Глава III

Всю ночь провел Гаян в лесу, тоскливо бродя в окрестностях деревни. К утру изнемог, угнездился под вековой сосной и немного поспал.

Сердце давила глухая обида, грызло одиночество. Точило беспокойство за отца: поправится ли после побоев? Неужели посмеет Калган тронуть изувеченного, больного человека? Нет у господ сердца! Что станет с Чачабей, Италмас? Не угнали бы Чипчиргана на завод, еще хуже — в солдаты.

Перед самым утром Гаян увидел страшный сон: будто навалился на него огромный черный медведь о трех головах — одна алымовская, другая калганова, а третья попа Трифона; впились зубами в горло, рвут с шипением и свистом.

Проснулся в испарине — свежо, солнечно, в кустах на поляне соловей заливается — такая красота! Заныло сердце пуще прежнего, неизбывной тоской захлебнулось. Вышел Гаян на опушку. Вгляделся туда, где родная деревня раскинулась... Что такое? Нет, это не дым из печных труб. Черные клубы поднимаются все выше и выше, до неба распушились зловещие хвосты. Гаян побежал к деревне. У заветной отцовской липы остановился: его дом и несколько соседских уже догорали, на их месте торчали страшные головешки. Гаян, озираясь, направился было к огородам, как вдруг услышал шум. Навстречу ему из деревни двигалась толпа: солдаты и полицейские, окружив связанных мужиков, гнали их куда-то, должно быть, в Иж. И Чипчирган среди мужиков! Вот он уже почти рядом, голова опущена, руки опутаны веревкой, с трудом тащит ноги. Одежда на нем изорвана в клочья, лицо в синяках.

Гаян чуть было не рванулся на помощь товарищу, да как можно — солдат и полицейских много, не справиться с ними.

Послышался звон колокольчиков. Поднимая столбы пыли, пронесся казенный тарантас, запряженный парой серых лошадей. В ней — Алымов. А рядом на коне — Калган. Оба гневные, помятые.

Глубоким оврагом, огородами пробрался Гаян к дому Чипчиргана, чтобы расспросить об отце и сестре. Оглядевшись, юркнул во двор. Там, перед куалой¹, сидели Чачабей и Италмас и плакали. Не узнав сначала Гаяна, они испуганно вскочили, потом бросились к нему. Сквозь слезы рассказали обо всем, что произошло со вчерашнего вечера. Шесть изб сгорели дотла. Солдаты прежде кинулись к дому Гаяна. Чачабей и Италмас успели спрятать отца. Он совсем плох, не может ходить — у него сломана нога. Выживет ли? Всех, кто может работать, гонят под конвоем на завод, молодых отдадут в солдаты, — так грозился Алымов. Избитого Чипчиргана всю ночь продержали в амбаре Баляна, а сейчас вот повели на завод.

Гаян хотел повидать отца, Италмас и Чачабей отговорили.

— Уходи, Гаян, — молила Чачабей. — Они придут. Балян пышет злобой, грозится.

Никто сразу не сообразил, что за шум послышался на улице: к дому подошли солдаты, с ними и Балян.

— Пропал! — заметалась Италмас.

— Беги! — закричала дрожащая Чачабей.

Гаян быстро заглянул в куалу, надел пестерь с едой, взял лук; прощально взглянув на испуганных девушек, смело шагнул к воротам, будто сам решил отдаться в руки властям. Спокойный, остановился, опустив голову.

Два солдата тут же подбежали к Гаяну, схватили за руки. Гаян вдруг встрепенулся, отбросил солдат в стороны, а сам подскочил к колоде, крякнул и взметнул ее над головой. Точно воробьи, рассыпались каратели. Балян первым вылетел за ворота, с криком пустился по улице.

А Гаян выхватил ружье у ближнего солдата, перемахнул через забор и побежал к лесу.

Солдаты не вдруг стали преследовать парня, иные в душе были на стороне Гаяна, про себя желали: пусть уходит. Да на визг Баляна прискакал верхом на коне Калган, за ним прибежали полицейские.

Быстро бежал Гаян, быстрее его — резвый и упитанный конь Калгана. С шашкой наголо мчался исправник вслед за парнем; вот он уже рядом, блеснул на солнце клинок. Гаян внезапно остановился, повернулся и встретил удар поднятым над головой ружьем. Лязг! — и шашка выпала из руки Калгана, конь прянул, исправник покатился по земле колодой. Копь отбежал в сторону, помотал головой, пофыркал и принялся щипать траву.

Без труда Гаян мог бы сразить исправника стрелой из лука, прибить прикладом ружья — не сделал этого. Если убить Калгана, всю деревню сожгут тогда, угонят жителей в неизвестные края.

Полицейские уже бежали на выручку. Завидя их, Гаян подбежал к коню Калгана, схватил его за узду, погладил по шее, умиротворяя, и прыгнул на пружинистую спину иноходца. Конь поплясал на месте и поскакал в деревню навстречу полицейским и солдатам. Гаян сильной рукой подчинил его себе, повернул к лесу, и конь, признав нового хозяина, пошел спорой иноходью. Хорош, с таким не пропадешь! Резвый, красивый — вороной масти, на лбу звездочка, передние ноги точно в белые катанки обуты.

Долго ехал Гаян по лесу, поворачивая то вправо, то влево. Наконец остановился, слез с коня. Конь покосился на хозяина, потянулся мордой к плечу, заржал. Гаян приласкал его, огладил, ребром ладони сбросил пену с короткой блестящей шерсти.

— Падыш, Падыш², — прошептал он, и, словно принимая имя, конь замотал головой.

— Падыш, Падыш...

Пятый день скрывался Гаян в лесу, бродил вокруг родных мест, тосковал; трудно ему было, одинокому, отверженному; не знал, что делать, как жить дальше.

Падыш стал его единственным другом. Умный конь быстро привык к добродушному и сильному хозяину, без повода ходил следом, отзывался на свист, бежал на зов.

Неподалеку от берега Оч Гаян облюбовал место, построил шалаш. Боясь внезапного ночного нападения зверей, а пуще всего — полицейских Калгана, накатал к шалашу толстых бревен. В деревне появляться боялся, там его подкарауливали, знали, что далеко не уйдет.

Не умея обращаться с ружьем, Гаян спрятал его в дупло. Охотился на птиц и зверей с луком. Костер разводил только днем, подальше от деревни.

Парень не знал покоя ни днем, ни ночью. Часами неподвижно сидел где-нибудь на горушке под сосной, смотрел на дымы родной деревни и беззвучно плакал. Раньше, когда он жил в деревне, лес казался прекрасным, манил к себе, волновал сердце. Теперь лес стал для Гаяна постылым. Особенно он неприветлив, даже страшен темными ночами. Если Гаян разводил костер, сплошная темень, точно стены глубокой ямы, обступала его со всех сторон.

Одиночество, пустое шатанье доводили Гаяна до отчаяния. Иногда ему казалось, что ничего не остается, как лечь и умереть. Только думы об отце, о Чачабей и Италмас, о друге своем Чипчиргане поддерживали парня.

Даже Падыш чуял беду Гаяна; подойдет к хозяину, заржет, взроет землю передними копытами, тронет лицо упругими теплыми губами. В минуты боли душевной Гаян садился на верного коня и долго скакал куда глаза глядят. Но разве убежишь от родной деревни, от самого себя?

За Гаяном гонялись, хотели поймать. Известие о беглеце власти разослали во все концы округи, объявили награду за его поимку. Только в народе не было охотников выдавать Гаяна царским слугам.

Староста Балян ночами не спал, раскидывая мозгами, как бы выловить своего кровного недруга, выслужиться перед начальством, заполучить награду, новый чин.

Солдаты остались в деревне, разместились по домам. Поп Трифон без конца произносил проповеди, предавая анафеме нехристя Гаяна, призывал крестьян к послушанию и принятию православной веры. За соблюдение старых обрядов людей секли жестоко.

Надежда Гаяна на лучшую участь и хоть какую-то свободу то вскидывалась пламенем, то гасла под бременем тоски и одиночества. Он ждал встречи с кем-либо из родных, близких. Давно не виделся с людьми, часами кружился у деревни, но пусто было окрест; крестьян держали под строгим надзором, не давали шагу шагнуть.

Чачабей извелась от страха. Балян не спускал с нее алчного и злого зрака. И все-таки девушка сумела убежать в лес. Долго бродила, звала возлюбленного.

Наконец Гаян услышал голос, узнал его. Сначала не поверил своим ушам; опасаясь обмана, запел песню отца, которой тот обычно приманивал белок:

Тек-тек, словно прыткий мячик,
По соснам белка пробежит.
Чип-чип откликнется чуткий рябчик
И на поляне в траве замолчит.

Услыхала знакомую песню Чачабей, закричала:

— Гаян, это я! Гаян, где ты?

Гаян прибежал на родной голос, обнял девушку; слова сказать не может — слезы бегут по лицу от радости, от жалости к себе самому, от нежности к любимой.

— Облава на тебя, — торопилась предостеречь Чачабей Гаяна. — Балян и поп Трифон выгоняют людей тебя искать. И солдаты с собаками тебя будут ловить. Калган с ними. Слышишь?! Калган уж все из деревни вытянул. А поп увидел у нас на столе кусок сала, кричит: пост не признаете. Унес все мясо и весь холст.

Где-то далеко в лесу раздался собачий лай. Гаян встрепенулся, задумался: в нем зрело какое-то решение.

Собачий лай приближался. Попрощавшись с Чачабей, Гаян сел на Падыша. Сделав изрядный крюк, объехал облаву и оказался в волостном селе. С краю его, у самых полевых ворот, стоял дом попа Трифона. Гаян знал: боязливый поп не вылазит сейчас без солдат на улицу. А пока те рыскают по лесу, Гаян припугнет его. Отступится поп от народа, тогда уладится все в деревне, пойдет жизнь мирно, не будет разора и насилий.

Гаян оставил лошадь у изгороди; попробовал открыть поповские ворота — они не поддались. Ударил раз-другой, в доме кто-то зашевелился; раскрылось окно, и наружу высунулась волосатая голова попа Трифона; он хотел что-то сказать, но сразу исчез, захлопнул створки.

Гаян навалился на ворота, задвижка с треском переломилась, парень влетел во двор. Поп Трифон оказался уже тут, трясущимися руками успел-таки отвязать огромного свирепого пса и спустил с науськиванием. Злобный пес кинулся на Гаяна, вцепился в рукав.

Гаян не растерялся, не побежал; изловчившись, схватил собаку за ощетинившуюся холку, вскинул и ударил о столб. Пес заскулил, распластался на земле с перебитыми костями.

Поп Трифон побледнел, схватил жердь и, будто пику, послал ее в Гаяна, норовя острым концом в живот. Гаян едва увернулся, перехватил руки попа. Батюшка осел, плюхнулся задом на землю, приготовился умирать, зашептав что-то невнятное. Глаза его закатились, голова запрокинулась, хрип вырвался из глотки.

Гаян встряхнул попа, сказал:

— Я не буду тебя убивать, не торопись умирать, святой отец. По твоей вине повесилась моя мать. Ты грабишь крестьян, изводишь битьем, обманом чужое добро себе присваиваешь. Разве так служат богу? Отступись, оставь нашу деревню в покое, иначе я прикончу тебя вот этими руками. Говорю — отступись!

Поп Трифон молчал, расширенные от страха зрачки уставились на Гаяна, борода тряслась, язык отнялся.

— Ты понял меня, святой отец? Если посмеешь еще хоть кого-нибудь обидеть, не жить тебе на белом свете. Слышь, батюшка, это мое последнее слово!

Гаян отпустил попа и пошел со двора. За спиной услышал топот, обернулся: поп стремглав пустился к крыльцу, скрылся за дверью, поспешно заперся. И почти тут же из окошка высунулось дуло ружья. Раздался выстрел, пуля просвистела над головой Гаяна, поп заорал истошно: «Караул! Караул!»

На выстрел и крик из караулки выскочил старый солдат, пальнул вверх, поднял тревогу.

— Тьфу! — плюнул парень. — На крест, видно, не надеется, ружье припас, леший! Я с тобой еще посчитаюсь, проклятый!

Медлить было нельзя. Гаян свистнул, Падыш подбежал. Парень вспрыгнул на коня. Опять послышался выстрел, но Гаян даже не оглянулся. Прижавшись к гриве, гикнул; от стремительного рывка вперед ветер упруго толкнулся в лицо.

Примечания

1. Куала — надворная постройка, где выполняют мелкие хозяйственные работы.

2. Падыш — белоногий.