Кругом властвовала весна: шумели свежей зеленью леса, сверкали разнотравьем луга, урчала на перекатах светлая Оч. Усталые Гаян и Чипчирган брели домой.
Последние дни они работали вдали от деревни, за излучиной реки, — заготовляли дрова для Ижевского оружейного завода.
Неподалеку от своей деревни друзья присели отдохнуть на крутом берегу Оч. Поля окрест и леса давно уже принадлежали Ижевскому казенному заводу, крестьяне близлежащих деревень были приписаны навечно к нему. Юноши поглядывали вокруг, неторопливо беседовали. Чипчирган достал трубку, высек кресалом огонь, задымил.
— Хорошо как тут! — печально протянул он. — Только не хозяева мы родной земле: построили завод и отняли землю. Старики говаривали: «Земля всегда будет нашей, ее в пестерь не положишь и не унесешь». А вот, оказалось, можно унести.
Гаян сидел задумавшись, не отвечал, и Чипчирган тоже замолчал. Его быстрые мысли тут же перескочили на другое. Заметив высокое растение с треугольными резными листьями, юноша ойкнул восхищенно, выхватил из-за пояса длинный и острый нож. Срезал с полого стебля листья, проделал в нем отверстия — смастерил отменный чипчирган! Наигрывая мелодии, парень забыл обо всем на свете. Не было в деревне лучшего умельца мастерить свирели и играть на них. Не случайно в народе дали ему имя Чипчирган. Это имя крепко прилипло к парню, хотя у него были и другие имена. Отец назвал его Кучыраном — коршуном, при крещении же нарекли Иваном.
Отец Чипчиргана погиб из-за своего строптивого характера, непокорного духа. Еще при строительстве Сибирского тракта его избили за то, что он отказался пойти на дорожные работы. Избили и принудили работать. Но отец не смирился. Вскоре, когда возводили заводскую плотину, он взбунтовался и увлек за собой многих приписных крестьян. Работные люди взялись за дреколья по зову отца Чипчиргана. Бунт был подавлен войсками. Отца отправили в Сибирь и там загубили. Мать осталась с малыми детьми. Вышла замуж второй раз. И надо же случиться такому совпадению — имя отчима было тоже Кучыран. Еще и поэтому мальчика стали звать Чипчирганом. Имя это приклеилось к веселому, бойкому, неунывающему юноше.
Гаян лежал на спине, смотрел в небо и слушал игру Чипчиргана. Чипчирган играл и вспоминал об отце. Хороший был у него отец. Без него жить стало туго. Едва угнали его в Сибирь, сборщики податей пришли и отобрали последнюю лошадь.
На сердце у Гаяна тоже несладко. Он слушал Чипчиргана и вспоминал, как еще малолетком маялся с утра до вечера на строительстве плотины. Гаян помнит, как избивали плетями взбунтовавшегося отца Чипчиргана. Уже в ту пору мальчики сдружились крепко. Они вместе кинулись на помощь отцу, вцепились в управителя Ижевского завода Алымова. Алымов разгневался, принялся хлестать плетью заступников, но за ребят вступился мастеровой Иванов.
Вспомнив Иванова, Гаян спросил:
— Жив ли еще Иванов?
— О чем ты? — перестав играть, спросил Чипчирган.
— О плотине вспомнил, как мы работали там. Об Иванове, который...
— Ах, вот что! Хороший человек, Иванов. Жив он, жив, говорят.
Отдохнув, поговорив, юноши направились в деревню.
Едва Гаян, распрощавшись с Чипчирганом, подошел к дому, на душе у него стало тревожно и смутно. Ворота распахнуты, во дворе пусто. Предчувствие чего-то рокового пришло внезапно и остро. Гаян ускорил шаг, потом побежал. С силой распахнул дверь и замер на пороге.
В избе было душно и тесно. У самой двери стоял плоскоголовый Балян, староста деревни, в руках у него палка с отметинами. Рядом с ним топтался косоглазый и слюнявый дьякон. Посреди избы — поп Трифон, он тянул из рук отца шкурку той самой куницы, которую Гаян поймал в день своего рождения. Отец валялся на полу, глаза его были полны слез, руки дрожали. Он несмело держался за шкурку, умоляя попа не трогать редкую добычу сына. Побледневшая, испуганная Италмас, словно зверек, забилась от страха в угол.
Гаян стоял в дверях неподвижно, молча разглядывал непрошеных гостей. Балян опешил, увидев Гаяна, разинул рот от неожиданности; дьякон крякнул и осел. Поп обернулся, уставился в темные от гнева глаза могучего парня, икнул утробно, вонюче. Отвисший, словно кошель, подбородок затрясся под сивой бородой, глаза округлились. Поп был не из робких: быстро справился с замешательством, загудел, ткнув пухлой и вялой рукой в икону:
— Икону богоматери вверх ногами повесили, нехристи! Всевышнего с умыслом оскорбляете! За такое богохульство мало вас в Сибирь сослать. На каторгу! Да уж ладно, прощаю пока. Свечу поставлю, замолю ваш грех перед богом, для того нужно шкурку вот эту и два рубля. Давай, старый хрыч, не противься, не то худо будет!
Гаян опамятовался. Хотел вышвырнуть попа и дьякона, да подумал: придут солдаты, исправник Калган, изобьют, закуют в кандалы, угонят на каторгу. Боязно не за себя. Что станет с отцом, с сестренкой Италмас?
— На, ненасытная душа! — Гаян бросил шкурку куницы под ноги попу.
— И два рубля давай! — опять настырно требует поп Трифон. — Помолюсь за вас, нехристи. Давай, а то худо будет!
Отец поднялся, отыскал за иконой деньги, протянул попу. Гаян, видя это, отвернулся к стене.
Поп Трифон был неистов, но отходчив, едва получал то, что желал. Зажав куницу под мышкой, спрятав рубли в карман, двинулся к двери.
— Пойдем дальше, чего зазря орать, дело сделано, — крикнул он на Баляна и дьякона.
Гаян захлопнул за ними дверь, сел к столу. Италмас поставила перед ним толокно с квасом. Парень взял деревянную ложку, начал хлебать без охоты, хотя и сильно проголодался. Отец, не сказав ни слова, вышел на улицу, затворил за собою ворота и направился горевать горе под свою любимую липу, на холм, к старому пню.
Италмас присела напротив брата и, вздыхая, долго смотрела на него с нежностью. Страх ее прошел, и теперь она вдруг вспомнила, что на выручку от шкурки куницы Гаян обещал купить ей красивые серьги. Отняли шкурку — серег не видать. Италмас вздохнула, глаза ее покраснели, увлажнились. Гаян понял страдания сестренки, утешил невесело:
— Не горюй, в лесу куниц много, поймаю другую, будут у тебя серьги.
Италмас успокоилась, взялась за дело. Прибрала в избе, принесла остатки зерна и подсела к ручной мельнице.
— Ты с этой малостью не возись. Завтра утром пойду к Баляну.
— А даст он муки? — усомнилась Италмас. — Недобрый Балян, — передернула плечами девушка. — За Чачабей увивается. Не опередил бы тебя...
Гаян строго поглядел на сестру. Италмас поняла, что ненужное сказала. Заторопилась:
— Мы ходили с Чачабей холсты поднимать. Большой, с целое лукошко, привет она тебе передавала.
Брат слушал, лицо его добрело, наконец он улыбнулся, тронул сестру за руку, приласкался.
Скрип ворот возвестил о пришельце. Едва оборвалось надтреснутое гудение, как на порог взбежала легкая на помине Чачабей. На ней было нарядное новое платье из тонкого волокна, подол украшен узорчатой каймой. Увидев Гаяна, она вспыхнула, как мак, и, будто не замечая парня, прошла на женскую половину избы. За ней порхнула Италмас. Подруги зашептались. Италмас кружила подругу, разглядывала одеяние, расхваливала.
— Ой, какое красивое платье! А ворот, ворот — настоящая радуга!
Вскоре девушки убежали на улицу. Уже со двора Италмас позвала брата:
— Пойдем играть.
Гаян давно был дружен с Чачабей. Еще в детстве его дразнили девушкой. Его это сердило, а потом стало нравиться. А год назад Гаян осмелел — подарил девушке прялку. И все думал, думал о Чачабей. Сейчас он забыл все горести, идя вместе с ней на игрище.
По берегу реки Оч уже разносились громкие голоса молодежи. Играли в хлопки.
Среди играющих крутился и Балян. По возрасту он был старше всех других, но не пропускал ни одной деревенской затеи. Подбоченясь, надвинув на глаза новую шляпу, важно расхаживал среди молодежи, подкатывался к девушкам, заигрывал. Заметив Чачабей, устремился навстречу, хвастаясь новой синей рубахой и толстым перстнем на руке, купленным на базаре. В кармане у него припрятан сладкий пирог с баба-сыром1. Снадобья подсыпала по его совету знахарка: даст он съесть стряпню Чачабей — и приворожит к себе девушку.
— Возьми гостинец, угощаю от чистого сердца, — просит он.
Балян волновался: возьмет ли? Съест ли? Должна взять, ведь не принято отказываться от гостинцев.
Чачабей мигнула подругам, взяла пирог и приказала Баляну:
— Отвернись!
Недоумевая, Балян отвернулся, и в этот краткий миг Чачабей разломила пирог на мелкие кусочки и раздала девушкам. Себе оставила совсем маленький кусочек, да и тот не успела съесть: подскочил Чипчирган, со смехом отнял гостинец у сестры.
— Оп! — проглотил.
Суеверный Балян испугался, как увидел, что все девушки едят пирог.
— Бабасыр! — нечаянно вырвалось у него. Девушки засмеялись, словно горох на пол рассыпали.
«Пирог-то с приворотом! Что я буду делать, если всех приворожу», — подумал Балян про себя. Схватил Чачабей за руку, загорячился:
— Почему не съела пирог?.. Нашла себе ухажера! Нищего, голого. Дома-то порядочного не имеет.
Балян злился. Он не мог понять, чем приворожил Гаян самую красивую девушку в деревне — ни кола, ни двора у него. А Балян — хозяин, у него мельница, большой и богатый дом, земля. И еще он — староста деревни, власть.
Два года назад Балян овдовел. Старый Пужей женил сына очень рано, четырнадцати лет, чтобы побыстрее иметь в хозяйстве лишнего работника — невестку, а затем и внуков. Да не вышло так, как хотелось хозяину. Беременная невестка работала от зари до зари, надорвалась, скинула семимесячного на полосе во время жатвы, заболела, зачахла, слегла. Балян винил ее в лени, бил, гнал на работу. Больная женщина из последних сил поднималась с постели, шла в поле, но однажды рухнула и умерла в одночасье.
Снедаемый черной злобой к Гаяну, Балян захотел показать свою власть и силу. Дернул за рукав Чипчиргана, громко, чтобы слышали, все, начал куражиться:
— Эй ты, Чипчирган, не забыл ли о долге?! Завтра приходи отрабатывать занятый хлеб. Один не управишься, так прихвати с собой ненаглядную сестренку. Пусть Чачабей «повеселится» целый день у меня в хозяйстве. Работу вам найду подходящую. Так что скажи сестре, чтобы поберегла силы на завтрашний день, не очень бегала. Понятно?
Балян, сорвав злость на Чипчиргане, повернулся, хотел уйти, но тут заметил своего работника с мельницы, вновь распалился:
— И ты здесь?! Заигрался, поздно уже, проваливай на место!
Молодой парень потух и поплелся прочь. Балян, упиваясь властью, кричал ему вслед:
— Ноги поднимай выше! Говорил ведь, береги обувь. На тебя не напасешься, больше не дам. Как старая корова, тащишь ноги по земле, какая обувь стерпит! Поднимай ноги, лентяй!
Веселье было испорчено. Парни и девчата разбрелись кто куда, парами и в одиночку.
Гаян с Чачабей убежали на горушку под липу, просидели там почти всю ночь. Где-то у реки затаились Италмас и Чипчирган.
Долго Гаян не решался признаться девушке в любви, сказать: будь моей женой. Только когда потянул заревой ветерок, запели петухи во дворах — заговорил о сокровенном.
— Что-то хочу тебе сказать, Чачабей... Сказать?
— Опять, наверное, про этого Баляна, будь он проклят! — притворилась непонимающей девушка; дыхание у нее перехватило, во рту пересохло.
— Нет. Не об этом думаю, Чачабей.
— Тогда говори, говори.
Девушка высвободила кисет из-за пазухи, будто нечаянно уронила его на землю, ойкнула; схватила, пытается спрятать. Смущение ее было таким искренним, что Гаяну показалось, будто Чачабей приготовила кисет кому-то другому, а сейчас вот испугалась, обронив его. Парень нахмурился.
— Баляну приготовила, что ли? — вырвал он кисет из рук Чачабей, намереваясь бросить.
— Что ты! — воскликнула она, втайне радуясь ревности возлюбленного. — Это я тебе... тебе приготовила. Хранила на груди. Как ты подарил мне прялку, я сразу...
— Ну ладно. У меня другое есть сказать.
— Что, скажи!
— Чачабей! Будешь моей женой? Будешь, а? — шептал Гаян, пылая. — Будешь?
Девушка вдруг затихла, легонько отстранилась. У Гаяна внутри что-то оборвалось.
— Почему ты молчишь? — тихо спросил он.
— Так, — уклончиво ответила Чачабей. — Пойдем домой.
Гаян сбит с толку ее равнодушным тоном, заглядывает в лицо, но оно, задумчивое, ничего не выражает. Парень окончательно пал духом.
Домой они шли молча, чуть отчужденные. Молчание девушки терзало Гаяна. Прямой и непосредственный, он далек от житейских тонкостей и мирских правил, не может понять того, что хочет Чачабей. А девушка думала: «Как же так, сама должна пойти в его дом? Гаян меня не украдет? Ославят люди, скажут, навязалась парню. Почему Гаян не додумается до этого?»
Они дошли до дома Чачабей, пора прощаться, а Гаян хмур, дуется. Чачабей опустила голову, пригорюнилась. Стыдно ей самой подсказывать то, что принято в народе. А Гаяну и в голову не приходит выкрадывать девушку, насильничать, когда все можно сделать без лицедейства, просто, сердечно. Наконец Чачабей решилась, робко спросила:
— Гаян, ты разве не хочешь меня украсть?
Гаян хлопнул себя по лбу, закричал:
— Э-э! Как же я это? Забыл об обычае, а? Вот дурак, вот дурак!
Он остыл на минутку.
— А зачем красть, Чачабей? Ты ведь согласна? Я тебя не неволю, я хочу, чтобы по сердцу.
— Нет, Гаян, надо красть. Если меня не украдешь, начнутся суды-пересуды, пойдет молва: такая-сякая. Среди людей нам жить, Гаян.
Гаян уступил. Опять оживился.
— Сегодня же вечером тебя выкраду и запру у себя в доме.
— Тише. Разбудишь всех, — успокоила его Чачабей и, не в силах сдержать ликования, вполголоса замурлыкала песню:
Чачабей, Чачабей, ступай за Каму
Смородину-ягоду собирать,
Своему чернобровому Гаяну
Пора подарок посылать.
Восток заалел. Над дальними лесистыми горами зажглась утренняя заря, она ширилась прямо на глазах и вот уже захватила весь небосклон. Наступал новый день, самый счастливый в жизни Гаяна и Чачабей.
Но не знали, не ведали влюбленные, какие испытания ждут их впереди. Безмерно счастливые, разошлись они по своим домам, не чувствуя усталости от бессонно проведенной ночи. Скоро, совсем скоро они никогда не будут расставаться.
«Солнце выше, день вперед», — радовался Гаян, спеша домой.
Он пробрался во двор, проскользнул в амбар, упал горячим лицом в прохладную свежескошенную траву и сразу уснул, будто погрузился в мягкую воду.
Проснулся Гаян часа через два так же внезапно и сладостно, как и уснул. Вскочил на ноги, вышел из амбара, потянулся до приятного хруста в костях, ударил кулаком по подпоре — закачался, загудел амбар. Сила в парне играет, кровь кипит — сегодня вечером он украдет Чачабей, станет она его женой. Эх-ма!..
В доме встретил его отец, вгляделся в лицо сына, возрадовался. Сердцем угадал старик сыновнюю радость. Он давно мечтал о его женитьбе. И когда Гаян сказал отцу о своем решении, тот оживился, засуетился. А Италмас вся так и загорелась, сразу захлопотала по хозяйству. Убежала в амбар. Постучав, поскоблив в сусеке, вернулась в дом с деревянной чашкой и сказала брату:
— Вот! Муки осталось на одну квашонку, да и та смешана с гнилым деревом.
— Да, — проговорил Гаян, тускнея.
Теперь и Италмас понимала, что им придется идти на поклон к Баляну.
— Тогда сходи, попроси. Сама отработаю. Если не даст, скажи, вернем с лихвой. Он жадный, ухватится за дармовую прибыль.
— Ладно. Вместе отработаем.
Хмурый, напряженный, подошел Гаян к дому своего соперника. Его встретил злобный, хриплый лай. Старый свирепый пес задыхался от ярости, гремел цепью, ронял с желтых зубов густую пену. Старосты дома не было, пришлось идти на мельницу.
По дороге к мельнице Гаян услышал позади себя колокольчики. Они встревожили его. Этот звон ему был знаком — казенный, чужой, требовательный. С таким звоном разъезжают обычно сборщики податей, полицейские да заводское начальство. Каждый раз вслед за колокольцами приходит в деревню тревога. Неужели опять за податями? А может, в солдаты забирать едут? Кто знает. И уж вовсе беда, если это с завода.
Колокольчики все ближе и звонче. Вот из-за поворота улицы выскочил тарантас. Завидев его, игравшие на улице ребятишки побежали кто куда: кто падает, кто плачет.
Гаян не знал, что делать: бежать ли, скрыться с глаз, либо подождать, узнать, кто приехал и зачем.
Тарантас катила тройка крупных лошадей. Догнав парня, ямщик осадил коней. Позади него сидели двое. Усатый, крепкий мужчина в чиновничьей фуражке окликнул властно:
— Эй, ты!
Гаян сразу узнал управителя завода Алымова, мордастого, с короткой бородкой-лопаткой, вспомнил, как он бил его, маленького, на плотине. А кто это рядом с ним?
Молодая барышня райского фасона дерзко рассматривала статного парня. Гаян ей явно нравился. Он был красив, плечист, крупен, и одежда сидела на нем ладно. Гаян смутился под ее пристальным взглядом, покраснел.
Барышня забавлялась смущением сильного парня. Звали ее Луизой. Это была приемная дочь Алымова, избалованная, пресыщенная удовольствиями девушка. На лицо Луизы опущена черная вуаль, поля шляпы украшены широкими лентами.
Внимание господской барышни прошило Гаяна насквозь. Он стоял как вкопанный.
— Ты чего, как бука? — сказал Алымов, скосив недовольный взгляд на Луизу. — Экой здоровенный! Дуб, как есть дуб! Скажи-ка, добрый молодец, где староста?
Гаян, много побывавший на людях, уже мог изъясняться по-русски.
— Он на мельнице сейчас, — ответил, чувствуя прилив крови к голове и непонятные толчки в груди. — Я иду туда.
— Давай проводи нас, — приказал Алымов. — Садись рядом с кучером. Айда!
Гаян сорвался с места, вскочил на облучок тарантаса. Алымов подивился его прыти, подумал хозяйски: «Этого парня на работу бы взять, здоров, как вол, и ловок, как черт — хороший будет работничек, за десятерых».
Луиза, подавшись вперед, большими, проницательными глазами ощупывала Гаяна с бесстыжей откровенностью.
— Ты приписной? — спросил Алымов у Гаяна.
Парень сразу сник, ответил обиженно:
— Да, приписной.
— А чего же я тебя на заводе не видел? Увиливаешь, стало быть, от повинности?
Гаян, будто не расслышав, отобрал у кучера вожжи, стеганул лошадей. Кони, вскинув головы, дружно понеслись, разбрызгивая звон колокольцев.
Из переулка появилась Чачабей. Увидев Гаяна на облучке, удивленно остановилась, распахнула глаза. Алымов заметил деревенскую красавицу, враз оценил ее.
— Одержи! — крикнул Гаяну.
Почувствовав умысел управителя по зазвеневшему голосу, Гаян свистнул. Тройка поскакала быстрее.
Алымов заорал:
— Остановись! Поворачивай! Ты что, очумел? Кому говорят!
Не оборачиваясь, Гаян гнал тройку. Алымов ударил его плеткой по плечу, затем по голове. Гаян натянул вожжи, оглянулся: Чачабей убежала.
— Ты что это, такой-сякой?
— Я думал, надо быстрее, — притворно оправдывался Гаян, снова смущаясь под взглядом барышни. — Не понял, выходит.
Алымов замахнулся было еще раз, но Луиза перехватила плетку, мягко, с улыбкой отвела руку. Управитель снисходительно хмыкнул, откинулся назад.
— Айда!
Выехав за околицу, Гаян увидел, что по дороге в деревню, со стороны завода, вслед за Алымовым тянутся новые подводы, запряженные парами. «Знать, не к добру съезжаются», — подумал он и тронул лошадей.
До мельницы доехали мигом. Гаян бросил вожжи кучеру.
— Сейчас я позову старосту, — сказал он Алымову и, снова встретившись с горящими голубыми глазами Луизы, потупился, повернулся и быстро пошел.
У входа в мельницу Гаян столкнулся с Чипчирганом, который сегодня отрабатывал у Баляна долг. Чипчирган держал за хвост крысу, озорно размахивал ею.
— Балян велел всех крыс изгнать с мельницы. Выбрал работенку. Думает, я набитый дурак, не сумею. А я крыс в один миг вывел начисто, — Чипчирган возрадовался своей выдумке и даже немного хвастался перед другом. — Поставил капкан, поймал одну гадину, привязал ей к ногам жестянки, а к хвосту белое перо и отпустил. Крыса зазвенела жестянками, бросилась к своим подружкам. А те испугались и убежали в лес. И эта за ними. Потеха!
— А как же ты снова поймал ее?
— Застряла в хворосте, зацепилась жестянками. Я изловил ее, пущу еще разок, чтобы очистить все закоулки. Вот так, полпуда зерна отработал, словно плюнул.
Прежде чем сказать Баляну об управителе Алымове, Гаян решил выпросить муки. Староста не упускал случая всякое дело обернуть выгодой для себя. Вот и сейчас он дал Гаяну муки с условием: вернуть с изрядной прибавкой, и пусть еще Италмас поработает два дня на жатве.
Только получив муку, Гаян сказал старосте о приезде управителя. Враз переменился в лице Балян. Всегда так: при крестьянах он царь и бог, а появись начальство — делался тише воды, ниже травы. Услышав про Алымова, он опрометью кинулся с мельницы.
А Гаян и Чипчирган постарались не попасть на глаза управителю, пройдя по-за мельнице, направились домой.
— Мало дал, а возьмет больше, скупой черт! — ругался Чипчирган, узнав, как удалось Гаяну получить муку. — Скажу я тебе — не человек это! Как-то мы наработались, сели обедать, так он накормил черствым хлебом: грызите, мол, много-то не съедите. А ведь у него сколько старых кладей!
Чипчирган долго честил жадного и скупого Баляна, но Гаян не слушал; шел, улыбался про себя, думал о Чачабей. Чипчирган заметил тихую радость на лице товарища, осекся, пристал с расспросами. Гаян признался:
— Твою сестренку сегодня ночью украду. Сговорились!
Чипчирган присвистнул, проговорил с печалью:
— А я... Как же я с Италмас?..
Италмас была старше своего брата, Гаяна, на целый год, а Чипчирган старше сестры, Чачабей. По обычаю старшие в семье должны играть свадьбу первыми, иначе куковать им век.
Оба друга призадумались. Гаян решил про себя сегодня же поговорить с сестрой напрямик. Если они с Чипчирганом любят друг друга, Гаян повременит со свадьбой. Чачабей поймет, согласится. Как же он забыл об этом!
Чипчирган прервал его раздумья:
— Пусть уж. Женитесь. Нам судьба, знать, такая. Да и жалко выдавать Чачабей за Баляна, пусть твоей будет.
Парни, войдя в деревню, увидели у караулки казенные подводы с солдатами. И зачем понаехали? Неужто опять будут записывать рабочих на завод? Давно ли наведывались! Как ни выслуживался тогда Балян, не всех крестьян удалось приписать. Теперь Алымов приехал с чиновниками и солдатами под командой исправника. И поп Трифон заявился. Дело заваривается страшное.
Друзья поспешили по своим домам. Селяне заперлись в своих жилищах.
Вернувшись с мельницы, Алымов приказал старосте кликать сход. Народ собрался у караулки. Балян оглядел толпу крестьян, поклонился Алымову, затем припал к исправнику, говоря ему что-то. Староста сразу приметил, что в толпе нет Гаяна и Чипчиргана. Исправник отрядил солдат, и юношей вскоре привели, поставили перед Алымовым.
— А-а, проводник! — улыбнулся с издевкой управитель. — Парень здоровый и сильный, а увиливаешь от работы на заводе. Нехорошо, друг мой. — И, повысив голос, заорал: — Слушайте все указ: недоимочные деньги уплатить немедленно, всем приписаться к заводу, а не то!.. — и распорядился, кивнув исправнику и старосте: — Приступайте!
Балян поднял палку с отметинами, ткнул ею Гаяна.
— Начнем с тебя. За тобой больше всех недоимки.
Гаян нахмурился, сказал смело:
— Напраслину возводишь, староста. Я уже уплатил. Не дам больше ни копейки.
— Но-но! — захрипел исправник. — Больно боек. Поганец!
Толстый, грузный, тяжело переводя сиплое дыхание, исправник приблизился к парню и, размахнувшись, неожиданно и ловко ударил его кулаком по лицу. Толпа ахнула. Гаян пошатнулся, но устоял на ногах, закрыл глаза.
— Бунтовать, бунтовать... — задыхаясь, приговаривал исправник и хлестал Гаяна справа налево. Гаян не защищался. Кровь хлынула у него изо рта. Он утерся рукавом, прямо и зло смотрел на исправника. На лице шарами ходили желваки, сжались кулаки.
Чипчирган не выдержал, дерзко выкрикнул;
— Зачем бьешь человека зря! Бей не бей — в доме ничего нету, все подчистили. А разве можно дать то, чего нету?! Башкой надо думать, а не драться.
Алымов усмехнулся.
— Дело балакает щенок. А ну-ка, сходите, пошарьте в избах этих молодцев. Живо!
Исправник с двумя солдатами кинулся исполнять волю управителя, прихватив с собой Чипчиргана. А управитель ходил вокруг Гаяна, с веселым вызовом оглядывал богатыря, которого не сумел свалить с ног даже кулак Калгана.
— Силен, силен! — восхитился Алымов, выхватил из-за голенища сапога резиновую дубинку, смачно, увесисто шмякнул ею по ладони, покосившись на Луизу. Та побледнела, отвернулась.
Алымов вспомнил, что в прошлый приезд именно потому не сумел сломить сопротивления вотяков, приписать всех крестьян к заводу, полностью собрать подати, что не приструнил сразу же строптивых, непокорных. Глядя на них, взбунтовались робкие; поднялись деревни Юськи, Кашабак Лудзя, Завьялово... Старый надсмотрщик Алымов по опыту знал, как важно потушить огонь в самом зачатке, чтобы не разгорелся большой пожар. Стремление к воле надо подавлять без промедления.
Алымов, коротко хакнув, ударил резинкой Гаяна в висок, рассек ухо; кровь потекла по шее за ворот. Гаян не пошевелился, не закричал, лицо его почернело, вены набухли, плечи поднялись буграми.
Поп Трифон выступил вперед, загудел, осеняя толпу крестом:
— Смирно жить надо, дети мои. Бог учит слушаться. Не ропщите, покоряйтесь рабам господним, подданным государыни-царицы Екатерины, матери всеблагой.
Дикий женский крик заставил всех обернуться. Солдаты вели связанного Чипчиргана. Парень был весь в крови, дико вращал глазами и тихо скулил в бессильной злобе. За ними, рыдая, шла Чачабей.
У Гаяна кровь в жилах остановилась, кулаки внезапно отяжелели. Не успел он сделать и шага навстречу Чачабей, как увидел бегущего отца. Гусли висели на его животе и качались, как маятник, седые волосы растрепались, лицо исказил гнев. Таким Гаян не видел отца никогда.
— Где он, где?! — кричал старик. — Я услышал знакомый голос погубителя моего. Где он, душегуб?
Старик подбежал к исправнику, хватал руками его жирное тело.
— Это ты! — вскричал гусляр. — Я узнал тебя, зверь, кровопивец!
Калган совсем недавно объявился в Иже, волостным исправником назначен. С Яика пришел в больших чинах, в орденах, выслужился на крови людской.
Сейчас он вспомнил человека, которого когда-то провел сквозь строй, заорал:
— А-а... Значит, живой и снова бунтуешь. Ничему не научился на Яике, — и ударил гусляра плеткой.
Старик слепо протянул жилистые руки к врагу, намереваясь вцепиться в горло. Калган отбросил гусляра, начал пинать.
— Сын мой! Где ты?! Помоги одолеть душегуба!
Гаян в один прыжок оказался возле Калгана, обеими кулаками, точно топором по чурбаку, стукнул исправника по голове. Калган беззвучно рухнул наземь, выставив горой живот, дрыгнул ногами, затих. А Гаян, большой, гневный, склонился над отцом.
— Хватайте его! — взвизгнул Балян из-за спины Алымова.
Управитель рявкнул:
— Связать! — и, зверея, опять ударил Гаяна резиновой дубинкой по голове.
Гаян вскочил, сгреб управителя в охапку, поднял над головой и бросил на исправника.
— Стреляйте! Стреляйте! — надсадно вопил Алымов.
Солдаты зашевелились, оглядываются на озлобленную, молчаливую толпу, боятся подойти к Гаяну.
А он помог подняться отцу, подошел к Чачабей, проговорил тихо:
— Не сердись! Такая у нас с тобой свадьба получилась.
Солдаты обступили Гаяна, намереваясь связать его, как Чипчиргана.
— Убегай! — крикнул Чипчирган, рванулся, упал, связанный. — А вы чего смотрите! — глянул он на толпу.
— Зачем убегать? — спокойно ответил Гаян.
Вдруг он схватил жердь, замахнулся на солдат.
— Эх-ма!.. Мочи нет боле! Гнать их из деревни.
Всколыхнулась, загудела толпа. Крестьяне побежали к заборам, по домам, хватали жерди, а кто и топоры.
Первым, бросив крест и евангелие, кинулся к тарантасу поп Трифон, за ним Алымов.
— Ловите его, ловите, ату, ату! — кричал Чипчирган, подсвистывая, а сам катался по земле.
Управитель и солдаты, а с ними и Балян, покинули деревню так поспешно, что оставили бездыханно лежащего на земле исправника. Калган, отлежавшись, придя в себя, поднялся и потащился прочь.
Деревня затаилась, ожидая последствии за ослушание. Они не замедлили сказаться. К вечеру нагрянули из Ижа полицейские и солдаты чинить суд-расправу.
Гаян скрылся в лесу.
Примечания
1. Бабасыр — чистотел.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |