Глава VI

Чачабей увяла, как прихваченный морозом черемуховый цвет. Непосильный труд, заботы о сыне, тревога за Гаяна согнули молодую женщину. Ей теперь приходилось управляться не только по дому, но и браться за мужскую работу в поле. О Гаяне она думала беспрестанно. И хотя часто видела его во сне погибшим на чужбине — не переставала надеяться на его возвращение. Работая в поле, то и дело поглядывала на лес, нарочно оставалась на полосе одна, надеясь увидеть любимого. Иногда Чачабей представляла, как выбегает Гаян из леса с распростертыми объятиями, берет на руки и ее, и сына.

Она частенько брала с собой на работу сына. Ему уже два месяца, он улыбается. Пососет грудь, в один миг оторвется, размечет ручонки в стороны и смотрит то в небо, то на мать, как бы спрашивая: где отец?

Отец в бегах. Ему нельзя появляться в деревне. Может, его, отца, уже и нет в живых? Ничего неизвестно. Тяжело, хлопотно живется людям, воюют они друг с другом, человек убивает человека. Как же это так? Почему?

Сегодня Чачабей не взяла с собой в поле сына — ветряно, хотя солнце и светит в полную силу. Наваливаясь всем телом на соху, она медленно брела по прохладной борозде.

Река Оч поблескивала на солнце, хмурилась под ветром. Близкий лес шумел пожухлой листвой. Осень подступала к порогу. Редкие сухие листья тащили за собой шлейфы тонкой паутины. Ошалело носились осы, словно спеша налетаться до предзимних холодов.

Никого уже не осталось на соседних полосах, а Чачабей все пашет и пашет. С тоской и болью то и дело поглядывает на лес, надеясь на волшебное появление Гаяна. Все ей кажется, что бродит он где-то рядом, да никак не выберет случая повидаться с ней, боится быть замеченным чужими недобрыми глазами.

Остановилась, вытерла пот со лба, собралась уж было в деревню, да задержалась, вглядываясь в лес. Сердце-вещун забилось, как птица в клетке: должен же Гаян когда-то вернуться.

И Гаян вышел из леса, высокий, статный, снял шляпу, зажал в руках. Давно нестриженные волосы развевались на ветру, короткая борода обрамляла худое лицо.

Чачабей не вскрикнула, не кинулась навстречу. Она стояла не отводя глаз от Гаяна. И чем ближе подходил он, тем спокойнее билось сердце Чачабей, она зарделась, выпрямилась, расцвела. Будто и не было позади бессонных ночей и дневных тягот.

Гаян подошел, протянул руки, и Чачабей упала к нему на грудь.

— Какой у нас хороший сын растет! — проговорила Чачабей. — Весь в тебя, вылитый. — И вдруг, испугавшись чего-то, недоверчиво ощупала Гаяна, оглядела. Гаян понял ее.

— Я это, я! — успокоил он Чачабей. — Живой... А где сын мой? Что с отцом? Где Чипчирган?

— Пойдем домой! Пойдем быстрее! — хватала Гаяна за руку Чачабей, будто боялась: вот сейчас он снова исчезнет, как призрак, пропадет в лесу. — Пойдем!

Чачабей дико оглянулась, готовая броситься на любого, кто посмеет помешать ее встрече с любимым.

— Мы осторожно! — говорила Чачабей. — Огородами пройдем! На Колю посмотришь. Пусть он тебя увидит, погладит ручонками.

— Кто это, Коля?

— Боже мой, так ведь это твой сын, Коля! Колей, Николаем его назвали. Насильно крестили. Ну и пусть, только бы жив и здоров остался.

— Пойдем, — решительно сказал Гаян.

Они пробирались задами, таились, пережидали прохожих, а Чачабей вполголоса, шепотком все рассказывала о себе, о семье, о Коле, о Чипчиргане. Скот у них весь отобрали, пашет она на чужой лошади. Отец еле передвигается на костылях. Италмас работает на чужих. Падыш выжил, оправился от раны, забрел в деревню, и его угнали на завод.

Сгорбленная мать Чачабей, увидев рядом с дочерью Гаяна, остолбенела, выронила из рук деревянную чашку. Отец, сидящий около печи, услышав голос сына, поднялся со скамейки, забыв о костылях, и, шагнув, повалился, заплакал. Гаян подхватил его, усадил на место.

Коля ничего не понимал, сучил ножками, шевелил сжатыми в кулачки ручонками, неотрывно смотрел на Гаяна. Когда отец попробовал взять его на руки, ребенок заплакал. И тут Гаян не выдержал, обессиленно опустился на пол, беззвучно зарыдал от радости, от нахлынувших нежных и добрых чувств.

С приходом Гаяна заглянуло солнышко в дом, выгнало тени, обогрело каждый уголок. Не было конца разговорам.

Только Гаян не смел долго задерживаться. По деревне пошли слухи, будто кто-то видел его в поле.

Ночью Гаян ушел в лес. Не хотелось ему пропадать попусту. Другое было у него на уме. Месяцы скитаний, доверительные разговоры с бродягами, встреча с беглым казаком Пугачевым многое открыли Гаяну. Он очень жалел, что не удалось ему вновь встретиться с Пугачевым и солдатом. Всю ночь просидел в условленном месте, поджидая товарищей. Напрасно. И весь следующий день никто не показался на берегу речушки у большой пихты. Видимо, совсем худо стало солдату. А может, заплутали беглецы в дремучем лесу. Пугачев — житель степной, в лесу чувствовал себя потерянно.

Так и не состоялась их сговоренная встреча, и Гаян направился в обратный путь, на родину. Пока добирался до Камы, слухи с Яика катились и тревожные, и радостные. Все смелее поговаривал народ о том, что явился в яицкое войско всамделишный царь Петр Федорович. Значит, не просто так говорил о том же бывалый и лихой донской казак Емельян Пугачев...

Скрываясь в родном лесу, Гаян все больше думал о том, как бы пробраться на завод, узнать о Чипчиргане, Иванове, поделиться думами, рассказать о слышанном, разузнать новости.

Однажды Гаян, повидавшись в условленном месте с Чачабей, шел в глубь леса и наткнулся на стадо овец. Они паслись на полянке возле кучи зеленых, видимо, недавно оборванных липовых веток. Откуда быть здесь стожку веток, кто мог его собрать? Гаяну любопытно: почему овцы кружатся около стожка, тянутся к листьям, а приблизиться боятся. Лакомая еда манит их, они снова и снова лезут к куче, — тут же отскакивают в испуге. Вот самый резвый ягненок подошел к листьям и вдруг затрепыхался на месте, заблеял, точно попал в капкан. Но держали его не дуги капкана, а человеческие руки. Гаян рассмеялся выдумке ловца; он не спешил выйти из-за куста, ожидая появления самого выдумщика.

Ягненок затих, а его мать, пестрая овца с поломанным рогом, кружилась около. Гаян узнал старую овцу по рогу, который нечаянно сбил Чипчирган, играя в бабки. Это была овца их соседа бедняка.

Из вороха вылез незнакомый человек, достал нож, приспосабливается колоть ягненка. Гаян выдвинулся из-за куста, сказал сурово:

— Не трогай!

Вор от неожиданности выпустил ягненка, тот сиганул что есть духу к матери.

Гаян вгляделся в заросшего щетиной, грязного и оборванного парня лет двадцати.

Незнакомый сжался пружиной, не выпускает из рук ножа. И вдруг прыгнул на Гаяна, нож скользнул по зипуну, распорол одежду. Гаян схватил покушителя.

— Последнюю овцу у бедняка крадешь, проклятый! И без тебя крестьянам живется тяжко. Не видишь, что ли?

Парень сел на кучу листьев.

— Я сам бедняк, — ответил незнакомый с обидой и злостью. И сник: — Не губи меня! Голодный я, давно не ел. Отпусти, все расскажу. И-эх...

— Как тебя звать-то? Откуда?

— Камай я, из села Курак под Елабугой, — сразу доверился парень Гаяну. — В бегах. Отец погиб в солдатах, невеста Чачабей повесилась...

— Чачабей?! Что ты говоришь! У меня жену зовут Чачабей. Я здешний, тоже скрываюсь. Почему же повесилась твоя Чачабей?

Гаян присел рядом с Камаем, достал из пестеря лепешку и меду, протянул парню. Тот с жадностью принялся есть.

— Я работал у помещика Тарасова. Крот! Сейчас в Казани. Я его все равно зарежу. И-эх!

Давясь лепешкой и словами, Камай рассказывал:

— Я хотел взять Чачабей в жены, все готово, да надо согласие хозяина. Привел к Тарасову Чачабей, а она ему сразу приглянулась.

Худой, скуластый, с горящими, как угольки, узкими глазами, верткий, Камай скрипнул зубами, побелел от злости. Черная борода торчала на его смуглом подбородке пучками.

— Завтра обвенчаетесь, сказал помещик, а сейчас иди домой. Невеста останется здесь. И берет Чачабей за подбородок, задевает грудь. Понял я все! Туман пошел в глазах! Потащил Чачабей со двора. Тут меня дворовые избили, вытолкнули. Всю ночь бродил я вокруг усадьбы. А утром приехал к Тарасову другой помещик из-за Волги. Так он мою невесту отдал ему, обменял на породистого щенка... Чачабей повесилась от позора.

Камай зажал голову руками, закачался.

— И-эх! Зарезать хотел Тарасова, взял нож, полез ночью в дом. Меня поймали. Били! Три дня в хлеву держали без еды, били! Крестьяне все обозлились, взбунтовались. Помещик убежал в Елабугу. Оттуда солдаты пришли, нас всех опять секли, железо надели на руки. А меня — в солдаты. Били! Видишь, передних зубов нету — выбили. В дороге я убежал. С тех пор дом мой — лес. Вот так. И-эх!

Камай раскачивался из стороны в сторону, будто от зубной боли.

Гаян рассказал о себе. Долго толковали два парня. Общая судьба сразу сблизила их.

Новые товарищи быстро добрались до лесной ночевки Гаяна, улеглись спина к спине; стало теплее и телу и душе.

Перед сном Камай вдруг попросил Гаяна:

— Назови какое-нибудь имя.

— Зачем?

— В ушах сверестит, дома, наверное, вспоминают.

— Настя, — сказал наобум Гаян. Камай обрадовался.

— Вот ведь! Сватья вспоминает. И-эх!

И впервые за многие месяцы бродяжничества уснул спокойно.