деколонга, он неожиданно напал на маленькую Магнитогорскую крепость. Гарнизон успешно отразил первый удар. В одной из атак Пугачев был легко ранен. С наступлением ночи он провел еще одну атаку. Сам опять был впереди. Ночью приспособились к тому, что в темноте огни четче видней, и как только пушкари в крепости зажигали фитили пушек, войско пугачевцев плашмя ложилось на землю. При этом ядра и картечь не наносили серьезного урона. Пока снова заряжали пушки, наступающие подходили еще ближе к стенам. Повалив столбы, уничтожив огнем стены, восставшие прорвались внутрь. К утру Магнитная крепость была захвачена. Коменданта и одного попа повесили. Конники Сулеймана-старшины в этом сражении получили первое боевое крещение.

К радости этой победы неожиданно добавилась еще одна. Около Магнитной к Пугачеву присоединился прибывший со стороны Сатки атаман Иван Белобородов и с ним триста всадников, а со стороны Яицкого городка — считавшийся пропавшим атаман Андрей Овчинников с тремя сотнями конных казаков и двумя сотнями заводских мужиков. Прибывают и башкирские конники. Теперь это уже огромное войско, способное идти до конца за своим предводителем.

Пока лихорадочно готовились к сражениям дрожавший в своей Верхне-Яицкой дистанции Деколонг, в Кизильской крепости генерал Фрейман и в Челябинске Гагрин, пугачевцы, одолев в Сибирской линии Карагайскую, Петропавловскую, Степную крепости, редуты Подгорный и Санор, 19 мая захватывают и Троицкую крепость.

На этот раз пугачевцам пришлось три раза подниматься на штурм. Раненый Пугачев, озлобленный после кровопролитной схватки, как только крепость пала, приказал повесить коменданта бригадира Фейервара и четырех офицеров, а солдат, до конца оказывавших сопротивление, умертвить при помощи пик. Даже жену коменданта приказал, привязав к хвосту лошади, водить по улицам. Стены крепости сжигаются дотла, кожевенный завод, различные постройки тоже уничтожаются огнем, отбирается весь скот. Пугачев не оставил свои войска в сожженной, разграбленной крепости, велел выйти в поле и стать лагерем.

Уставшим от сражений пугачевцам не удалось передохнуть даже одни сутки. Преследующий их Деколонг неожиданно вплотную приблизился к лагерю Пугачева. Восставшие, заметив их первыми, быстро выкатили пушки и открыли огонь. Правительственные войска растерялись. Тут же Пугачев из центра, а полки Белобородова и Овчинникова с флангов немедленно бросились на них в атаку. Первые ряды врага были смяты. С двух сторон конники, как ударившиеся друг о друга огромные волны, сшибаются, яростно кипят. Генералу Деколонгу все же удается привести в порядок свои войска, развернуть резервы. Их отступление было остановлено.

Широкое поле битвы, где сошлись около пятнадцати тысяч человек, шевелится, как огромный муравейник, Кто же победит в этой смертельной схватке?..

Отбивая очередную атаку Слуйман-старшина заметил, что на левом крыле кавалерия врага навалилась на пеших. Вооруженные кистенями, топорами и чем попало крестьяне начали бежать. Слева заговорили пушки. Сквозь пыль и дым теперь уже было видно, что восставшие начали массовое отступление. Чтобы защитить своих конников от ядер, а особенно от угрозы окружения, Сулейман повернул свой отряд в долину.

В этих местах, сопредельных с казахскими степями, часто возникают сильные бури, смерчи. Идут они мощными черными воронками от неба до земли. Встретившиеся по пути легкие лачуги, шалаши, постройки они срывают с земли, в небо поднимаются пыль и песок. Смерч все крошит, все разрушает, за ним остаются одни обломки.

Прошедшие по Сибирской линии, по северной части казахских степей войска восставших, крушившие все на своем пути, почему-то напоминали Сулейману эту черную бурю. Страшным смерчем прошли восставшие, подминая под себя все, покружились, порастеряли свои силы и пропали.

Видевшие это поле битвы собственными глазами царицыны генералы впоследствии писали в своих рапортах так: «Вокруг на площади в четыре-пять верст полным полно трупов. Разбросаны трупы лошадей, разбитые арбы и другое. Все не перечислить».

В этом сражении было разгромлено десятитысячное войско Пугачева. Около четырех тысяч были убиты, три тысячи попали в плен. Остальные бежали. Победителям достались также двадцать восемь пушек.

Как черная страшная буря, внезапно возникшая и внезапно утихшая, войско Пугачева быстро пропало, а сам он скрылся неизвестно куда.

6

По приказу Грязнова Базаргул Юнаев со своими новыми отрядами должен был перекрыть путь войскам Деколонга на Урал, не пропускать карательных команд со стороны Уфы на Сибирь.

Легко сказать — перекрыть! Вдобавок с двух сторон.

Войска генерала пока еще около Челябинска и Чебаркуля. Не чувствуется, что они собираются что-то принять, лишь изредка их отдельные отряды показываются то там, то здесь. А вот команда подполковника Михельсона, разгромившая Зарубина-Чику близ Уфы, теперь рыщет по всему Уралу. Рассказывают, что Михельсон имел сражения с конниками Салавата Юлаева около Симского, Катав-Ивановского и Усть-Катавского заводов, крепко прижал восставших. Из-за весенней распутицы Базаргул не успел наладить связь с Салаватом, больше занимался набором людей в отряд и укреплением восточного фланга. В середине мая его разведчики сообщили, что Михельсон, заняв Саткинский завод, направился к Челябинску.

Базаргул спешно сосредоточил свои главные силы на дороге, идущей из Сатки. Для нападения он выбрал узкое ущелье горы Нарыл, острые камни ее скал свисали над дорогой с двух сторон. Хотел устроить засаду чуть подальше, однако не успел. Полки Михельсона уже были рядом.

Его авангард — кавалерия — драгуны в зеленых суконных мундирах, треуголках. Впереди в особо ярком мундире офицер. Показались и пешие полки.

Базаргул даже не успел отдать команду своим пешим, скрытым между камнями и за деревьями, как сзади послышались крики, стрельба. Авангард врага стремительно бросился в атаку. Им навстречу полетели стрелы. Несколько лошадей покатились кубарем. Но передние уже въехали в ущелье. Пехота сзади выстроилась в ряды и стала палить из ружей.

Базаргул отдал приказ закрыть ущелье. Со скал покатились крупные камни, приготовленные заранее. Они давили коней, всадников, заваливали дорогу. К ущелью подошли главные силы. Внизу в ход пошли пики, разгоралась рукопашная. Карабкающихся вверх встречал град камней.

Руководство боем Базаргул поручил своему есаулу, а сам заспешил в тыл. Туда проникли эскадроны врага, которые обошли гору.

В поле, где разъединяются горы, сражаются конники. Башкирские всадники несколько пришли в себя после неожиданной атаки. В ход пошли сабли. Однако драгуны все же одолевают. Базаргул направил туда на помощь сотню из резерва. Сам же повел еще сотню конников и пеший резерв к ущелью. Все скопом навалились на вражеский авангард, который уже пробился сюда. Вскоре удалось оттеснить противника к горам.

Солдаты врага лезут вверх по склонам. Ущелье забито крупными камнями, трупами. Чуть дальше, сверху, все еще сыплются камни. Вовсю идет рукопашная. Поблескивают ножи, кинжалы. Видно, как люди, схватившиеся намертво, вместе срываются со скал, разбиваются.

Сражение шло уже более часа. Вражеские полки застряли в ущелье. Никак им не пройти. В рукопашной с кинжалами, ножами проворней ловчей действуют охотники башкиры. Они стоят твердо — не сдаются, не отступают.

Хотя и не очень сподручно среди скал, но Михельсону удалось установить несколько пушек. И вот артиллерия загрохотала в ущелье. Узкий проход наполняется дымом, пылью. В тот же миг Михельсон бросает туда еще один свой полк. Буквально кровью прорвались в противоположный конец ущелья и установили там три пушки.

Дали три залпа из трех пушек, и тут же успех сражения в поле стал склоняться на сторону правительственных войск. Под градом ядер и картечи башкиры — и конные, и пешие — начали отступать в лес. Базаргул с последним резервом всадников прорвался через окружение. Горстка его воинов осталась на болоте отрезанной.

Этих подполковник Михельсон велел взять в плен живыми. Отрезанных на болоте около пятидесяти человек. Вооружены они крайне слабо. А у подполковника — полк, вооруженный фузеями.

Начинается смертельная схватка. Сначала башкиры встречают солдат стрелами, затем сражение переходит в рукопашную.

— Бросай оружие! Сдавайтесь! Я начальник, обещаю вам жизнь, — кричит Михельсон башкирам, прячущимся в камышах.

— Знаем, что ты будешь делать с нами, чертов начальник, — отвечают те. — Умрем, но не сдадимся.

Среди камышей вновь закипает схватка. Находящиеся на берегу видели, как три башкира кинжалами закололи четырех солдат. В это время на них бросились еще пять-шесть солдат. Началась свалка. Эти трое, намертво схватив солдат, погрузились в воду и скрылись на дне — никто из них уже не выплыл.

Только двое остались в живых. Один из них старик. Пятнадцать солдат окружили их и одолели. Ведь приказ подполковника был взять их живыми.

Сильно удивившись этому кровавому побоищу, тому, что башкиры не сдавались, Михельсон спросил своего майора:

— Что это значит, что вытворяют эти бунтовщики башкиры?! Или все они презирающие смерть головорезы?

— Они считают плен хуже смерти, — сказал видавший виды майор Харин. — Они помнят как полковник Ступишин, спрятавшийся за крепостными стенами, приказал казнить одного пленного башкира, отрезав ему уши, нос и пальцы. Мол, для назидания. Вот и страшатся они пережить такое.

— Ну и подлец, — поразился Михельсон, — прячась в крепости, вымещать месть и злобу на пленном! Можно ли пасть так низко, оказаться столь ничтожным для человека высокого чина?! Тыловая крыса. Понюхал бы пороха в настоящем бою, познал бы боль ран...

Подполковник Михельсон в рапорте, отправленном генерал-поручику Щербатову 22 мая 1774 года, так писал об этой битве:

«...17-го числа я остановился верстах в 70-ти от Сатки, прошел верховья реки Ай неподалеку от Уральских гор, откудова выслал разъезд в правую и левую сторону...

Мы должны были проходить тесными проходами через Нарыли-горы. Я, собрав все свои разъезды, пошел своим путем, подтвердя авангардному офицеру — следовать с крайней осторожностью и иметь сведение, — что делается по бокам. Отошед верст семь, злодейская немалая толпа, человеках в тысячи, была открыта позади горы, некоторые, спешившись, имели намерение занять вершины горы и мне вредить в тесном проходе. Авангардный офицер, усмотря сие, остановился, и ко мне дал знать. Я, отведя в левую сторону чрез гору полтораста человек, коим приказал стараться заехать к неприятелю, сколько можно, в тыл, с протчими пошел вперед.

Злодеи, не дождав меня, на авангард мой бросились, однако в самое то время я ко оному подоспел, и, сколь злодеи не старались усиливаться, были опрокинуты, потеряв на месте и вдогонку, будучи перехвачены отряженною в левую сторону командою, по крайней мере, человек до трехсот...

Живых я злодеев едва мог получить два человека из забежавших в озеро; каждый из сих варваров кричал, что лучше хочет умереть, нежели сдаться.

Я не могу понять причину жестокосердия сих народов».

Да, разве мог понять жестокий подполковник царицы борьбы не знающего к себе жалости угнетенного, измученного народа.

Из сражения в ущелье Нарыл-горы Базаргул вывел четыреста своих людей. Через некоторое время к нему присоединились еще около трехсот всадников, отступивших в лес и горы. Базаргул направил свое войско в сторону Кундравино. Ему было сподручнее таким образом сбить врага со следа и начать поиски самого Пугачева.

Разведчики снова пошли вперед.

Когда они возвратились, за лесом вдруг раздался грохот пушек. Это значило, что Михельсон наткнулся на пугачевцев. Зазря палить из пушек не будут, скорей надо спешить туда и выйти в тыл неприятелю. Придя к такому решению, Базаргул со своими всадниками за один переход добрался до поля возле Кундравино. Сражение происходило в небольшой низменности недалеко от Кундравинской и Верхне-Обыльской слобод. Там неистово бились конно-пешие войска с двух сторон. С возвышенности от леса палили вражеские пушки. Они не давали возможности приблизиться казакам, атакующим с правого крыла. За дальними холмами тоже идет бой, слышны залпы ружей, воинственные крики.

Базаргул оценил обстановку и направил своих конников на ближайшие пушки, на вражеские отряды справа. Они лавиной обрушились из леса на совершенно не ожидавшего нападения врага, срезали фланг вражеских отрядов. С холма их заметили и нацелили пушки на них. Но не успели они выстрелить, как башкиры были уже на вершине холма и начали орудовать пиками.

Руководивший сражением Михельсон, стоявший у леса, сразу увидел через подзорную трубу это опасное положение и на помощь пушкарям направил эскадрон гусар. Схватка на холме закончилась в пользу гусар. Снова заговорили пушки.

Руководивший сражением Пугачев, увидев схватку на правом фланге, штурм какими-то конниками вражеской артиллерии, решил усилить атаку на левом фланге. Сам повел в бой резерв отборных яицких казаков. Сидя верхом на черном жеребце, Пугачев, размахивая саблей, выкрикнул:

— Детки мои! Бог с нами! Рубить злодеев! За мной!..

Как только Емельян Иванович, одетый в легкий кафтан, стрелой вылетел вперед, казаки с криком последовали за ним, на разгоряченных конях они обошли его и как лезвие ножа, вошли в ряды вражеской кавалерии на левом фланге.

Михельсону сообщили, что на левом фланге в атаку бросился сам Пугачев с яицкими казаками и разгромил Тамбовскую кавалерию. Опытный подполковник, прикинув, что положение осложнилось, сам вскочил на коня и повел в бой Изюмский полк из резерва.

— Изюмцы! — громко крикнул он. — Пробил час, которого мы ждали месяцами, перед нами — сам Емелька злодей, которого мы столько преследовали! Уничтожить воров-бунтовщиков! Поймать, схватить самого злодея! Кто поймает его живым или поможет этому — вы знаете — по указу царицы награда десять тысяч рублей! Вперед изюмцы! С нами бог!

Подполковник тронул коня. Две конные лавы приблизились друг к другу. Пошла отчаянная сеча. Летели головы с плеч, падали люди, кони. Ломались копья, побагровели сабли.

Поредели эскадроны яицких казак. Нет резерва. Разгоряченный Пугачев сам может погибнуть. Полковник Белобородов со своим полком, ограждая Пугачева, отбив очередную атаку врага, приказал своим есаулам прикрыть царя и спешно вывести его в безопасное место.

Пугачевцы не выдержали мощного натиска, с трудом отбиваясь, начали отступать. Пешие и конные воины, спасаясь, разбежались в разные стороны, прятались в лесу.

Вскоре побежденное войско словно улетучилось.

Дремучий лес. По узкой болотистой тропинке, куда никогда не доходят лучи солнца, едут около пятидесяти всадников. Кони усталы, лица людей хмурые. Это Пугачев и его соратники, которые едва уцелели в бою при Кундравино. У Пугачева более нет войска. Многие сложили головы в кровавой битве, остальные бежали.

Ехавший чуть позади двух передних всадников Пугачев погружен в глубокую думу. Что за цена безлошадному казаку, что за царь без войска?.. Что теперь предпринять? Дать тягу через тайгу и болота в глубь Сибири вместе с оставшимися атаманами? Или еще раз попытать счастья, но сможет ли он вновь собрать войско? Соратники его, орлы его смогут ли вновь расправить крылья, помогут ли?

Чавканье болотистой тропы под копытами коней, гул дремучего леса придают мыслям еще большую угрюмость. Как будто эти звуки говорят ему, что нет более войск у тебя, что одинок ты, что дорога твоя зыбка и темна, как эта лесная тропа. Вот если бы сам лес превратился в войско. Зашумело бы кругом. Кончится лес в одном месте, есть в других местах. Не вешай же пока голову, казак. Не забудь, что ты носишь имя царя. Помни об этом, император Петр Федорович III.

...Базаргул вышел из боя без какого-либо ранения. Однако душа была ранена глубоко. Сколько потерял он боевых друзей. Полностью рассеяно с таким трудом собранное войско. Вроде бы наконец вот встретился с царем, которого так давно жаждал увидеть, но не получилось — разбили их, и он вновь потерял его след.

Не очень-то был растерян Базаргул после этого поражения. На случай непредвиденных обстоятельств он заранее договорился со своими воинами собираться около деревень Лапасты, Байгазы на реке Миассе. За два-три дня половина его отряда, из разбитых в сражении около Кундравино, собралась в указанном месте. В направлении Чебаркуля, по вероятному пути Михельсона, Базаргул поставил крепкий заслон, выслал разведку на розыски казаков и Пугачева.

Его гонцы встретили Пугачева в лесу у Ильменя. Нашедший отряд сотник Койбак сопроводил Пугачева в долину Миасса. Предупрежденный об этом Базаргул и его люди вышли к нему навстречу с аксакалами. Башкирские конники встретили царя с красными повязками на пиках, подбрасывая вверх шапки.

— Ваше величество, Петр Федорович, — обратился к нему Базаргул Юнаев от имени всего своего войска. — Мы, верные тебе башкиры, ждем тебя. Мы неожиданно стали участниками сражения около Кундравино... Вот теперь обрели счастье лицезреть вас. Ваше величество, в вашем распоряжении пятьсот башкирских конников. Они готовы служить вам и отдать жизни за свободу и землю.

— Молодцы, башкиры! — приветствовал их сидящий на коне перед атаманами Пугачев. — Я хорошо знаю, детки мои, башкиры, что вы верно служите своему царю. Вы — моя крепкая опора, как и мои казаки. Совместно мы еще разобьем таких злодеев, как этот немчура Михельсон. Аминь!

Емельяну Ивановичу отвели девятикрылую белую юрту, заранее поставленную в тихом живописном месте долины Миасса. Его атаманам также выделили добротные юрты. Юрта Пугачева была убрана особенно красиво дорогими коврами, цветастыми паласами с бахромой и другими дорогими вещами.

Усталый с дороги Емельян Иванович, умывшись, подкрепившись, сладко поспав на мягкой постели, превратился назавтра в совершенно другого человека. Когда он вызвал к себе в юрту своих атаманов, Базаргула Юнаева и нескольких сотников, им уже казалось, что пред ними сам царь, великолепный, настоящий. Сняв грязное дорожное платье, он облачился в знатную одежду, в настоящую царскую одежду. И как только успел его расторопный Ермилка проготовить ему все это! На Пугачеве — сатиновая рубашка с отложным воротником, на голове — бархатная круглая шапка с малиновым верхом. Через плечо — перекинута широкая красная лента с золотой звездой. На ногах — мягкие сапоги. Сидит на ковре, свободно подогнув ноги. За спиной — подушки. Сидят почище, чем ханы или мурзы.

В юрте светло и Базаргул имел возможность разглядеть Пугачева повнимательней. Ростом около двух аршин. Широкоплеч. Черная круглая борода. Волосы острижены по-казацки. Голубоглазый, нос с горбинкой. Лицо смугловато. На левой щеке есть следы ранения. Рядом с ним атаманы его: Андрей Овчинников, Иван Белобородов, Афанасий Перфильев, Федор Чумаков, близко знакомый Базаргулу Григорий Творогов. Они тоже в знатных одеждах, на каждом ленты генералов, полковников. Среди них только Кинзя Арсланов выделяется своим зиляном, тюбетейкой, он крепок телом, несколько спокойнее, задумчивее других.

Когда все присели, Пугачев обратился к хозяину:

— Базаргул, объясни положение. Что нового?

— Вокруг все спокойно, ваше величество Петр Федорович. Дозоры выставлены крепкие. Никаких опасных вестей пока нет. Войска готовятся к походу. О том, что вы здесь, сообщили только верным старшинам поблизости. Я думаю, скоро должны прибыть дополнительные силы. В Байгазах — два-три эскадрона башкирских всадников, — коротко отрапортовал Базаргул.

— Хорошо, костяк войска уже есть, — задумчиво произнес Пугачев и тут же приказал: — А сейчас надо спешить с собиранием людей в войска. Алексей Дубровский, ты сейчас же садись писать манифесты. Распространить их сегодня же. Готовить провиант.

— А как в челябинской стороне?

Ответил Кинзя Арсланов:

— Ваше величество, мы с Базаргулом узнали. На днях команды Гагрина и Жолобова прибыли в Челябинск. Генерал Деколонг, говорят, пока между Троицком и Челябинском.

— Значит, туда путь закрыт. А как дела в Башкирии, на Уральских заводах?

— Отряды Салавата и Юлая должны находиться около Симских, Усть-Катавских и Саткинских заводов. Они уже имели сражения с командой Михельсона.

— Где этот немчура теперь? Где рыщет?

— Не выступил ли и он в Челябинск, чтоб соединиться с Деколонгом? — сказал Андрей Овчинников. — С ним надо держать ухо востро. Этот шустрый, он и спит-то наверно в седле.

— Надо немедленно послать к Чебаркулю разведку, — сказал Пугачев.

В это время осторожно отогнув полог юрты, зашел адъютант Пугачева Ермилка.

— Батюшка, из Байгазов приехали башкирские старшины. Трое. Просят, чтобы вы приняли.

— Пусть идут.

Вошедших старшин Базаргул сразу же узнал. Один из них — близкий его друг Юламан Кушаев. Второй — Байгазы Кусямишев, третий — Муртаза Юртаулов.

Юламан отрапортовал:

— Ваше величество царь Петр, мы, старшины Кара-Табынской, Айлинской и Катайской волостей, присоединяемся к вам с тремя эскадронами. Войска — в Байгазах. Зовем вас в гости. Почтем за честь принять вас.

Пугачев удивился было, усмехнувшись, спросил:

— Говорите, в гости? Хм, это бы хорошо. Да разве сейчас время в гости друг к другу хаживать а, старшины?

Юламан ответил, как бы поправляя себя:

— По башкирскому обычаю, позвать в гости мы обязаны, ваше величество. Принять приглашение или нет — это дело ваше. Наше же приглашение означает, что вам надо принять войска на месте.

— Вот это здорово, детки мои, башкиры. По-старшински. Три эскадрона лишними не будут. Принимаю приглашение, мои дорогие. В путь!

Приказ царя — закон. Оседлав лучших коней, направились в Байгазы, расположенные вниз по течению Миасса в 20—25 верстах. Впереди — пятнадцать башкирских всадников во главе с Базаргулом, за ними полсотни казаков, пугачевские атаманы. Среди них — сам Пугачев, на гнедом иноходце, подаренном башкирами. Седло, уздечка и другая сбруя чеканены серебром. Блестят одежды, кони пляшут. На ветру играет полотнище пугачевского флага.

Башкирские старшины, деревенский люд, сотни конников хлебом и солью встретили в Байгазах своего императора-батюшку. Пугачеву и его атаманам подарили лучших скакунов, каждому на плечи накинули дорогие зиляны. Зилян, врученный Пугачеву, отличался от прочих темно-красным цветом и богатым серебряным узором. Словом, царю — по-царски.

После речи Пугачева, ободренного столь радушным приемом, встреча превратилась в большой праздник. Благо, заранее было приготовлено и мяса, и кумыса вдоволь для всего войска.

Для главных гостей стол накрыли в шестистенном доме. Все было устроено самым лучшим образом, нашлись и кураисты, и мастера песни, и танцоры. После обильного угощения у хозяев развязался язык, они не скупились на обещания. Старшина Юламан посулил собрать Пугачеву около десяти эскадронов, другие также не отставали.

Емельян Пугачев, узнав, что Базаргул друг бывшего депутата атамана Тимофея Подурова, еще больше полюбил его. К тому же ведь это был тот самый старшина, который встретил его с полутысячным отрядом и оказал столько помощи, когда пугачевцы были разбиты, да и положение самого императора было незавидным. Как же не видеть в нем своего.

Один из старшин запел в сопровождении курая песню, недавно сложенную в честь царя под названием «Наш царь Петр».

Оказывается, жив царь Петр,
Для него бобровые шапки малы,
Своим башкирским детям земли дает —
Оказывается, и у нас есть счастье.
Видели мы царя Петра,
Вышли мы ему навстречу.
Если враги встанут против царя,
Возьмем луки и стрелы, пойдем воевать,
В святом деле и жизни не жалко,
Только бы в руках у нас была свобода.

Когда пересказали содержание этой песни, похожей на марш, Пугачеву — тот еще более повеселел. Вот ведь как, даже песню сложили. Как тут не радоваться таким почестям, такой славе!

Однако через некоторое время погрустнел Емельян Иванович, умолк. «Начни-ка, что ли, нашу казацкую», — шепнул он сидящему рядом Андрею Овчинникову. Захмелевший атаман не заставил ждать:

Не шуми мати зеленая дубравушка,
Не мешай ты думу думать добру молодцу,
Как заутро добру молодцу во допрос идти
Перед грозного судью, самого царя...

Эту, любимую всеми песню подхватили и сам Пугачев, и его атаманы.

В тот день Пугачев самозабвенно пел, плясал, беспрестанно сыпал шутками, с удовольствием пил и ел. В его душе разлилась доброта и благодарность к башкирам, которые с таким почетом встретили его, устроили в его честь такой знатный пир и, наконец, сделали его снова предводителем большого войска. Это чувство, обильно сдобренное водкой, вылилось через некоторое время наружу:

— Старшины башкирские, скажу я вам слово, слушайте. Слушайте и вы, атаманы, — сказал он. — Башкиры — моя крепкая опора. Мы еще тряхнем мир вместе с казаками и башкирами. Засверкают еще пятки всяких Голицыных, Михельсонов и Деколонгов. Я их повешу на самом толстом суку вместе со всеми их приспешниками.

Только не отврати от меня, боже, верных друзей и соратников. Вот рядом со мной Кинзя Арсланыч. Он — моя правая рука, главный помощник мой в башкирских делах. Атаман мой и советчик. Когда надо было, Кинзя Арсланыч помогал собирать войска, в тяжелые времена защитил своего царя и его атаманов. Готов пожертвовать собой ради царя, ради воли. Мы приехали в башкирскую землю — нашли поддержку и почет. Здесь дали нам войска, пушки. Снова двинули на врага. Были разбиты, но снова поднялись. Если в одном месте нас разобьют, в другом найдем поддержку. Земля наша широка. К тому же и башкиры рядом. Вот сидит старшина Базаргул. Другие старшины. Они сделали нас снова сильными, способными воевать. Спасибо вам, детки мои... — На глаза ему навернулся туман слезы. Но быстро справившись с собой, он гордо поднял голову и твердым голосом произнес:

— Атаманы, коллегия! Объявляю именной указ. А ты, секретарь мой, Алексей Дубровский, слушай, завтра запишешь все на бумаге как положено.

Сделав небольшую паузу, он продолжил торжественным тоном:

С божьего волею мы, Петр третий, жалуем Базаргула Юнаева, старшину, за верную службу императору-падишаху высоким званием фельдмаршала башкирских войск.

...за верную службу жалуем старшину Юламана Кушаева генеральским чином.

...старшину Муртазу Юртаулова жалуем полковником. Служите своему царю верой и правдой!

Пребывавшие доселе в пьяном благодушии атаманы и особенно башкирские старшины, услышав указ, мигом протрезвели, посерьезнели. Почувствовали вновь, что перед ними не простой казак, а твердый в своих намерениях государь-император. Вспомнив о своих обязанностях, члены коллегии приосанились. Базаргул встал рядом с полковником Перфильевым и в глубоком поклоне застыл перед царем. Емельян Иванович взял из рук Ер-милы широкую красную ленту с серебряной монетой, на которой был отчеканен профиль царя, и перекинул ее через плечо Базаргула. Это, видимо, и было знаком фельдмаршала. Базаргул поклонился еще ниже и, прижав руки к груди, поклялся верно служить своему падишаху. Эта же церемония повторилась с Юламаном Кушаевым и Муртазой Юртауловым.

А указ царя, порученный оформить Алексею Дубровскому, появился не на следующий день, а только через неделю, когда были уже около Красноуфимска.

Положение осложнилось неожиданно. Наутро после пира стало известно, что в Челябинск вступили главные силы генерала Деколонга. А Челябинск находился совсем рядом, в 25 верстах от Байгазов. Вероятность того, что враг в одночасье накроет их, была велика. Да и неугомонный Михельсон в любой момент мог перекрыть им путь, быстро добравшись сюда из Чебаркуля. Недалеко и сибирские гарнизоны. На каждом шагу — карательные отряды.

Пугачев прикинул, что сейчас, когда нет ни возможности, ни силы для организации активных боевых действий, лучшим выходом будет не растрачивая имеющиеся силы, уйти в глубь Урала, Башкирии. Поэтому, оставив на Чебаркульском направлении заслон из башкирских конников во главе с Кусямишевым, он приказал своим главным силам — казацким и башкирским отрядам двигаться к Златоусту. А чтобы затруднить врагу преследование, велел сжигать за собой деревни и разрушать мосты. В тот же день деревни и слободы возле Челябинска, по реке Миасс и близ Чебаркуля запылали пожарами, мосты были разрушены. Весь провиант и фураж вывезен. Все, кто мог держать оружие, присоединились к пугачевцам, остальное население было отправлено в безопасные места.

Полуторатысячное войско главного фельдмаршала башкирских войск Базаргула Юнаева составило главную силу пугачевской армии. По пути к ним присоединились новые отряды.

Кто верит свято, тот силен. Пугачевцы шли в глубь Урала без боев, с каждой верстой росла их сила и мощь, крепла их вера. К тому же — уж если пожелает, то щедр, милостив бог к рабам своим — в верховьях Миасса их встретил Салават Юлаев со своим полуторатысячным конным отрядом. Теперь Емельян Пугачев действительно почувствовал себя полководцем во главе огромной армии с верными атаманами и генералами.

Вот где встретил Пугачев своего любимого соратника, уже прославленного молодого батыра башкирского народа Салавата Юлаева.

Умный, ловкий парень! Прикинув, где может находиться пугачевское войско, выслал разведку, выбрал место встречи. Заранее привел своих конников в надлежащий порядок.

Долина Миасса. Кругом горы. Поле шириной две-три версты. Три всадника Салавата со знаменами первыми подскакали к Пугачеву и сообщили, что их предводитель Салават Юлаев ожидает уважаемого царя, что его войско готово присоединиться к нему. За ними следом прискакал и сам Салават Юлаев с есаулами и сотниками.

— Ваше величество, Петр Федорович, я привел полуторатысячный отряд башкирских конников. Отряд моего отца Юлая находится около Сима. Он тоже присоединяется к вам. Примите мое войско, ваше величество, — по-военному четко отрапортовал Салават.

— Принимаю славных твоих конников, Салават Юлаич. Спасибо тебе за верную службу! Спасибо вам, мои башкирские детки! Всадники Салавата ответили дружным «ура».

Полковник Афанасий Перфильев познакомил Салавата с атаманами:

— Иван Белобородов, главный атаман, походный полковник.

— Андрей Овчинников, войсковой атаман.

— Алексей Дубровский, государственный коллежский секретарь.

— Кинзя Арсланов, главный полковник, старшина.

— Базаргул Юнаев, фельдмаршал, старшина.

— Юламан Кушаев, генерал, старшина.

— Муртаза Юртаулов, полковник, старшина.

Базаргул сразу обратил внимание на Салавата. Джигиту всего лишь двадцать, а в его лице, в широкой груди, в руках угадывается уже большая сила и воля. Движения быстры, собраны. По-русски говорит хорошо. К тому же, говорят, он поэт-импровизатор. Воин, славный батыр, поднявший половину всех башкир. За версту видать, что Пугачев любит его как родного сына.

Немедля созвали совещание. Салават рассказал о положении в Башкирии, о боевых действиях, выслушали также его предложения и советы. Он стоял за то, чтобы двигаться к Осе через Красноуфимск, за полное овладение Уральскими заводами, за планомерное накопление силы, за увеличение числа пушек. Несколько атаманов, в том числе Базаргул и старшины Исетской провинции видели выгоду в наступлении всеми силами на Челябинск и прорыве в Сибирь. С последним предложением Пугачев совсем было согласился, но, прослышав о значительном усилении сибирских гарнизонов, отказался от этого намерения и присоединился к мнению Салавата.

Это был грандиозный план: ускоренным маршем через Красноуфимск выйти к Осе, завладеть Уральскими заводами, по Каме идти в Казань. А там и на Москву открывается дорога. Но для этого необходимо иметь крепкий тыл. Башкирским войскам Исетской провинции во главе с Базаргулом предписывалось выступить в направлении Челябинска и Чебаркуля, а в направлении Уфы организовать атаку, дабы обезопасить левый фланг.

Этот секретный план участниками совещания был одобрен и ранним утром главные силы пугачевской армии выступили по направлению к Златоусту. Базаргул же повернул обратно, чтобы прикрыть тылы.