Глава IV

Гаян пробирался к своему шалашу на берегу речки. Опасаясь засады, он продвигался медленно, то и дело останавливал Падыша, чутко прислушивался. Где-то вдали выли волки. Их заунывный скулеж леденил душу, нагонял страх и тоску. За каждым деревом, под каждым кустом, казалось, кто-то притаился.

Конь, словно чуя опасения хозяина, ступал неслышно, медленно. Вдруг Падыш остановился, навострил уши, недовольно засопел, раздувая, как цветы, розовые ноздри. Гаян, доверяя чутью Падыша, повернул в сторону. И в этот миг из-за кустов выехали трое верховых. Падыш рванулся с места, едва лишь Гаян тронул повод. На пути выросли всадники, будто лес был полон ими. Падыш заметался. Гаян направил его прямо на людей; Падыш наддал ходу, перепрыгивая через валежник и кусты. Всадники с криком преследовали Гаяна. В сгущающейся темноте скакать что есть духу по густому лесу опасно: в любой миг можно напороться на сук, удариться о наклонное дерево, оказаться сброшенным. Гаян склонился к Падышу, обнял за шею, зашептал на ухо другу. Затем вдруг распрямился, ухватился за толстый сук дуба, повис и в следующий момент уже карабкался вверх, скрываясь в густой кроне.

Падыш не остановился, поскакал вперед пуще прежнего; потом раскованно пошел кругами по лесу, будто боясь удалиться от того места, где остался хозяин. Он пробирался сквозь чащобу, бросался в овраги и вновь с шумом вымахивал наверх.

Топот, голоса преследователей мало-помалу затихли. В лесу совсем потемнело, умолкли птицы; с шуршанием, стремительно, словно тени, пролетали в верхушках деревьев летучие мыши.

Гаян спустился вниз, прислонился спиной к толстому стволу. Смятение в душе понемногу улеглось. Опять тоска влезала в грудь, думы, невеселые, черные, вползали в голову. Под утро Гаян уснул прямо под дубом. Птицы пели над его головой, светило солнце, сверкало все вокруг свежестью и новизной, а Гаян, свернувшись клубком, посапывал. Однако он сразу очнулся, почувствовав толчок в плечо, и вскочил с безмерной радостью: перед ним стоял его верный конь.

— Нашел меня, нашел! — изливал душу Гаян, нежно гладил Падыша, целовал его в фиолетовые большие глаза.

Взяв под уздцы Падыша, хоронясь за зарослями по обочине дороги, Гаян осторожно раздвинул ветки, огляделся. Дорога в этом месте шла прямой просекой и хорошо просматривалась в оба конца. Гаян с грустью смотрел на пустынную дорогу в лывах и глызах, разбитую казенными колесами, с корягами и оголенными корнями деревьев тут и там, такую родную и такую опасную... Долго стоял, морщил крутой и гладкий лоб, исчерченный тонкими малиновыми царапинами, — следы вчерашней скачки по темному лесу, — грустил, томился, вздыхал и не мог оторвать взгляда от дороги.

Падыш изредка тыкал Гаяна в плечо мордой, щекотал загривок чуткими губами, шумно дышал. Хозяин не обращал на коня внимания, не шевелился.

Вдруг в лесную тишь влился перезвон колокольчиков, отдаленно, тихо, явственно. Вскоре на дороге, со стороны Ижа, показался знакомый тарантас, запряженный тройкой. Гаян узнал — алымовская подвода. Тарантас, гремя на ухабах и кореньях, приближался; Гаян различил ямщика на облучке и солдата с зажатым меж ног ружьем. Позади них откинулся на сиденье Алымов и та самая барышня в шляпе, перевитой лентами, прекрасная Луиза, приемная дочь управителя. Гаян ощутил непонятное волнение, подался вперед.

Падыш забеспокоился, дернул повод, пытаясь вырвать его из рук хозяина. Гаян недовольно обернулся было и тут заметил странное поведение тройки Алымова: кони испуганно бились на месте, поднимались на дыбы, пятились. Сразу стало все понятно, когда на дорогу выкатился здоровенный медведь; увидев подводу, остановился, поднялся на задние лапы, рявкнул скорее ворчливо, чем злобно. Кони шарахнулись вправо-влево, опрокинули тарантас. Ямщик, солдат и сам Алымов вывалились на обочину. Луиза полетела вслед за ними, но в этот миг кони согласно рванули вперед, тарантас выровнялся, встал на колеса, и Луиза, вцепившись в сиденье, удержалась. Тройка понеслась. Тарантас подпрыгивал на выбоинах и пеньках, гремел. Лошади обезумело пронеслись мимо Гаяна. Парень на миг увидел сжавшуюся, приготовившуюся к неминуемой гибели барышню. Тарантас бросало в стороны, он вот-вот завалится, и тогда...

Обернувшись, чтобы вскочить на Падыша, Гаян с досадой обнаружил, что стоит один; при виде чужой беды парень выпустил повод, и испуганный конь удрал. Гаян засвистел призывно. От страха он потерял даже голос. Страшился Гаян вовсе не за себя: что будет с барышней, если не остановить тройку? Там впереди, на дороге, старый и узкий мостик через овраг; тарантас наверняка свалится вниз.

Гаян настойчиво свистнул, еще и еще раз, призывая к себе коня, Падыш, все еще настороженный, прибежал на свист хозяина. Гаян торопливо прыгнул на его спину, помчался вдогонку за тройкой.

— Быстрей, Падыш! Вперед, родной! — кричал он над ухом коня. Падыш вытянулся в струнку, его копыта будто не касались земли, будто летел он по воздуху.

Выскочив за поворот, Гаян увидел тарантас. Кони несли прямо к мостику. Надо догнать тройку раньше, чем ступит она на шаткие мостки...

Падыш уже настигал коней, Гаян торопил его, дико кричал, точно бес в него вселился. Догнав подводу, поскакал рядом, увидел Луизу, намертво вцепившуюся в крыло тарантаса; она втянула голову в плечи, закрыла глаза.

Быстро сообразил Гаян, как остановить тройку: не стал обгонять ее, чтобы кони не шарахнулись в лес или бы не смяли Падыша. Он скакал рядом с тарантасом, сравнял бег и перепрыгнул на подводу, цепко схватился за облучок. Вожжи, к счастью, были накинуты петлей на стойку, провисли, но не запутались. Гаян поймал их, натянул. и медленно начал осаживать коней. До мостика оставалось всего несколько сажен, когда тарантас, наконец, остановился.

— Ну вот и все, Падыш! — громким от возбуждения голосом заговорил Гаян с любимым конем, не отстававшим от подводы ни на шаг. Он обернулся и встретился с восторженными и счастливыми голубыми глазами Луизы. Парня словно что-то толкнуло в грудь, кровь прихлынула к голове.

Барышня улыбалась, бледное лицо ее розовело. Словно и не пережив страха, она ровным, густым голосом сказала:

— Спасибо тебе. Я бы убилась, если б не ты. А что с отцом?

Луиза закинула руки за голову, поправляя рассыпавшуюся копну соломенных волос, высокая грудь подняла кружевную блузку. Гаян сглотнул застрявший в горле комок, отвернулся. В груди стало горячо, на лбу выступила испарина, пальцы задрожали. Пересиливая себя, он ответил с вызовом:

— С управителем ничего не будет. Медведь ушел, он и не думал нападать, просто гулял, Они, поди, уже снаряжают погоню. Мне надо уходить.

— Можно, я с тобой?

— Как это? — не понял Гаян.

— А так, — засмеялась Луиза. — Видишь, дело к вечеру, скоро темно будет, а тут полным-полно медведей. Одна я боюсь ждать отца. А тебе с ним встречаться нет никакой надобности. Да и отец едва ли обрадуется встрече с тобой. Вези меня в свою... — она хотела сказать «берлогу», но раздумала. — Ты где живешь-то? Тебя ведь Гаяном зовут?

Ее голос, обволакивающий взгляд полонили парня, лишали воли и рассудка. Он не понимал, что творится с ним, пытался противиться чарам девушки и не мог; сердце тревожно и сладостно ныло, ноги подкашивались. Луиза видела душевное смятение парня и восторжествовала про себя. Гаян ей все больше и больше нравился, она чувствовала свою власть над ним. Взбалмошная и капризная, тут она вдруг испытала волнующую нежность к этому неуклюжему, простому, мужественному и, как ей казалось, благородному парню и решила познакомиться с ним поближе. Надо только не выпускать его из рук, держать во власти чар. А в том, что Гаян очарован ею, Луиза не сомневалась нисколько. Она была молодой, но опытной в любовных делах; кавалеры, офицеры и чиновники, давно вились вокруг нее. Конечно, Гаян не из их круга человек, но мужчина хоть куда, сердце у него чистое; он просто большой ребенок, никакой не разбойник, не убийца.

— У тебя, наверное, шалаш в лесу, да? Не бойся, я не открою им твое убежище. Веди меня к себе. Я переночую у тебя, а завтра, даст бог, вернусь в деревню. Ты, конечно, проводишь меня, да? А меня Луизой зовут, Гаян.

Луиза говорила властно, а в голосе ее перекатывались ласковые, зазывные нотки; она то и дело бросала на парня взгляды; Гаян цепенел, потел и терялся.

Точно в тумане, не осознавая своих действий, Гаян выпряг тройку, отпустил коней на волю. Тарантас подкатил к оврагу и пустил его туда. Луиза наблюдала за ним с улыбкой, иногда тихо смеялась — точно ручеек звенел по камушкам. Ни слова не говоря, Гаян вскочил на Падыша, подъехал к Луизе. Она испугалась, когда конь повел на нее фиолетовым глазом.

— Не бойся! — успокоил ее Гаян, чувствуя, что уверенность и воля возвращаются к нему. — Он у меня умный, хороший. Как человек, умный.

— А я не боюсь! — заверила Луиза и протянула к Гаяну руки. Парень подхватил барышню под мышки и посадил впереди себя. Падыш беспокойно закружился, задвигал ушами.

Луиза прижалась к широкой груди Гаяна. Он вдохнул незнакомые запахи ее одежды и волос, задохнулся, зажмурился и, чтобы стряхнуть наваждение, тронул Падыша, больно ударив его ногой.

К убежищу Гаяна добрались нескоро, в лесу уже потемнело. Юноша снял барышню с коня, отвел в шалаш, вернулся к Падышу.

Чуть спустя Луиза позвала Гаяна. Услышав свое имя, он вздрогнул и медленно, точно в кандалах, направился к шалашу. Падыш шагал следом, терся мордой о плечо, фыркал.

— Гаян! — снова позвала Луиза.

Гаян готов броситься к барышне, обнять ее, прильнуть губами к ее губам, задохнуться в долгом поцелуе. Он забыл сейчас обо всем на свете, даже о своей Чача-бей... Эй, Гаян, Гаян, что же это с тобой происходит?

Он замешкался перед шалашом, заглядывал в мерцающие в темноте глаза Падыша и стыдился; клял себя и не мог подавить в себе влекущего чувства к той, что звала его из темноты голосом самой любви и неги.

— Гаян, ну же, иди сюда, я жду, Гаян.

Юноша не в силах бороться с собой. Исступленно вскрикнув, он вдруг вскочил на Падыша, и верный конь, взыгрывая и танцуя, понес его в ночь, подальше от того места, где так остро пахнет незнакомым, непонятным.

Всю ночь напролет носил Падыш своего ставшего внезапно тяжелым и странно вялым хозяина. Перед рассветом Гаян, уставший, разбитый, голодный, свалился с коня под дерево и уснул, как убитый.

Солнце поднялось уже высоко над лесом, когда он проснулся, осмотрелся — не узнал места. Он внезапно припал к морде Падыша, долго прыгал, хохотал, и конь отзывался на его радость.

К шалашу Гаян подъехал шумно и решительно, соскочил с коня, опустился на колени, заглянул в лаз и замер. Луиза еще спала. Ох, как красива была барышня во сне! Длинные белокурые волосы рассыпались вокруг маленькой головы, покоившейся на подложенных под щеку кулачках. Платье собралось в складки, стройные ноги, обтянутые длинными чулками, выглядывали из-под белых кружев нижней рубашки. Зардевшись, Гаян дрожащими руками натянул платье на ноги, отвел взгляд в сторону; не осилив себя, снова посмотрел на Луизу. На ее щеках алел румянец, губы были сложены беззаботным цветочком, ресницы легли на тонкую, почти прозрачную кожу. Голубые жилки на висках заметно подрагивали.

Нежность захлестнула сердце Гаяна, он стоял на коленях и потерянно шептал какие-то слова. Заметив муху на щеке у губ, хотел осторожно согнать ее; вдруг понял, это вовсе не муха, а родинка; отпрянул, попятился на коленях.

Птицы пели громко и заливисто, так громко, как не пели еще никогда. Гаян испугался, что они могут разбудить Луизу.

— Луиза, Луиза, Луиза, — повторял он, вникая в мелодию имени. Ему послышалось, что Луиза позвала его: «Гаян, где ты, иди ко мне, я жду тебя, Гаян». Он пополз было обратно в шалаш; на помощь ему опять пришел Падыш, заржал тихо, тревожно и повернул голову туда, откуда, как показалось Гаяну, донесся глухой стук и протяжный крик.

Гаян прислушался. Да, это искали, звали Луизу Юноша осторожно пробрался к злополучному мостику, посмотрел на солдат, вытягивающих тарантас из оврага, на Алымова, рассылающего людей на поиски дочери, и поскакал обратно.

Луиза ждала его у шалаша, загадочно улыбающаяся, свежая и ослепительно нарядная, будто вышла не из шалаша, а из дворца.

Гаян, осадив Падыша, протянул руки, чтобы подхватить барышню. Она птичкой вспорхнула на спину коня, уселась поудобнее, опять прижалась к юноше, прошептала:

— Доброе утро, Гаян. Спасибо тебе. Ты отвезешь меня в деревню?

— Нет, — отчужденно ответил Гаян. — За тобой приехали, тебя ищут. Тарантас уже вытащили, коней поймали. Я отвезу тебя к ним.

Сделав крюк, Гаян выехал на дорогу с другой стороны оврага, остановил коня и бережно опустил на землю Луизу.

— Иди прямо, тут за поворотом мостик. Окликни отца, когда я скроюсь, он услышит, — сказал Гаян и повернул Падыша. Луиза бросилась к нему, прижалась щекой к ноге, схватила руку.

— Гаян! До свидания, Гаян!

Падыш прянул в сторону и понес всадника. Гаян отдался на волю коня.

В шалаш он вернулся поздно. Там еще стояли запахи Луизы. Казалось, не только постель из кленовых листьев и рядна, даже сама земля была полна Луизой, дышала и жила ею. Гаян неожиданно зажмурился: в глаза ударил белизной платок, оставленный Луизой. Юноша поднял его. В лучах солнца блеснула радугой большая брошь с рубиновым камнем. Гаян прижал платок к лицу, упал на листья и заскулил, затосковал, раненный в самое сердце. Перед глазами встала Чачабей, захотелось увидеть ее, обнять, прижаться щекой к упругой груди. Одиночество, бродяжья доля подтачивали его молодецкий дух.